Текст книги "Тревожное небо"

Автор книги: Эндель Пусэп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

– Отшень хорошая погода, – разбирается в радиограмме Романов и показывает большой палец. – О кей, мистер Кемпбелл!

Как позже выяснилось, повторилось уже пройденное: канадец работал новым шифром, а аэродром – старым. В итоге ни тот, ни другой ничего не понимали… А когда мистер Кемлбелл завопил открытым текстом, на аэродроме нашли чеха, который и составил нам «отшень хорошую погоду». По случаю такого невиданного успеха мистер Кемпбелл решил подкрепиться, и его место за приемниками и передатчиками занял Муханов.

Облака оборвались точно там, где это предсказывал вашингтонский прогноз. Впереди точно по курсу вижу широченные и длинные полосы аэродрома Гандер. Бетонные взлетно-посадочные дорожки перекрещиваются друг с другом, образуя огромное бетонированное поле в середине аэродрома. Рядом – городок из деревянных домиков. Вместительные ангары. Как и в Гус-Бее – множество различных механизмов и машин, штабели труб, леса и других строительных материалов.

Подлетаем к аэродрому. Видим, зажегся вращающийся световой маяк и на одной из полос бетона вспыхнул длинный ряд посадочных огней. Огни расположены посредине полосы и закрыты толстыми стеклами почти вровень с поверхностью бетона. На них можно садиться без боязни, что колеса их передавят.

Определять ветер и направление посадки на этот раз нужды нет: перед нами снижается с зажжеными аэронавигационными огнями четырехмоторный «Либерейтор». Мы следуем его примеру.

Тормозить нет нужды. Длина аэродрома обеспечивает гашение скорости и без торможения. Золотарев посмеивается: «Пуганая ворона куста боится», намекая на неудачу с покрышкой при посадке в Вашингтоне.

Наш самолет ждали, и встречающих было также много. Проследив за организацией внешней охраны и оставив, как всегда, одного из стрелков внутри корабля, я с экипажем отправился вслед за пассажирами в клуб гарнизона. Большое деревянное здание снаружи походило на ангар, разве что в нем отсутствовали громадные ворота. Но это снаружи. Внутри же в нем было все, что положено: и большой зал, и бильярдные, и столовая с неизменным своим спутником – баром, и ванные, и умывальные с горячей и холодной водой.

Пока пассажиры переодевались, мы со штурманами, извинившись перед хозяевами, заглянули к синоптикам. Карта погоды над океаном не предвещала ничего хорошего… Очевидно завтра лететь дальше, вновь через «большую лужу», нам не удастся.

Посадка на этом отдаленном аэродроме советского самолета вызвала в гарнизоне большое оживление. Мистер Кемпбелл заметил, что за эти несколько часов ожидания нашего прилета местные портнихи заработали у гарнизонных дам денег больше, чем за весь год.

Ужин прошел оживленно и весело. Хозяева интересовались положением на фронтах, жизнью людей в тылу. В центре внимания были наши женщины, Мария и Вера, технические работники канцелярии наркома. Их рассматривали с неподдельным восхищением, сыпались комплименты мужеству и смелости советских женщин, отважившихся дважды пересечь океан.

Все было бы хорошо, не порти настроения мысль о невозможности лететь завтра. Как никогда остро хочется домой. Саша Штепенко клянет погоду, и «большую лужу», и всяких, по его мнению, перестраховщиков.

– В Арктике летали? Летали. Бомбить Данциг летали? А какая была погода? А тут улеглись на мягком и лежим.

– Мы не бомбы везем, дорогой мой, а нечто совершенно противоположное, – урезонивает его всегда спокойный и сдержанный Романов.

– Ну и что? – однако Саша, сообразив, что перехватил через край, замолкает.

…Утром мы вновь у синоптиков. Изменений в обстановке погоды нет. Разве только на карте появились некоторые уточнения в тех местах над океаном, где еще вчера были белые пятна. Главный синоптик Гандера, хорошо знавший, кто пассажиры нашего самолета, решительно начертал на папке с характеристикой погоды: «Погода неопределенная, лететь не советую». Неугомонный Штепенко уверен, что лететь нужно и можно. Однако я присоединяюсь к мнению главного синоптика – лезть на рожон в этих условиях не только глупо, но и преступно.

– Знаешь, Саша, тише едешь – дальше будешь, – говорю я миролюбиво.

– От места, куда едешь, – огрызается он.

– Не кипятись ты… Если мы вернемся в Москву днем или двумя позже, это не имеет никакого значения. А вот если вместо аэродрома в Рейкьявике мы плюхнемся в воду или невзначай чиркнем крылом по склону горы, тогда, пожалуй, будет поздно рассуждать, что «а если бы мы…» И рассуждать-то будет некому.

– Слушай, Штепенко, и что это у тебя вечно чешется? – говорит решительно Романов. – Ты что, забыл слова генерала? Что сказал генерал в Москве Пусэпу? Он сказал: не торопитесь! Не спешите!

Утро следующего дня не приносит ничего утешительного. В окно видно, как над аэродромом несутся под сильным ветром клочья густого тумана. Сверху крапает то дождь, то снег. Видимость не превышает нескольких десятков метров. Даже Штепенко не спешит к синоптикам, и так ясно – погоды нет. К нам заглядывает Борис Низовцев, ночевавший в соседней комнате:

– Знаете, братцы, наш мистер чуть не сыграл ночью в ящик…

– Что? В какой ящик? – не понимаем мы.

– За столом он встретил друзей-товарищей и, как всегда, устроился там, где больше всего бутылок. Пришел он к нам «елеможаху», разделся с трудом и забрался под одеяло. Я не успел еще уснуть, как наш мистер Кемпбелл вылез из-под одеяла, надел шляпу, схватил свой портфель под мышку и, как был в трусах, но в шляпе, двинулся к окну. Заметьте, не к двери, а к окну. Когда он уже заносил ногу на подоконник, я вскочил и стянул его оттуда, а ведь мы спим на втором этаже.

– И что он говорил?

– Кричал, что самолет уже уходит и надо спешить…

Позавтракав, отправились осматривать аэродром. Это в прямом смысле гигантское сооружение. Пять бетонированных полос, длиной от полутора до двух километров. Большой недостаток аэродрома в том, что построен он на наклонной к юго-западу поверхности. Неплохо, если взлет под гору, а посадка на гору, как садились и мы. А если наоборот?

Окрестности аэродрома напоминают нам Хатангу или берега реки Лены у Булуна. Бугристая тундра, с таким же мхом и лишайниками, впадинки, заросшие хилой стелющейся березой ч низкорослым ельником.

Аэродром Гандер построен для военных целей тремя государствами: США, Англией и Канадой. Но, так как частые туманы и другие капризы ньюфаундлендской погоды не гарантируют возможности принимать прибывшие из Европы самолеты в любое время суток, к этому гигантскому бетонному полю прибавили второй на Лабрадорском полуострове и третий, правда, значительно меньших размеров, в полсотне километров к востоку.

… Прошли еще сутки. Утро 7 июня было по-прежнему хмурым и безрадостным. К середине дня сквозь туманную пелену начинает временами просвечивать солнце.

– Ребята, вижу солнце, – заявляет Штепенко и тащит меня и Романова в бюро погоды. Остальные во главе с Обуховым отправляются к кораблю.

Пока мы шагаем к синоптикам, туман на наших глазах тает и редеет. Старший синоптик не торопится, основательно рассматривая карту погоды. Мы впиваемся глазами в его карандаш. Подумав еще какое-то время, синоптик выводит на папке прогноза погоды наконец долгожданное: «Погода определенная, советую вылетать».

Дает он нам и устный совет: лететь из Гандера 300 километров на восток, а потом взять курс на Исландию. По прогнозу это даст нам выигрыш в скорости – можно использовать попутный ветер. Но мы знаем по опыту, какие могут быть казусы со связью и с получением радиопеленгов, и этот вариант нас не устраивает. Решаем следовать маршрутом, предписанным нам еще перед вылетом из Москвы: Ньюфаундленд – Гренландия – Исландия. Этот маршрут обеспечивает наибольшую безопасность полета. Правда, потом в полете мы не раз жалели о том, что не последовали совету синоптика.

Старт назначен на час дня. Единственное, что меня тревожит, это наличие мощного теплого фронта между Ньюфаундлендом и Гренландией. Нам предстоит пробиться через него, а это – облака, снегопады, ливни, обледенение. Правда, синоптики уверяют меня, что если мы будем лететь на высоте не ниже 7–8 тысяч футов, то ширина этого фронта окажется не более пятидесяти миль.

Погода стала значительно лучше, выглянуло солнце, дул ровный свежий ветер. Подошли пассажиры. Церемония прощания завершается значительно быстрее, чем обычно. И мы, отбуксировав корабль на старт, легко поднимаемся в воздух.

Качаем крыльями – прощай, Америка! Курс – на Гренландию.

Вновь над океаном

Начинается полет хорошо: под нами стелется низкая рваная облачность. Но вскоре она превращается в сплошную и потихоньку начинает прижимать нас снизу. Который уже раз приходится насиловать двигатели и лезть вверх. Но теплый фронт проворнее нас, и вскоре мы оказываемся в его мощных объятиях. Сразу темнеет. Скрылись и солнце, и океан. Это пока не беда. Но беда в том, что одновременно прекращается связь с землей и перестают доходить до нас сигналы ньюфаундлендского радиомаяка. Мы оказываемся один на один с облаками, над бескрайней водной равниной. Другая беда, правда, известная нам заранее, состоит в беспримерных по величине магнитных склонениях, в 30 и даже в 40 градусов, и линии склонений идут поперек нашего маршрута. Если знать хотя бы каждые полчаса точно свое место, то все было бы нормально. Но мы своего точного места никаким способом определить не можем. Нужно непременно пробиваться наверх. Там солнце. Там штурманы сумеют уточнить наше место.

…Пробиваясь вверх, идем в оплошном ливне. Вода заливает у штурманов карты и приборы, но они молча переносят это, ожидая выхода под чистое небо.

Температура падает с каждым метром высоты. Вот уже по стеклам кабины летчиков прекращается бег струек и они начинают белеть. Лед… Вскоре по обшивке стучат куски льда, срывающиеся с лопастей винтов. Машина становится вялой и неповоротливой, тяжелеет с каждой минутой. Нет, не будет дела, как любит говорить Саша.

– Нам не пробиться наверх. Идем вниз, – говорю я по общей связи.

На 3000 метрах лед исчезает, и самолет приобретает свою обычную управляемость. Как лететь дальше? Спуститься вниз, под облака? Тогда нам не хватит горючего… Подняться наверх? Уже пробовали… Остается одно: лететь на этих самых 3000 метрах, на грани обледенения, надеясь, что обещанные 50 миль когда-нибудь кончатся. По времени полета мы прошли не 50, а 150 миль, а фронт облачности остается таким же, каким он был час тому назад. А если теплый фронт располагается не поперек нашего маршрута, а вдоль него, то мы так и дойдем до Гренландии, не видя ни моря, ни неба. А ведь Гренландия с ее ледяными плато и вершинами на целый километр выше, чем мы сейчас летим…

– Летчики, заверните вправо на 15 градусов.

– Почему так много?

– Если пятнадцать много, то давайте три раза по пять, – смеется Штепенко.

Хорошее настроение – признак добрый. Очевидно, штурманы что-то уловили.

– Добро, – я отказываюсь от мысли резко оборвать Штепенко.

В самолете надолго воцаряется молчание. Штурманы колдуют над папкой прогноза погоды. Радисты бесплодно постукивают время от времени ключом и безнадежно вздыхают. «Радио всего мира» – мистер Кемпбелл совсем сник. Некогда ни скучать, ни дремать только летчикам и инженеру с борттехником. Золотарев и Дмитриев в две пары глаз зорко следят за режимом работы двигателей. Экономить каждую каплю бензина – вокруг этого вертятся все их старания.

Пассажиры опят. Только светлое пятно лампочки над головой наркома говорит о том, что он что-то читает.

В наушниках раздается тихий бас Кожина:

– Товарищи, нарком просит предупредить его, когда будет Гренландия.

М-д-а-а! Я бы тоже не возражал точно знать это.

– Александр Павлович, – спрашиваю я, – какая высота гор Гренландии?

– На тысячу метров выше нашего полета.

– Какая погода в Гранландии? Сколько времени осталось еще лететь? – продолжаю допрос.

– По прогнозу – разорванная облачность. Подойти должны минут через двадцать, связи нет, – лаконично отвечает штурман

Однако! «Должны подойти»… «По прогнозу…» все это – гадание на кофейной гуще.

– Ну и выбрали погодку, – ворчу я, а на душе скребут кошки.

И вдруг в наушники врывается возбужденный голос Низовцева:

– Высокие облака, пять баллов… ветер…

– Пусть себе дует, – перебиваю радиста, – сам вижу…

В мгновенье ока нас заливает яркий солнечный свет, и над нами – ласковая голубизна ясного неба. А впереди чуть левее нашего курса сверкают грозные ледники и пики долгожданной Гренландии.

– Товарищ Кожин, передайте пассажирам, что слева впереди видна Гренландия.

– Уже передал, товарищ майор, – отвечает пушкарь бодрым голосом. Ему ведь еще лучше, чем летчикам, видно все вокруг.

Смотреть есть на что. Берег южной части этого самого большого в мире острова очень схож с берегами Норвегии. Далеко врезаются в глубь острова извилистые большие и малые фиорды. Отвесные черные скалы обрываются в воды океана, и мириадами брызг разбиваются о них грозные валы. Белыми гигантскими лебедями кажутся нам с высоты проплывающие вдоль берегов айсберги. Так же, как о береговые скалы, рушатся об эти величавые и сверкающие на солнце ледяные стены высокие волны океана, поднимая ввысь пенистые буруны. Дальше к северу тянутся ровные ледовые плато, местами изрезанные темными провалами глубоких многокилометровых трещин.

Глядя на грозные ледяные горы, величественно двигающиеся среди бурных волн, невольно вспоминаем «непотопляемый» «Титаник», погибший от столкновения с льдиной в апреле 1912 года и по сей день ржавеющий на дне Атлантического океана.

… Из отрывистых разговоров радистов узнаю, что наконец-то они установили связь с Исландией.

Это очень хорошо. Когда знаешь, что тебя ждет впереди, и работать, и жить куда проще и приятнее.

После возбуждения, вызванного появлением величественных видов Гренландии, в корабле снова устанавливается спокойная умиротворяющая тишина. Не та, осторожная и напряженная, какой она была у нас час-полтора тому назад, когда каждый нерв и мускул были натянуты до предела.

Теперь, когда большая часть пути осталась за кормой, меньшая, на два часа, не вызывает никаких опасений. Тем более, что есть устойчивая двухсторонняя связь с аэродромом посадки – с Рейкьявиком. Все хорошо, что хорошо кончается!

Идем на высоте 3500 метров. Внизу под нами стелется слой облаков, изредка через них просвечивается темная поверхность океана.

Слева, из-за ровной гряды облаков, показывается большой багровый диск солнца.

Начинается новый день.

Слышу, как штурманы переговариваются:

– Сергей Михайлович, послушайте маяк…

– По-моему «А» громче, чем «Н», – отвечает Романов.

– А ну, давайте мне, – вмешиваюсь я. – Два уха хорошо, а третье – ухо старого радиамаячника – еще лучше. Переключайте на меня.

– «Н», конечно, громче, чем «А», – заявляю минуту спустя. Если сигнал «Н», – тире-точка, слышен громче, а самолет летит на радиомаяк, то следует идти немного правее. Если наоборот – то левее. Идеально идет самолет в том случае, когда оба сигнала слышны одинаково громко.

– Так держать, – подытоживает Штепенко.

Подлетаем к Рейкьявику. Сигналы становятся все громче и громче, а угол их распространения все меньше. Соответственно становилось нам труднее удерживаться в зоне радиомаяка. А это абсолютно необходимо, так как 4–5-балльная облачность, которую сулили радисты Исландии, пока оставалась под нами сплошной, и мы можем выходить под нее, только точно зная точку, где расположен маяк.

– Летчики, опускайтесь потихоньку, скоро аэродром, – говорит Штепенко и добавляет:

– Идите пока над облаками.

Опустились до 2000 метров. Временами самолет проскакивает через верхушки облаков. Сигналы маяка звенят уже вовсю. Он где-то недалеко, впереди нас.

Связь работает четко и без перебоев.

Очередная сводка погоды из Рейкьявика начинает портить настроение: «Облачность 10 (баллов, высота 500, ветер юго-восточный, 8–12 метров в секунду».

И минут десять спустя: «Горы закрыты облаками, будьте внимательны…»

Единственно правильное решение, это пробивать облака над океаном. А для этого надо точно выйти на маяк, расположенный рядом с аэродромом.

– Александр Павлович, дай карту аэродрома.

Штепенко лезет ко мне с картой и, поняв, что мне надо, кричит в ухо:

– Курс от маяка 270 градусов.

Смотрю на карту-план аэродрома Рейкьявик и замечаю, что любое другое направление от радиомаяка – я а сушу, в горы. Только одно – на запад, в открытый океан. Все понятно, но надо еще точно выполнить.

Штепенко исчезает в штурманской, оставляя мне карту аэродрома, и тут же начинает корректировать курс:

– Два градуса вправо, чуть влево, еще чуть… так держать? Проходит еще несколько минут, и вдруг в наушниках наступает тишина. Это означает, что мы идем точно над маяком, в его «мертвой зоне». Затем звуки точка-тире, тире-точка снова звучат в наушниках. Пролетели «мертвую зону».

– Летчики, – торопит Штепенко, – давайте курс 270 градусов.

Заваливаю самолет в более глубокий крен, чем обычно, и разворачиваюсь па запад.

– Есть курс 270 градусов, – одновременно убираю газ всем моторам.

– Идем вниз.

Снова темно и сумрачно. Снова потоки воды врываются сквозь щели и отверстия во внутрь. И снова все замолкает.

Все-таки полет «од ярким солнцем и для пассажиров, и для летчиков – одно удовольствие. Полет же в снежном буране, в потоках ливневого дождя, да и просто в облаках, заставляет людей собраться, сосредоточиться. И это даже тогда, когда от поведения человека ничто не зависит, ничего не может быть изменено…

На высоте 500 метров от бушевавших внизу волн самолет выскакивает из облаков. Снова разворот, на этот раз на восток. Курс 90 градусов и уже виден берег и аэродром. В этот раз нас никто в воздухе не встречает. На рейде и в порту стоят корабли. По-прежнему бетонная полоса с обеих сторон тесно заставлена самолетами.

Проверив тормоза, выпускаем шасси и с ходу садимся на уже знакомую дорожку.

Немного позже до меня дошли слухи, что посадка в тесном коридоре между двумя рядами самолетов все же куда приятнее, чем взлет IB тех же условиях.

Встречают нас как давних друзей, мнут и треплют, обдавая характерными запахами, присущими всем, кто долго топтался у высокой стойки бара. Узнав о нашем вылете из-за «большой лужи», часть офицеров гарнизона всю ночь следила за нашим полетом, и время от времени поднимала бокалы за «счастливую посадку»…

Распорядившись о заправке самолета горючим и смазочными и отправив пассажиров и часть экипажа завтракать, идем узнавать погоду.

– Над Англией стоит область высокого давления, которая медленно смещается к югу-востоку. То, что надвигается на Исландию, вы должны были видеть сами, – улыбается, показывая ослепительно белые зубы, главный синоптик. – Я бы вам советовал вылететь как можно скорее. Уже завтра у нас может быть нелетная погода. Ожидается снижение температуры воздуха и обильные осадки со штормовым ветром.

Вручив нам пухлую зашнурованную лапку с таблицами и картами погоды то всей Европе, главный синоптик пожелал нам счастливой посадки в Москве, хотя мы пока собирались лететь только до Англии.

Доложив о состоянии погоды наркому и получив «добро» на вылет, я назначил время старта.

Хотя нам оставалось лететь еще только 1400 километров, подготовка к полету велась со всей тщательностью, следуя принципу, что в авиации мелочей не бывает. Любая неисправность, не замеченная и не устраненная вовремя, может привести к непоправимым последствиям. Суворовское правило: «Тяжело в ученье – легко в бою» полностью применимо и к авиации.

Ко времени вылета значительно усилился ветер, но дул он вдоль полосы, и корабль плавно и легко поднялся в воздух. В прибрежных водах острова на этот раз значительно оживленнее, чем раньше. Над морем, пересекая наш курс, проносится двухмоторная «Каталина», высматриваются вражеские подводные лодки. Много судов. То группами, то в одиночку, оставляя за собой светлые пенистые буруны, они двигаются к острову или уходят в океан. Время от времени встречаются военные корабли, сливающиеся с темной водой океана.

Штурманы, поколдовав с картой, предлагают лететь прямо, минуя Фарерские острова. Ну что ж, послушаемся штурманов. Это сократит время полета минут на 40–45.

Внизу под нами бушует шторм. Даже большие суда усердно кланяются прокатывающимся по океану огромным валам. Кидает и нас, хотя мы летим на двухкилометровой высоте. Картушка компаса беспрерывно крутится то вправо, то влево.

– Эндель Карлович, не лучше ли подняться немного повыше? – слышу голос Штапенко.

– Нет, – отрезаю я и, помедлив, объясняю:

– Надоело по высотам болтаться. Там и холодно, и кислород понадобится. Отсюда хоть океан посмотрим.

Штепенко пускается в рассуждения о вражеских подводных лодках, на которые мы запросто можем напороться. Ему начинает вторить и Романов.

– Раньше, чем мы увидим подлодку, она нас несколько раз обстреляет. Высота у нас небольшая, ее и не сразу увидишь…

– Что вы там накручиваете? Скажите прямо, что болтанка надоела, – поддаюсь я уговорам.

Прибавляю газ моторам, и самолет поднимается до 3000 метров. На этой высоте можно еще дышать без кислородных масок. Болтанка уменьшается. Ветер попутный.

На третьем часу полета внизу появляются облака. Но в этот раз нам везет. Когда до скалистых островов на западе Шотландии остается лететь не более 30 минут, в облачном покрове появляется длинный разрыв. Мы ныряем в него и снова нас подхватывает бешеная качка. Внизу по прежнему бушует буря. Ветер превращает поверхность моря в сплошную кипящую пену…

Впереди показываются острова. Это Гебриды. Мы почти у цели. Лавируем между высокими берегами, стараемся держаться посередине извилистых узких проливов. Нам кажется, что здесь, у берегов, волны еще больше. Они то и дело накрывают идущие под нами суда то с носа, то с кормы.

Уже виден аэродром. Ветер западный, поэтому проходим рядом с ним немного на восток, разворачиваемся и через несколько минут катимся по широким плитам бетона.

Охватывает чувство удовлетворения: мы дважды пересекли океан…

Смотрю на часы: летели 4 часа 15 минут. Многовато, но весь путь через океан в нелегких условиях погоды мы проделали за 12 с половиной часов. Мы снова на твердой земле, и самое тяжелое осталось позади.

Прямо с аэродрома всех наших пассажиров Иван Михайлович Майский увез в Лондон. Экипаж остался на аэродроме. Меня пригласил на завтрак командир аэродрома. Мы завтракали я улыбались друг другу. На большее ни я, ни он не были способны. Он знал из русского языка «карашо», я из английского «вери гуд».

В тот же день меня позвали к телефону. Звонил В. М. Молотов.

– Приезжайте вместе со штурманами в Лондон. Доложите о готовности самолета и о вашем плане полета в Москву.

– Будет исполнено. Утром будем у вас.

Заказали купе на троих. Вскоре мы уже сидели в поезде. Ночь была сырая и холодная. Вагоны, как обычно, не отапливались. Штепенко и Романов с час крутили различные краны и ручки, нажимали на кнопки и рычажки, но теплее от этого не стало. Спать и на этот раз пришлось по графику. Утром, уставшие и разбитые гораздо сильнее, чем после перелета через океан, мы прибыли в Лондон. В довершение ко всему приобрели жестокий насморк.

В кабинете посла за столом сидел народный комиссар.

Выслушав мой доклад о готовности корабля к возвращению на Родину, а также прогноз погоды, Вячеслав Михайлович взял со стола папку и, протягивая ее мне, сказал:

– Здесь результаты нашей работы. Если желаете, можете прочитать.

В написанных сжатым дипломатическим слогом документах, которые я имел честь прочитать первым из рядовых граждан Советского Союза, речь шла о союзе Англии и США с нашей страной в борьбе против фашизма. Союз этот не был результатом каких-то личных дружеских чувств президента США и английского премьер-министра. Черчилль, например, всегда являлся убежденным антисоветчиком и смешно было бы убеждать себя, что его отношение к нам изменилось. Союза этого требовали жизненные интересы двух крупнейших капиталистических стран мира. Бомбы не щадили ни Лондона, ни Ковентри. Грохот взрывающихся торпед в Скапа-Флоу не оставлял сомнений в том, что может произойти дальше. Соединенным Штатам не помог и океан. Япония потопила 7 декабря 1941 года в Пирл-Харборе одним ударом большую часть линейного флота США. Все это повлияло отрезвляюще. Кредо самой реакционной империалистической верхушки США, выраженное устами Трумэна: «Если мы увидим, что побеждает Германия, то нам надо помогать России, если же побеждает Россия, то надо помочь Германии, итак, пусть они убивают возможно больше», оказалось несостоятельным. Америка начала понимать, что игнорирование фашистской опасности ведет к смертельной угрозе и народам самой Америки.

Декабрьский разгром гитлеровских войск на подступах к Москве показал всему миру, на какие силы (нужно ориентироваться, чтобы выстоять IB смертельной борьбе и в конечном счете сломать зловещую военную машину Гитлера. Все это поневоле пришлось учитывать как Черчиллю, так и Рузвельту.

Результатом и явились документы – договоры о совместной борьбе против фашистских поработителей и о сотрудничестве после победы, заключенные Молотовым от имени Советского правительства в Лондоне и Вашингтоне…

– Англичане предлагают нам вернуться в Москву через Африку, чтобы избавиться от риска при перелете через оккупированные врагом территории. Как вы на это смотрите? – неожиданно спросил меня Молотов.

– Это лишено смысла, – ответил я твердо. – Полет через знойные пустыни Африки и горы Ирана таит в себе еще больше опасностей и риска, чем все то, что мы уже оставили позади. Нам предстоит при предлагаемом маршруте снова лететь над океаном, вдоль берегов оккупированной Франции и франкистской Испании… Затем пересекать пустыню Сахару, над которой температура воздуха в это время года значительно превышает допустимую для нормальной работы двигателей…

Кстати сказать, вопрос о маршруте перелета домой так и остался тогда нерешенным. Он решился лишь после консультации с генералом Головановым, который решительно отверг английское предложение, являющееся для нас невыполнимым по техническим причинам.

Мы понимали, что предложение англичан лететь через Африку не возникло само по себе. Дело в том, что гитлеровская разведка пронюхала о пребывании нашей правительственной делегации в Лондоне, и враг, безусловно, предпримет все возможное, чтобы перехватить по пути домой наш самолет. Взять в плен народного комиссара иностранных дел Советского Союза – это была бы сенсация!

Но этой сенсации не получилось…

– Как вы считаете, не следует ли опубликовать результаты нашего полета до возвращения в Москву? – задал новый вопрос нарком, вглядываясь в меня через свое пенсне.

Я понял смысл вопроса. Если радиостанции Москвы, Лондона и Вашингтона оповестят мир о результатах переговоров и опубликуют договоры, заключенные между союзными державами, то у врага появится предположение, что мы уже в Москве. (При заключении договоров было оговорено, что они будут опубликованы по возвращении В. М. Молотова в СССР). И можно себе представить, какую бурю поднимет бесноватый фюрер, узнав об этом. Перепадет шефу абвера Канарису, Гиммлеру и многим другим главарям разведки.

– Это будет замечательно! – воскликнул я. – Скажем, сегодня опубликовать, а завтра вечером стартовать в Москву.

– Я тоже так думаю. Значит – завтра в путь. Когда взлетаем?

– В двадцать ноль-ноль, по среднему местному летнему времени.

– Лучше давайте по-нашему, по-московскому, – и нарком улыбаясь, кивнул на свои часы.

Получив разрешение отбыть, я поспешил к штурманам. Те сидели у Стукалова и прикидывали варианты полета, предложенные англичанами. Мы стали готовиться к самому верному – к своему варианту. Тем более верному, что его подтвердила Москва.

Домой!

– Ребята, держитесь за большой палец, чтобы на маршруте была сплошная и толстая-претолстая облачность, – шучу я по дороге «синоптикам.

Еще совсем недавно мы проклинали облака и грозовые фронты, а теперь ненастье нужно нам позарез, нужно для того, чтобы прятаться в облачности от прожекторов и истребителей врага.

Синоптики дали отличную погоду: сплошные облака и сильный попутный ветер! Лучше и не придумаешь.

Провожать самолет прибыли наш посол в Англии с супругой, представители Министерства иностранных дел Великобритании и, как всегда, множество корреспондентов. Который уже раз устраивают они вокруг нас невообразимое столпотворение, а привыкнуть к этому мы никак не можем.

Перед самым стартом лопнул «дутик» – покрышка маленького хвостового колеса. Хорошо, что наш инженер Золотарев имел колесо в запасе. Минут через двадцать все было приведено в порядок.

Последний зарубежный старт… Полный газ, самолет бежит ровно и незаметно отрывается от земли. Над морем делаем разворот на 180 градусов и с курсом на восток пролетаем над только что покинутым аэродромом. Внизу машут шляпами, платками, и я вижу, как по той же полосе идут на взлет два «Спитфайра» – маленьких истребителя. Резко набрав высоту, они пристраиваются к нам справа и слева.

Летчики этих юрких самолетиков оказались подлинными мастерами своего дела. Пристроившись к нам вплотную, они отлично держали интервал и дистанцию, не покидая нас даже в облаках. Казалось, что везем мы их маленькие машины на жестком буксире. Пролетев весь остров с запада на восток, я думал, что наши спутники повернут к себе назад. Но нет! Несмотря на наши сигналы и покачивания с крыла на крыло, они упорно продолжают полет с нами. Наконец, один из них отстает и уходит назад, но другой еще с полчаса летит с нами над свинцовыми волнами Северного моря…

С востока надвигаются сумерки. Над головой уже блестят редкие звезды. Это нам некстати. Потеряв время на смену лопнувшего колеса, мы встречаем сумерки раньше, чем нам хотелось. Все сдвинулось на запад, в том числе и восход солнца.

Идем все время с набором высоты, и чем выше мы забираемся, тем яснее виднеется впереди бледно-розовая полоса восхода.

– Штурманы, где мы встретим солнце?

– Рассвет над Балтийским морем, солнце взойдет над Кенигсбергом.

– Так… А где кончаются облака?

– Там же, у Кенигсберга. Дальше – ясно.

– Раз так, то поднимемся до потолка, – резюмирую я. Да-а! Шут бы их взял… Не очень-то все хорошо. От Кенигсберга до линии фронта еще долгий путь, а лететь нам придется в ясном небе среди бела дня… Даже в том счастливом случае (на что мы твердо рассчитываем), если враг нас не ждет, нас может обнаружить любой наблюдатель и послать на нас истребителей. Воздушный бой нам в этот раз совсем ни к чему.

Тихо в корабле. Все иллюминаторы и окна занавешены, лампочки освещают лишь рабочие места на столах штурманов и радистов. Низовцев и Муханов (не в пример незадачливому Кемпбеллу) уже имеют связь с Москвой и в точно намеченные заранее минуты передают короткие сообщения. Высота 4000 метров. Даю команду: