Текст книги "София - венецианская наложница"

Автор книги: Энн Чемберлен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

XLIX

Есмихан больше не могла уснуть.

– Ты ждешь, что я смогу заснуть, после того что ты мне рассказал? – спросила она. – Как я могу спать после этого?

Однако она не отказалась от еды. Она жевала ягоды шелковицы, а другой рукой срывала ветку за веткой, собирая ягоды.

– Я много ем, когда волнуюсь, – извиняющимся голосом пояснила она.

– Госпожа, вы всю свою жизнь провели под наблюдением тех, кто испытал подобные мне мучения. – Вдруг я почувствовал себя уставшим, как никогда в моей жизни. Пережитое за эти шесть месяцев вдруг навалилось на меня.

– Но я никогда не знала об этом, – запротестовала она, – мне никогда не рассказывали подобных вещей.

– Вы, видимо, предполагали, что люди так рождаются.

– Возможно, да. А почему бы и нет?

– Нет, они такими не рождаются.

– Не злись на меня. Ты не можешь злиться на меня за мое невежество.

– Нет. Я не злюсь. Просто устал. Давайте спать.

Она продолжала жевать. Наверное, это было от волнения. Что еще может заставить человека так долго пережевывать ягоды?

– Но я не знаю, как мне успокоиться, – причитала она.

– Сон вам поможет – на некоторое время.

– Все эти годы я думала…

– Это были мысли маленькой рабыни, не знающей жизни.

– Я не думала, что все это так ужасно. Я не знала ни одной девушки, которая бы голодала или дрожала от холода в гареме.

– Может быть, они специально ограждали вас от этого.

– Я думала, что в гареме всем хорошо. Мы были со всеми добры: хотя их отцы иногда били их. Посмотри, даже Сафи…

– Да, давайте рассмотрим для примера Софию Баффо.

– Когда-нибудь она станет матерью султана. Она не сможет вернуться в Италию.

– Конечно, нет.

– И я думала, что так же получается со всеми рабами, и никто не будет жаловаться. Ты так не думаешь?

– Госпожа, в данный момент я жалуюсь на недостаток сна.

– Но я пытаюсь разобраться, чем я могу тебе помочь.

– Я бы восхищался вашими благородными помыслами, если бы они не мешали спать – вам и мне, – так как нам предстоит пройти довольно большое расстояние днем, если мы хотим когда-нибудь добраться до цивилизации.

– Все в нашей жизни – по воле Аллаха.

– Салах-ад-Дин тоже так говорил, и его приятель соглашался с ним.

– Что я, маленькая принцесса, могу сделать против воли Аллаха?

– Да. Все в вашей стране подчиняется воле Аллаха.

– Это грех – даже обсуждать его.

– Поэтому давайте не будем больше разговаривать и потратим это время на сон.

– Иди назад в пещеру, Абдула, и спи. Я же не могу.

Я шагнул раз или два в сторону пещеры, но потом повернулся и посмотрел на нее еще раз. Возможно, это мне померещилось из-за усталости, но я что-то видел. Было ли это животное или разбойник, какая разница? И все же, несмотря на свою усталость, я не мог заснуть, пока Есмихан не вернулась в пещеру, представляя себе бог знает что.

– Послушайте, моя госпожа, я испытал самое ужасное в жизни. Даже смерть для меня предпочтительнее. Больше ничего нельзя сказать… – Я вздохнул.

– Но что, если человек осквернит весь гарем?

– Это несравнимо. Я не хочу разочаровывать вас, но до тех пор, пока у мужчины есть его органы, мужчина надеется на месть и может изнасиловать гарем другого человека. Вы не представляете, сколько раз я представлял жену Салах-ад-Дина под собой, кричащую и молящую о милости…

Я не понимал всей жестокости моих слов, пока не увидел бледное от страха лицо Есмихан.

– Это то, что сын Сумасшедшего Орхана собирался со мной сделать, не так ли? – спросила она.

– Я полагаю.

– Я думаю, то, что ты испытал, – ее голос был очень тихим, – это почти то же самое для женщины, если ее изнасилуют.

– О нет, моя госпожа. Это несравнимо. После изнасилования женщина может встать и пойти дальше.

– Ты так думаешь?

– Для меня все намного трагичнее, для меня нет продолжения жизни, а изнасилованная женщина может жить дальше почти нормальной жизнью.

– Нет, Абдула. Я не уверена, что смогла бы жить дальше, если… если бы ты не спас меня той ночью.

– Да, но посмотрите на Софию.

– Сафи – это что-то другое, Абдула.

– Точное название никогда не произносится.

– Я не думаю, что ты можешь сказать: «Что-то, что приемлемо для Сафи, приемлемо и для других женщин».

– Я не сомневаюсь, что вы правы, госпожа.

– Иногда я думаю, что Аллах по ошибке поместил ее по эту сторону гарема – если это будет не богохульством, потому что Аллах никогда не ошибается.

– Да.

– Ее трудно изнасиловать и невозможно кастрировать.

– Замечательное опасное сочетание.

– Но Сафи – это исключение. Все, что я могу сказать, это то, что если бы ты не спас меня той ночью, моя жизнь ничего не стоила бы. Я бы желала умереть – так же, как и ты после обрезания.

– И что я хочу сделать до сих пор.

– Нет, Абдула! Не говори так! Если ты умрешь, мне тоже придется. Потому что никто больше не смог бы меня спасти.

– Если мужчину однажды кастрировали, для него ничего не может быть хуже, – ответил я. – Даже стрела в сердце будет намного лучше.

– Но только подумай, Абдула, что изнасилование значит для женщин. Даже если изнасилование не значит, что обычно, за ним всегда следует пренебрежение всех мужчин и вечный позор. И мне кажется, такая судьба даже хуже, чем смерть, потому что придется жить с сознанием того, что это может случиться снова и снова, в любой день до самой смерти. Я была так близко к этому, но все же меня спасли, поэтому я не могу полностью осознавать всю тяжесть этого проклятия. Я только поняла, насколько мы все ранимы. Возможно, мужчинам легче все перенести, потому что они знают, что это может случиться только один раз. Женщинам же приходится жить и знать, что все может повториться. В этом случае ты – ты уже свободен от такого страха.

– Вы это называете свободой?

– Свобода в руках Аллаха. Ты уже знаешь, что самое худшее позади, и ты свободен от всех страхов других мужчин.

– Но остались шрамы. О Аллах, шрамы, деформация мышц, мешающая даже простейшим движениям.

– А ты думаешь, мы не страдаем от невидимых шрамов, шрамов нашей души и чести? Эти шрамы более болезненны.

Есмихан отвернулась от меня, и я мог только видеть ее вуаль, прикрывающую округлые плечи.

– Возможно, ты не можешь думать так же, как я, Абдула, и если нет, мне очень жаль, что я обидела тебя. – Она снова повернулась ко мне, в ее глазах стояли слезы. – Все же я очень благодарна тебе за то, что, несмотря на все пережитые страдания, ты смог спасти меня от подобных страданий прошлой ночью.

Я пробормотал что-то невнятное в ответ.

– Я, по крайней мере, должна сказать, что если по воле Аллаха случилось то, что произошло на Пере, я могу только преклоняться перед всемогуществом Аллаха и благодарить его.

– Благодарить! Проклятье на любого бога, который спокойно сидит и позволяет этому случиться даже с псом! Вы можете извиниться и сказать: «Мы цивилизованные праведные люди» и «У нас существуют законы против таких вещей». Но все же это случается и на Пере, и в Египте. «Они там язычники». Ради Аллаха, ни собака, ни овца, ни бык не должны так страдать, не говоря уже о человеке, язычник он или нет. Будь проклят любой бог, кто позволяет это!

Мой взрыв богохульства заставил ее замолчать. Она стояла передо мной, крепко сжав свои губы. В изнеможении я упал у ее ног.

– Нет, Абдула, – сказала она очень тихо, так тихо, что мне показалось, что она молчит, а я читаю ее мысли. – Нет, я даже сейчас не могу поверить, что это случилось не по воле Аллаха. Ты можешь думать, что я эгоистична и даже жестока, но я не могу думать по-другому. Потому что если бы Аллах не пожелал этого, я бы никогда не узнала тебя. И даже после такого недолгого знакомства с тобою я могу сказать тебе, что это была бы самая большая потеря в моей жизни.

Немного позже Есмихан, как во сне, спросила меня:

– Сафи же связана со всем этим, не так ли?

В это время я чувствовал себя плывущим по теплому солнечному потоку и только смог что-то пробормотать в ответ.

– Я видела, как ты смотришь на нее, слышала, как ты произносишь ее имя. Сафи привела тебя к этому, Абдула?

В этот раз я смог только тяжко вздохнуть.

– Не беспокойся. Возможно, ты расскажешь мне эту историю в другой раз.

L

Повторяющийся сон про дервиша разбудил меня. Возможно, я стонал или даже кричал. Моя госпожа, которая спала рядом со мной, укрывшись вуалью, тоже проснулась.

– Абдула, что случилось? – спросила она.

– Это имеет смысл. В конце концов, это имеет смысл.

– Что имеет смысл?

Я сомневался, что она могла понять смысл чего-нибудь сейчас, в таком сонном состоянии.

– Просто загадка, над которой я давно ломаю голову.

– Что за загадка?

– Так, ничего серьезного. Ложитесь спать, моя госпожа. Мне жаль, что я вас разбудил.

– Я уже проснулась. Кроме того, кажется, уже довольно много времени.

– Солнце идет к зениту. Вскоре нам надо будет отправляться. Отдохните до того времени, соберитесь с силами. Это только мой сон.

– Теперь ты должен рассказать мне. Сны, которые не рассказывают, приносят несчастья. Его нужно рассказать и обсудить.

– Это турецкая традиция?

– Традиция? Нет, это здравый смысл.

– О, я понимаю!

– Это прогонит мою дремоту. Что же тебе приснилось?

– Просто что-то связанное со смертью Салах-ад-Дина.

– Салах-ад-Дин мертв? – Она выпрямилась.

– Да.

– Человек, который тебя кастрировал, мертв?

– Да.

– Абдула! Ты никогда не говорил этого.

– Разве?

– Абдула! Как это случилось?

– Произошло убийство.

– Абдула? Ты же не…

Я усмехнулся, увидев выражение ужаса на ее лице.

– Нет, госпожа. Успокойтесь.

– О, я видела, что ты сделал с разбойниками. Я знаю, ты на все способен.

– Конечно, я желал его смерти, хотел убить его своими руками.

– Абдула, Аллах может наказать тебя за такие мысли.

– Вначале, конечно, я был слишком слаб, чтобы думать об этом. Позже, когда мне стало лучше, я начал искать способ. Но Салах-ад-Дин был очень хитрым. В основном его жена следила и ухаживала за мной, а он держался вдалеке.

Трус! Проклятый трус, он прятался за спиной своей жены. Мне не давали ножа. Моей пищей были в большинстве случаев сладости и молочные продукты. Они говорили, что это делает евнухов послушными. Иногда мне давали немного телятины, но не часто, потому что она дорогая, и ее всегда мелко нарезали.

– Это чудо, что ты выздоровел с такой пищей, – прокомментировала Есмихан.

– И другой нож, которым я пытался отомстить его жене, они забрали.

– Ты никогда не пытался бежать?

Я только улыбнулся вере моей госпожи в мой героизм.

– Да, я об этом думал. Но вы же знаете Перу. Меня держали в самом центре Перы.

– В доме сельчанина?

– Точно.

– Но ты же мог сбежать оттуда.

– Разве? И какая жизнь меня ожидала в Венеции? Теперь, после того как из меня сделали… – Я не мог сдержать страдания в моем голосе.

– У венецианских женщин нет евнухов? – Ее голос был полон сострадания, но, впрочем, больше к венецианским женщинам, чем ко мне.

– Конечно, нет. – Мы же не варвары, хотел продолжить я. Но, подумав немного, я решил быть немного поделикатнее с моей госпожой. – Если только они хорошо поют.

– Они держат евнухов только для пения?

– Это звучит странно, не так ли? Но я не умею петь. У меня никогда не было голоса. В любом случае я не выдержал бы такого позора. Я уже рассказывал вам, как встретил двух соотечественников на базаре, как я не хотел, чтобы они меня увидели. И чем больше я думал, тем больше понимал, что то, что со мной сделал Салах-ад-Дин, будет покрепче и повыше любого забора. У меня уже не могло быть другой жизни.

– Понимаю. Но убийство, Абдула. Расскажи мне про убийство.

– Я приближаюсь к этому. Как говорил, я почти решил убить себя и хотя бы лишить своих мучителей наживы. Я даже соорудил канат из старых простыней, который мог бы выдержать мой вес. Я спрятал его под своим соломенным матрацем до того часа, когда решусь на это. Я был почти готов.

– Абдула, не говори о том, как ты хотел убить себя и разгневать этим Аллаха. Говори об убийстве.

– Я уже почти приспособил простыню к крыше, когда его тело принесли в дом.

– Откуда?

– Салах-ад-Дин шел по городу к своему магазину на базаре. Это была его обычная прогулка. Он иногда, однако, ночевал в Стамбуле, чтобы сэкономить время на путь. Также он делал это, когда не хотел видеть свою жену.

Поэтому обычно в доме были только я и она. У нее были ключи, которые она держала на поясе. Она обучала меня мастерству евнуха: как сервировать стол, как выполнять поручения, как делать покупки на базаре, как украсить мой турецкий язык красивыми фразами, как поддерживать занавес, когда госпожа входит и выходит, и многому другому.

Кроме того, она пыталась сделать из меня мусульманина. «То, к чему ты привык, прежде чем попасть сюда, неправильно, – говорила она, – евнухи – благословенные люди. Ты знаешь, как их везде чтут. Только евнухам позволяют посещать святые города Мекку и Медину. Разве ты этого не знаешь? Женщины-паломницы, как и мужчины, нуждаются в гидах. И евнухи стоят на границе священного и мирского, так как они существуют на границе двух миров – мужского и женского. Возможно, если ты пустишь веру в свое сердце, это когда-нибудь станет твоим истинным призванием.

– Так она сделала из тебя мусульманина, Абдула? – оживилась Есмихан.

– Тот, кто ни мужчина, ни женщина, может стоять на границе многих религий: и христианства, и индуизма, и мусульманства, и язычества, не так ли?

– Я полагаю.

– Думаю, она была хорошей женщиной, но моя жажда мести представляла ее только как жертву. Она любила вкус каперсов и использовала их даже слишком много, когда готовила еду для евнухов. Она была всего лишь турецкой женщиной, которая вышла замуж за итальянца, но он не дал ей ни детей, ни утешения в жизни. Иногда она даже казалась мне несчастной. Но я старался, по мере возможности, выучить все, чему она меня учила.

– О, Абдула, ты слишком скромен.

– Салах-ад-Дин иногда приходил, чтобы поесть домашней еды и посмотреть, как у нас идут дела, как скоро он сможет продать меня и получить прибыль от своего вложения.

– Но когда он последний раз пришел домой?

– Его принесли. Он был мертв. Ему перерезали горло. На базаре. Люди, которые нашли его – другие работорговцы, подобрали его и принесли в дом, положили на низкую деревянную скамью, покрытую белой простыней, которая стояла во дворе. Было лето, жаркое и душное, и мухи роились над его телом. От него омерзительно пахло. И крики его жены спасли меня, потому что как раз в этот момент я собирался повеситься. Стоя на коленях перед трупом, она плакала и причитала.

– Бедная женщина.

– В любом случае меня послали в местную мечеть призвать имама, и мне пришлось помогать с омовением тела.

– Правда? – снова спросила Есмихан.

Я пожал плечами.

– Меня послали за простынями, и я снял свой канат с крыши и мыл его тело им.

– Правда?

– А потом я увидел то, что те мужчины, которые принесли тело, так тщательно скрывали от его жены. Человек, который перерезал ему горло, еще и кастрировал его. И было неясно, умер ли он от потери крови из горла или из паха.

– Так это, должно быть, кто-то мстил ему. Кто-то, кто знал…

– Месть. За меня? Или других? Я не знаю. Это не имеет значения. Мне было достаточно знать, что он умер не как мужчина, без детей и надежды на вечное признание. Умер такой же нелепой смертью, к какой он приговорил меня.

– Как говорят, Аллах все уравновешивает.

– В любом случае очень скоро – в течение двух дней – вдова узнала, что ее муж был по уши в долгах. Ей пришлось продать все, включая и меня, чтобы вернуться обратно в дом ее брата. Так я оказался на рынке рабов. И тогда Али купил меня. С тех пор у меня было столько забот, что я даже забыл про смерть Салах-ад-Дина, только иногда вспоминая о праведном суде.

– Так ты не знаешь, кто это сделал?

– Нет. И мне это неважно. Наверное, ангел. Я так думал до сегодняшнего утра.

– А что случилось сегодня утром? Твой сон?

– Да, частично. Я также вспомнил бормотание одного из людей, который принес тело.

– Они видели убийцу?

– Да. «Один дервиш, – повторяли они снова и снова. – Дервиш. Сумасшедший дервиш».

– У дервишей есть способность растворяться в воздухе.

– Мы это видели прошлой ночью, не так ли?

– Совпадение?

– Больше чем совпадение.

– И они так и не нашли его?

– Я полагаю, что нет. Но я нашел.

– Ты? Как?

– Это был тот же дервиш, что помог нам сегодня ночью сбежать. Как я сказал, это больше чем совпадение.

– Как ты можешь быть таким уверенным? Ведь на свете множество дервишей. Тысячи. Этот не был таким сумасшедшим. Он больше был похож на ангела-хранителя.

– Точно.

– Ты не можешь знать, что это не было совпадением двух дервишей из своего сна.

– Но знаю.

– Почему, Абдула?

– Потому что если к его ухмылке прибавить золотые зубы, немного откормить его, подровнять бороду и волосы, отвести его в баню и одеть в хорошую одежду, то мы получим моего старого друга Хусаина.

– Он показался тебе знакомым?

– Вначале знакомым, но странным. Но теперь, в моем сне, я в этом уверился. Каким-то странным образом. Я не могу объяснить.

– Это была воля Аллаха.

– Да. Сейчас я присоединяюсь к вам. Это была воля Аллаха. По милосердному желанию Аллаха мой дорогой друг Хусаин бросил свою богатую жизнь торговца и стал бездомным странником.

– Звучит так, будто вся его жизнь посвящена тому, чтоб помогать тебе. Абдула, ты благословен Аллахом, если у тебя такой друг.

– Да, наверное.

По правде сказать, в данную минуту я забыл, что был еще и инцидент с венецианским стеклом.

Я встал, внимательно вглядываясь в чистоту полуденного воздуха, чувствуя, что я найду этого дервиша, моего друга Хусаина, стоит только хорошо всмотреться. Но это была всего лишь мечта. А в реальности нам предстояло преодолеть огромное расстояние, и ни один дервиш не мог нам в этом помочь. Я это точно знал.

LI

В первый раз в своей жизни я оценил пристрастие турок к бане, и чем горячее, тем лучше. Я предстал перед моим господином и принцем Муратом чистым, накормленным, отдохнувшим. Мою руку обработали миррой и камфарой, чтобы она быстрей заживала. Я чувствовал себя новым человеком.

К концу полудня нашего странствования мы встретили пастуха, который указал нам направление, дал нам кров и сыр за жемчужину с платья Есмихан. Мы только выиграли от этой сделки. К концу второго дня мы встретили янычар, которые проводили нас до Иноны.

Бани смыли с меня все эти страдания. Я чувствовал себя заново родившимся. Я чувствовал себя так хорошо, что меня шокировали угрюмые лица паши Соколли и принца.

Девушкам тоже дали время прийти в себя: бани, новая одежда, новые слуги, выполняющие любые прихоти. Есмихан надела свою вуаль. Она была постирана, но ее край был обожжен. Сафи пришлось позаимствовать вуаль, чтобы она смогла предстать перед господами. Все, кто ее знал, видели, что это покрывало было более простого стиля и устаревшее, чем она обычно носила. Принц не мог видеть ее глаз сквозь эту вуаль.

Сафи и я сопровождали принцессу как хранители чести в этой первой ее встрече с суженым. Двух мужчин на диване охраняли два огромных верзилы. Все во дворце знали их не только из-за их размеров, но еще и потому, что они были немыми.

Паша Соколли разложил на низком столике перед собой три предмета. Его лицо было сосредоточенным. Такую же маску на лицо он, вероятно, надевал, когда выжигал глаз Сумасшедшему Орхану.

Два из этих трех предметов были кинжалами. Третья вещь, которая лежала посередине прямо напротив Есмихан, была шелковым шнурком. Кровь турка не может быть пролита, несмотря на преступление. Она может быть задавлена.

Последовала мучительная тишина. Возможно, в это время мы должны были защищаться, но Есмихан только покорно наклонила голову. Ей было стыдно стоять перед своим суженым. Теперь она была уверена в том, что за случившееся с ней в хижине разбойников она достойна смерти.

Я тоже не мог придумать, что сказать. Моя госпожа была невинна, но для нее было бы легче умереть, чем терпеть это чувство вины и унижения. Что касается Сафи, ничего нельзя было сказать в ее защиту, но винить ее тоже было нельзя, потому что это подписало бы смертный приговор и нам.

Сафи тоже ничего не говорила. Я думал, что она наконец-то почувствовала свою вину. Теперь-то я знаю, что молчала она лишь по той простой причине, что не понимала, что ей надо защищаться.

Паша Соколли пристально и сурово смотрел на нас. Он обязан был выполнить свой долг. Подняв руку, он безвольно положил ее на свое колено. Затем последовали всхлипыванья принца Мурата. Бледная, худая рука стряхнула слезинку с ресниц.

– Десять дней, – сказал принц с содроганием, – десять дней мы обыскивали эти холмы, мой ангел, мое сокровище, и не могли найти вас. Что я пережил, – слезы сдавили его горло, – в эти десять дней…

Сафи говорила тихо, и казалось, что она пытается заигрывать с ним.

– Но я опять с вами, мой принц, мое очарование и сила. Давайте поблагодарим Аллаха и возрадуемся.

– Возрадуемся! Ты сведешь меня в могилу, – принцу снова не хватило воздуха. – Я не могу жить без тебя, моя любовь. Моя смерть последует за твоей, моя прекрасная изменница. Моя верность искупит твою неверность.

– Моя смерть… – Сафи только сейчас начала понимать, в чем дело.

– Да, да! – Мурат поднялся, чтобы покинуть комнату, и приказал охране. – Убейте ее! Убейте ее первой. Я не могу жить ни минуты больше, осознавая ее неверность.

– Я приговорена к смерти просто из-за подозрений. Это всего лишь подозрения… – Сафи принялась защищать себя. – Разве клятвы в моей вечной верности к вам недостаточно, моя любовь?

Мурат в первый раз посмотрел на нее, окинув взглядом ее всю сквозь вуаль, как любовник может видеть возлюбленную сквозь любую одежду. Он был в нерешительности. Затем он отвел глаза и покачал головой.

– Но все эти десять дней, – сказала Сафи, – все эти десять дней я думала, что моя жизнь закончится без тебя. Есмихан и я были под пристальным надзором и защитой Виньеро – Абдулы, евнуха.

У меня не было ни малейшего желания защищать дочь Баффо. Но она, как всегда, переложила всю вину на меня, а я не хотел принимать ее. Нет, только не перед самой смертью. Я должен был что-то сказать. На меня смотрело пять пар глаз, и только небеса знали о моей невиновности.

– Мне очень понравились бани в Иноне, – сказал я, – и это напомнило мне сейчас, как Аллах может определить вину в данном случае. Как гласит традиция, невиновная женщина может пройти вдоль бассейна, полного мужчин, без ущерба для себя, в то время как у виновной…

Я посмотрел на Софию Баффо, и она незаметно раздвинула вуаль, чтобы встретиться со мной взглядом. Под шелком ее глаза были похожи на твердые скорлупки от миндаля. Мне пришлось отвести взгляд.

– …а у виновной вся ее вина выходит наружу.

Я чувствовал, что мои слова зародили в душе у Есмихан хоть какую-то надежду. Она верила в обычаи и будет рада доказать свою невиновность. Меня не беспокоила моя собственная жизнь или жизнь Сафи. Я боролся за честь и жизнь моей госпожи. И продолжил:

– Возможно, мой господин слышал о такой традиции?

Я читал мысли по лицу моего господина. Он не совсем верил в это суеверие, но он был человек долга и справедливости. Он верил в то, что жертвам надо давать возможность оправдаться, если это возможно.

– Это бабушкины сказки! – взорвался Мурат. – Только глупые женщины и евнухи верят им!

Я пропустил, что произошло между Софией Баффо и принцем. Возможно, дочь Баффо слишком надеялась на ветер в мужской бане. Мне нравится так думать, но мне не понравилось, что мое предложение о доказательстве женской невиновности было отклонено.

– Я не верю этому евнуху, – резко сказал Мурат. – Я не верил ему с самого начала. Мне следовало убить его при первой нашей встрече в Кутахии.

Я видел внутреннюю борьбу на лице паши Соколли. Он дотронулся до кинжала, острие которого было направлено мне в сердце.

А тем временем Мурат продолжал:

– Кроме того, чего стоит один евнух против дюжины разбойников в течение целых десяти дней? Разбойников, которым наплевать на честь, с ножами мести наготове. Если бы он был даже великаном, я не верю, не могу поверить, что этот Абдула смог защитить тебя.

«Да, убей нас всех, – думал я, наклоняя голову. – Я хотел умереть в течение шести месяцев и теперь. Лучше поздно, чем никогда. И сейчас самое подходящее время».

Под своей вуалью Сафи покусывала губы. Этого не было заметно, но это помогало ей сосредоточиться.

– Моим клятвам вы не верите, – сказала она, обращаясь к принцу (и можно было чувствовать прекрасный поцелуй ее влажных губ в этих словах), – так же как вы не можете проверить знаки невинности на моем теле, потому что, Аллах мой судья, я все его отдала только вам – с радостью и верой – в ночь на Ид ал-Адху.

Мурат отвернулся со вздохом, как будто его ударили.

– Да, на моем теле нет следов доказательства моей невинности, – повторила Сафи, – но все же на теле Есмихан они есть. – Она остановилась, чтобы все могли понять смысл ее слов. Затем она продолжила: – Мой принц, ваша сестра и я прошли через этот ад вместе. И, молю Аллаха, мы вместе нашли спасение – невредимыми. Проверь мою невинность ее непорочностью. Пожалуйста. Выдай ее замуж за благородного пашу, как и планировалось. И проверьте ее невинность. Я клянусь своей и ее честью, что вы с легкостью обнаружите это доказательство. Тогда вы не будете сомневаться в правдивости моих слов.

Проверьте! Если брачное ложе не будет окрашено кровью, то вы с легкостью сможете убить нас, всех троих. Если же вы найдете кровь, то будете знать, что наш охранник, Абдула не зря получил ранение в руку, так как он защищал нас собственным телом. Его стараниями и помощью Всемогущего нам удалось избежать той участи, которую вы навоображали себе тут. Вы узнаете, что вы можете встречать нас без стыда, но с радостью, – закончила Сафи гордо.

Мурат даже приподнялся от таких слов и обещаний. Его щеки покраснели, и даже его борода сейчас загорелась огненно-рыжим цветом надежды. Я думал, он даже подбежит к Сафи и обнимет ее. Но все же он вспомнил, что в комнате присутствуют и другие люди, и повернулся к паше Соколли.

Мой господин внимательно смотрел на меня. Речь Сафи привлекла его внимание к моему подвигу. Мой господин как бы вопрошал, смог бы даже самый лучший из его янычар с успехом выполнить такое задание. И под его пристальным взглядом я тоже почувствовал себя немного героем.

Но я быстро отвел глаза. Конечно, он смотрел на меня, потому что до ритуала не мог смотреть на Есмихан, даже несмотря на то что она была в вуали. Как только я отвел взгляд, паша Соколли заговорил:

– Очень хорошо. Это справедливо. Я согласен на эту проверку, ибо это также доставит удовольствие моему господину, принцу Мурату.

Затем он взмахом руки приказал молчаливым охранникам удалиться.