Текст книги "Тревожное небо"

Автор книги: Эндель Пусэп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

То с одной, то с другой стороны возникала и вновь исчезала трескотня автоматов. Синицыну казалось, что стрельба приближается к нему. Неожиданно автомат застрочил совсем рядом. Забыв осторожность, майор раздвинул ветки. У стен развалившейся церкви мелькнули силуэты людей.

– Вот он! Вот он, гад! Бей его, – донеслась оттуда приправленная крепким словцом русская речь. Вслед раздалось несколько очередей, и пули защелкали над головой Синицына, сбивая листву и мелкие ветки.

– Товарищи! Здесь немцев нет, – закричал майор, убежденный, что это свои.

– А ну, выходи, кто там есть, – скомандовали ему. Синицын вылез.

– Давай оружие, – потянулся один к его кобуре, а другой наставил автомат. Майор успел разглядеть на их плечах красноармейские погоны и успокоился.

– Документы? – снова спросил первый, засовывая пистолет Синицына себе за пояс. Но тут раздался такой вой и треск, что все трое камнем кинулись на землю.

– Вот, гады, уже засекли, – буркнул боец по адресу вражеских минометчиков.

Со стороны развалин церкви раздалось несколько выстрелов, а затем протяжный свист.

– Нас зовут, – заявил боец, и все трое, плотно прижимаясь к земле, поползли под вой и трескучие разрывы мин к церкви.

Благополучно доползли до стены, за которой укрылись еще несколько бойцов во главе с сержантом.

– Это еще кто такой? – вскинул темные брови сержант.

– Сами не знаем, сидел там в саду… Синицын стал объяснять, как он туда попал, но сержант, не дождавшись конца его объяснений, скомандовал отход. Только отползли несколько десятков метров, как сбоку застрочил автомат.

– Фриц проклятый, – процедил сквозь зубы сосед справа и метнул через Синицына гранату. За развалинами грохнул взрыв, и автомат умолк.

– Отдай-ка пистолет-то, – попросил майор соседа. Тот, посмотрев ему в глаза, молча протянул оружие.

Укрываясь то в высокой траве, то за бугорками и кустиками, проползли благополучно метров двести.

– Вот и наши окопы, – сказал один из бойцов.

До них оставалось еще метров сто. Пули так и свистели кругом. Сержант, ползущий слева от Синицына, тихо охнул.

– Братцы, в ногу ударило.

Майор обхватил его левой рукой и пополз вперед. Через несколько минут после очередного близкого разрыва майор почувствовал, как обожгло его руку.

– Помогите командиру, – крикнул он, рассматривая свои окровавленные пальцы.

Двое бойцов подхватили сержанта. Синицын полз сам, опираясь на правую руку.

«Убить ведь запросто могут», – впервые мелькнула мысль, хотя за эту ночь он пережил множество таких возможностей. Но только теперь, когда спасительный окоп уже рукой подать, а кругом, не переставая, выли мины и визжали рикошетирующие пули, Синицыну казалось, что вот-вот его могут убить, убить здесь, перед самым окопом. Когда на него падали выброшенные разрывом комки земли, каждый раз казавшиеся ему осколками, он инстинктивно сжимался и втягивал голову в плечи.

Вот и окоп. Синицын свалился в него, привстал и, обнаружив поперечный ход, пошел по нему, согнувшись. Ход стал глубже, ч майор, по-прежнему сгибался и втягивая голову в плечи, побежал изо всех сил. Через несколько минут он очутился на ротном командном пункте – небольшом блиндаже, около которого уже суетились вернувшиеся вместе с ним бойцы, устраивая из плащ/палатки и винтовок носилки для сержанта. Синицыну перевязали окровавленные пальцы, а он, с наслаждением затягиваясь папиросой, рассказывал окружавшим его бойцам и офицерам все пережитое в эту трудную ночь.

Вскоре его отправили на командный пункт батальона, оттуда – на КП полка, и уже под вечер великий трудяга – самолет ПО-2 – отвез его на родной аэродром, откуда он лишь накануне взлетел для контроля бомбометания своего полка. А друзья его остались там, за линией фронта, попали в плен и лишь много лет спустя, скитаясь по лагерям – сперва немецким, а затем по устроенным союзниками лагерям «перемещенных лиц», – вернулись на Родину.

…На волоске

Вечер как и все предыдущие: снуют бензозаправщики и тягачи, спокойно и деловито, молча и без суеты идет подвеска бомб.

Летчики и штурманы сидят в штабе за длинным столом. Штурман полка уточняет последние детали предстоящего бомбометания.

До вылета оставалось еще минут двадцать, когда ко мне подошел комиссар эскадрильи, стройный и щеголеватый Володя Николаев.

– Эндель Карлович, мне разрешили пойти с тобой на задание.

– Тогда собирайся, скоро поеду на аэродром, – ответил я и прибавил:

– Конечно, Петро будет недоволен.

Комиссар наш, Владимир Васильевич Николаев, отличный знаток человеческих душ, умевший разбираться в бесконечных проявлениях психологии людей, был не только политработником, но и хорошим летчиком. Он мог вести самолет в любых условиях погоды. Но если он шел на боевое задание, то постоянный летчик из экипажа должен был остаться на земле. Сегодня такая участь постигла Петра Масалева, который не всегда молча переносил такую «несправедливость».

.. Подъехали к кораблям. Навстречу нам спешил Владимир Андреевич Андреев, инженер эскадрильи, и доложил о готовности материальной части к бою. Вслед за ним докладывал борттехник Дмитриев.

– Товарищ подполковник! Корабль готов к вылету. Боевая нагрузка: четыре тонны, две в люках, две – под крыльями. Подвеску бомб проверяет инженер по вооружению полка.

Когда проверяющий, молча козырнув, отошел, я подал команду:

– По местам! Вторым пилотом летит с нами батальонный комиссар товарищ Николаев, – объявил я экипажу и, наблюдая краешком глаза за Масалевым, видел, как поникли его плечи и тень недовольства надвинулась на лицо.

Поднявшись по двухметровой дюралевой лестнице чере# штурманскую к себе на «верхотуру», проверил управление, показания приборов моторной лрутшы. Одев шлемофон, включил СПУ^{12}.

– Доложить о готовности.

Штурман, бортмеханик, радист и все пять стрелков во главе со стрелком-бомбардиром Иваном Федорищенко доложили о готовности себя и своего «хозяйства» к бою.

Над полем с шипением взвилась ракета и лопнула высоко зелеными брызгами.

– Запустить моторы!

Моторы зарокотали ровно и успокаивающе.

Мотористы убрали из-под колес колодки, и мы покатили старт. Еще раз проверили работу моторов. Все в норме: сучка, ни задоринки».

Руководитель полетов, командир соседнего полка – подполковник Абрамов, разрешает взлет.

– Идем на взлет! – говорю громко.

Медленно, словно нехотя, разбегается тяжело нагруженный корабль по бетону. Скорость нарастает с каждой секундой… 80… 90… 100… 120. И, чуть накрутив на себя колесико триммера руля глубины, поднимаемся в воздух.

– Поднять шасси! – и через несколько секунд слышится один, потом другой щелчок. Одновременно на приборной доске тухнут загоревшиеся было красные лампочки.

Теперь пора осмотреться вокруг… С ужасом вижу, что за крайним правым мотором тянется шлейф густого дыма. Тут же доносится в наушниках крик правого подшассийного стрелка Ярцева:

– Горит четвертый мотор!

Взгляд на высотомер: сорок метров… Мда-а! Скучно…

– Эндель, ты не волнуйся, не волнуйся, – слышу голос Николаева. Комиссар тут явно не нашел «главной кнопки». Хорошенькое дело, не волнуйся, когда, образно говоря, летишь на пороховой бочке, у которой загорелась клепка… Четыре бомбы по тонне, одиннадцать тонн бензина, а высота сорок метров! Но волноваться, собственно, некогда, надо было действовать и немедля.

– Выключить четвертый, винт на флюгер, – даю команду. Быстро соображаю: высоты нет. Бомбы сбросить нельзя. Садиться впереди некуда. Единственное возможное, это поворотобратно, на аэродром. Но три мотора не потянут. На поворотенужна большая мощность, чем они могут дать. Все! Решено.

– Открыть аварийный слив слева! – кричу чужим голосом.

Борттехник уставился на меня остекленевшими глазами. Я понимаю его. Он боится, что пламя пожара или выхлопы работающих моторов могут поджечь распыляющийся при выходе из кингстонов аварийного слива бензин.

– Выполняйте! – зло повторяю я.

Некогда тут думать. Начинаю разворот влево, в сторону работающих моторов. Они ревут на форсаже. Уголком глаза слежу за вариометром: стрелка его нет-нет да и отходит от нулевой отметки и начинает показывать снижение… Это никуда не годится, и я уменьшаю крен.

– Давай покруче, – советует Володя.

Я молчу. Мне некогда объяснять, что получится от того «покруче».

Стрелка задрожала чуть-чуть выше нуля. Порядок! Увеличиваю крен, и поворот продолжается. Внизу под консолью левого крыла мелькают вершины сосен, обильно поливаемые розовым дождем этилированного бензина. Справа – по-прежнему валит дым… Эх! Успеть бы!.. Впиваясь взглядом поочередно то на указатель скорости, то на вариометр, замечаю, что идем с набором высоты. Пусть мизерным, но все же… Отлично! Увеличиваю крен и круче разворачиваю перегруженный бомбардировщик. Все – на пределе. Ошибка в чем бы то ни было будет последней ошибкой… Направо, где горит мотор, стараюсь не смотреть…

Уже вижу далеко слева, на самом горизонте, поднимающийся навстречу большой корабль. Там аэродром. Еще немного, и вывожу самолет из крена. Идем по прямой.

– Закрыть бензин!

Линия пути идет под углом к бетонной полосе. Так не годится. Поворачиваю корабль еще влево и когда полоса остается немного правее от курса, разворачиваюсь вправо, прямо на нее.

– Будем садиться по ветру…

Знаю, что это нелегко, но выбора нет. Секунды тянутся мучительно долго. В корабле – безмолвие. Все впились глазами в приближающийся бетон.

– Выпустить шасси!

Снова щелкают замки. Красные сигналы на приборной доске сменились зелеными. Идем на минимально допустимой скорости.

– Щитки!

Корабль начинает «пухнуть», поднимаясь вверх над вершинами деревьев. Медленно убираю газ. Под нами мелькают крыши дач. Если бы еще немножко, хотя бы минуту, две… Еще, еще… Теперь уже решают секунды. Под нами ровное поле, корабль несется над ним на высоте десятка метров. До начала полосы совсем немного, метров триста, четыреста. Все! Резко сбавляя обороты, даю команду:

– Выключить моторы!

Наступила тишина. Слышен лишь шелест воздушного потока, прорезаемого самолетом. Вижу, что впереди, справа от бетонной полосы, мчится пожарная машина. Мы нагоняем ее. Мягко коснувшись колесами бетона, несется корабль по полосе. Впереди – Москва-река. Пожарники отстали. Торможу осторожно, следя за поведением самолета. Нажмешь резко – хвост поднимется к небу, и через мгновенье корабль может оказаться кверху колесами. Такой «полный капот», как называли опрокидывание самолета через нос, потерпел недавно наш сосед майор Ильюхин.

Понемногу гаснет скорость. Давлю сильнее на тормоза. Виден уже и конец полосы. Совсем близко. Нажимаю на тормоза изо всех сил и справа все окутывается белым облаком: пожарники догнали нас и бьют по горящему мотору пеной огнетушителей. Все! Корабль остановился.

– Всем покинуть корабль! Немедленно покинуть корабль, – ору истошным голосом.

Теперь по нам бьют химические огнетушители с обеих сторон. Ничего не видно.

Откидываю верхний фонарь и соскальзываю по крылу вниз. Падаю на бок, быстро вскакиваю и отбегаю в сторону.

– Прочь от самолета! – слышу зычный голос начальника пожарной команды.

Все отбегают подальше. Смотрим на самолет, окутанный плотным об лаком пены. Дым прекратился.

– Молодцы, ребята! – обтирая лицо от пены, восхищается Володя Николаев.

Действительно молодцы. Заметив задымившийся на взлете мотор, пожарники не спускали с нас глаз. И уже заранее, перед нами, помчались вперед, чтобы встретиться по пути, на полном ходу с садящимся горящим самолетом. Начальник команды сумел рассчитать эту встречу с секундной точностью и приступил к тушению еще на полном ходу. Огонь был потушен, спасены и мы и дорогостоящая техника.

Оперативность и смелость действий пожарников достойно оценили: уже на следующий день им вручили государственные награды.

А ведь и их жизнь висела на волоске: горящий самолет нес с собой многие тонны взрывчатого вещества.

Капитан Шамрай

Всем нам в этот злополучный вечер было вдвойне обидно: вышел из строя корабль, требующий ремонта обгоревшей обшивки крыла и смены аварийного мотора. Сорвался и боевой вылет на батареи дальнобойных орудий врага, беспощадно продолжавших уже два года обстрел Ленинграда. Но было и чувство удовлетворения: нам удалось сохранить боевой корабль и остаться самим в строю.

Когда пожар окончательно ликвидировали, инженер полка Корнилов водворил корабль при помощи трактора на стоянку и немедля приступил с техниками, механиками и мотористами к его ремонту.

– Эндель Карлович, пойдем на КП, – предложил мне Николаев. – Узнаем, как там остальные.

Я согласился. Присутствие наше у корабля особой пользы не приносило. Наоборот, инженеры и техники не очень любили, когда за их действиями постоянно наблюдают. Дело свое они знали и чувствовали себя без лас значительно свободнее.

Командный пункт дивизии жил своей обычной жизнью. Вслушиваясь в хаос заполнявших эфир точек и тире, радисты в наушниках не переставая покручивали верньеры настройки приемников и с лихорадочной поспешностью записывали зашифрованные донесения от летевших к цели кораблей.

– Счастлив ваш бог, – улыбнулся начальник штаба Арефий Никитич Иващенко, когда мы с Володей вошли на КП.

– Ну и спокойный же он мужик, – обращаясь к Иващемко, похвалил меня Николаев. – Такой и без бога управится.

– Помолчал бы уж! – огрызнулся я, вспомнив, как в полете, когда начался пожар, он меня уговаривал не волноваться. Тогда мне очень хотелось послать его ко всем чертям. И послал бы, да некогда было. Что греха таить, переволновались мы все, а я – не меньше любого другого. Но бояться – еще не значит паниковать и не сделать то, что нужно.

– Все корабли прошли исходный пункт маршрута, – доложил дежуривший в тот вечер на КП начальник радионавигационной службы капитан Низовцев.

– Пойдем поужинаем, – предложил Иващенко. – Пока дойдут до линии фронта, успеем.

За ужином Иващенко рассказал нам, что несмотря на прорыв блокады Ленинграда и овладение нами южным берегом Ладожского озера, положение ленинградцев все-таки остается тяжелым. Гитлеровцы все еще не теряют надежды сломить дух защитников города и изо дня в день бомбардируют город крупнокалиберными снарядами из дальнобойных осадных орудий.

– С немецкой педантичностью, минута в минуту, повторяются огневые налеты на город именно в те часы, когда происходит смена рабочих на заводах и фабриках, и множество людей движется по улицам, – закончил он, наливая себе чай.

На меня снова нахлынула обида за неудачу сегодняшнего взлета. Перепахать бы там, под Красным Селом и Ропшей, все их дальнобойные батареи вдоль и поперек бомбами… Перевернуть все кверху дном и дать покой Ленинграду, уберечь от гибели тысячи людей.

«Как там сейчас трудно, – думал я про себя. – Нет, «трудно», – это не то слово. Враг делал и делает все от него зависящее, чтобы превратить жизнь ленинградцев в нескончаемую пытку, сделать ее невозможной. Еще год назад, выступая перед своими приближенными, Гитлер цинично заявил, что «Ленинград выжрет сам себя», и «как спелое яблоко упадет к нашим ногам». Посылая теперь в город ежедневно тысячи снарядов, несущих с собой смерть и разрушение, враг все еще рассчитывает сломить волю горожан к сопротивлению. И так продолжается уже два года!»

– Теперь им все же легче стало, – словно угадав мои мысли, заговорил Иващенко. – Вдоль берега Ладоги уже в феврале проложили новую ветку железной дороги. Правда, она хотя и обстреливается, но снабжение войск и населения стало лучше. От голода люди уже не умирают.

Бог ты мой! «От голода уже не умирают!» Какая же должна быть сила духа, вера в себя, в Коммунистическую партию, чтобы в этих нечеловеческих, немыслимых условиях не извериться, не упасть духом! Бороться и работать, верить в победу!

– Измором хотели взять, гады ползучие, – зло процедил сквозь зубы Николаев, – не вышло. Теперь ведь ленинградцы получают на день по полкило хлеба. А получали ведь по 150 граммов. И как они работали! Сутками не выходили из цехов. Нет. Если не получилось в сорок первом, то не взять им Ленинграда и теперь. Не получится. Будет фрицам там и Сталинград, будет и Курская дуга.

Я вспомнил недавний разговор с летчиком, курсировавшим между Москвой и Ленинградом.

– Говорят, что там все скверы и сады перекопаны под картофель и овощи. На Марсовом поле, в Летнем саду, на Лебяжьей канавке – сплошные грядки. Где еще остались жильцы, там и во дворах везде огороды. Даже на улицах, – рассказывал он мне.

– Так ведь ты и сам картошку сажал, – улыбнулся Николаев, вставая из-за стола.

Это было действительно так. Когда началась война, мы оба с женой ушли на фронт. Вначале я, а вскоре и она. Переправить дочку к родственникам жены на Дон мы не смогли и оставили ее у друзей под Москвой, неподалеку от аэродрома. Первая военная зима была и под Москвой голодная, поэтому мы решили посадить немного картофеля. Девочка наша жила поблизости и в случае нашего перебазирования могла и сама ее выкопать.

… Вернувшись на КП, мы молча ждали радиодонесения от кораблей.

– Одиннадцать кораблей пересекли линию фронта, – послышался наконец голос Низовцева.

– Как одиннадцать? – вскинулся начальник штаба. – А где двенадцатый?

– Прекратилась связь с кораблем капитана Шамрая, – доложил один из радистов.

– Может быть, у них передатчик отказал? – вставил Низовцев. – Попал осколочек снаряда, вот и конец связи.

Так могло и быть, но тревога за судьбу экипажа Шамрая уже не отпускала нас.

Вскоре начали поступать донесения о проходе линии фронта в обратном направлении и тут же доклады о результатах бомбометания. Мы все еще не теряли надежды, что вот-вот в эфире зазвучат позывные Шамрая. Прошел еще час, еще полчаса, но его радист оставался немым.

Уже начали поступать от кораблей донесения о проходе конечного пункта маршрута.

Я все еще надеялся на возвращение умолкшего экипажа и пошел на аэродром встречать возвращающиеся корабли.

Наступил рассвет. Утро стояло ясное и безветренное. Солнце еще не вышло из-за Москвы-реки, но (было уже достаточно светло, чтобы посадить самолет без помощи прожектора.

Вот покатился по бетону знаменитый «дублер»^{13} майора Лавровского (построенный со всей тщательностью, этот корабль был легче своих собратьев и лучше по летным качествам). Один за другим садились корабли майора Архарова и Модестова, капитана Сушина. Идут и Откидач, Кондратьев, Родных… Вот сел и одиннадцатый – корабль майора Белкова. Время бежит, а Шамрая все нет. Подождав еще с полчаса, я направился обратно на командный пункт.

– От Шамрая есть что-нибудь?

– Нет. Молчит, – невесело ответил Низовцев.

Так в неведении о судьбе экипажа Шамрая прошли дни, недели. По-прежнему каждый вечер уходили корабли на бомбометание, то по – фронтовым, то по тыловым объектам врага. Но среди них не взлетал корабль капитана Шамрая.

В один из таких вечеров, когда командиры и штурманы полков получили очередное боевое задание и собрались уходить с командного пункта дивизии, зазвонил телефон. Мы остановились и замерли: знали, что этот аппарат связывает командный пункт дивизии с командующим авиации дальнего действия. Полковник Лебедев – командир дивизии – взял трубку, и его лицо расплылось в широкой улыбке.

– Так… так… понятно, товарищ командующий… Спасибо за добрую весть.

– Шамрай объявился, – обернулся он к нам, водворив наместо трубку полевого телефона, – у партизан псковских. Командующий сказал, что если уже не перебросили, то на днях его перебросят через фронт и направят сюда, к нам.

– А экипаж? Остальные? – спросил я.

– Ничего пока неизвестно. Прибудет Шамрай – расскажет…. И вот он уже стоит передо мной, стройный, худощавый брюнет, с карими спокойными глазами, как всегда, чисто выбритый. Из-под воротничка гимнастерки виден белоснежный краешек свежего подворотничка.

– Разрешите доложить, товарищ подполковник, – вытягивается он в струнку, прикладывая руку к синей пилотке.

– Здравствуйте, капитан. Садитесь, рассказывайте! Сняв пилотку, Шамрай присел на табуретку и заговорил.

Рассказ капитана

– Подошли мы к линии фронта. Сами знаете, когда бомбы висят снаружи под крылом, высота набирается тяжело. А тут, как на зло, над линией фронта начался такой «концерт», что прямо дышать нечем. Плюют в нас снарядами из зениток, да так, что все время порохом воняет. Даже через кислородную маску в нос ударяет. Один снаряд взорвался очень близко. Корабль сильно встряхнуло, и тут же заклинило правый крайний. Мотор остановился, а винт во флюгерное положение не идет. Ну, держим мы корабль по курсу, а высота все уменьшается и уменьшается, несмотря на то, что все три мотора ревут вовсю. Спрашиваю у штурмана, сколько остается лететь до запасной цели.

– Двадцать восемь минут, – ответил он. Но если все время будем так снижаться, то придам к ней у самой земли.

– Но не свою же территорию бомбить, – продолжал капитан рассказ, теребя в руках пилотку. – Взяли курс на запасную цель и я уменьшил скорость до минимально возможного, чтобы сохранить высоту, но снижение все-таки продолжалось. Когда через полчаса подошли к запасной цели, высота достигала чуть больше 500 метров. Хорошо еще, что бомбы были только 250-килограммовые.

Железнодорожная станция, забитая эшелонами, хорошо просматривалась, но, видимо, на фоне светлого еще неба и мы были снизу отчетливо видны.

Когда легли на боевой курс, внизу стояла тишина. Но за считанные секунды до бомбометания заработала вся система противовоздушной обороны. Едва успели открыть бомболюки, как корабль вздрогнул от попадания в консоль правого крыла очереди из тяжелых пулеметов.

Я держу боевой курс.

– Бомбы сброшены, – докладывает штурман.

Даю команду закрыть люки и начинаю разворачиваться вправо, на восток.

Внизу, раскидывая вагоны и корежа рельсовые пути, рвалась серия наших бомб. Одна из них разнесла паровозное депо. Волна взрыва дошла и до нас, встряхнув порядком наш корабль.

Вокруг самолета скрещивались разноцветные прерывистые нити пулевых трасс. Наши стрелки тоже не оставались в долгу. Пушки и пулеметы корабельных башен били по точкам противовоздушной обороны врага. Я уже успел вывести корабль на прямую, когда в левой плоскости раздался резкий удар, и кабина тут же заполнилась едким дымом.

– Горим! – воскликнул во весь голос стрелок левой подшассийной башни и, не ожидая приказа, объятый пламенем, ринулся вниз.

– Прыгать на парашютах! – громко скомандовал я экипажу. Языки огня уже подбирались к ногам. Повторяя еще и еще раз команду, я открыл верхний фонарь и выбросился. Когда парашют раскрылся, я, оглянувшись вокруг, насчитал столько же куполов, сколько было людей в экипаже, следовательно весь экипаж успел выброситься. Сумел погасить огонь на себе и стрелок, выскочивший первым.

Снизу быстро приближалась земля. Подтянувшись на руках, приземлился нормально. Упал я в болото. Собрал купол в комок и затоптал его в грязь. Добравшись до кустов, под которыми было немного суше, уселся и тут же услышал громкие голоса людей и лай собак. Понял, что нас ищут, и порадовался, что оказался в болоте, где собаки меня найти не в состоянии, – вода следов не держит.

Всю ночь то ближе, то дальше раздавались голоса и лай собак. К утру наступила тишина. Забравшись в густой кустарник, улегся поудобней и уcнул. Проснувшись уже под вечер, подкрепился неприкосновенным запасом и решил дождаться темноты.

По данным, сообщенным нам перед отлетом офицером разведки, я знал, что в этом районе должны быть партизаны. А как до них добраться? Где их найти? Когда, наконец, зашло солнце, вышел из кустов и осторожно двинулся вдоль болота к северу. Рядом с болотом тянулся лес. Километра через два лес поредел, и чуть правее на бугорке показались домики деревушки. То и дело останавливаясь и прислушиваясь к ночным шорохам, крался я к ближайшей от леса хате. А потом передумал. Решил, что ночью не пойду. Пережду до утра, посмотрю, не видно ли фашистов. Отошел от деревни подальше, углубился снова в болото. Поспав немного, вернулся и остаток ночи всматривался в ряды бревенчатых домиков. Никакого движения. Все как будто вымерло. Наконец, сперва над одной, затем над второй, третьей крышей взвились дымки. Где-то стукнула щеколда и заскрипела дварь. Слышно было, как звякнуло пустое ведро. Затаив дыхание, слушал и ждал. Наконец, на улице появилась женщина. Она шла к лесу, и оглянувшись раз-другой, быстро пошла вперед. Я поспешил наперерез, чтобы встретиться с ней подальше от деревни, в лесу. Оказавшись на лесной дороге впереди нее, пошел ей навстречу. Поздоровался, спросил, какая это деревня.

– Мышкино, – ответила она и прошла мимо меня. Я пошел рядом.

– А немцы… есть?

– Теперь нету. Ушли, летчиков повели. Понял я, что это моих ребят повели.

– А про партизан тут слышно? – задал я ей свой главный вопрос.

Она подняла глаза и внимательно посмотрела мне в лицо. Я – на нее. Затем медленно опустила глаза и говорит:

– Не знаю я… Говорили, что в соседнем районе будто бы они.

Несколько шагов шли молча.

– А сколько было летчиков? – спрашиваю я.

Я их не видела… Говорили, что будто всех поймали, только вот командира и механика еще не нашли… Дядя Андрей из Белкина рассказывал, его тоже на облаву брали. У него бы и спросили, – и после небольшой паузы, еще раз стрельнув глазами по моему лицу, прибавила:

– Дом его по левой руке второй, по этой самой дороге, – показала рукой в обратную сторону.

Я сказал «спасибо». Она как-то приветливо улыбнулась, и я подумал, что она говорит правду.

Судьба экипажа была ясна: большинство его членов выловили фашисты и полицаи. А зачем женщина сказала адрес дяди Андрея? Тот ведь тоже участвовал в облаве? Было над чем подумать. Мне ведь не впервые приходилось сталкиваться с партизанским тылом. Сами знаете, выполнял я и раньше задания по обслуживанию партизан.

«А ведь не зря она все же того дядю Андрея упомянула. Попытаться надо», – думал я, возвращаясь назад по той же дороге.

Через деревню я пройти не решился. Обошел ее со стороны опушки леса, куда против каждого дома тянулись длинными полосами огороды. Сделал большой круг по лесу, пока деревня осталась позади. Потом вышел снова на лесную дорогу и пошел дальше, на Белкино.

«Ведь этот чертов дядя участвовал в облаве, – не давала мне покоя мысль, – и я могу запросто влипнуть».

Но этой женщине мне хотелось верить. Потом решил: будь что будет. Поговорю с ним с глазу на глаз.

На ходу пожевал немного.

Наступил уже полдень, когда показались тесовые крыши деревеньки. Вижу, около небольшого пруда шлепают по воде и грязи в рваных штанишках двое полуголых пацанов. Подошел я к ним со стороны ивняка и спросил, где сейчас дядя Андрей.

– Дома он, а что? – бойко ответил один.

– Скажи ему, что я его вот там у дороги жду. Пусть выйдет. Засверкав голыми пятками, мальчишки понеслись во весь дух. Я вернулся на опушку леса и стал всматриваться во второй дом слева. Вскоре оттуда вышел на крыльцо сопровождаемый ребятишками бородатый мужик. Мальчишки понеслись обратно к пруду. Взрослый, не торопясь, двинулся в сторону леса. Я гляжу на него во все глаза. Он идет в широких домотканных холщевых шароварах, заправленных в онучи, в берестяных лаптях, чернобородый, широкоплечий, немолодой уже человек. Время от времени запускал пятерню в свои вихри, стараясь их пригладить. По пути вытащил из кармана трубку с кривым мундштуком, засунул ее в рот, но разжигать не стал.

Я проверил пистолет и, убедившись, что никого поблизости больше нет, вышел на дорогу.

– Здравствуйте, дядя Андрей, – поздоровался я с ним, остановившись на почтительном расстоянии.

– Откуда вы меня знаете? – спрашивает он вместо ответа.

– Женщина одна из Мышкино сказала, что может быть дядя Андрей знает о партизанах, – выпалил я все сразу.

Бородач разжег трубку, уселся на валежину и, хмыкнув себе в бороду, сказал:

– Странные вы люди, откуда я такое могу знать? – а сам пронизывает меня глазами. Видно, ты пташка из того же гнезда, что немцы намедни так старательно искали. У тебя был рябой механик? Сергеем звать…

Тут я насторожился: вспомнил, что женщина говорила об его участии в облаве, и спросил:

– А вам-то что?

Бородач прищурил глаза и усмехнулся:

– Мне-то, конечно, ни то, ни сё. А тебе, баю, не без интересу будет знать, что тот рябой вместе с дружком от немцев-то уже тю-тю… – и многозначительно ухмыльнувшись, щелкнул пальцами.

Я, конечно, в душе обрадовался, что ребятам удалось сбежать, но тут же услышал опять голос дяди Андрея:

– Партизан-то в нашей округе вроде бы и не слыхать. Но вот под Дедовичами, там, говорят, они пошаливают.

– А где эти Дедовичи, далеко?

– Не то, чтобы очень… Пойдешь обратно, мимо Мышкино, и все дальше на полдень. Километров пятьдесят может и будет.

Тут он еще раз оглядел меня с ног до головы и, выбивая трубку об валежину, сказал:

– Одежонка-то твоя не ко времени. Неподходящая у тебя она, одежонка-то твоя… Обожди тут, – и раньше, чем я успел сообразить, что он собирается делать, уже шагал в сторону деревни.

«А вдруг приведет немцев или полицаев? – засверлила тревожная мысль. – Тогда конец…» Но прежде, чем я успел принять какое-либо решение, вижу, что бородач возвращается один, пыхтит вовсю трубкой и несет под мышкой большой сверток. Развернув его передо мной, старик ткнул в него пальцем и говорит:

– Вот, давай сменяемся.

Думать тут было уже не о чем. На земле лежали старые холщовые штаны, домотканой материи сермяга и почти новые лыковые лапти. Тут я сразу понял, что мне предлагают. Сбросил быстренько с себя меховые унты, комбинезон и переоблачился в принесенное. Оглядев меня с ног до головы, бородач одобрительно хмыкнул:

– Ну вот, так-то куда лучше.

Мои сомнения о его намерениях стали рассеиваться.

– А теперь хорошенько запомни, что я тебе скажу, – наставлял он меня. – Когда минешь сторонкой Дедовичи, то в следующей за ним деревне разыщи тетку Веру. Дом ее стоит поправой стороне. Заметный дом – ставни зеленые. Найти легко. Фрицев в деревне не должно быть. Но ты поостерегись, неровен час. Вот это захвати с собой, а то отощаешь, – протянул он мне полбуханки хлеба.

Свернув унты и мой комбинезон, захватил их подмышку и зашагал к деревне.

Отщипывая пахучий хлеб, я с благодарностью посмотрел ему вслед. На душе полегчало и укрепилась надежда, что мне удастся добраться до партизан.

Двинулся к югу и я. Решив идти только по ночам, забрался в густой ельник и поспал до вечера. После захода солнца снова пошел дальше. Сколько прошел за ночь, трудно сказать, но к рассвету Дедовичи еще не показались. Пришлось снова ждать вечера. Залез в кусты и лег спать. Думал про себя, что добрый мужик все же этот дядя Андрей, дорогу указал да еще и хлебом снабдил. А после я узнал, что он все это время шел за мной следом. Смотрел, куда я иду. И тут, перед самими Дедовичами, убедившись, что я иду по правильному маршруту, обошел меня и успел предупредить кого надо о моем появлении.