Текст книги "Сумасшедшее семя"

Автор книги: Энтони Берджесс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Часть пятая

Глава 1

– Буки-буки-бу-бу-бу, – сказал Дерек Фокс сперва одному брыкавшемуся и чмокавшему близнецу, потом другому. – Бу-бу-бук, – проворковал он своему маленькому тезке, потом, со скрупулезной справедливостью, произнес то же самое крошке Тристраму.

Он всегда был скрупулезно справедлив, что могли засвидетельствовать его подчиненные в Министерстве Плодородия; даже Лузли, низведенный в довольно мелкий чиновничий ранг, – хотя теперь он силился доказать, будто Дерек гомосексуалист, – о несправедливости практически не говорил.

– Утю-тю-тю, – мурлыкал Дерек, повторяя все дважды, щекоча близнецов двумя пальцами. Они тем временем бултыхались, как рыбы, в своем безопасном манеже, хватались за поручни, молотя ручками-ножками. Крошка Тристрам произнес, точно гром из Упанишад:

– Да-да-да.

– Ах, – серьезно сказал Дерек, – нам нужно еще, еще и еще.

– Чтобы их взяли в армию и убили? – сказала Беатрис-Джоанна. – Ну уж нет.

– Ох, вот как… – Дерек, сцепив за спиной руки, быстро прошелся по гостиной. Потом выпил кофе. Гостиная была просторной; все комнаты в квартире с видом на море были просторными. Нынче людям ранга Дерека, их женам или псевдоженам, их детям было просторно. – Каждый должен воспользоваться своим шансом, – сказал он. – И женщины тоже. Вот поэтому нам и нужно еще.

– Чепуха, – сказала Беатрис-Джоанна.

Она растянулась на приземистом мягком глубоком диване, восьми футов длиной, цвета кларета. Пролистывала последний номер «Шика», журнала мод из сплошных картинок. Глаз отметил: Париж велит носить повседневно турнюры; смелые декольте для вечера объявлены de rigueur [51]51
  Обязательной формой одежды (фр.).


[Закрыть]. Сладострастные гонконгские чонгсамы с четырьмя разрезами. Секс. Война и секс. Младенцы и пули.

– В прежние времена, – задумчиво сказала она, – говорили, что я уже свою норму превысила. А теперь твое министерство говорит, будто я свою норму не выполнила. Сумасшествие.

– Когда мы поженимся, – сказал Дерек, – то есть поженимся должным образом, может быть, ты иначе на это посмотришь. – Обошел диван сзади, поцеловал ее в шею, в нежно золотившийся на слабом солнце пушок. Один из близнецов, возможно крошка Тристрам, синхронно, точно в сатирическом саунд-треке, пукнул губами. – Тогда, – весело сказал Дерек, – я смогу по-настоящемузавести разговор об обязанностях супруги.

– Сколько еще?

– Около шести месяцев. Тогда минет полных два года с тех пор, как ты в последний раз его видела. – Он еще раз поцеловал нежную шею. – Установленный законом период ухода от семьи.

– Я о нем все время думаю, – сказала Беатрис-Джоанна. – Ничего не могу поделать. Пару ночей назад видела сон. Вполне четко видела Тристрама, он бродил по улицам, звал меня.

– Сны никакого значения не имеют.

– И думаю, как Шонни рассказывал про встречу с ним. В Престоне.

– Как раз перед тем, как беднягу забрали.

– Бедный, бедный Шонни. – Беатрис-Джоанна бросила на близнецов отчаянно любящий взгляд.

Мозги у Шонни помутились после потери детей, отступничества Бога, и теперь он служил долгие литургии своего собственного сочинения в палате Винвикской больницы близ Уоррингтона в Ланкашире, пытаясь жевать священные простыни.

– Ничего с этим предчувствием не могу сделать. Будто он где-то бродит по всей стране, меня ищет.

– Стоял вопрос о средствах к существованию, – сказал Дерек. – Ты что, правда думала питаться воздухом с двумя детьми? Я часто говорил и теперь скажу, самое милосердное – считать Тристрама давно мертвым и давно съеденным. С Тристрамом всё, с ним покончено. Теперь ты и я. Будущее. – Он склонился над нею, уверенно улыбаясь, ухоженный, гладкий, очень похожий на будущее. – Святители небесные, – сказал он без всякой тревоги. – Время. – Время смутно показывали часы на дальней стене, – часы, стилизованные под золотое солнце, со сверкающими лучами вроде шпилек для волос сплошь вокруг циферблата. – Я должен лететь, – сказал он без всякой спешки. А потом, еще более неторопливо, ей на ухо: – Ты ведь на самом деле не хочешь, чтоб все было иначе. Правда? Ты со мной счастлива, да? Скажи, что ты счастлива.

– Ох, я счастлива. – Но улыбка была бледной. – Просто я… хочется, чтобы все было честно. Вот и все.

– Все честно. Очень даже честно. – Он с облегчением поцеловал ее в губы, без всякого привкуса прощания. Но сказал: – А теперь я действительно должен лететь. Весь день забит делами. Буду дома около шести. – Про близнецов не забыл, поцеловал каждого в шелковую макушку, наградил финальным воркованием. Помахал, улыбнулся, сунул кейс под мышку, исчез; министерский автомобиль должен был ждать внизу.

Минуты через три Беатрис-Джоанна как-то воровато оглянулась, потом засеменила на цыпочках к выключателю, распоряжавшемуся Дейли Ньюсдиском,сияюще-черным, как обливной кекс, на стенном шпинделе. Она не совсем могла объяснить себе слабое ощущение вины за желание снова послушать новости дня: в конце концов, Дейли Ньюсдиск– ныне одно из многочисленных свободных частных средств массовой информации, визуальных, аудиовизуальных, даже (например, Уикли Фил) осязательных, – тут затем, чтоб любой мог еще раз послушать. Зудел в стволе мозга Беатрис-Джоанны намек, будто в последние дни в новостях было нечто хитрое, нечто лукавое, невероятное, о чем было досконально известно Дереку и людям типа него (они посмеивались над этим в рукав), которые никак не желали, чтобы об этом знали люди типа нее. Ей хотелось проверить, не удастся ли найти трещину в слишком гладкой штукатурке, которая теперь…

– …Выход Китая из Руссо и оглашенная премьером Пу Суинем в Пекине декларация о китайских намерениях создать содружество независимых государств, известном в Го-Ю под названием Та Чунь-го, в англизированном варианте Кит-со. Уже сообщалось о признаках агрессивных намерений по отношению как к Руссо, так и к Ангсо, в виде разведывательных рейдов в Култук и Боризу, а также сосредоточения в Южном Кантоне пехоты. По всем признакам, сообщает наш обозреватель на островах Мидуэй, запланирована аннексия Японии. Располагаясь в непосредственной близости к западным границам Ангсо…

Беатрис-Джоанна щелчком выключила магнетический синтетический голос. Полный бред чертов. Если б мир в самом деле подумывал о настоящей войне, говорили бы, разумеется, о летающих самолетах, о военных кораблях, бороздящих моря, о марширующих армиях с простым переносным вооружением; безусловно, грозили бы возрождением какого-то древнего, но эффективно губительного ядерного оружия. Однако ничего подобного не было. Прошлогодняя импровизированная британская армия, которую теперь сменили – ради поддержания гражданского порядка, – рассудительные бобби [52]52
  Полицейский (разг.).


[Закрыть]в синем, была чистой пехотой при минимальной поддержке специализированных войск; в журналах и на катушках новостей видели влезавших на танки солдат, – говорили, для строевой подготовки на Придаточных островах или для полицейской работы в раскольнических коридорах, – они вздергивали перед камерой большой палец с частично зубастой ухмылкой, цвет британской удачи и доблести.

Беатрис-Джоанна почти убедила себя в своей собственной убежденности, что как-то вечером перед стереовещателем в этой самой квартире видела на полутемном фоне крупным планом веселого Томми [53]53
  Английский солдат (разг.).


[Закрыть], вздернувшего большой палец, и лицо его было знакомым.

– Ерунда, – сказал, разумеется, Дерек, растянувшись на кровати в лиловом халате. – Будь Тристрам в армии, его имя значилось бы в Армейской Канцелярии. Ты порой забываешь, что я его брат и у меня есть определенный долг. Я справлялся в Армейской Канцелярии, там ничего не знают. Я уже говорил и опять скажу, самое милосердное – считать Тристрама давно мертвым и давно съеденным.

И все же…

Она нажала кнопку электрического звонка в стенной панели с кнопками и выключателями; почти тут же впорхнула веселая (веселая, словно Томми) коричневая девушка, с судорожными поклонами, в черном форменном платье прислуги из заменителя шелка. Она представляла собой милый расовый оркестрик, а звали ее Джейн.

– Джейн, – сказала Беатрис-Джоанна, – пожалуйста, приготовь близнецов к дневной прогулке.

– Да-да, мадам, – сказала Джейн, покатила манеж на колесиках по ковру цвета морской волны во всю комнату, кудахча и гримасничая перед двумя младенцами, молотившими ручками-ножками.

Беатрис-Джоанна пошла к себе в спальню приготовиться к дневной прогулке. На ее туалетном столике стояла в аккуратном порядке целая аптека кремов и мазей; встроенные в стену платяные шкафы были полны костюмов и платьев. У нее были слуги, дети, красивый и преуспевающий псевдомуж (координирующий помощник Министра в Министерстве Плодородия; говорят, скоро станет Министром), все, что способна принести любовь и что можно купить за деньги. Но счастливой по-настоящему она себя не считала. В подвальном кинозале ее сознания время от времени мелькала в смутном фильме последовательность прошедших событий. Дерек (а раньше Тристрам) часто звал ее цветочком, и будь она в самом деле цветком, принадлежала бы к группе двутычинковых. В жизни ей требовались двое мужчин, день должен быть приперчен неверностью.

Она отперла резную шкатулку из камфорного дерева и вытащила письмо, написанное вчера; оно дивно пахло смесью камфорного дерева и сандала. Прочитала его в седьмой-восьмой раз, прежде чем окончательно решить отослать. В нем было сказано:

«Милый, милый Тристрам, этот безумный мир так изменился, столько странных событий стряслось после нашего столь несчастливого расставания, что я не могу здесь сказать ничего особо для нас обоих существенного, только что я тоскую по тебе, и люблю тебя, и томлюсь по тебе. Я живу теперь с Дереком, но не думай обо мне из-за этого плохо: двум твоим сыновьям нужен дом (да, я искренне верю, они в самом деле твои). Может, ты уже пробовал мне писать, может быть, – твердо верю, – пытался связаться со мной, но знаю, до чего трудна жизнь. Твой брат был ко мне очень добр и, по-моему, искренне любит меня, но не думаю, будто до меня дойдет хоть какое-нибудь письмо, отправленное тобой на его имя. Ему надо думать о своей драгоценной карьере, у мужчины с детьми больше шансов продвинуться в Министры Плодородия, чем у мужчины ни с чем, вот как он говорит. Помнишь, когда мы были вместе, я обычно каждый день ходила гулять к морю, близ Правительственного Здания. Я по-прежнему каждый день это делаю, катая в коляске двух своих сыновей, с трех до четырех. Глядя на море, теперь ежедневно молюсь, чтобы море тебя мне вернуло. В этом моя надежда. Я люблю тебя, а если когда-нибудь сделала больно, прости. Вернись к своей вечно любящей Бетти».

Она сложила листок, сунула в конверт с тонким запахом, превосходного качества. Потом взяла изящную ручку и смелым мужским почерком адресовала конверт Тристраму Фоксу, эсквайру, БИ [54]54
  Бакалавру искусств.


[Закрыть], Британская Армия. Просто шанс; в любом случае единственный способ. Что касается Армейской Канцелярии, – Дерек, может быть, самый могущественный, а может быть, великий лжец, – она сама однажды утром украдкой, после того самого ролика теленовостей, позвонила в Военное Министерство (домашний телефон был подключен к министерскому коммутатору), там ее без конца перебрасывали из департамента в департамент, наконец, слабый шотландский голосок признался, что служит в Армейской Канцелярии, но холодно сообщил, что частных лиц не информируют о расположении войск. Ни о чем, имеющем отношение к секретности. Но ее, сказала Беатрис-Джоанна, не занимают тонкости вроде расположения; у нее более фундаментальный вопрос, более онтологический. Голос со щелчком сурово отключился.

Дерек вернулся домой в шесть с улыбкой и с улыбкой полюбопытствовал, зачем она звонила в Армейскую Канцелярию. Разве она не верит ему, своему псевдомужу, разве она ему не доверяет? В том-то и дело: она ему не доверяла. Можно простить ложь и обман любовнику; мужу – вряд ли, даже псевдомужу. Однако она ему этого не сказала. Все-таки его любовь казалась какой-то бессовестной, – льстила, но Беатрис-Джоанна предпочитала такую любовь в любовнике.

И пошла с близнецами в коляске под зимним приморским солнцем, маленькой нянечкой в черном, кудахча, луной улыбаясь двум пузырившимся крошкам мужчинам в теплой вязаной шерсти, и бросила письмо в ящик на столбе, с белой от помета чаек крышкой. Все равно что бросить в море бутылку с письмом, поручив его этому абсолютно ненадежному почтальону.

Глава 2

– Ать, – рявкнул полковой старшина Бэкхаус, устрашающе вывихнув челюсть. – 7388026, сержант Фокс Т. Ать!

Тристрам как-то вприпрыжку промаршировал, отдал честь без изящества. Подполковник Уильямс за столом опечаленно поднял глаза; стоявший позади него смуглый адъютант болезненно усмехнулся.

– Сержант Фокс, а? – спросил полковник Уильямс. Это был симпатичный усталый седеющий мужчина, в данный момент в неуклюжих очках для чтения. Излучаемая им аура долгой службы была, конечно, иллюзорной: все солдаты всех новых армий были новобранцами. Но подполковник Уильямс, как все старшие офицеры, вел происхождение из старых либеральных полицейских сил, почти полностью вытесненных серыми; он был грамотным суперинтендентом Особого Отдела. – Фокс с немым «е» на конце, ясно, – сказал он, – как в «Книге Мучеников».

– Сэр, – сказал Тристрам.

– Ну, – сказал подполковник Уильямс, – встал вопрос о вашей компетенции в качестве сержанта-инструктора.

– Сэр.

– По-моему, ваши обязанности вполне недвусмысленны. Согласно СИКСу [55]55
  Сержанту-инструктору квартирмейстерской службы.


[Закрыть]Бартлету, вы должны их исполнять адекватно. Вы, например, хорошо поработали в группе неграмотных. Вдобавок обучали основам арифметики, написанию рапортов, пользованию телефоном, военной географии и текущему положению.

– Сэр.

– И как раз с текущим положением возникли проблемы. Верно, Уиллоуби? – Он взглянул на адъютанта, который щипал себя за нос, перестал щипать нос и энергично кивнул. – Ну, посмотрим. Кажется, вы заводили с людьми какие-то дискуссии. Нечто вроде того, Кто Тут Враг и Что Вообще За Бои. Думаю, вы это признаете.

– Да, сэр. На мой взгляд, люди имеют полное право обсуждать, для чего они в армии и что…

– Солдат, – устало сказал подполковник Уильямс, – не имеет права на взгляды. Это установлено, правильно или неправильно. Думаю, правильно, раз установлено.

– Но, сэр, – сказал Тристрам, – мы, безусловно, должны знать, в чем участвуем. Нам говорят, идет война. Некоторые люди, сэр, отказываются поверить. Я склонен с ними согласиться, сэр.

– Неужели? – холодно сказал полковник Уильямс. – Что ж, могу вас просветить, Фокс. Идут бои, значит, должна быть война. Может, это и не война в древнем смысле, только я бы сказал, в организованном смысле, в смысле действия армий, война и бои – синонимы.

– Но, сэр…

– Я ведь еще не закончил, Фокс, правда? Что касается двух вопросов, кто и почему, это – и вы должны меня выслушать беспрекословно – не дело солдат. Враг есть враг. Враги – люди, с которыми мы сражаемся. А решение, с какими конкретно людьми, мы должны предоставить нашим правителям. Это абсолютно не касается вас, меня, Частных Сыщиков или Трудяг-Ищеек. Ясно?

– Но, сэр…

– Почему мы сражаемся? Мы сражаемся потому, что мы солдаты. Весьма просто, правда? За что мы сражаемся? Снова просто. Мы сражаемся, защищая свою страну, а в более широком смысле весь Англоязычный Союз. От кого? Не наше дело. Где? Куда нас пошлют. Теперь, Фокс, я уверен, все совершенно ясно.

– Ну, сэр, я…

– Очень нехорошо с вашей стороны, Фокс, будоражить людей, заставляя их думать и задавать вопросы. – Он, что-то бубня, изучил лежавший перед ним лист. – Я так понимаю, Фокс, вы очень интересуетесь врагом, боями и прочим?

– Ну, сэр, на мой взгляд…

– Мы собираемся дать вам возможность для более тесных контактов. Хорошая мысль, Уиллоуби? Вы одобряете, старший сержант? Я освобождаю вас, Фокс, от обязанностей инструктора с 12.00 текущего дня. Вы будете переведены из квартирмейстерской роты в одну из стрелковых рот. Уиллоуби, по-моему, в роте Б не хватает взводного сержанта. Хорошо, Фокс. Это сильно пойдет вам на пользу, приятель.

– Но, сэр…

– Отдать честь! – заорал полковой старшина Бахус, бывший сержант полиции. – Кругом! Бегом марш!

Тристрам вышел – левой-правой-левой-правой-левой – взбешенный, полный страха.

– Лучше сейчас же докладывайся, – более братским тоном сказал старшина.

– Что он имел в виду, – спросил Тристрам, – под более тесным контактом? На что намекал?

– По-моему, он имел в виду то, что сказал, – сказал старшина. – По-моему, скоро кого-то отправят на марш. Некогда будет учиться азбуке, никаких парт не будет. Ладно, сержант. Можешь идти.

Не очень похожий на солдата Тристрам потопал в канцелярию роты Б, звеня и гремя сапогами по металлическому настилу. Придаточный остров В6 был небольшим рукотворным участком, стоял на якорях в Восточной Атлантике, изначально предназначенный для устройства преизбыточного населения; теперь там компактно расположилась бригада. Естественным миром казалось лишь яркое зимнее небо да кислое серое море за круговой оградой. Эта бесконечная двойная преграда побуждала с радостью уйти в себя, в пустую дисциплину, в ребяческую подготовку, в теплую духоту барачных помещений и ротной канцелярии. Тристрам вступил на территорию роты Б, доложился старшине роты – глупому нордическому гиганту с распущенным ртом, – а потом был допущен пред очи капитана Беренса, командира роты.

– Хорошо, – сказал капитан Беренс, жирный белый мужчина с очень черными усами и волосами. – Хоть какое-то подкрепление роте. Вам бы лучше пойти доложиться мистеру Доллимору, командиру вашего взвода.

Тристрам отдал честь, чуть не упал, выполняя поворот, и пошел. Лейтенанта Доллимора, дружелюбного молодого человека в идиотских очках, с розовыми угрями средней степени тяжести, он нашел за обучением взвода названию ружейных деталей. Ружья (Тристрам знал, в древних до-атомных войнах были ружья), организация, номенклатура, процедуры, вооружение в новой британской армии – все казалось заимствованным из старых книг, старых фильмов. Ружья, подумать только.

– Курок, – говорил мистер Доллимор. – Нет, простите, боек. Затвор, ударник… Капрал, это как называется?

– Спусковой крючок, сэр. – Приземистый, средних лет сержант с двумя нашивками вскинулся, весь внимание, готовый прийти на помощь, как в данный момент.

– Сержант Фокс прибыл, сэр.

Мистер Доллимор со сдержанным интересом взглянул на характерное козыряние Тристрама и ответил причудливым собственным вариантом – быстро махнул ребром ладони возле своих бровей.

– Хорошо, – сказал он. – Хорошо, хорошо. – Лицо его оживилось в приливе вялого облегчения. – Названия деталей, – сказал он. – Можете приступать.

Тристрам в замешательстве осмотрел взвод. Тридцать человек сидели на корточках в спальне казармы, ухмыляясь, зевая. Большинство ему было знакомо; большинство ходило к нему получать зачатки грамотности; большинство до сих пор не знало азбуки. Другими рядовыми и младшими чипами этой армии были завербованные убийцы, уличные мальчишки, сексуальные извращенцы, сутенеры, идиоты. И все же в названиях ружейных деталей они все демонстрировали неплохие способности.

– Очень хорошо, сэр, – сказал Тристрам и схитрил: – Капрал!

– Сержант?

– Можете продолжать. – И пошел рядом с мистером Доллимором, направлявшимся в сторону своей столовой. – Что вы в действительности с ними делаете, сэр?

– Что делаем? Ну, не так уж много тут можносделать, правда? – Мистер Доллимор подозрительно открыл рот на Тристрама. – Я хочу сказать, предписано лишь научить их из ружей стрелять, правда? О, и, конечно, по мере возможности держать себя в чистоте.

– Что происходит, сэр? – как-то резко спросил Тристрам.

– Что вы хотите сказать, – происходит? Происходит лишь то, что я вам говорю. – Они с металлическим грохотом, с искрами топали по открытой зимней палубе в Атлантике, по голому, изготовленному людьми острову.

– Я хотел сказать, – несколько терпеливее сказал Тристрам, – вы что-нибудь слышали о нашем вступлении в действия?

– В действия? Против кого? – Мистер Доллимор перестал топать, чтоб лучше приглядеться к Тристраму.

– Против врага.

– А, понятно. – Тон мистера Доллимора подразумевал наличие массы прочего, кроме врага, против чего можно вступить в действия. Тристрама целиком обуяло ужасное ощущение, что мистера Доллимора надо считать безвозвратно пропащим; а раз он безвозвратно пропащий, значит, взводный сержант его тоже. И тут, ровно в полдень, из громкоговорителей прошипело скрежещущее сообщение, синтетический горн протрубил благовестие, а мистер Доллимор сказал:

– Я просто не думал об этом. Я действительно думал, что этои есть какие-то действия. Думал, мы как бы что-то охраняем.

– Пойдем лучше посмотрим приказы по батальону, – сказал Тристрам.

Канцелярия подразделения их канцелярски развешивала, – одинокие флаги капитуляции, хлопавшие на атлантическом ветру, – пока они приближались к изготовленным заводским способом баракам (звякающим звоночками пишущих машинок) батальонной штаб-квартиры. Тристрам с ухмылкой кивнул, читая быстрей своего офицера.

– Ну вот, – сказал он.

– Ох, ох, вижу, – сказал мистер Доллимор с разинутым ртом. – Что это за слово? Ох, ох, ясно. – Все тут хрустящее, холодное, как салат, хоть и не такое съедобное. Приказ об отправлении из бригады: отправка шестисот офицеров и рядовых – по двести от каждого батальона, – для посадки на судно назавтра в 6.30. – Да, да, – энергично говорил мистер Доллимор, – и мы тут, видите? – Радостно тыкал пальцем, точно его фамилия стояла в бумагах. – Вот, второй батальон, рота Б. – А потом вдруг замер неловко в стойке смирно и сказал: – Возблагодарим теперь Бога, назначившего нам Свой час.

– Простите? – сказал Тристрам.

– Если мне суждено умереть, думайте обо мне только так, – сказал мистер Доллимор. Казалось, он в школе читал только оглавления из первых стихотворных строк. – Говорит он, ты ограблен, молодец, – сказал он, – ты убит, тебе конец.

– Похоже на то, – сказал Тристрам, хотя голова у него шла кругом. – Очень даже похоже.