Текст книги "Тревожное небо"

Автор книги: Эндель Пусэп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

Но этим радужным надеждам не суждено было сбыться. Впереди, на всю ширину горизонта, на сколько мог охватить глаз, то там, то сям возникали яркие всполохи молний. Работай на самолете два мотора, Вихорев стал бы набирать высоту и, возможно, обошел бы грозовой фронт сверху. Теперь об этом нечего было и думать. Мощные грозовые облака, тянувшиеся сплошной грядой с севера на юг, запирали подбитому самолету непроницаемой стеной путь на восток. В нормальных условиях каждый мало-мальский опытный летчик отказался бы от мысли лезть напролом в этот кромешный ад. Вихорев прекрасно знал, что грозу надо обойти либо сверху, либо сбоку, стороной. Но на этот раз он не имел выбора. Поневоле оставалось лишь одно – идти прямо. Будь, что будет!

– Попробуем, – ободрил он экипаж, – может и проскочим…

Грозовые явления уже издали давали о себе знать. Началась «болтанка». Сперва легко, а затем все сильнее и резче бросали израненный самолет бушующие воздушные потоки. Его кидало во всех направлениях, заваливало в крены, бросало носом то вверх, то вниз. По лицу летчика потекли струйки пота. Временами очередная, уже – близкая вспышка молнии надолго ослепляла экипаж. Иногда казалось, что сиденье проваливалось вниз, и летчики висели в воздухе… После каждого такого провала, бросив взгляд на высотомер, обнаруживалась потеря высоты на сто, а то двести и более метров. Это тревожило Вихорева больше всего. По расчетам штурмана внизу должны быть Карпаты. Их высота в этом районе достигала более полутора тысяч метров. Самолет же опустился уже ниже трех тысяч. Следовательно, лишь немногим более тысячи метров отделяло машину от горных вершин.

Во все глаза следя за высотомером, летчик все же еще надеялся, что вот-вот самолет выскочит из облаков и выйдет под чистое небо. Тогда все пойдет как по маслу… Однако тщетными были надежды: измученному в неравной схватке с грозой экипажу пришлось выдержать еще одно последнее испытание. Перегрелся и начал давать перебои единственный, пока еще /работающий мотор… Стрелка на приборе, показывающем температуру головок цилиндров, перешла красную черту. Вихорев еще раз нажал на рычаг открытия юбок капота, но они и так уже были открыты до предела. Подождав немного, летчик заметил, что стрелка термометра дошла до упора.

«Загорится», – мелькнуло в голове, и он быстро выключил зажигание. Винт сразу остановился. «Заклинило!» – подумал летчик и сказал вслух, как можно спокойнее:

– Придется покинуть самолет. После приземления собраться у самолета. Он наверняка загорится и будет далеко виден.

Выдержав небольшую паузу, тут же скомандовал:

– Всем прыгать на парашютах! – и громким голосом повторил команду три раза.

Убедившись, что экипаж выбросился, открыл верхний люк. Еле успев приподняться и стать ногами на сидение, он сразу очутился в воздухе. Вниз летел спиной, нащупал кольцо замка парашюта и резко выдернул его.

Тут же последовал хлопок, и капитан оказался в нормальном положении – головой кверху, ногами вниз. Взглянул вверх: большой шелковый купол надулся и плавно опускал его к земле.

Кругом по-прежнему сверкали молнии. При очередной вспышке парашютист очутился в сплошном потоке воды. Дождь хлестал, как из ведра; струи его били то в лицо, то по затылку и проникали противным холодком под воротник, растекаясь по груди и спине.

Где-то в стороне, внизу на земле, взметнулся столб пламени и остался гореть в кромешной тьме ярким костром.

«Мой самолет», – подумал с горечью Вихорев.

Облака кончились. Дождь лил по-прежнему. Благополучно приземлившись и освободившись от парашюта, капитан осмотрелся. Невдалеке, освещая своим пламенем опушку не то леса, не то сада, горел самолет. Вихорев собрал было парашют, но, сообразив, что делать с ним больше нечего, бросил его, а сам направился к самолету. Подойдя ближе, обнаружил, что вокруг него значительно больше людей, чем имелось в экипаже. Люди все прибывали, и они окружали костер плотной толпой. Совсем рядом чернели какие-то здания. Нет, туда дорога закрыта, там, наверное, враги.

Было темно, но при ярких вспышках молнии летчик видел в стороне черную стену лесной опушки.

«Туда! Только туда!» – мысленно произнес он. «Но где штурман? Где стрелок-радист? Где все они?»

Тревожась за судьбу товарищей, капитан поспешил к лесу. Туда он добрался до рассвета. Прошел небольшое болотце, нашел в нем место посуше и, как был в унтах и 'меховом комбинезоне, прилег на мокрую землю. Почувствовав смертельную усталость, тут же заснул.

Проснулся от жары. Первое, что он, открыв глаза, увидел, был пар, валивший с мокрого комбинезона. Погода стояла ясная, и солнце грело последним теплом бабьего лета. С комбинезоном пришлось расстаться, хотя ночью он мог бы сослужить еще хорошую службу. Но днем ходить в нем жарко, нести на себе не только тяжело, но и опасно.

Определив по солнцу и часам положение стран света, капитан двинулся на восток, забрав из наколенных карманов неприкосновенный запас питания. Планшет выбросил, карту засунул за пазуху. На ходу открыл пачку печенья и, отламывая небольшие кусочки, ждал, пока они сами растаят во рту.

Двигаясь по мелколесью, вскоре набрел на дорогу. Она шла с юго-запада на северо-восток и, поразмыслив, Вихорев решил ее держаться. Шел больше по обочине, чутко вглядываясь и вслушиваясь в каждый шорох. Завидев встречного или услышав грохот нагоняющей подводы, прятался в кустах, под мостиками, а то и канавах, и, затаив дыхание, ждал, когда они скроются за поворотом. Измученный постоянной боязнью попасть в плен, летчик искал случая сменить одежду, чтобы не выделяться среди местных жителей. Подойти к кому-нибудь он не решался: ведь кругом чужие, а быть может и враги.

Вскоре ему помог случай: на раскинувшейся перед ним поляне он увидел стадо коров и сидевшего пастуха, глубокого старика. Боясь, что с пастухом могут быть и собаки, Вихорев долго присматривался и наблюдал. Пастух поднялся и направился в лес. Коровы лениво загребали языком почти сухую траву. Часть их улеглась и жевала жвачку. Старик вышел на поляну, бросил на землю пук ивовых прутьев, снял свой затасканный пиджак, потряс его и повесил на куст. Затем снял с ног нечто похожее на лапти, размотал онучи и повесил все это рядом с пиджаком. Сам отошел немного, уселся недалеко от принесенных прутьев и завернув самокрутку, не спеша высек огонь и задымил.

Стараясь не шуметь, капитан двинулся крадучись вокруг поляны, от куста к кусту, пока не очутился за спиной пастуха. Сняв с себя унты, держа их в руках, босиком пошел к кусту, на котором сушились одежка-обувка пастуха. Сердце стучало так, что он физически ощущал его резкие, тугие толчки. Глаза искали вокруг: а нет ли все-таки поблизости собак?

Все прошло благополучно. Оставив унты за кустом, Вихорев забрал пиджачок, онучи и лапти и так же тихо удалился. Забрался в кусты, обулся, закрепил онучи длиннющими льняными веревочками и, перекинув пиджачок через плечо, вновь зашагал на восток. Он стал штатским. Правда, остались еще защитного цвета брюки, но успокаивало то, что во время войны они встречались не только у военных. Запас еды давно кончился. Но была осень, и его кормили лес, картофельные и свекловичные поля. Голодать не пришлось. Только спички в коробке катастрофически убывали, и капитану приходилось грызть в сыром виде не только свеклу или брюкву, но частенько картофель и капусту.

Вскоре, прочитав на попавшемся в пути железнодорожном разъезде его название, Вихорев точно определил свое местонахождение. Ничего утешительного! До своих еще очень далеко. А впереди большая река Буг. Мосты и переправы тщательно охранялись. Но не зря же он вырос на железной дороге, в семье железнодорожника. Будучи еще мальчишкой, Вихорева не раз драл отец за отлучки из дому, когда он, залезая под вагоны и платформы, отправлялся в бесплатные путешествия. Сейчас он решил воспользоваться опытом тех беззаботных детских лет.

В течение следующих дней, лежа в ивняке, невдалеке от небольшого полустанка, Вихорев внимательно наблюдал за проходившими на восток эшелонами. Главное, что его интересовало – это часовые, охранявшие грузы. Вскоре он убедился, что платформы в середине поезда идут без охраны. Часовые едут обязательно в начале и в конце состава. Капитан решил рискнуть. Накопав в поле репы, наелся досыта и, запрятав остатки в карманы, поздно вечером, когда к полустанку в темноте подошел поезд, Вихорев пополз к полотну. Ночь надвинулась теплая и облачная. Когда до намеченной цели осталось не более десятка шагов, со стороны паровоза показался огонек и послышался стук молотка. «Смазчик», – подумал летчик, плотно прижимаясь к гравию. Когда стук удалился к хвостовым вагонам, Вихорев одним махом преодолел оставшееся расстояние и оказался под намеченной платформой. Быстро забрался на буфер, а оттуда наверх. Кругом стояла тишина. Только у полустанка слышен был смутный говор и скрип гравия под ногами шагавших. Капитан увидел, что груз покрыт брезентом.

«Повезло!» – подумал он и залез под брезент. Там было совсем темно и пахло не то маслом, не то краской. Когда поезд тронулся, устроился поудобнее и мало-помалу успокоился. Вскоре по брезенту застучали капли дождя.

«Буду стараться попадать на платформы, где есть брезент, – думал он, – и теплее, да и дождь нипочем».

Поезд мчался с грохотом на восток. Изредка останавливался, но ненадолго и снова несся вперед. Вихорев силился разглядеть на часах время, но ночь была настолько темна, что это ему так и не удалось. Несколько раз порывался чиркнуть одну из нескольких оставшихся спичек, но страх обнаружить себя удержал его. Время от времени высовывался на дождь и ветер, чтобы не прозевать зарю. Когда ему показалось, что уже рассветает, он на очередной остановке слез. Привыкшие к темноте глаза быстро нашли черневший вдали лес. Подходя к его опушке, заметил вдруг светлый квадрат, который оказался окном небольшой избушки. Капитан осторожно обошел ее и зашел подальше, в кусты, пожевал сырую репу и довольный удачным путешествием уснул. Спал чутко, проснулся от непонятного скрипучего звука, который раздавался со стороны избушки. «Ничего страшного!» – успокаивал он себя, так могла скрипеть только открываемая дверь. Летчик весь превратился в слух. Кто-то двигался прямо на него. Раздалось фырканье лошади, и послышался тяжелый стук копыт. Мимо притаившеюся в кустах Вихорева ехал всадник. Он успел лишь заметить, что всадник держал в руках двустволку. Собаки, к счастью, не было и на этот раз.

Обождав, пока не стало слышно стука копыт, капитан осторожно подкрался к избушке. Как он и предполагал, она оказалась пустой: дверь снаружи была подперта колом. Откинув кол, капитан забрался в избушку. Быстро обшарил печь, полки и небольшой шкафчик. Нашел початый каравай черного хлеба, полчугунка вареной в мундире картошки, горсть соли в деревянной плошке и целую коробку спичек. Распихав все эти драгоценности по карманам и за пазуху, быстро ретировался. Забрался в кусты, закусил картошкой и снова уснул. К вечеру, выспавшись и подкрепившись хлебом, капитан снова подбирался к полустанку.

Когда подкатил эшелон, Вихорев забрался «а загруженную лесом платформу, спрятался за ее бортом и продолжал свой нелегкий путь на восток, к своим.

Так в течение 19 дней, днем отдыхая и добывая всеми возможными способами пищу, Вихорев по ночам мчался на попутных эшелонах к линии фронта. Он так освоился со своим положением, что рискнул прокатиться сперва через Киев, а затем и Харьков, не задумываясь над тем, что эшелон может быть расформирован, и ему придется укрываться в большом городе, где оставаться незамеченным гораздо труднее, чем в кустах у глухих полустанков.

Рано утром на девятнадцатые сутки капитан слез с очередной платформы на небольшой станции невдалеке от городка Коротояк. Впереди оставалась короткая, но самая трудная часть пути – переход через линию фронта. Кругом кишмя кишели вражеские солдаты: немецкие, итальянские, румынские, венгерские. Те немногие русские, которые по милости завоевателей были облечены «высоким доверием» и оставались вблизи передовых позиций, чуть не предали беглеца в руки врага. Первый же из них, когда Вихорев просил указать, где легче перейти к своим, сделал энергичную попытку арестовать его. Но капитан оказался проворнее предателя, и эта попытка осталась для того и последней…

После этого летчик решил полагаться лишь на самого себя. Несмотря на то, что все дороги и тропинки контролировались вражескими солдатами, он все же благополучно пробрался через передовые позиции фашистов, добрался до Дона и, переплыв реку под покровом ночи, очутился на первой линии обороны Воронежского фронта.

– Товарищ подполковник, подпишите, пожалуйста, – прервал мои воспоминания голос начальника штаба. Я взял от него итоговое донесение. Взрывы, пожары, точки ПВО… и в конце лаконичная фраза: «Два самолета не вернулись на свой аэродром…»

Подписав донесение, побрел домой.

– Пойду сосну часок, – козырнул я начальнику штаба, вышедшему меня провожать.

«Придут», – уверял я себя, шагая к даче, отведенной под жилье. «Не может быть, чтобы все погибли».

Несколько дней спустя, я сидел за разбором ежедневных текущих дел. Рядом стоял адъютант и докладывал суть документов.

Раздался робкий стук в дверь, и через порог переступил босой, без головного убора, в грязных брюках и гимнастерке, небритый и улыбающийся Вихорев.

Вскочив со стула, я рассыпал папку с бумагами, схватил его за плечи и крепко обнял.

– Вихорев! Черт этакий! Вернулся!.. А я ведь знал… знал точно, что вернешься!

Усадив майора на стул, спросил:

– Голодный?

– Нет, я уже поел. Хотел привести себя в порядок, а начальник штаба говорит, иди покажись командиру, какой ты есть, – вставая, проговорил Вихорев.

– Сиди! Сиди и рассказывай, – заставил я его снова сесть.

– Товарищ подполковник! Разрешите доложить! Не уберег я корабль, – снова вскочил со стула майор.

– Да успокойтесь вы, – перебиваясь с «вы» на «ты» я насильно посадил Вихорева обратно на стул. – Корабль потерян в бою, его не вернешь… Зато людей сберегли. Ведь экипаж ваш вернулся. Это дороже любого корабля. Рассказывайте все, как было.

Наконец немного успокоившись, майор начал обстоятельно рассказывать.

Рассказ Вихорева

– Взлетел я, сами видели, точно вдоль левой кромки бетонной полосы, как по ниточке. Настроение хорошее: вчера приехала жена, а такое редкое счастье выпадает на долю далеко не каждому. Война ведь. Лечу себе и думаю, как бы перехитрить вражеские зенитки и прожектора. Уж очень много расставил их чертов фриц вокруг Орла.

Подходя к цели вижу, что там кто-то уже крушит находившиеся на путях эшелоны и паровозы, а вокруг, как языки гигантских хамелеонов, тянутся вверх лучи прожекторов. Поймали в вышине корабль и набросились на него скопом. Через несколько секунд вокруг самолета засверкали разрывы зенитных снарядов. Разве мыслимо потерять такой корабль? Смотрю, огоньки-то из глушителей ярковаты, того и гляди, истребители прицепятся.

– Внимательней за воздухом! – командую стрелкам.

– Есть внимательней!

– Товарищ майор, захожу на цель. Двадцать градусов влево, – слышу голос штурмана, капитана В. М. Алексеева.

Корабль стал на боевой курс. Через пару секунд открылись бомболюки. Несколько раз дернулся корабль кверху: полетела бомбы. В тот самый момент, когда Алексеев доложил, что бомбы сброшены, нас ослепило ярким светом. Приказал закрыть люки и на полном газу, с разворотом и снижением выскочил из луча прожектора. Кругом сверкали разрывы зениток. Весь этот фейерверк оставался теперь левее и сзади. Довернув еще немного правее, взял курс на восток. Через несколько минут корабль снова попал в луч мощного прожектора. Разрывов кругом не было. Спокойно ведя корабль, спрашиваю второго летчика:

– Товарищ Бобов, что нужно сделать для того, чтобы уйти от прожекторов?

– Увеличить скорость, – так же спокойно, как у классной доски, ответил тот.

Я энергично повернул штурвал вправо и, когда самолет накренился градусов на сорок-сорок пять, резко толкнул левую педаль. Луч прожектора сразу отскочил влево.

– Видели? Вот так надо выходить.

Не успел я договорить фразу, как в правой плоскости раздался глухой взрыв, и тут же полыхнуло пламя.

«Снаряд», – думаю, – эх, еще бы хоть минут пять-шесть. Ведь вот-вот и линия фронта…»

Встречный поток воздуха, как меха в кузнице, раздувал пожар в правом крыле. Горящая плоскость, обливаемая еще и бензином с поврежденного бензопровода, оставляла за собой хвост искр и черного дыма. Листы обшивки горели, сворачиваясь, как береста на жару. Взрыв в плоскости выбросил в кабину удушливый дым и языки огня.

– Прыгать, всем прыгать на парашютах! – дал я команду, задыхаясь от смрада и дыма. – Прыгать, немедленно прыгать всем! – повторил еще раз и взглянул вниз. Там было полно дыму и огня. Языки пламени добирались уже до моих унтов. «Эх, дотянуть бы…» Но корабль резко повалился на нос и вправо. Ну, – думаю, – все! И сам тоже выбросился наружу. Вслед за мной в открытый фонарь метнулись языки огня.

Падаю, захлебываюсь воздухом. Высоты много, не спеша сосчитал до двадцати, дернул за кольцо. Тотчас же меня тряхнуло. Все в порядке. Кругом стояла могильная тишина. То справа, то слева усиленно рыскали лучи прожекторов. Где-то далеко то с одной, то с другой стороны сверкали на темном фоне ночного неба яркие вспышки разрывов. Я понял, что это наверняка цель, а с разных сторон она видится лишь потому, что я сам вращаюсь вместе с парашютом. Очутился спиной к прожекторам, перед глазами возник яркий клубок пламени. Он разлетелся на большие и маленькие огоньки, которые продолжали гореть еще и на земле. Это был, наварное, мой самолет. После этой яркой вспышки глаза уже ничего не различали. Землю увидел вовремя, подтянулся и подогнув ноги, повалился на вспаханное поле.

Услышал редкие выстрелы откуда-то справа. Изредка там же короткими очередями строчил пулемет или автомат. Прямо впереди шелестела высокая стена неубранной ржи. Хотел было укрыться во ржи, но тут где-то сверху, над самой головой услышал слабый стой. Смотрю – почти прямо надо мной белеет купол спускающегося парашюта.

«Это кто-то из моих», – подумал я и двинулся к предполагаемому месту спуска.

Приземлившийся со стоном повалился на землю.

– Кто здесь? – спросил я, стараясь освободить лежавшего от накрывшего его купола парашюта.

– Алексеев, – выдохнул парашютист.

– Что с тобой? Это я, Вихорев!

– Я ранен, в ногу. Не могу двигаться… и спина… – проговорил с трудом штурман, а затем, застонав тихо, добавил:

– Ты иди…

– Ну да! Так я и побежал, – рассердился я. Снял с него унты, комбинезон и перевязал кровоточащую рану на бедре. Затем нашел небольшую уже запекшуюся ранку на спине слева от позвоночника. Потом перетащил его в рожь.

– Полежи пока тут, я посмотрю, что кругом делается

Слева был небольшой перелесок, стрельба все усиливалась. В трескотню автоматных и пулеметных очередей то и дело врывался противный вой пролетающих мин. Издалека, с востока, доносились раскаты орудийных залпов. Подойдя вдоль ржи к перелеску, услышал знакомый звук. Где-то недалеко приглушенно работали моторы. Подобрался поближе и увидел группу танков с белыми крестами по бокам башен. На нескольких из них уже работали моторы, у других суетились и кричали по-немецки танкисты. По всему было видно, что танки собираются покинуть лесок. Вскоре один из них двинулся вперед, за ним второй, третий… Они шли так близко, что ясно видел даже выражение лиц высунувшихся из люка фрицев.

Я обрадовался, видя, что танки уходят назад, туда, где не было даже признаков боя. После ухода танков вышел к опушке перелеска. Равнина, прорезанная местами балочками и овражками, покрытая разбросанным кустарником, превратилась в поле боя. Кругом то и дело рвались мины и снаряды, выбрасывая веером фонтаны земли и огня. Среди кустов, и разрывов метались, отстреливаясь и петляя как зайцы, удиравшие фрицы. За валом разрывов, вплотную прижимаясь к нему, двигались то короткими перебежками, то по-пластунски ползком, наши автоматчики. Я видел, как до десятка фашистов скатились в овражек и открыли по нашим огонь из автоматов. В ту же секунду в овраг грохнула мина. Из оврага, окутанного дымом, выползали только двое. Туда им и дорога!

Но тут я забеспокоился, как бы эти чертовы фрицы не выбрали себе местечко для укрытия в том лесочке, где я сам притаился. Но им было уже не до леса. Они спешили напрямик к небольшой деревушке, видневшейся на пригорке. Оттуда гавкали пушки и строчили через головы своих отступавших солдат несколько пулеметов.

Зато цепь наступавших своим правым флангом двигалась прямехонько на мой «наблюдательный пункт».

Первый из автоматчиков, завидев меня, гаркнул:

– Хенде хох!

– Чего орешь, не видишь что ли, что свои…

– Какие такие свои? – не унимался тот. – Эй, взводный, тут какой-то «свой».

Подошел взводный и, расспросив меня, послал вместе с одним из солдат к месту, где лежал Алексеев.

– Если там лежит раненый, по документам капитан Алексеев, догонишь нас. А майор сам управится, – наставлял молоденький младший лейтенант солдата и поспешил вслед своему взводу.

Алексеев лежал там, >где я его оставил. Он дышал часто и тяжело. Я достал из нагрудного кармана его удостоверение.

– Не надо, – махнул рукой солдат, – Идите вот туда, – показал он направление автоматом. – Там лошадь найдете, – и побежал догонять своих.

Я достал подводу и повез Алексеева в медпункт. Там его положили на стол и тут же начали оперировать. А сам добрался на попутных сюда, на аэродром.

– А истребителей противника никто из вас не видел? – спросил я, когда рассказчик умолк.

– Нет, их не было. Нас зенитка сбила. Такой взрыв мог произойти только от крупнокалиберного снаряда, ответил майор.

– Ну, ладно. Хорошо то, что хорошо кончается. Идите в баню, приведите себя в офицерский вид и отдохните. Да, а почему босой?

– Унты у меня свободно на ногах сидели. Ремни не затянул, а они и слетели, когда парашют раскрылся.

Майор встал и пошел было к двери, но обернулся и тихо обронил:

– Теперь мне не скоро новый корабль дадут.

– Не горюйте, будет корабль и еще лучше старого, – улыбнулся я.

Оставшись один, я еще раз обдумал все рассказанное Вихоревым. Затем вызвал начальника штаба и приказал:

– В дополнительном донесении генералу напишите: «Вывод: сбит над целью истребителями противника при взаимодействии с прожектором».

Майор Никитин поднял вопросительно брови.

– Да, да. Последний одиночный прожектор работал специально на истребителей, – продолжал я. – Экипаж был ослеплен, а поэтому вражеского самолета видеть не мог.

– Кстати, – добавил я после небольшой паузы, – распорядитесь, чтобы сохранили осколки, если они окажутся в ранах капитана Алексеева.

В тот же день дежурный военврач III ранга Завьялов принес завернутый в чистый кусочек марли осколок металла, извлеченный из спины Алексеева. Внимательно рассмотрев его, я аккуратно завернул осколок в марлю и опустил в карман. Встретив Вихорева, пригласил в штаб. Вынул осколок и, передав его майору, предложил определить, от какого он снаряда.

Тот долго вертел в пальцах сизый кусочек стали с рваными острыми краями и, наконец, сказал:

– От авиационной пушки или крупнокалиберного пулемета.

– Молодец! – похвалил я его, – определено верю. А найден он в ране штурмана Алексеева. – И забрал осколок обратно.

– Не может быть! Нас же прожектор..

– Вот именно прожектор. Поэтому ваши стрелки и прозевали подход истребителя. Им ведь ни черта не видно было!

– Да-а! Значит все-таки истребитель, – и майор запустил себе пятерню в волосы.

Командир корабля майор Сушин и штурман полка Синицын стартовали в тот вечер первыми. Им не полагалось опаздывать, надо было «отработать» самим, осветить цель чтобы потом следить как ложатся бомбы у остальных экипажей.

Когда самолет подлетел к цели, Синицын ясно увидел светлую ленту Оки, темное скопление эшелонов в центре разбегавшихся в четырех направлениях блестящих даже ночью рельсовых пар. Враг внизу затаился и молчал. Ни прожекторов, ни зенитного огня. Первому всегда проще. Даже если звук самолета услышали, цель не спешит открыть себя, надеясь, что самолет пройдет мимо, или полагает, что он может быть своим. Лишь тогда, когда рвутся первые бомбы, начинается горячее время. Так происходило и на этот раз. Цель была хорошо видна, и Синицын не счел нужным с первого захода подвесить над ней САБ-ы – осветительные бомбы, решив сперва отбомбиться самому, а САБ-ы подвесить на втором заходе.

Легкое нажатие на кнопку сбрасывателя, и корабль, как всегда, толкнуло вверх.

– Хорошо! Замечательно! – приговаривал штурман по привычке, наблюдая за результатами.

– Точно! – подтвердили и стрелки хором.

– Пойдем на второй, курс 90 градусов, – передал он летчикам, закрывая бомболюки.

Когда летчики стали уже на заданный курс, по кораблю скользнул луч прожектора и, не задерживаясь, прошел мимо.

– Сзади, сверху, истребитель с фарой! – крикнул стрелок центральной башни.

– Не подпускать и не упускать его из виду! – скомандовал Сушин.

Команда «не подпускать» давала стрелкам полную инициативу: они могли действовать по своему усмотрению, открывать огонь, когда сочтут необходимым. Крупная дрожь, охватившая корабль, означала, что заработали пушки в верхней башне и крупнокалиберный пулемет в хвосте.

Майор Синицын наблюдал за землей и увидел прямо под собой, на фоне появившейся под самолетом ярко освещаемой луной поверхности облаков, четкий силуэт самолета.

«Наша тень», – подумал было он, но тут же отбросил эту мысль: ведь луна светила сбоку.

Только он успел крикнуть: «Под нами истребитель!» – как тот, подняв свою машину носом вверх, полоснул трассирующими разноцветными снарядами и пулями по плоскостям корабля. Вражеский истребитель, пользуясь тем, что внимание всего экипажа отвлекал его напарник, следовавший с зажженной фарой на безопасном расстоянии, пробрался прямо под корабль, в мертвый конус, где он не мог быть обстрелян никем из стрелков бомбардировщика. Сделав свое дело, он тут же отвалил прочь.

Яркий взрыв в бомболюках ослепил штурмана.

– Горят САБ-ы, – крикнул он и поспешно начал одевать парашют, который, вопреки требованиям инструкции, не был надет.

– Всем покинуть самолет на парашютах, – трижды повторил командир корабля майор Сушин.

С неимоверной быстротой пламя пожара распространялось по кораблю. Через несколько секунд, взглянув вниз, чтобы, убедиться, покинули ли борттехники корабль, Сушин увидел там только бушующее пламя.

Синицын успел надеть парашют и выскочил через нижний люк. Выдернув кольцо и, убедившись, что парашют раскрылся, начал искать вокруг себя парашюты товарищей. Слева, против луны, чуть выше его самого, спускался кто-то. Несколько секунд спустя парашютиста осветил луч прожектора, и в гулкой тишине Синицын услышал завывание мотора. Тотчас же понеслась трасса пуль по направлению освещенного прожектором парашютиста, и через луч проскочил истребитель.

– Вот гады, расстреливают, – ругался Синицын в бессильной злобе. Обстрел повторился еще несколько раз. Вдруг из-под купола засверкали яркие вспышки.

– Ага! Сдачи дает. Значит жив еще, – подумал майор.

Гул мотора стал все слабее и прекратился совсем. Истребитель ушел. Кругом стояла мертвая тишина. Синицын приготовился к приземлению.

Приземлился он удачно. Быстро собрал парашют. Оглянувшись вокруг, услышал грохот проезжавших невдалеке автомашин. В обоих направлениях то и дело мчались автомобили и мотоциклы. Майор спрятал парашют в кусты, снял тяжелый меховой комбинезон и, придвинувшись поближе к дороге, стал вслушиваться в7 разговор едущих людей. Но мешал грохот моторов и машин. Лишь тогда, когда невдалеке остановился мотоцикл, Синицын разобрал, что говорят по-немецки. Стало быть, он в тылу у врага… Он осторожно отполз на несколько сот метров от дороги и, решив, что ползти уже нет смысла, встал и пошел во весь рост. Луна успела уже скрыться. В ночной темноте майор наткнулся на овраг, и пройдя некоторое время вдоль него, дошел до заброшенного сада. Невдалеке торчало несколько печных труб.

«Деревня была», – подумал Синицын и сел на край свежевырытой канавы. «Эз-э! Ведь это же окопы. Отсюда надо тикать…»

Он быстро вернулся к дороге и, улучив момент, когда утих шум машин, перебежал на другую сторону. По густо разросшемуся бурьяну дошел до небольшого бугорка. Сел прямо на землю и начал вслушиваться в окружавшие его звуки. Опять появился шум моторов. Шли не то тракторы, не то танки.

Уже забрезжил рассвет. Всматриваясь в сторону дороги, майор увидел группу людей, идущих по направлению к нему. За ними тарахтели тягачи с двумя орудиями. Когда до них осталось лишь метров двести, Синицын начал понимать, что фашисты облюбовали его бугор для артиллерийской батареи. Не дойдя метров сто-стопятьдесят, они принялись за рытье окопов и установку орудий. Тягачи отошли назад и умолкли. Двое, видимо офицеры, отделились и, закуривая, медленно приближались к Синицыну. По спине штурмана пробежал неприятный холодок.

«Теперь держись, Михаил Александрович! Наступил твой час», – ободрял он себя, заряжая на ощупь пистолет. Глаза его впились в медленно приближавшегося врага. Фашисты, видимо, решив использовать бугор для наблюдения, изредка перекидываясь короткими отрывистыми фразами, не спеша приближались к притаившемуся в бурьяне Синицыну. Мышцы и нервы майора напряглись до предела.

«Если пройдут стороной, стрелять не буду, потом отползу», – решил он про себя. Но фашисты шли прямо на него. Уже ясно слышен разговор. Отчетливо видны погоны и даже пуговицы на френчах.

«Еще немного, – удерживал себя майор, – еще два шага».

Резко хлопнули выстрелы. Один, с соломенными усами, шедший слева, начал тихо оседать, как будто у него отнялись ноги. Другой безусый согнулся пополам и со стоном повалился навзничь.

Синицын скатился в противоположную сторону бугра, вскочил на ноги и, сопровождаемый беспорядочной стрельбой и поднявшимся за бугром гвалтом, помчался к знакомому оврагу.

Пробежал, ни разу не оглянувшись, до оврага, а затем по нему еще добрых полкилометра и остановился перевести дух. Сердце и легкие работали, как молот и меха в кузнице. Рубашка противно липла к телу. Отдышавшись, отер рукавом гимнастерки пот, заливавший глаза, и внимательно прислушался. За дорогой слышались то стрельба, то крики. Видимо искали его. Вскоре появился мотоцикл, без умолку трещавший вдоль и поперек оставленного им бурьяна.

Низко пригибаясь, Синицын снова двинулся по дну оврага.

Вскоре дошел до развалин деревни, куда уже приходил ночью. Местность вокруг была вся изрыта воронками от взрывов снарядов и мин. Среди торчавших печных труб стояли стены разрушенной церкви. Рядом – запущенный, со снесенными кронами фруктовый сад. Везде хаос и разрушение… У одной из яблонь увидел сложенное из веток и хвороста подобие шалаша. Синицын залез в это немудреное укрытие и снова превратился в слух.