Текст книги "София - венецианская наложница"

Автор книги: Энн Чемберлен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

– Венецианском стекле? – переспросила моя госпожа, но я не ответил ей прямо.

– Он не извинился, но пригласил меня присесть и выпить с ним какого-то коричневого напитка под названием «кофе».

– Кофе? Я никогда не слышала о таком напитке.

– Это новинка в Стамбуле. Очень популярный напиток среди определенных кругов, но не среди набожных людей. Моя госпожа, кофе стоит того, чтобы его попробовать. Но в тот день он застрял в моем горле.

За кофе Хусаин выказывал необычайное дружелюбие и радость. «Как я беспокоился за тебя, – сказал он. – На следующее утро я пошел на рынок рабов, но торговцы прикидывались, что никогда ничего о тебе не слышали. И только тогда я убедился, что с тобой действительно случилось нечто подобное. Наши законы запрещают это, и почти каждый месяц проводятся рейды, но эту практику тайных похищений не остановить. Это слишком выгодно».

Хусаин не хотел упоминать о моем состоянии, он хотел говорить со мной как мужчина с мужчиной. Но я не мог так говорить с ним. Я разрыдался, повторяя: «Мой друг, о, мой друг. Почему ты не помог мне? Почему ты не нашел меня? Ты не представляешь ту боль, которую я испытал».

«Я знал, что найду тебя рано или поздно, – ответил Хусаин, – если этого пожелает Аллах».

«А как же я? Ваш Аллах совершенно не милостив ко мне».

«Действительно, так может показаться. Но когда закончится твое обучение, тебя может купить великий человек, великий господин. Кто же знает, какие двери тебе могут открыться, если ты угодишь своему господину? Если Аллах пожелает, с ним ты можешь стать более могущественным мужчиной, чем со мной».

Я зарыдал еще сильнее при слове «мужчина», но больше ничего не сказал. Какой в этом смысл? Хусаин совсем не изменился с нашей последней встречи, когда я сам переступил из белой полосы своей жизни в черную, – печально промолвил я.

Вдруг погасла лампа, как будто озвучивая наш разговор, и я заканчивал свой рассказ в полной темноте:

– Я быстро завершил наш разговор и ушел с чувством, что это последняя наша встреча. Хусаин может меня снова искать, но я с трудом поверю в эту дружбу. Я не сомневаюсь, что он только забеспокоится, если подумает, что моя служба у паши Соколли может принести ему выгоду.

– Ты был очень жесток со своим другом, – сказала Есмихан, – с другом, который был тебе больше, чем отец. Как ты можешь ценить его так низко?

Я не разделял ее оптимизма и закончил свой рассказ двумя короткими предложениями.

– Последнее, что я услышал от моего друга, было: «Ты отдаешь себе отчет, что ты все это время говорил по-турецки? Ты прекрасно его изучил». – «Меня заставили», – ответил я Хусаину и пошел к дому моего господина.

XLII

Дочь Баффо сидела с недовольной гримасой на лице. Если бы она находилась в компании мужчин, то результат был бы огромен. Все расчетливые, своенравные мужчины растаяли бы перед ее страстью и поставили бы свою голову под топор, чтобы немного побыть с ней.

Эффект, производимый на женщин таким выражением лица, тоже был весьма заметен. Есмихан запиналась в смятении и только и могла повторять: «Но я пожертвовала это ожерелье, о, дорогая Сафи». Еще до того, как она произнесла эти слова, она знала, что они не будут приняты, но из-за своей простоты она не могла понять почему.

– Тогда ты должна вернуться в Инону и забрать его!

– Я не могу этого сделать.

– Конечно же, ты можешь. Если пожертвования действительно так много значат для тебя, ты можешь дать еще что-нибудь, но это серебряное ожерелье слишком хорошо смотрится с моим голубым жакетом, чтобы я могла позволить тебе отдать его каким-то крестьянам. Как я уже сказала, я собираюсь надеть голубой жакет сегодня вечером – для твоего брата, Есмихан. Я ему обещала. Ты должна вернуться и забрать ожерелье.

– Как… как я могу это сделать? – спросила Есмихан. Ей пришлось спросить, потому что она не могла о таком даже подумать. Но она сказала это, как бы извиняясь за свою глупость. Она никак не могла решить эту проблему, которая для Сафи, с ее сверхчеловеческими качествами, казалась такой простой.

– Ты просто открой рот и скажи своему евнуху, куда ты хочешь пойти. Какая же из тебя жена паши, если ты не можешь приказывать своим евнухам.

Теперь я был пойман двумя взглядами: опустошенного обольщения со стороны дочери Баффо и мольбы со стороны Есмихан. Действительно ли моя госпожа так сделает? Да, конечно. Она не может противостоять. Но на более глубоком уровне я понимал, что госпожа просит: «Позаботься обо мне, Абдула. Подумай обо мне. Я не знаю, что делать, и я полностью завишу от тебя».

Я не имел права голоса, пока обо мне говорили, но решил, что надо что-то сказать, перед тем как Есмихан произнесет вслух свою просьбу, следуя своему смущению, и когда все, что я ни скажу, будет воспринято как противоречие.

– Очень интересно, – пробормотал я, разговаривая как бы сам с собой, хотя в действительности все эти слова предназначались Есмихан, – все эти дни попытки встретиться с вашей подругой она игнорировала. Но сейчас, неожиданно, Сафи делает вашей дружбе такие претензии, которые должны быть больше, чем хвала Аллаху.

Взгляд миндалевидных глаз дочери Баффо был пропитан ядом. Она спряталась в глубь своего седана. Через мгновение решение было принято. Перед тем как я смог что-либо сделать, Сафи убедила Есмихан, что поедет с ней, и дала распоряжения своим евнухам.

– Видишь? – услышал я голос из седана. – Я вернусь в Инону вместе с тобой, Есмихан.

Моя рука инстинктивно потянулась к кинжалу. Но мог ли я использовать его против другой женщины и ее евнухов? Это казалось нелепым. Особенно глупым казалось это по отношению именно к евнухам Сафи. Мурат специально для нее купил троих огромных сильных евнухов, думая, что одна их страшная внешность уже может защитить его фаворитку. Но у них не было ни капли мозгов. Они были настолько покорными своей госпоже, что напоминали ручных собачек.

Таким образом, единственное, что я мог сделать, это бежать рядом с седаном и кричать:

– А как же его высочество принц Мурат и все остальные?

Я показал рукой по направлению к холму, где находились все остальные. Тридцать янычар в красной униформе легко можно было различить на голубом фоне чистого осеннего неба. Они стояли в ряд, как будто на параде у султана.

– Что они подумают? Что они будут делать? – паниковал я.

На это я получил беспечный ответ:

– Мы вернемся к полудню. Они вряд ли потеряют нас за это время.

Действительно, эхо в этих холмах и звуки моих шагов по этой пыльной дороге были более многословны, чем наша охрана.

– Все это займет не более двух часов, – продолжала Сафи, весело болтая, в то время как я задыхался от бега. – Сегодня вечером, когда Мурат немного отдохнет… Сегодня вечером я буду в этом прекрасном серебряном ожерелье… Клянусь Аллахом, он все простит – сегодня же вечером.

Я шел за седаном, за носильщиками и евнухами по тем же следам, которые мы оставили этим утром – вверх на холм, а потом вниз по сухому плато. Плато не всегда было таким сухим, так как по его краям росли дубы и кустарники. Большая часть листвы уже облетела и создала мягкий ковер под нашими ногами.

Но роща также скрыла лошадей и грязные тюрбаны разбойников.

XLIII

Разбойники были очень хорошо вооружены: кривые ножи, пики и луки. Позже я узнал, что они следили за нами в течение нескольких дней, но не нападали, боясь тридцати янычар, сопровождающих нас. Теперь же они, как стакан воды в жаркий летний день, проглотили наш экипаж всего с четырьмя евнухами.

Двух из евнухов Сафи сразу же убили, третьего ранили стрелой в правое плечо. Я думаю, что нападали в первую очередь на них из-за их огромного размера.

Что касается меня, я спрятался за седаном, прикрытый телом одного из мертвых евнухов.

Лошади, которые везли седан, были мирными существами; их никогда не учили, как вести себя на поле боя, и запах крови сразу же заставил их встать на дыбы. Седан накренился, и его пассажирки, которые и не подозревали о случившемся нападении, встряхнулись в нем, как пара бобов внутри стручка, и закричали от страха.

Моей первой реакцией, как и всех остальных евнухов, было схватиться за свой кинжал, несмотря на всю его тщетность по сравнению с десятью вооруженными до зубов разбойников. Но вскоре я понял – самое лучшее, что я сейчас могу сделать для безопасности Есмихан, – это успокоить лошадей, что я и начал делать. Разбойники оценили этот жест; по крайней мере, они ослабили тетиву их луков. И возможно, я представлялся им таким безобидным существом, что они с легкостью проигнорировали меня. Они больше беспокоились о том, чтобы не пострадали лошади и остальная их добыча.

Как только седан стал достаточно твердо стоять, Сафи открыла дверь и, не видя никого кроме меня, начала бранить меня на турецком и итальянском языках одновременно за то, чтобы я прекратил свое упрямое поведение и дал им спокойно продолжить их путь.

Ее крики плохо подействовали на лошадей. Они опять занервничали и начали бить копытами. В этот раз Сафи могла пострадать куда больше, так как перед ней уже не было выложенной подушками стены. К счастью, атаман разбойников тоже это заметил. Он натянул поводья и в мгновенье ока оказался у седана. И Сафи уже попала в руки атамана. Тот перебросил женщину через седло, держась за ее бедра с усмешкой, которая так и говорила, что он давно уже так не веселился.

Его товарищи тоже хорошо посмеялись над его шуткой. Но это не отвлекло их от основного желания: они неторопливо отвязали лошадей, открыли сундуки с украшениями Сафи, коробки с ее одеждой.

Вскоре в седане не осталось ничего, чего бы они ни просмотрели, за исключением закутавшейся в вуаль с головы до пят принцессы. Толстый разбойник попытался вытащить Есмихан. Он был таким большим, что ему было тяжело совершать какие-либо маневры с кричавшей девушкой. Не раз он останавливался, чтобы передохнуть, его лицо стало красным, и пот ручьем стекал с его лба. Он был похож на ребенка, который пытается снять с дерева котенка.

– Отойди от нее! – лихо закричал молодой человек, который, как я потом узнал, был сыном главаря разбойников, и выхватил меч из ножен.

– Выходи, – продолжал молодой человек, – или я отрежу тебе голову.

Есмихан заплакала, но не повиновалась ему. Такая угроза переменила бы мнение любого мужчины, но молодая, хорошо воспитанная девушка, хотя она могла и не подозревать о деталях, знала, что ее может ожидать более жуткая судьба, чем смерть от меча.

Ее слезы заставили меня действовать.

– Извините меня, синьор. – Я едва сумел увернуться от меча, когда молодой человек обернулся. – Если вы дадите мне одну из лошадей, я доставлю эту молодую девушку, куда вы пожелаете, в целости и сохранности.

Молодой человек фыркнул от гнева, но отошел. Он не был дураком. Его меч не произвел должного впечатления, а ему нельзя было терять времени.

Я забрался в седан и нежно взял Есмихан за руку. Затем я осторожно помог ей выйти, поправил края ее вуали, чтобы ничего не было видно, и это успокоило Есмихан. Затем я подвел госпожу к лошади и помог ей забраться в седло.

– О, Абдула! Я никогда раньше не ездила на лошади.

Она в страхе дернула ногой. Ее туфля ударила меня прямо в лицо, а лошадь дернулась. Есмихан упала мне в руки.

– Я тоже давно не ездил на лошади. – Я не сказал этого вслух, но при этом мое сердце опустилось: кто знал, какую боль может мне причинить езда на лошади?

Молодой разбойник подъехал к нам и взял поводья нашей лошади.

– Тебе помочь, евнух?

– Мы справимся, – уверил я его. Я наклонил свою голову к госпоже, чтобы только она могла видеть мой страх. Она закачала головой в знак согласия, что готова попытаться снова сесть на лошадь ради меня.

Я понял, что посадить ее боком не удастся. Но потом я вспомнил, что это же была не европейская женщина. У моей госпожи даже были шаровары, чтобы она могла ехать верхом.

– Успокойся, дружок, – я пытался разговаривать с лошадью и в то же время подсадил Есмихан.

Затем, схватившись за гриву, я и сам взобрался на нее. Костлявое тело лошади дотронулось до моих половых органов. Я приготовился к ужасной боли, но ее не последовало.

Молодой разбойник пожал плечами в удивлении, насмешливо глядя на мою длинную развевающуюся одежду, но не стал ждать дольше.

Я услышал громкий треск, за которым последовал гул позади меня. Я обернулся посмотреть, почти теряя равновесие, так как лошадь повернулась в другую сторону. На горизонте появились наши янычары, готовые к атаке. Толстый разбойник выхватил мушкет и выстрелил. Есмихан прижалась ко мне и спрятала голову. Орудия, которыми были вооружены наши янычары, не могли быть использованы при езде, но я знал, что сейчас самое главное для меня – это сконцентрироваться на управлении лошадью, в противном случае мы могли бы попасть под прицел.

Молодой разбойник крепко держал поводья нашей лошади, заставляя ее не отставать от своей. Он выстрелил еще пару раз из лука в сторону янычар, но они уже были в недосягаемости. И роща спрятала нас, словно вуаль, закрыв за нами и дверь к нашей свободе.

Через несколько минут наши лошади были уже далеко. Мы неслись вперед, вперед и вперед. И через полчаса я понял, что нас уже никто не сможет догнать.

Что касается Мурата и его людей, я уверен: для них мы бесследно исчезли с лица земли.

XLIV

К вечеру мы уже пересекли плато и теперь находились в месте, где серо-белые горы сменялись порослью кустарников. Здесь и находился лагерь разбойников. Он был очень хорошо спрятан среди этих гор, и найти его было бы, наверное, не легче, чем иголку в стоге сена.

Я заметил, что в выемках скал всегда скапливалась вода, хотя все вокруг было абсолютно высохшим. За время нашего пути мы не раз попадали под дождь. Мы промокли до нитки не только от дождя, но и от пота.

Наконец нам позволили сделать остановку. Я попытался следить за нашими передвижениями по солнцу, когда я его мог видеть, но облака, а затем и ранний закат поставили меня в совершенный тупик. По расстоянию тоже можно было судить о ситуации. Многие вещи могли бы сбить меня с толку, но неприятная боль во всем моем теле придавала трезвости и уверенности моим суждениям. С момента нашего захвата мы проделали путь, который на седане занял бы у нас не менее четырех дней.

Мои ноги были по колено в грязи. Моя голова кружилась, потому что с утра я ничего не ел и не отдыхал. Если вначале я вздохнул с облегчением, когда понял, что мое увечье не очень болит, то сейчас я уже испытывал страшные муки. Мои бедра и колени не двигались, а между ними пульсировала невыносимая боль, вызывавшая периодические спазмы, которые я не мог контролировать.

Когда я сполз на землю и перестал поддерживать Есмихан на лошади, она в изнеможении упала. В самый последний момент мне удалось подхватить ее. Сжимая зубы, я пытался забыть о своей боли и нежно отнес мою госпожу под навес в хижину, до того как наши захватчики успели мне это приказать.

Хижина оказалась немного больше, чем она казалась снаружи, но вряд ли здесь могло хватить места для нас и всех разбойников. Вход в нее был выложен камнями, но дальше все пространство было больше похоже на пещеру.

Два человека в центре главной комнаты ждали у костра возвращения разбойников. Первая была женой атамана, очень худенькая женщина. Она безбоязненно представала перед всеми этими мужчинами без вуали и замахнулась даже на самого огромного своим половником, когда он приблизился к ее супу. Эта бесстрашная манера поведения заставила Есмихан еще больше сжаться под своей вуалью и сильнее прижаться ко мне. Для моей госпожи такое поведение женщины было столь же неестественным явлением, как евнух для европейца.

Второй человек беспокоил меня больше. Он был одет в лохмотья и в простую, без полей, шерстяную шапочку бродящего дервиша. Он казался немного полноватым для такой роли, но что больше всего насторожило меня – это его взгляд: как будто он узнал меня и я должен был узнать его тоже. Тайны и загадки всегда меня нервировали. Они были одинаковы и у мусульман, и у христиан – они меня пугали.

В этот момент у меня были и другие проблемы. Я был очень рад, когда разбойники приказали мне и моей госпоже отправиться в другую комнату. Я пробрался через низкую дверь в одну из дальних комнат. Даже несмотря на то, что она была далеко от огня и заселена к тому же дюжиной коз, здесь мы могли укрыться от чужих глаз.

Сафи тоже приказали проследовать в эту комнату вместе с нами, но она не была готова смириться с таким домом. Первым делом она решила размять ноги, уставшие от езды, и делала это с грациозностью танцора.

Есмихан же не могла подняться, даже если бы захотела. Она сидела и плакала. Она раньше видела коз в жареном виде целиком или нарезанных на блюде с шафраном и рисом, а здесь она столкнулась – о, ужас! – с настоящим запахом их жизнедеятельности. Конечно, ей ничего не оставалось делать, как плакать.

Я разул свою госпожу и сделал все от меня возможное, чтобы ей было удобно. К счастью, моя госпожа была настолько уставшей, что сразу же уснула. Я приоткрыл ее жакет и вуаль и с радостью обнаружил, что вся остальная ее одежда осталась сухой.

Я быстро укрыл ее вуалью снова, как только услышал чьи-то шаги. Это была жена атамана, которая принесла суп с ароматом мяты, простой хлеб и сыр. Позже она вернулась с парой старых, но теплых и сухих одеял. Она только скептически фыркнула, когда я поблагодарил ее, как будто хотела сказать: «Да, хорошо, вы можете поблагодарить меня, если выберетесь отсюда живыми».

Для себя я заметил, что несмотря на те богатства, которые доставили сюда разбойники, труд этой крестьянки был более важным для нас: этот вкусный овечий сыр, хлеб, шерстяные одеяла.

– По крайней мере, это означает, что они не собираются морить нас голодом.

Эти слова прокомментировали беззаботное поведение Сафи. Жена разбойника еще не успела выйти из комнаты, а дочь Баффо уже уселась на пол и начала с аппетитом поглощать принесенную еду.

– Конечно, нет, – сказала Сафи, откусывая очередной кусок хлеба. – Какая польза в мертвых заложниках?

– Нас что, будут держать в заложниках? Для чего?

– Из-за выкупа. И мести. – Аппетит Сафи не уменьшился от этих слов.

Казалось, что Сафи только и мечтала, чтобы исчезнуть из поля зрения Мурата, чтобы испытать что-то новое и, соответственно, изведать новый поворот своей судьбы.

– Я уверена, вы заметили, что у Сумасшедшего Орхана (так она называла атамана разбойников) нет правого глаза.

В действительности этой детали во время нашего захвата я не заметил. Зато после, хорошо изучив его лицо, я понял, что оно вызывало больше страха, чем сострадания. Черная впадина на месте глаза хорошо подходила для этого. Его борода была тоже черного цвета и такая длинная, что ею можно было обернуть шею.

– Ты знаешь, как он потерял глаз? – поинтересовалась Сафи.

Я не знал.

– Это сделал паша Соколли. Раскаленным железом. Я недоверчиво посмотрел на нее.

– Да, это правда. О, конечно, это случилось очень давно. Ты, наверное, не ожидал, что паша будет пачкать свои руки таким делом. Но это было много лет назад, когда он был янычаром. А великий визирь, паша Ибрагим, начал грабить имущество благоверных честных турков, таких как Орхан. И, конечно же, им не оставалось ничего больше, как отстаивать свои права.

Я вздрогнул только от одной мысли об этом.

– Да, их отряд не мог сравниться с отрядом Ибрагима и его христианскими янычарами. Те, кого не убили в атаке, были ослеплены или искалечены каким-нибудь другим способом, чтобы они никогда уже не смогли подняться против него снова.

– Я уверен, что паша Соколли только исполнял свой долг, – сказал я, защищая его.

– Да. Долг подхалима исполнять желания жадного господина.

– Все же у Орхана нет лишь одного глаза, не двух.

– Кажется, сам милостивый Аллах отвел руку паши Соколли от этого. Когда он вернулся, Орхану, несмотря на невыносимую боль, удалось спрятаться среди мертвых. Но, конечно же, он не вернул себе свою землю, так что один глаз был малым утешением.

– Я уверен, паша Соколли делал то, что было необходимо, – снова попытался я защитить своего господина. – Он хороший человек. Его благотворительные заведения можно найти по всей империи.

– Да. Но кто выстраивается в очереди за хлебом в этих местах? Люди, чьи конечности искалечены, которые поэтому и не могут сами зарабатывать. Женщины-вдовы. Дети – не язычников, а турецкие – дети, которые остались без отцов и наследства.

Я с беспокойством посмотрел на Есмихан и обрадовался, что она все еще спит. Я не хотел, чтобы она это слышала.

– Ты волнуешься за Есмихан, – сказала Сафи, глядя мне в глаза. – Теперь она спасена от более худшей судьбы. Теперь ей никогда не придется выходить замуж за этого пашу.

– Я уверен, ты не можешь думать, что план Орхана будет иметь успех.

– Но почему бы и нет?

– Он всего лишь один. Один полуслепой мужчина с горсткой своих последователей против всей империи. Ты не можешь верить, что паша Ибрагим или не он, а султан Сулейман – кого на Западе называют Великолепным, – позволит, чтобы что-нибудь случилось с его собственной дочкой? А ваш драгоценный Мурат, он что, будет бездействовать?

Сафи никак не отреагировала на эти мои слова.

– Аллах помогает Орхану, он знает секретные тропы в горах.

– И вдохновение этого сумасшедшего не принесет плодов. Время таких фанатичных лидеров уже давно прошло.

– Виньеро, я и не думала, что ты можешь быть таким реалистом. Раньше ты был мечтательным идеалистом. Ты собирался спасти меня от турецких пиратов. Ты был готов взбираться на стены, чтобы спасти меня. – Она перешла на итальянский и начала строить мне глазки.

Но я не поддавался на ее уловки. Наоборот, разозлился:

– Благодаря тебе я перестал быть идеалистом.

– Теперь ты сожалеешь?

– Да, и я имею на это право. А ты, дочь Баффо, посмотри-ка лучше на себя. В какой-то момент ты хочешь совершить утомительную прогулку по всей Анатолии, чтобы забрать дурацкое серебряное колье и соблазнить одного определенного мужчину, в следующий – ты хочешь бросить все ради незнакомца. Ради Бога, ты похожа на кусок масла; ты вбираешь в себя весь вкус и запах тех мужчин, которые владеют тобой.

Сафи тряхнула волосами – в полумраке они как раз были цвета золотистого масла, – как будто я сделал ей комплимент.

– Я просто не недооцениваю власти Сумасшедшего Орхана, – просто ответила она. – Этот человек охвачен жаждой мести в течение двадцати лет. И мы его заложники.

– Да, – сказал я в ужасе от услышанного. Я уже не хотел ни есть, ни пить и пристроился рядом с моей госпожой.