Текст книги "Тревожное небо"

Автор книги: Эндель Пусэп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

Осторожно, чтобы не попасть в какую-нибудь скрытую снегом щель во льду, я спустился вниз, на морской лед, и заметил, что около разбившейся бочки с мясом кто-то побывал. На твердой корке снега можно было различить лишь царапины, но вблизи бочки, на свежем снегу, четко виднелись медвежьи следы, между которыми кто-то, как будто палочкой, провел черту.

Ясно! Тут действовала наша Маша!

А черта на мягком снегу обозначала след обрывка цепи, которую волочила за собой медведица.

Дома я всем рассказал о том, что видел.

Вместе с Орловым и Чернышевым мы пошли к бочке. Теперь следы лап и цепи мы обнаружили и немного дальше, между двумя ледяными холмами, на более мягком снегу.

– Я останусь тут караулить, – сказал Чернышев, очень любивший Машу. – Она, может быть, вернется сюда, и тогда я приведу ее домой. Вечером, может быть, кто-нибудь из вас покараулит немного, пока я схожу поесть.

Чернышев терпеливо ждал Машу все послеобеденное время. Но безуспешно. Затем его сменил я и снова скользил биноклем по обледенелым окрестностям. Но обнаружить Машу не удавалось. И вдруг, совершенно неожиданно, она появилась из-под обрывистого берега, потопала к разбившейся бочке и стала пожирать замерзшее мясо.

– Маша! – радостно позвал я с берега. Зверь вздрогнул, посмотрел в мою сторону и продолжал есть.

По знакомой тропинке я снова полез вниз на лед. Но, увидев меня, Маша ничем не выразила желания продолжать нашу дружбу. Наоборот, время от времени оглядываясь на меня, она стала медленно двигаться к морю. Я ускорил шаг, побежал за ней, называя ее ласкательными именами. Впустую! Маша все прибавляла шагу и вскоре исчезла за ледяными глыбами.

Чернышев отругал меня: якобы я все испортил. Будь на моем месте он, Маша обязательно вернулась бы домой и дала бы поймать себя.

Кто знает…

Эта встреча с Машей оказалась последней. Больше мы ее не видели. Бескрайние ледяные и снежные поля Севера выманили ее у нас.

…Ледокольный пароход «Седов» продрейфовал в высоких широтах Арктики с 23 октября 1937 года по 13 января 1940 года. Проведя за 26 месяцев и 20 дней множество измерений глубин океана, элементов земного магнетизма, силы тяжести м более пяти тысяч метеонаблюдений, привязывая все это к более чем четыремстам точкам, установленным астрономическими измерениями, седовцы дали ученым богатейший фактический материал для научных обобщений.

Данные дрейфа «Седова» подтвердили предположение, что из полярного бассейна усиливается вынос льдов в Гренландское море и, следовательно, происходит потепление во всей Арктике. По материалам дрейфа «Седова» ученые смогли судить о законах движения льдов в Арктике и делать прогнозы для практических целей – для мореплавания.

Кроме того, «Седов» развеял легенду о Земле Санникова, служившей в течение более чем сотни лет темой для художественной (и не только художественной) литературы. «Седов» дважды пересек район предполагаемой Земли Санникова – с запада на восток по 78 параллели, а затем с юго-востока на северо-запад. Этот же район пересекали многократно самолеты воздушной экспедиции, вывезшие большую часть людей с каравана «Садко» (где дрейфовал «Седов») на материк при отличной видимости. Участники дрейфа и воздушной экспедиции глядели в оба, но никакой земли не обнаружили. Легенда о Земле Санникова так и осталась легендой.

… 13 января 1940 года ледокол «Сталин» подошел к «Седову» и, заправив его углем и пресной водой, через трое суток – 16 января околол лед вокруг «Седова» и корабли направились к югу.

А ночью 4 февраля, слушая последние известия, нас, «часовых» «Седова», взбудоражили слова диктора – весь экипаж Н-171 награждался орденами и медалями!

Полет в Чокурдах

Стремительно приближалась арктическая осень. Пресноводные озера уже покрылись льдом. Гуси и другие водоплавающие птицы, которые еще пару недель назад галдели здесь на гигантских птичьих базарах, вот уже несколько дней как отправились в свой длинный путь в теплые страны и летели теперь где-то в верховьях Лены. А белоснежные лебеди и сейчас еще парили вдоль реки, также направляясь на юг.

Реки и ручейки, впадающие в Лену ниже Жиганска, несли с собой серо-белые струйки шуги. Закоптелый буксир тащил за собой вверх по течению к Якутску длинную вереницу пустых барж. Надо было торопиться, чтобы успеть укрыться в Якутском порту до того, как Лена покроется льдом.

Жизнь на Севере замирала. Почти на шесть месяцев здесь воцарится полусон, который будет длиться до тех пор, пока с восходом солнца не наступит новый полярный день и снова станет теплее и светлее.

Ширококрылый серебристый двухмоторный гидроплан спешил за лебедями – тоже на юг. Оставив за собой сперва буксир, затем и лебединую стаю, он мчался вперед с большой скоростью, повторяя в своем движении извилины реки. Воздушная дорога, ширина которой обычно ничем не ограничена, на этот раз оказалась весьма узкой. В нескольких десятках метров под самолетом пенились волны гонимой резким осенним ветром реки; слева и справа прямо из воды поднимались крутые и высокие скалистые берега, которые немного выше самолета исчезали в черновато-серых снеговых тучах. Змеилась река, стиснутая скалами, и в этом мрачном коридоре мы должны были вести свой самолет. Тучи висели так низко, что время от времени мы мчались сквозь них.

– Эндель, спускайся еще немного ниже, – приказал командир экипажа Матвей Козлов, когда самолет чаще стал нырять в тучи.

– Легко сказать – «ниже», но откуда мне взять это «ниже»? – ворчал я, скользя над волнами и снижая самолет еще на несколько метров.

Нам угрожала серьезная опасность. Внизу – бушующие волны, наверху – снеговые тучи, попав в которые самолет может за несколько минут превратиться в сосульку, а затем, потеряв управление, рухнуть. Экипаж утешала лишь надежда на то, что в месте назначения, в Якутске, синеет ясное небо и сияет яркое солнце. Но сейчас это была только надежда.

Хотя термометр в кабине показывал пять градусов ниже нуля, мне за штурвалом было жарко, пот струился со лба. Все время приходилось быть в напряжении. Заметив, что слева сквозь серый туман к самолету несется высокий берег, я резко положил самолет на правое крыло, так что консоль чуть было не погрузился в волну. Самолет послушно лег на новый курс. Вскоре еще один утес, на этот раз справа, стал приближаться со страшной скоростью. Теперь я повернул штурвал так же резко влево.

Уже почти три часа продолжалась эта непрестанная борьба со скалистыми берегами и тучами. Но постепенно берег становился ниже, русло реки расширилось. Вздохнув с облегчением, я провел рукой по вспотевшему лбу.

– Слева Сангар-Хая, – объявил штурман Александр Штепенко, указывая на находившиеся на берегу черные отвалы каменного угля, выданные шахтерами на-гора.

Прошло еще минут десять, и наше настроение улучшилось так же быстро, как и погода.

Тучи поредели, через них то тут, то там заблестели солнечные лучи. Летчики успокоились, предвкушая отдых и горячую пищу в аэропорту.

Вот и Якутск, столица Якутской Автономной Советской Социалистической Республики. Еще несколько минут, и гидроплан заскользил по волнам перед аэропортом. От берега подошла моторная лодка и повела самолет за собой к якорной бочке. Механики поставили гидроплан на якорь.

Лодка доставила нас на берег. Едва мы успели ступить на сушу, как навстречу нам поспешил начальник аэропорта и протянул командиру радиограмму.

– Чертовски серьезное дело! – сказал Козлов озабоченно, передавая радиограмму Штепенко.

Я стоял как раз за спиной Штепенко и, заглянув через его плечо, прочел: «В устье Индигирки пятнадцать дней лежит матрос со сломанной ногой. Медицинской помощи нет. Больного надо немедленно эвакуировать. Папанин».

Эта неожиданная для нас радиограмма пришла из Москвы, от бывшего начальника дрейфующей станции «Северный полюс-1» Ивана Дмитриевича Папанина, который теперь руководил Главным управлением Северного морского пути.

Молча мы обменялись долгими взглядами. Не было сомнения, что каждый из нас понимал, насколько сложная задача стоит перед нами. В глубокой задумчивости мы медленно поднимались по берегу.

Обед прошел в тишине. Каждый был занят своими мыслями. Только что полученное задание являлось очень сложным. Приближалась осень, вернее, она уже наступила, и впереди была суровая арктическая зима. Мы очень хорошо знали, что это означает. Температура понижается с каждым днем. Волны реки несут кусочки льда, и не сегодня – завтра льдом покроется вся река – от берега до берега. А гидроплан – это только гидроплан: и для посадки, и для взлета ему нужна большая, свободная ото льда поверхность воды.

Стояла пасмурная погода. Время от времени шел снег. Но самым опасным как для самолета, так и для летчиков было то, что тучи несли в себе холодную сырость, которая, соприкасаясь с самолетом, может покрыть его толстым слоем льда, и машина перестанет слушаться управления. Радиоантенны также могли обледенеть. Тогда экипаж самолета совершенно лишится связи с землей. В этом случае в ходе многочасового полета можно только гадать о том, что ожидает летчика на месте посадки. Прилетев к месту назначения, вполне можно обнаружить, что над водой или туман, или бушует шторм, или вода покрыта льдом… Конечно, если в баках еще достаточно бензина, можно искать новое место посадки. А если нет?

Поразмыслив, мы вынуждены были признать, что на успех у нас только один шанс из ста.

– Ну, ребята, что вы думаете об этом? – спросил Козлов, когда экипаж уже улегся на нары.

– Ничего хорошего из этого не получится, – усомнился бортмеханик Глеб Косухин. – Становится все холодней, и нет никакой гарантии, что мы сможем завести моторы при десятиградусном морозе в непогоду.

– Мы можем их вообще не останавливать, – заметил Штепенко. – Полетим отсюда прямо в устье Индигирки. Пока будем искать больного, ты наполнишь баки горючим, не останавливая моторов. Заберем больного и тотчас же вылетим обратно.

– Так не пойдет, – снова вступил в разговор Козлов. – Если лететь отсюда в устье Индигирки напрямик, придется пересечь хребет Черского. Но его точная высота неизвестна до сих пор. К тому же можно не сомневаться, что сейчас он постоянно покрыт облаками. Так что можете ставить свечи за упокой своей души еще до взлета. Нам остается только один путь: снова лететь вниз по Лене, сесть в порту Тикси и оттуда напрямик – через море и Святой Нос – к устью Индигирки.

– Мне кажется, – вмешался я в спор, – что если сразу набрать высоту, то мы отлично пролетим и над горами, и над облаками. А находясь на месте назначения, время от времени будем прогревать моторы, чтобы они не остыли, и на следующее утро отправимся в обратный путь.

– Пойми же, – разгорячился Козлов, – если нам придется ждать летной погоды в порту Тикси, то ничего страшного не случится. Ведь море покрывается льдом всегда позже, чем реки. А если мы по какой-то причине задержимся на Индигирке, то останемся там до весны вместе с больным!

– Но матрос находится в устье Индигирки, а не в порту Тикси, – повысил голос Штепенко. – Так что придется полететь за ним напрямик, или сделать большой крюк, но все равно посадка будет в том же самом месте. И чем больше посадок, тем больше потребуется времени.

– Ладно! Пока все. Теперь отдыхайте. Я вас разбужу. Тогда и решим окончательно, – сказал Козлов, надел берет и вышел.

– Матвей думать пошел! – усмехнулся Штепенко, поворачиваясь на другой бок.

Мы все заулыбались. Когда предстояло что-нибудь серьезное, Козлов обычно удалялся куда-нибудь в тихий уголок, чтобы поразмыслить в одиночестве. Наверное, так было и на этот раз.

– Кажется, – добавил Штепенко, – Козлову совсем не хочется лететь туда.

Никто ничего не ответил. Каждый был занят своими думами, но все понимали: больного надо привезти, и чем раньше, тем лучше…

– Ну хватит! Сколько вы собираетесь дрыхнуть? Бензин уже в лодке. Пойдем заправлять баки! – разбудил нас несколько часов спустя командир.

Вскоре экипаж приступил к работе. Косухин вместе с механиками возился у моторов, Козлов, радист Борис Ануфриев и я качали бензин, штурман Штепенко, разложив карту, прокладывал маршрут.

– Все же мы должны сделать посадку в порту Тикси, – объявил Козлов свое решение. – У нас не хватит масла, чтобы лететь прямым путем до Индигирки и обратно.

Экипаж ничего не ответил. Решение есть решение. Если командир уже принял решение, то экипажу остается выполнить его как можно лучше.

Когда пять тонн бензина перекачали в баки самолета и закончили все остальные дела, стало совсем темно.

На следующее утро с рассветом экипаж гидроплана уже запускал моторы. В это время на берегу реки появился мужчина, выглядевший довольно странно. Его сопровождали несколько человек, нагруженных чемоданами, свертками, узлами. Владелец этих вещей сам не нес ничего, но пыхтел как паровоз, и пот капал с его лица на меховой воротник. Мы подумали, глядя на его снаряжение, что он собрался по крайней мере на Северный полюс. Когда он добрался до берега и снял волчью доху, то оказалось, что на нем надет еще полушубок из оленьего меха. Меховые брюки были заправлены в унты.

Приложив руку к сердцу и низко поклонившись, он представился:

– Доктор Голынский.

– Здравствуйте, доктор! – приветствовал его Козлов и, обращаясь к нам, сказал:

– Доктор полетит с нами, может, матросапридется там оперировать.

– Да-да! Это для меня привычное дело. В Якутске я работаюуже двадцать семь лет, – сыпал скороговоркой хирург. – А скажите, очень ли страшно в воздухе? – вдруг спросил он.

– А вы что, сегодня впервые летите самолетом? – поинтересовался Штепенко.

– Да-да! Именно так. Впервые!

– Страшного ничего нет, – ободрил доктора Штепенко. – Полет можно сравнить с плаванием на корабле.

– Качки я совсем не выношу, у меня сразу же начинается морская болезнь, – грустно произнес доктор.

– С этим всегда можно справиться, – пошутил кто-то. – Как только на душе становится грустно, выпейте глоток спирту, и болезнь как рукой снимет.

– Да-да! – обрадовался хирург. – Я взял с собой целый литр.

Лодка доставила нас и хирурга с его багажом к гидроплану.

Запустили моторы и через несколько минут самолет был уже в воздухе. Мы поднялись на высоту 3000 метров, оставив далеко под облаками змеящуюся Лену и обдуваемые вьюгами береговые скалы.

В начале девятого часа полета на горизонте показались горы, окружающие порт Тикси, и немного севернее – синевато-серое море. Еще несколько десятков минут, и гидроплан заскользил по пенящимся волнам бухты Тикси.

Работники порта толпой собрались на набережной, с любопытством рассматривая самолет, увидеть который они надеялись только летом следующего года. Мы бросили якорь и, сигнализируя, вызвали лодку.

Солнце уже скрылось за горизонтом, но экипаж самолета получил возможность отдохнуть только после того, как нужное количество бензина и масла было заправлено в баки.

– Вчера, когда вы были на пути к Якутску, в устье Индигирки побывал один летчик, но, к сожалению, он не нашел больного, – рассказывал начальник аэропорта в столовой, где мы собрались на ужин.

Мы узнали, что матрос, которого постигла беда, плавал коком на «Якутии». Во время сильного шторма в трюме повалились мешки и в результате – несчастный случай: у кока была сломана нога. Капитан, не придумав ничего лучшего, просто выполнил морской закон и отправил больного на берег. Три дня спустя корабль пришел сюда, а больной остался в Чокурдахе. К сожалению, медицина представлена там только акушеркой…

Да, положение складывалось сложным.

Следующее утро выдалось холодным и ветреным. Мы встали с рассветом, чтобы к восходу солнца запустить моторы. Но времени для этого потребовалось гораздо больше, чем мы предполагали. Только в полдень закончились приготовления к взлету.

«Начальник небесной канцелярии» был в довольно мрачном настроении: с моря с мощным рокотом катились волны, шумно разбиваясь о берег. Тяжелые низкие тучи покрывали небо. Но ждать нельзя.

Моторы взревели в полный голос, и самолет помчался вдоль пенных гребней волн в сторону моря.

Волны бились о фюзеляж набиравшего скорость гидроплана, время от времени совсем захлестывая его. Стекла покрылись льдом, сделались непрозрачными. Пришлось отодвинуть их, но холодная и соленая морская вода сразу же больно ударила нам в лицо. Скорость гидроплана возрастала, теперь он уже подпрыгивал на гребнях волн. Еще несколько секунд – и мы в воздухе.

– Ура! – радостно крикнул Козлов. – Теперь все о'кей!

– Конец – делу венец, – ответил я с облегчением.

– Курс восемьдесят градусов! – скомандовал Штепенко.

– Есть восемьдесят градусов, – ответил я, разворачивая самолет в нужном направлении.

– Александр Павлович, рассчитай курс так, чтобы мы прошли южнее Святого Носа. Высота этого «носа» триста метров, а облака начинаются уже с пятидесяти, – предупредил Козлов штурмана.

– Будет сделано! – ответил Штепенко, склонившись над картой.

– Десять градусов вправо! – скомандовал он вскоре. – Курс девяносто градусов, – ответил я.

– Так держать!

Сквозь тучи и снег самолет спешил на восток. Через несколько часов нижний край облаков немного поднялся, обнажив видневшуюся впереди серебристо-серую ленту Индигирки.

– Пять градусов влево! – скомандовал штурман.

– Влево нельзя, – возразил я, – там тучи до земли и страшно вьюжит.

– Но там место нашей посадки! – крикнул Штепенко.

– Попробуем, – сказал теперь Козлов. – Я наблюдаю за высотой, ты разворачивай по командам Штепенко.

Мы все трое были поглощены работой.

– Видите? – спросил после нескольких разворотов Штепенко. – Там, слева, эти черные холмы. Это и есть Чокурдах.

Слева мелькнуло и исчезло за самолетом что-то темное. Справа между берегами, покрытыми свежим снегом, текла широкая свинцово-серая река. Крутые волны с пенящимися гребнями бились о левый берег.

– Сто двадцать градусов вправо! – крикнул Козлов. Я выполнил команду.

– Идем на посадку, – снова послышался голос командира, когда самолет, заканчивая разворот, летел вдоль реки обратно. Шум моторов перешел в урчание, и через несколько мгновений гидроплан заскользил по волнам.

Расчет Козлова был настолько точен, что самолет, скользя против ветра и течения, остановился прямо напротив построек.

– Это и есть Чокурдах, районный центр, – объяснил Штепенко, открывая люк для спуска якоря.

– Отдать якорь! – скомандовал Козлов.

– Есть отдать якорь! – ответил Штепенко. Якорь исчез в волнах.

– Выключить моторы! прозвучала новая команда. Моторы утихли, винты сделали еще пару оборотов и послушно остановились.

От берега отчалила лодка и направилась к нам.

– Как чувствует себя пациент? – нетерпеливо крикнул доктор, когда гребцы оказались в пределах слышимости.

– Плохо, очень плохо, – ответил сидевший у руля мужчина с черной бородой. – Хуже некуда. Если бы вы прибыли завтра, то, наверное, было бы уже поздно…

Мы вместе с доктором спустились в лодку.

На берегу виднелось с десяток низких землянок и одно бревенчатое строение без крыши. Когда мы добрались до этого единственного строения, в его дверях появилась довольно пышная женщина. Волосы ее свисали в беспорядке, и лицо было заспанным, будто она только что встала с постели.

– Наш «врач», – представил ее бородач.

– Как дела у пациента? – спросил доктор женщину знакомой нам скороговоркой.

– Он уже не жилец на этом свете, – протянула женщина. – Рана открытая, гноится и воняет так, что подойти нельзя.

Мы открыли дверь. И действительно, уже в передней в нос ударила острая вонь. А когда врач, входя в комнату больного, открыл дверь, оттуда пошла такая вонища, что мы поневоле зажали носы и вслед за бородачом скрылись в другой комнате. Через некоторое время туда пришли и акушерка с доктором. Доктор Голынский был красен от гнева.

– Вы уже не девчонка и должны бы знать такие элементарные вещи! – кричал он сердито. – В постели грязнее, чем в свинарнике…

Голынский нагнулся к чемодану и достал оттуда разные блестящие инструменты.

– Возьмите это и прокипятите на кухне! Тщательно! Женщина вышла.

– Ну и человек! – пожаловался доктор. – Уже неделю никто не осматривал рану. Повязки грязнее портянок. Больной требует, чтобы мы везли его в Москву и там лечили. Я объяснил ему, что к тому времени, когда он доберется до Москвы, необходимость в лечении отпадет. Явные признаки гангрены. Надежда сохранить жизнь остается только в том случае, если ногу немедленно ампутировать… Когда я ему разъяснил ситуацию лицо парня помрачнело и он обещал подумать об этом.

– Инструменты готовы, – сообщила женщина, появляясь в дверях.

– Хорошо! Теперь возьмите эфир и приготовьте наркоз. Они ушли. Вскоре доктор Голынский вернулся.

– Больной дал согласие. Ампутирую ногу и завтра можно возвращаться.

Козлов сразу же занялся подготовкой к полету.

– Если мы будем прогревать моторы через каждые два часа, – обратился он к механику, – то тогда можно не бояться, что они остынут. Обратный полет совершим по тому же маршруту. Черт знает какова высота этих гор.

– По-моему, нам нет никакой необходимости устраивать цирк в порту Тикси, мне и сегодняшнего достаточно, – сказал Штепенко, по-видимому вспомнив старт. – Несколько лет назад мыс пилотом Фабианом Фарихом перелетали через эти же горы. Самые высокие вершины достигали примерно четырех тысяч метров. Я полагаю, что они за это время подросли не намного.

Козлов готовился уже резко ответить, когда дверь распахнулась и разъяренный доктор ворвался в комнату.

– Такого свинства я еще не видел! Подумайте только, весь мой эфир! Весь, до последней капли! – в отчаянии кричал доктор. – Я беру на кухне инструменты и яду к больному, полагая, что он уже в глубоком сне. Вхожу и вижу, что матрос бодрствует! Она сама вынюхала эфир, пьяная вдрызг! Проклятая наркоманка! Теперь мы должны везти пациента в Якутск. Но он не выдержит дороги…

– Товарищ Голынский. А если мы вам поможем? – предложил Штепенко. – Поскольку больной может умереть в пути, ногу ему надо обязательно здесь отрезать.

Доктор недоверчиво посмотрел на штурмана.

– Да-да, другого выхода нет, – сказал он, подумав немного. – Придется, видимо, так и сделать. Терять все равно нечего, а если операция удастся, спасем парню жизнь. – И уже бодрее добавил:

– Пойдемте на кухню, я объясню вам, как эти инструменты называются. Кто-то должен мне их подавать во время операции.

Вскоре выяснилось, что названия настолько непривычны для уха летчика, что Штепенко, выразивший желание ассистировать, никак не мог их запомнить. Тогда условились называть их так, как они выглядят. Итак: пила, нож, ножницы, щипцы, крючки и так далее. Просто и ясно.

Через некоторое время все знали свои роли. Операция началась. Доктор дал пациенту стакан коньяку, и пятеро сильных мужчин обступили больного. В течение всей операции матрос орал и так метался от боли, что нам пришлось приложить немало сил, чтобы удержать его на месте. Наконец голос пациента превратился в стонущий хрип, он обессилел и потерял сознание. Тогда доктор сделал ему укол.

Всю ночь хирург дежурил у постели больного. Утром, когда самолет был готов к взлету, мы осторожно отнесли больного в лодку, переправили его в самолет и уложили там на надувной матрас.

Еще предыдущим вечером командир после продолжительного спора решил лететь в Якутск напрямик через хребет Черского.

Погода почти не изменилась. Низкие тучи покрывали небо, падали редкие снежинки. Гидроплан пробороздил реку и плавно поднялся в воздух. Описав полукруг, он на прощание покачал крыльями над поселком. Вскоре мы были в облаках.

В течение часа весь экипаж усердно трудился, чтобы не сбиться с курса в облаках и снежной буре. На радость нам, погода постепенно прояснялась. Мало-помалу тучи поредели, кое-где виднелись голубые пятна ясного неба. Еще минут десять – и от туч остались лишь единичные клочья, но вскоре и они рассеялись в солнечных лучах. Внизу тянулся покрытый снегом и льдом горный хребет. Яркие солнечные лучи отражались от белоснежных склонов, и это вынудило нас надеть защитные очки. Вершины горного хребта были настолько острыми, что казалось, будто кто-то повернул огромные пилы зазубринами к небу. Куда не кинь взгляд – ни куста, ни дерева, ни птицы, ни зверя. Только скалы и лед.

Самолет постепенно набирал высоту. Высотомер показывал уже 3000 метров. Но встающие слева и справа вершины казались выше.

Настроение «начальника небесной канцелярии» опять испортилось. На горизонте появились облака,» мчавшиеся с большой скоростью навстречу нам. Мы надеялись перелететь через них, но на этот раз моторы оказались не в аилах поднять самолет так высоко.

Вдруг самолет вздрогнул, где-то сзади раздался грохот.

– Что случилось? – спросил Козлов у бортмеханика. Тот пришел в кабину летчиков и, ухмыляясь, объяснил:

– Доктор, наверное, сильно заложил, чтобы не ощущать морской болезни. Во всяком случае, он уже ничего не понимает, только мычит что-то про себя.

– А что за грохот там был? – спросил Козлов.

– С доктором случилась маленькая неприятность. Надувной матрас, на котором он спал, по мере уменьшения наружного давления стал вздуваться и наконец сделался совсем круглым. Доктор просто скатился с него на пол.

– А больной? Он ведь лежит на таком же матрасе!

– С больным все в порядке. Я пару раз выпускал из его матраса воздух.

– Ты мог сделать то же самое и для доктора, – пожурил бортмеханика командир.

– Доктор велел не мешать ему. Он сказал, что так намного удобнее.

Облака все приближались. Теперь нас окружал серый туман. Снова начался «слепой» полет, когда пилот вынужден ориентироваться только по показаниям приборов. Теперь ему надо внимательно наблюдать за стрелками указателя скорости, высотомера и компаса. Для облегчения труда летчика самолет снабжен «искусственным горизонтом», воспроизводящим положение самолета в воздушном пространстве.

Мы находились на высоте 4800 метров. Самолет поднялся почти на предельную для него высоту. Становилось все холодней. Снаружи термометр показывал 36 градусов ниже нуля. Консоли крыла самолета покрылись льдом.

– Маслопровод левого мотора замерз, – доложил бортмеханик. – Если мотор быстро не выключить, он сгорит.

– Штепенко! Где мы сейчас летим? – спросил Козлов.

– Скоро пересечем горный хребет.

– Что значит «скоро»? Скажи точно! – приказал Козлов.

– Точно я скажу через пять минут, – ответил Штепенко.

– Можно еще немного подождать? – спросил Козлов у бортмеханика.

– Всего несколько минут!

– Через двенадцать минут можно идти на снижение, – доложил Штепенко. – Мы тогда будем над долиной Томмота.

Каждая минута казалась теперь вечностью.

– Температура головок цилиндров левого мотора двести тридцать градусов, – озабоченно доложил Косухин.

В тревожном ожидании прошло еще две минуты,

– Температура поднялась до двухсот сорока градусов, – снова прозвучал предостерегающий голос бортмеханика.

– Двести пятьдесят…

– Двести шестьдесят… Больше оттягивать нельзя, начнется пожар! – С этими словами Косухин выключил левый мотор.

В тот же миг мы с Козловым нажали изо всех сил на правую педаль и прибавили газ единственному работающему мотору. До установленного срока оставалось еще три минуты. Обстановка была более чем серьезной. Внизу, скрытые облаками, нас подстерегали скалы. Все зависело теперь только от точности расчетов штурмана. Если штурман ошибется хотя бы на одну минуту, то на участке снижения самолета вместо долины может оказаться вершина хребта…

Наконец эти мучительные двенадцать минут окончились. Я уменьшил понемногу тягу работающего мотора, и самолет стал – снижаться. 4500… 4000… Две пары глаз, напрягаясь, старались разглядеть что-нибудь впереди, в сером тумане… Напрасно! От усталости глаза вскоре стали слезиться. Ничего не видно – одни только мутные облака.

3500… 3000… Чем ниже опускался самолет, мчавшийся со скоростью двести километров в час, тем реальнее становилась опасность столкновения со скалами. Нервы у всех были напряжены до предела.

2500.. 2300… 2000… Все еще облака да облака.

– Через пять минут будем над рекой Алдан, – спокойно произнес Штепенко, пролезая в узкий проход, разделяющий Козлова и меня. – Все точно. Я дважды проверил свои расчеты.'

1800… 1500.. 1300.. Лед на консолях стал таять. 1000… «800… 700 метров. Наше внимание не ослабевало. Хотя мы уже около получаса удалялись от горного хребта, но и тут могла оказаться какая-нибудь вершина высотой до тысячи метров.

600.. 500… Внизу промелькнула какая-то темная точка.

400… 300… В самолете раздался такой громкий радостный крик, что даже доктор проснулся и испуганно вскочил на ноги.

Облачный покров кончился, под нами спокойно катила свои волны река Алдан. Сияло солнце, было тепло. Сердца всех наполнило чувство счастья и радости.

Закончился девятый час полета. Еще полчаса – и гидроплан качался на водах реки Лена у Якутска.

Когда моторная лодка отбуксировала самолет к берегу, больного осторожно положили на носилки и доставили на сушу.

Прощаясь, доктор пригласил летчиков завтра к себе на обед, сказав, что хозяйка приготовит настоящие сибирские пельмени. Затем он сел в прибывшую одноколку и уехал со своим объемистым грузом.

Мы не забыли любезного приглашения доктора. Обед на следующий день затянулся надолго, перешел затем в ужин и длился почти до полуночи…

Спустя несколько месяцев, когда наступили зимние холода, я опять попал в Якутск. На сей раз это был обыкновенный рейсовый полет с пассажирами и почтой. Поскольку погода не позволила продолжить полет в тот же день, волей-неволей пришлось сделать остановку. Во время вынужденного ожидания я решил навестить доктора Голынского.

Несмотря на довольно ранний час, солнце уже село. Мороз обжигал нос и щеки.

Вскоре я добрался до рубленного в сибирском стиле знакомого дома, оконные косяки и крыльцо которого украшала кружевная резьба.

Дверь открылась, когда я еще счищал снег со своих меховых унтов.

– Входите, входите! – раздался из темноты передней знакомый голос.

– Здравствуйте, доктор! Простите, что я пришел без приглашения и беспокою вас, – извинился я, переступая порог.

– Ну о чем вы говорите! Ведь мы же с вами недавно так восхитительно раскачивались в небесах. Разве можно это когда-нибудь забыть?

С этими словами доктор помог мне снять верхнюю одежду «повесил ее на вешалку. Мы отправились в его кабинет.

– Как дела у нашего пациента? – поинтересовался я сразу же, едва мы сели.

– Хорошо, очень хорошо! – ответил доктор знакомой мне скороговоркой. – Парень уже на ногах и учится снова ходить. Да-да. Бывает в жизни… Сильная воля и упорство творят чудеса! – оживленно говорил доктор.

Немного успокоившись, он переменил тему разговора.

– Когда вы осенью снова улетели отсюда, мысли о Чокурдахе не давали мне покоя. Врача там не было. Как так можно! – Доктор Голынский возмущенно покачал головой. – Стал я понемногу налаживать дела, и сейчас в Чокурдахе неплохой врач. Мой ученик, местный житель, якут. В нем я так же уверен, как в самом себе.