Текст книги "Сумасшедшее семя"

Автор книги: Энтони Берджесс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Глава 4

– Одним достижением англосаксонской расы, – сказал Тристрам, – было парламентское правление, которое стало со временем означать партийное правление. Позже, когда обнаружили, что правительственную работу можно вести быстрее без дебатов и без оппозиции, влекомой за собой партийным правлением, начали осознавать природу цикла. – Он подошел к синей доске и нарисовал желтым мелом неуклюжее большое кольцо. – Теперь, – сказал он, вывернув голову, чтобы взглянуть на учеников, – вот как осуществляется цикл. – Отметил три дуги. – У нас пелагианская фаза. Потом у нас промежуточная фаза. – Мел жирно обвел одну дугу, затем другую. – Она ведет к августинской фазе. – Еще жирная дуга; мел вернулся туда, откуда стартовал. – Пелфаза, Интерфаза, Гусфаза, Пелфаза, Интерфаза, Гусфаза и так далее, снова и снова. Вроде вечного вальса. Теперь можно подумать, какая мотивационная сила заставляет колесо вращаться. – Он серьезно стоял перед классом, похлопывая одной ладонью о другую, стряхивая мел. – Первым делом напомним себе, на чем стоит пелагианство. Действующее в пелагианской фазе правительство принимает на веру, что человек способен к совершенствованию, что совершенствования он может достичь своими собственными усилиями и что приближение к совершенству идет прямой дорогой. Человек желает совершенства. Он хочет быть хорошим. Граждане общества хотят сотрудничать со своими правителями, и поэтому нет реальной необходимости в способах принуждения, в санкциях, которые силой бы их заставляли сотрудничать. Законы, конечно, необходимы, ибо ни один отдельный индивидуум, сколь угодно хороший и готовый сотрудничать, не может точно знать полных потребностей общества. Законы указывают путь к возникающим способам совершенствования общества – это ориентиры. Однако вследствие фундаментального тезиса, что граждане желают вести себя как добропорядочные общественные животные, а не как эгоистичные звери в диком лесу, предполагается, что законы будут соблюдаться. Поэтому пелагианское государство не видит необходимости создавать изощренный карательный механизм. Нарушишь закон – тебе скажут, чтоб ты этого больше не делал, или на пару крон оштрафуют. Твое неповиновение проистекает не из первородного греха, это не главная составляющая человеческого существа. Это просто изъян, который можно будет отбросить где-нибудь по дороге к конечному человеческому совершенству. Ясно? – Многие ученики кивнули; их уже не волновало, ясно им или нет. – Хорошо. Таким образом, в пелагианской фазе, или в Пелфазе, великая либеральная мечта кажется достижимой. Нет порочной страсти к наживе, грубые желания держатся под рациональным контролем. Например, частному капиталисту, жадной личности в цилиндре, нет места в пелагианском обществе. Следовательно, средствами производства распоряжается государство, государство – единственный босс. Но желание государства – желание гражданина, следовательно, гражданин трудится для самого себя. Более счастливое существование невозможно представить. Только помните, – пугающим полушепотом сказал Тристрам, – помните, что мечты всегда несколько опережают реальность. Что убивает мечту? Что ее убивает, а? – Он вдруг грохнул по столу, как по крупному барабану, и прокричал крещендо: – Разочарование. Разочарование.РАЗОЧАРОВАНИЕ. – И просиял. – Правители, – сказал он благоразумным тоном, – разочаровываются, обнаруживая, что люди не так хороши, как они думали. Убаюканные мечтами о совершенстве, они ужасаются, когда срывают печать и видят людей такими, каковы они на самом деле. Возникает необходимость попробовать силой принудить граждан к добродетели. Вновь провозглашаются законы, грубо и поспешно сколачивается система проведения этих законов в жизнь. Вместе с разочарованием открывается перспектива хаоса. Иррациональность, паника. Когда разум уходит, приходит чудовище. Зверства! – вскричал Тристрам. Класс наконец заинтересовался. – Побои. Тайная полиция. Пытки в ярко освещенных камерах. Осуждение без суда. Ногти вырывают клещами. Дыба. Обливание холодной водой. Глаза выдавливают. Расстрельные роты на холодной заре. И все это из-за разочарования. Интерфаза.

Он очень мило улыбнулся классу. Класс жаждал еще рассказов о зверствах. Вытаращенные глаза горят, рты разинуты.

– Сэр, – спросил Беллингем, – что такое обливание холодной водой?

Глава 5

Беатрис-Джоанна, оставив за спиной пустыню животворной холодной воды, вошла в открытый зев Министерства, в пасть, откуда пахло так, словно ее тщательно прополоскали дезинфицирующим раствором. Протолкалась к какому-то кабинету, гордо украшенному надписью: «УТЕШИТЕЛЬНЫЕ». Огромное количество осиротевших матерей ожидало у барьера, кое-кто – из числа говоривших с налетом безответственности – в праздничных выходных платьях, зажав в руках свидетельства о смерти, будто пропуск в лучшие времена. Стоял запах дешевого спиртного – алк, так его называли, – и Беатрис-Джоанна видела огрубевшую кожу, мутные глаза закоренелых алкоголичек. Времена заклада утюгов кончились; государство платило за детоубийство.

– Похоже, задохнулся в простынках. Всего три недели ему и было-то, да.

– А мой обварился. Чайник опрокинул прямо себе на макушку. – Говорившая улыбнулась как бы с гордостью, точно дитя сделало нечто умное.

– Из окна выпал, да. Играючи, да.

– Деньги очень кстати.

– Ох, да, конечно.

Симпатичная нигерийская девушка взяла у Беатрис-Джоанны свидетельство о смерти, пошла к центральной кассе.

– Благослови вас Бог, мисс, – сказала старая карга, судя по виду, давно вышедшая из детородного возраста. Свернула банкноты, выданные евроафриканкой-чиновницей. – Благослови вас Бог, мисс. – Неловко пересчитала монеты, радостно побрела прочь.

Чиновница улыбнулась старомодному выражению; Бога теперь поминали не часто.

– Вот, миссис Фокс, – вернулась симпатичная нигерийка. – Шесть гиней три септы.

Каким образом получилась подобная сумма, Беатрис-Джоанна не потрудилась расспрашивать. С непонятным себе самой виноватым румянцем поспешно сунула деньги в сумку. Перед ней трижды сверкнули монеты в три шиллинга под названием септы, сыплясь в кошелек, – король Карл VI трижды загадочно улыбнулся налево. Король и королева не подчинялись законам воспроизводства для простых людей; в прошлом году погибли три принцессы, все в одной авиакатастрофе; престолонаследие следует обеспечивать.

«Больше не заводите», гласил плакат. Беатрис-Джоанна сердито протолкалась к выходу. Встала в вестибюле, чувствуя безнадежное одиночество. Служащие в белых халатах, деловые и шустрые, точно сперматозоиды, мчались в Департамент Противозачаточных Исследований. Лифты взлетали и падали с многочисленных этажей Департамента Пропаганды. Беатрис-Джоанна ждала. Вокруг нее со всех сторон щебетали и пришепетывали мужчины и полумужчины. Потом она увидела, как и думала, точно в тот час, своего деверя Дерека, тайного любовника Дерека, с кейсом под мышкой; поблескивая кольцами, он оживленно беседовал с фатоватым коллегой, отмечал пункт за пунктом, разгибая сверкавшие пальцы. Наблюдая за отличной имитацией поведения ортодоксального гомосексуалиста (за его вторичными, или общественными, аспектами), она не могла полностью подавить вспышку презрения, полыхнувшую в чреслах. Слышны были фыркавшие ударения в его речи; движения отличались грацией танцовщика. Никто не знал, – кроме нее, никто, – что за сатир уютно устроился за бесполой внешностью. Многие говорили, он вполне может очень высоко подняться в иерархии Министерства. Если бы, подумала она с мимолетной злобой, если б только коллеги узнали, если б только начальство узнало. Она могла бы его погубить, если бы захотела. Могла бы? Разумеется, не смогла бы. Дерек не такой человек, чтоб позволить себя уничтожить.

Она стояла в ожидании, сложив перед собой руки. Дерек Фокс попрощался с коллегой («Очень, оченьхорошее предложение, милый мой. Я вам обещаю, завтра мы его должны реально пробить».) и на прощанье трижды лукаво шлепнул его по левой ягодице. Потом увидел Беатрис-Джоанну и, опасливо оглянувшись вокруг, подошел. Взгляд его не выдавал ничего.

– Привет, – сказал он, грациозно вильнув. – Что нового?

– Он сегодня утром умер. Он сейчас… – она овладела собой, – он сейчас в руках Министерства Сельского Хозяйства.

– Моя дорогая. – Это было сказано тоном любовника, слова мужчины к женщине. Он снова тайком оглянулся, потом прошептал: – Лучше, чтобы нас вместе не видели. Можно мне заглянуть? – Она поколебалась, потом кивнула. – Во сколько сегодня мой дорогой братец вернется домой? – спросил он.

– Не раньше семи.

– Я приду. Мне надо быть осторожным. – Он царственно улыбнулся проходившему мимо коллеге, мужчине с локонами Дизраэли. – Происходят какие-то странные вещи, – сказал он. – По-моему, за мной наблюдают.

– Ты ведь всегда осторожен, правда? – сказала она довольно громко. – Всегда, черт возьми, чересчур осторожен.

– Ох, потише, – шепнул он. И добавил, слегка оживившись: – Смотри. Видишь вон того мужчину?

– Какого мужчину? – Вестибюль кишмя ими кишел.

– Вон того маленького с усами. Видишь? Это Лузли. Я убежден, он за мной наблюдает. – Она увидела, кого он имеет в виду: маленького человечка, на вид дружелюбного, который поднес к уху запястье, как будто проверял, идут ли часы, а на самом деле слушал микрорадио, стоя в сторонке на краю толпы. – Иди домой, дорогая моя, – сказал Дерек Фокс. – Я приду примерно через час.

– Скажи, – приказала Беатрис-Джоанна. – Скажи, пока я не ушла.

– Я люблю тебя, – проговорил он одними губами, словно через окно. Грязные слова мужчины женщине в этом заведении антилюбви. Лицо его скривилось, будто он жевал квасцы.

Глава 6

– Однако, – продолжал Тристрам, – разумеется, Интерфаза не может длиться вечно. – Лицо его скривилось в потрясенную маску. – Потрясение, – сказал он. – Правители потрясены своими собственными излишествами. Они понимают, что мыслили в еретических понятиях – греховности человека, а не прирожденной его добродетели. Санкции ослабляются; результат – полный хаос. Но к тому времени разочарование уже не способно хоть сколько-нибудь углубиться. Разочарование уже не способно потрясать государство, толкая на репрессивные действия; на смену приходит некий философический пессимизм. Иными словами, мы перекочевываем в августинскую фазу, в Гусфазу. Ортодоксальный взгляд представляет человека греховным созданием, от которого вообще нельзя ждать ничего хорошего. Другая мечта, джентльмены, мечта, снова опережающая реальность. Со временем выясняется, что общественное поведение человека все же лучше того, на что имеет право надеяться любой пессимист-августинец; таким образом возникает некий оптимизм. Следовательно, вновь устанавливается пелагианство. Мы снова вернулись в Пелфазу. Колесо совершило полный оборот. Есть вопросы?

– Чем выдавливают глаза, сэр? – спросил Билли Чен.

Резко зазвонил звонок, пробили гонги, искусственный голос завизжал в громкоговорителях:

– Перемена, перемена, все, все на перемену. Пятьдесят секунд на перемену. Отсчет пошел. Пятьдесят, сорок девять, сорок восемь…

Тристрам одними губами произнес слова прощания, неслышные в гаме, вышел в коридор. Мальчики ринулись на уроки конкретной музыки, астрофизики, языкового контроля. Отсчет ритмично продолжался:

– Тридцать девять, тридцать восемь…

Тристрам пошел к служебному лифту, нажал кнопку. Световое табло показывало, что лифт уже несся вниз с верхнего этажа (там располагались классы искусств с большими окнами; преподаватель искусства Джордан стартовал, как всегда, быстро). «43–42–41–40», – вспыхивало на табло.

– Девятнадцать, восемнадцать, семнадцать…

Кретический метр отсчета сменился трохеическим. Лифт остановился, Тристрам вошел. Джордан рассказывал Моубрею, коллеге, о новых движениях в живописи, монотонно и глухо, как карты, бросал имена: Звегинцев, Абрахамс, Ф. А. Чил.

– Плазматический ассонанс, – выпевал Джордан. – В чем-то мир нисколько не изменился.

– Три, два, одна, ноль. – Голос смолк, но на каждом этаже, поднимавшемся перед глазами Тристрама (18–17–16–15), видно было, что мальчики еще не в классах, кое-кто даже не торопился. Пелфаза. Никто не пытается принуждать к выполнению правил. Дело сделано. Более или менее. 4–3–2–1. Первый этаж. Тристрам вышел из лифта.

Глава 7

Беатрис-Джоанна вошла в лифт Сперджин-Билдинг на Росситер-авеню. 1–2–3–4. Она поднималась на сороковой этаж, где ждала крошечная квартирка, пустая, без сына. Примерно через полчаса придет Дерек, в чьих успокаивающих объятиях она отчаянно нуждалась. Разве Тристрам не способен дать тот же товар? Это было не одно и то же, нет. У плоти своя капризная логика. Было время, когда прикосновения Тристрама доставляли удовольствие, волновали, экстатически возбуждали. Это давно прошло, – прошло, если точно сказать, вскоре после рождения Роджера, будто его зачатие было единственной функцией Тристрама. Любовь? Она думала, что по-прежнему любит Тристрама. Доброго, честного, нежного, щедрого, заботливого, спокойного, иногда остроумного. Только она любит Тристрама в гостиной, а не в постели. А Дерека любит? Она не сразу ответила на этот вопрос. 26–27–28. Как странно, думала она, что у них одна плоть. Однако плоть Тристрама стала мертвечиной; тогда как у старшего брата – лед и пламя, райский плод, невыразимо вкусный и возбуждающий. Она решила, что влюблена в Дерека, но не думает, будто любит его. 30–31–32. Она решила, что любит Тристрама, но в него не влюблена. Ибо женщина – до сих пор, с этих пор, временами – умудряется думать своими инстинктами (как в самом начале), запутанным клубком нервов (как сейчас) и (как должно быть всегда) всеми внутренними органами (мир. без конца). 39–40. (Аминь.)

Беатрис-Джоанна отважно повернула ключ в дверях квартирки, вошла в знакомый запах «Анафро» (освежитель воздуха, разработанный химиками Министерства, где работал ее любовник, подававшийся во все здание через компрессор в подвале), в гул холодильника. Хотя она не располагала реальными стандартами сравнения, ее всегда, при каждом входе, заново ужасающе поражала скудость жизненного пространства (стандарт для группы людей с их уровнем дохода), – спальня-коробочка, кухня-гробик, в ванную только-только втиснуться, почти как в платье. Пересекла гостиную двумя добрыми шагами, возможными лишь потому, что вся мебель упрятана в потолок и в стены, откуда ее при желании можно вызволить, нажимая на переключатель. Беатрис-Джоанна заставила выскочить стул, некрасивое угловатое седалище нехотя появилось. Уставшая, сидела, вздыхала. Дейли Ньюсдискна стенном шпинделе еще поблескивал черным плоским солнцем. Она прибавила искусственный голос, бесполый, невыразительный.

– Забастовка на Национальных Заводах синтемола продолжается. Рабочие не откликаются на призывы вернуться к работе. Руководители забастовки не желают идти на компромисс, требуя повышения платы до одной кроны трех таннеров в день. Докеры в Саутгемптоне в качестве жеста поддержки бастующих отказываются разгружать импортный синтемол.

Беатрис-Джоанна перевела стрелку на Женскую Волну. Настоящий женский голос с резким уксусным энтузиазмом рассказывал о дальнейшем сокращении линии бюста. Она его выключила. Нервы все так же плясали, череп по-прежнему содрогался от неустанного биения молота. Она разделась, вымылась в тазике, именуемом ванной. Обсыпала тело простой белой пудрой без запаха, надела халат, сотканный из какого-то нового полимерного синтетического амида с длинной формулой. Потом подошла к стенной панели с кнопками и переключателями, велев паре металлических рук осторожно опустить из выемки в потолке пластиковый шкафчик. Открыла его, вытряхнула из коричневого пузырька две таблетки. Запила их водой из бумажного стаканчика, выбросила пустой стаканчик в дыру в стене. Он отправился в путешествие с конечной целью назначения в подвальной топке. А потом стала ждать.

Дерек запаздывал. Нетерпение нарастало. Нервы натянулись, застыли, в голове стучало. Возникали предчувствия смерти, верной гибели; потом она сказала себе, притянув здравый смысл, как какую-то чужеродную металлическую конструкцию, что все эти предчувствия – просто последствия уже прошедших и необратимых событий. Приняла еще две таблетки, отправив очередной стаканчик распадаться в огне на атомы. Потом, наконец, раздался стук в дверь.

Глава 8

Тристрам стукнул в дверь секретарши ректора, сказал, что его зовут Фокс и что ректор хотел его видеть. Заиграли нажатые кнопки; над дверными косяками вспыхивали огоньки; Тристраму предложили войти.

– Входите, братец Лис [8]8
  Фамилия Тристрама Фокс (Foxe) звучит так же, как «лис» (fox), хотя пишется чуть иначе.


[Закрыть], – прокричал Джослин. Он сам, пожалуй, смахивал на лиса; конечно, не на францисканца. Лысый, дерганый, получил хорошую степень в университете Пасадины. Впрочем, сам был из Саттона, Западная Вирджиния, и хотя был по-лисьи слишком скромен, чтоб об этом особенно упоминать, состоял в близком родстве с Верховным Комиссаром Североамериканских территорий. Должность ректора тем не менее получил исключительно по заслугам. По заслугам и благодаря абсолютно безупречной жизни без секса.

– Садитесь, братец Лис, – сказал Джослин. – Садитесь прямо тут. Хотите кофа? – И гостеприимно потянулся к розетке с таблетками кофеина на промокашке. Тристрам с улыбкой покачал головой. – Воодушевляет, когда это требуется больше всего, – сказал Джослин, приняв две. Потом сел за стол. Морской дневной свет поблескивал на длинном носу, на синеватом подбородке, высвечивал большой подвижный рот, преждевременно сморщенное лицо. – Я прослушивал ваш урок, – сказал он, кивая сперва на панель коммутатора на белой стене, а потом на встроенный в потолок микрофон. – Полагаете, много парнишки усвоили из всего этого?

– Им и не надо слишком много усваивать, – сказал Тристрам. – Знаете, просто общее представление. Это входит в программу, однако на экзаменах никогда не всплывает.

– Угу, угу, наверно. – Джослина это на самом деле не интересовало. Он тронул пальцами досье в серой обложке, досье Тристрама: Тристрам видел на обложке «ФОКС» вверх ногами. – Бедный старина Ньюик, – сказал Джослин. – Он был вполне хорош. А теперь это фосфорный ангидрид где-то в Западной Провинции. Но, по-моему, душа его бродит по-прежнему, – неопределенно сказал он. А потом быстро добавил: – Здесь, в школе, я имею в виду.

– Да-да, разумеется. В школе.

– Угу. Ну, – сказал Джослин, – а вы все стояли в очереди, чтоб занять его место. Я прочитал нынче ваше досье от корки до корки… – Стояли.Тристрам проглотил изумленный комок. Стояли,сказал он, стояли. – Солидная книга.

Вы тут весьма хорошо поработали, вижу. И в департаменте старший. Вам бы попросту следовало автоматически занять это место.

Он откинулся назад, сомкнул кончики больших пальцев, потом все пальцы – мизинцы, безымянные, средние, указательные – коснулись копчиком кончика. Сам тем временем передернулся.

– Вы ведь понимаете, – сказал он, – что вакансии заполняю не я. Это дело Совета. Я могу только рекомендовать. Да, рекомендовать. Ну, звучит дико, знаю, только в наши дни человек получает работу не по достойной квалификации. Нет. Дело не в том, сколько у него степеней или хорошо ли он делает дело. Вопрос – употреблю этот термин в самом общем смысле – в его семейной истории. Угу.

– Но, – начал было Тристрам, – семья моя…

Джослин поднял руку, как бы запрещая движение транспорта.

– Я говорю не о высоте положения в мире вашей семьи, – сказал он. – Я говорю о том, какова ее численность. Или какой она была. – Он передернулся. – Это вопрос арифметики, а не евгеники, не социального положения. Ну, братец Лис, я не хуже вас знаю, все это абсурд. Только дела обстоят именно так. – Правая рука его неожиданно взлетела в воздух, зависла, упала на стол, как бумажная. – Сведения, – он произнес «съедения», – вот эти вот сведения свидетельствуют… сведения свидетельствуют… ага, вот: свидетельствуют, что вы в семье четвертый. У вас сестра в Китае (она ведь в Глобальном Демографическом Надзоре, верно?); брат не где-нибудь, а в Спрингфилде, штат Огайо. Я хорошо знаю Спрингфилд. А еще, разумеется, Дерек Фокс, гомик, высокопоставленный. А еще, братец Лис, вы женаты. И у вас один ребенок. – Он опечаленно посмотрел на Тристрама.

– Уже нет. Умер утром сегодня в больнице. – Нижняя губа Тристрама дрогнула, затряслась.

– А, умер? Хорошо. – Утешения теперь были чисто финансовыми. – Маленький, да? Очень маленький. Не слишком-то много Р ₂О ₅Ну, его смерть положения не меняет, пока речь идет о вас. – Джослин плотно сомкнул ладони, словно собравшись замаливать факт отцовства Тристрама. – На семью одни роды. Живой или мертвый. Один, двойня, тройня. Никакой разницы не составляет. Ну, – заключил он, – вы ни одного закона не нарушали. Не сделали ничего, чего теоретически не должны были делать. Были вправе жениться, если пожелаете; имели право на одни роды в семье, хотя, разумеется, лучшие люди так просто не делают. Просто не делают.

– Проклятье, – сказал Тристрам, – будь оно все проклято, кто-то должен ведь продолжать расу. Не осталось бы человеческой расы, если б кое у кого детей не было. – Он разозлился. – И кого это вы имеете в виду под «лучшими людьми»? – спросил он. – Людей вроде моего брата Дерека? Этот властью ушибленный пупсик ползком, буквально пресмыкаясь, пролез наверх…

– Calmo, – сказал Джослин, – calmo [9]9
  Успокойтесь ( ит.).


[Закрыть]. – Он только что вернулся с конференции по вопросам образования в Риме, в городе без папы. – Вы только что собирались произнести нечто очень оскорбительное. «Пупсик» – очень презрительный термин. Вспомните, гомики в сущности правят нашей страной, а уж если на то пошло, всем Англоязычным Союзом. – Он насупился, с лисьей жалостью глядя на Тристрама. – Мой дядя, Верховный Комиссар, – гомик. Я сам однажды был почти гомик. Не будем примешивать сюда эмоции. Это неприлично, вот что, угу, неприлично. Просто давайте попробуем parlare на этот счет calmamente [10]10
  Поговорить… спокойно ( ит.).


[Закрыть], а? – Он улыбнулся, стараясь, чтобы улыбка казалась по-домашнему простецкой и по-кабацки залихватской. – Вам известно не хуже меня, что дело воспроизводства лучше оставить простому народу. Вспомните, сам термин «пролетариат» происходит от латинского proletarius,которое обозначает тех, кто обслуживает государство, поставляя ему своих отпрысков, или proles.Мы с вами должны быть выше подобных вещей, правда? – Он откинулся на стуле, улыбаясь и по каким-то соображениям выстукивая авторучкой об стол «О» азбукой Морзе. – На семью один новорожденный, таково правило или рекомендация, назовите как угодно; но пролетариат постоянно его нарушает. Расе не грозит опасность вымирания. Я сказал бы, прямо наоборот. Я слышал сверху слухи, впрочем, не важно, не важно. Факт, что ваши старик и старушка очень грубо нарушили правило, поистине очень грубо. Угу. Кем он был? Кем-то там в Министерстве Сельского Хозяйства, не так ли? Ну, я сказал бы, довольно цинично одной рукой помогать увеличивать национальный запас продовольствия, а другой сотворить четырех ребятишек. – Он видел, что антитеза довольно нелепая, но отмахнулся от этого. – И это не забыто, знаете ли. Не забыто, братец Лис. Грехи отцов, как было принято говорить.

– Все мы поможем Министерству Сельского Хозяйства в один прекрасный день, – мрачно буркнул Тристрам. – Из нас четверых получится симпатичная куча фосфорного ангидрида.

– И жена ваша тоже, – сказал Джослин, шурша многочисленными листами досье. – В Северной Провинции у нее сестра. Замужем за сельскохозяйственным чиновником. Двое детей. – Он с досадой цыкнул языком. – Вокруг вас, братец Лис, прямо какая-то аура плодородия. В любом случае, пока речь идет о должности руководителя факультета, вполне ясно, что при всех равных прочих условиях Совет предпочтет назначить кандидата с более чистыми семейными съеденьями. – Раздражение Тристрама сфокусировалось на произношении этого слова. – Уилтшир гомик. Краттенден не женат. Кауэлл женат, имеет одного ребенка, значит, он выбывает. Крам-Юинг пошел до конца, он castrato [11]11
  Кастрат ( ит.).


[Закрыть], очень сильный кандидат. Фиддиан просто нуль. Ральф гомик…

– Ладно, – сказал Тристрам. – Принимаю приговор. Просто останусь на своем месте, глядя, как кто-нибудь помоложе – обязательно кто-нибудь, как всегда, помоложе – получит повышение через мою голову. Просто из-за моих съедений, —едко добавил он.

– Угу, вот так вот, – сказал Джослин. – Рад, что вы это приняли таким образом. Поняли, как на это посмотрит куча всяких шишек. Наследственность, вот именно, наследственность. Семейная склонность к сознательному плодородию, вот что. Угу. Все равно что наследственная преступность. Вещи нынче весьма щекотливые. Между нами, приятель, присматривайте за собой. Присматривайте за своей женой. Не заводите больше детей. Не скатывайтесь к безответственности, подобно пролетариату. Один такой ошибочный шаг, и вам конец. Угу, конец. – Он жестом как бы перерезал себе горло. – Множество многообещающих молодых людей на подходе. Люди с правильными идеями. Мне ужасно не хочется вас потерять, братец Лис.