Текст книги "Тревожное небо"

Автор книги: Эндель Пусэп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

Булстроед напоследок проявил верх любезности, предложив мне занять место за рулем его личной автомашины:

– Пока вы находитесь в Англии, сможете поразвлечься и осмотреть окрестности…

Предложение было больше чем соблазнительное, но… для его реализации не хватало пустяка – времени.

В «вестибюле гостиницы нас ждали гости: инженеры Борисенко и Иванов, присланные послом для оказания нам помощи в подготовке корабля. Это было весьма кстати, ибо ни наш «штатный» переводчик каптен Хадсон, ни Сережа Романов не смогли справиться с переводом множества присущих только авиации технических терминов, без которых невозможно изъясняться с хозяевами.

К вечеру все предполетные работы были выполнены, и я уже собрался доложить об этом наркому, как меня самого попросили к телефону.

– Говорит Стукалов. Англичане советуют хозяину взять с собой и навигатора и радиста.

Ну и ну! Только этого нам не хватало…

– Товарищ полковник! Экипаж наш и так уже дублирован: два штурмана, два радиста. Каждый из них – мастер своего дела. Мы тут буквально лезем из кожи вон, чтобы облегчить вес самолета и за счет этого увеличить запас горючего, а тут… Совершенно незачем нам брать с собой двести килограммов бесполезного балласта!

– А что я скажу хозяину? – спрашивает скучным голосом полковник.

– Передайте наркому, что в способностях ни штурманов, ни радистов я не сомневаюсь. Я уверен в них, как в самом себе. Надо в самой вежливой форме отказаться от предложения англичан.

– Хорошо… – не очень-то уверенно протянул полковник, – попытаюсь…

Когда я сообщил новость экипажу, лица штурманов и радистов помрачнели.

Штепенко, самый экспансивный из всех, тут же вскипел:

– Тогда оставляйте нас всех здесь.

– Но-но! Не пузырись раньше времени. Ведь я же отказался от их услуг.

В тот же вечер, часа через два, когда я собрался ко сну, в двери робко постучали. Мальчик-бой снова позвал меня к телефону. У телефона был сам Молотов:

– Англичане очень настойчиво предлагают нам в помощь своих опытных специалистов для перелета через океан, – звучал в трубке его спокойный голос. – Ваше мнение мне доложили, но, мне кажется, что опытный радист нам пригодится…

Ну что тут окажешь?.. Одного придется взять.

Ложась спать, я представлял себе, как расцветут Штепенко и Романов, и вытянутся физиономии Низовцева и Муханова, когда они утром узнают об этом.

Так оно и получилось. Оба наши радиста повесили носы и с покорным безразличным видом молча ожидали прибытия «опытного специалиста». Тот не заставил себя долго ждать, и вскоре мы имели удовольствие лицезреть его более чем тучную фигуру, сопровождаемую кзптаном Хадсоном. Уже в годах, с красным отечным лицом, в середине которого возвышался такого же цвета нос с фиолетовыми прожилками, «опытный специалист», угадав во мне командира, обогнал Хадсона и, протягивая широченную ладонь, изрек несоразмерным со всей его комплекцией тоненьким голоском:

– Кемпбелл, радиомэн.

– Радист будет сопровождать вас до Вашингтона и обратно, – счел необходимым пояснить переводчик.

Широко улыбаясь, толстяк сказал что-то по-английски.

– Мистер Кемпбелл говорит, что он работает радистом с того самого дня, когда Маркони изобрел радио.

– Мистер Кемлбелл ошибается. Передайте ему, что изобретатель радио отнюдь не Маркони, а русский ученый Александр Степанович Попов, – наставительно сказал Борис Низовцев.

– Попофф? Какой Попофф? Не слышал, нет, не слышал. Радио – это Маркони. Великий Гульельмо Маркони. Да! Об этом знают все радисты мира. Всего мира! – настаивал на своеммистер.

– Никакой не Маркони, а Александр Попов, – не унимался Низовцев. – Уже в 1895 году наш русский ученый доложил свою схему электромагнитной связи Русскому обществу физиков, а ваш Маркони просто слямзил его изобретение…

Переводчик оказался в затруднении.

– Что означает «слямзил»? допытывался он у Низовцева.

Тот улыбнулся:

– Это – украл.

– Как – украл? Кто украл? Не мог он украсть. Маркони никогда не был в России. Он итальянец, а патент он получил у нас, в Англии, – продолжал доказывать свою правоту Кемпбелл.

– Патент ваш Маркони получил только потому, что Александр Попов не считал нужным заботиться в первую очередь о собственном кармане. А ваш Маркони прочитал опубликованный в январе 1896 года доклад Попова и в том же году помчался, зa патентом к вам, – сразил своего оппонента Низовцев.

– Как – помчался? Куда помчался? – не понял англичанин.

– Как куда? К вам помчался, в Англию, он же у вас патент получил, – уже раздражаясь, объяснял Борис.

– Не слышал, нет, не слышал, – улыбался мистер. – А может быть и так, все может быть, – закончил он миролюбиво.

Переводчика отозвали, и спор о приоритете изобретения радио прекратился сам по себе.

Мистер Кемпбелл продолжал улыбаться, но мне было не до смеха. Я размышлял о доброй сотне лишних килограммов, свалившихся так неожиданно нам на шею. Но делать нечего. Было нас двенадцать, пусть будет и тринадцатый. Для меня это число уже не раз становилось счастливым.

Первым проявлением инициативы нового члена экипажа был щелчок по собственному горлу, – жест, понятный мужчинам всего мира… Пошли в бар. Размахивая руками, жестикулируя пальцами и гримасничая, мистер Кемлбелл пытался что-то еще нам объяснить, но до прихода переводчика успеха не имел. Тот объяснил, что супруга мистера Кемпбелла впервые за долгую совместную жизнь расщедрилась и выдала ему на сода-виски целых четыре фунта.

Вокруг нас уже во время дискуссии об изобретателях радио собралась многочисленная компания летчиков из разных стран. Следуя заразительному примеру, поданному Кемпбеллом, все они вскоре вооружились бокалами. Бармен еле поспевал выполнять заказы. Звучали многочисленные тосты: за победу над гитлеровцами, за успехи и здравие Красной Армии и советских летчиков, за дружбу и сотрудничество, и еще за многое другое, доброе и желанное. И так уже цветастые лицо и нос мистера Кемпбелла приобретали все более яркую расцветку. А летчики все прибывали и прибывали… Каждый вновь прибывший считал своим долгом произнести новый тост. Мне не подливали: все уже знали, что командир советского самолета пьет только пиво. Мистер же Кемпбелл пил одну порцию виски за другой. Но чувствовал он себя как рыба во все прибывающей воде…

Кэптен Хадсон принес приглашение на вечер самодеятельности, устраиваемый расположившимися по соседству летчиками истребительного полка.

Посоветовавшись с экипажем, поблагодарили за честь и отправились на присланном за нами автобусе в гости.

Участники самодеятельности блистали, наверное, остроумием, но за довольно «деревянным» переводом кэптена Хадсона многое до нас не доходило. Зал то и дело рукоплескал, хохотал и свистел, мы же лишь (недоуменно переглядывались. Правда, один из номеров, вызвавших в зале буквально бурю восторга, мы поняли. На аэродром налетела вражеская авиация. Пока дежурный докладывал об этом событии по нескольким телефонам в различные высшие инстанции, прося разрешения на открытие огня по вражеским самолетам, те успели высадить десант парашютистов и исчезли с поля зрения… Когда же, наконец, разрешение на стрельбу было получено, оказалось, что к этому времени девушки-военнослужащие из команды аэродромного обслуживания уже переловили и захватили в плен всех вражеских десантников…

По окончании программы командир полка пригласил нас «на чашку чая». Чая, правда, не было, зато имелись в обилии все остальные, более крепкие налитки. В обставленном мягкими диванами, креслами я столиками большом помещении собрались летчики-офицеры разных стран и национальностей, местные – с женами и дочерьми.

Пели песни, танцевали. Вскоре из одного угла, где разместились летчики-канадцы, донеслись звуки мелодичной задушевной песни. Все разрастаясь, она охватила весь зал, заглушив танцевальную музыку. Песни чередовались одна за другой… Начинали то норвежцы, то канадцы, англичане и новозеландцы. Пришлось спеть и нам. Начали со «Стеньки Разина». Сами удивились, что она у нас получилась! Усердно старался и кэптен Хадсон. Но когда мы под конец затянули песню амурских партизан, наш переводчик свел брови и обиженно засопел… Закончив свой небогатый «репертуар», мы с удивлением прослушали его еще раз! Все наши песни повторили… канадцы, правда, без слов! Пели они просто мастерски.

Заканчивая вечер, распорядитель, он же постановщик, режиссер и… священник полка, залез на стол и поднял бокал за советских летчиков, за победу Красной Армии, отражающей натиск общего врага.

Пора уходить. Поручили отблагодарить наших радушных хозяев признанному оратору и златоусту – Саше Штепенко.

Беря пример с распорядителя, Саша также влез на стол.

– От имени присутствующих здесь советских летчиков говорю большое спасибо за гостеприимство и приятно проведенный у вас вечер. Прошу выпить вместе с нами за людей, кто любит свободу, кто любит своих матерей, жен и детей, за всех тех, кто умеет бороться за все это, отстоять его и для себя и для своих близких!

Переводчик перевел. В помещении воцарилась тишина… и тут же взорвалась громкими аплодисментами. И Сашу бережно сняли со стола десять пар рук и долго еще качали.

Казалось, все шло хорошо, ан нет! Отголоски прошедшего в теплой и дружественной атмосфере вечера были более чем странные. На следующее утро наш кэптен Хадсон бродил хмурый и сосредоточенный. То и дело вызывали его к телефону, и это происходило так часто, что дверь его номера все время стояла полуоткрытой. В перерывах между долгими разговорами по телефону кэптен исписал несколько листов бумаги… Оказалось, что обязанности переводчика отнюдь не были главными, и не из-за них он прислушивался к каждому нашему слову. В его обязанности входили непрерывная слежка, донесения и доклады о наших делах и разговорах…

В стране гейзеров

Нам предстояло перелететь через Фарерские острова в Исландию. Расстояние и обилие воды нас не смущали. Смущало другое: аэродром в Рейкьявике имел слишком короткую взлетно-посадочную полосу. Об этом знали и мы сами, знало и наше командование, разрабатывая маршрут полета. Но деваться некуда – наш самолет не мог пролететь без посадки все расстояние от Престиика до берегов США. Как в Москве, так и в Англии нас утешали наличием в Исландии сильных ветров, дующих изодня в день. Они должны помочь и при посадке и при взлете.

Погода была не из лучших, но взлететь можно. Сильный в 6–7 баллов ветер катил с запада высокие пенистые валы и с грохотом разбивал их о прибрежные скалы. С неба крапал дождь. Резкие порывы ветра больно кидали капли в лицо.

Прибывшие из Лондона пассажиры были приятно удивлены метаморфозой, происшедшей в центральном отсеке нашего корабля. Общими усилиями экипажа и работников посольства отсек превратился в настоящий салон, с мягкими сиденьями и даже ковром «на полу.

Стартовали по одной из коротких полос аэродрома. Но сильный ветер помог нам приобрести необходимую для отрыва скорость задолго до конца бетона.

Начало пути на север, к Фарерским островам, прошли вдоль проливов, по возможности стараясь держаться по их середине. Порывистый ветер бросал многотонный воздушный корабль то вверх, то вниз. Не видя конца беспрерывной болтанке, решаем пробиться вверх, за облака. Кстати подвернулось «окно» – просвет в серой сырой мути. Прибавив моторам обороты, полезли вверх. «Окно» оказалось маловатым. Оно кончилось значительно раньше, чем мы рассчитывали, и дальнейший набор высоты проходил вслепую, в облаках. На высоте двух с половиной тысяч метров выскочили наверх, под яркое сияние голубого солнечного неба.

Штурманам – уже который раз – пришлось усердно слушать радиостанции и рассчитывать свои навигационные дела по их точкам-тире, призывая время от времени на помощь само солнце. Но это не впервые.

Через час с небольшим Штепенко доложил:

– Проходим над радиостанцией мыса Рот.

Все! Кончилась твердая земля, дальше на тысячи километров вода и только вода. Еще через полчаса слышу, как препираются штурманы с мистерам Кемобеллом. Сгибаясь в три погибели, наклоняюсь вниз и вяжу: мистер втиснул свое грузное тело в сиденье радиста, сидит улыбаясь, сложив на животе руки. Ни-зовцев и Муханов устроились с кислыми лицами на полу. Саша Штепенко подает Кемпбеллу бланк с текстом радиограммы и борется за ключ передатчика, надеясь, что мистер его поймет и передаст донесение в эфир. Однако канадец улыбается пуще прежнего и засовывает бланк себе в карман! Штепенко не сдастся. Призвав себе на помощь Романова, он пытается и словами и жестами заставить нашего благоприобретенного «специалиста» заняться делом. Напрасный труд. Толстяк, продолжая все так же любезно улыбаться, только разводит руками. Позже выяснилось, что мистер Кемпбелл не брался за ключ из-за боязни, что нас могут засечь фашисты! Это здесь, над Атлантикой! Не очень-то храбрым оказался заморский «специалист».

…Жестикулирующий Штепенко вдруг исчезает в темноте. Выпрямившись, я обнаруживаю, что летим в облаках. Обухов ведет самолет вслепую. Взяв в руки штурвал, начинаю набирать высоту. Моторы ревут вовсю, но облачность все не кончается. Па стеклах кабины появляются кристаллики льда.

Высота растет с каждой минутой. 3000… 3500 метров. Становится холодней.

– Одеть кислородные маски!

4000… 5000… Наконец-то снова выходим к солнцу.

– Штурманы, как курс? – спрашиваю я.

– А что? Курс хороший, – отвечает Штепенко и, как мне кажется, слишком бодрым голосом.

Курс мог быть и в самом деле хорошим, а вот как с местонахождением самолета? Романов то и дело высовывает голову с секстантом наружу и долго крутит его верньеры. Через два часа тридцать минут полета мы должны находиться над архипелагом. Во все глаза всматриваемся в ослепительно сверкающую холмистую равнину облачности.

– Земля слева! – вопит вдруг кто-то из стрелков. И действительно, слева впереди под курсовым углом 40–45 градусов появились в разрывах облаков темные пятна.

– Нема там земли, – басит Штепенко.

Несмотря на его категорическое утверждение, все (и я в том числе) остаются при своем мнении. Я начинаю доворачивать влево. Но вскоре приходится сдаться. Никакая это не земля. Темные пятна – это тень верхних разорванных облаков на сплошном слое нижних… Приходится ложиться на прежний курс. Мы виновато умолкли.

Вскоре штурманы и наши «коренные» радисты ловят соединенными усилиями передачу радиостанции на Скапа-Флоу и берут на него пеленг. Все становится на свои места. Снизу на нас снова напирают облака. Опять ревут на полную мощность все четыре мотора. Золотарев и Дмитриев регулируют качество смеси. Хотя запас горючего у нас порядочный, но чем больше, тем лучше. Время от времени проскакиваем верхушки облачных гор. 5500… 5800… 6000… Кажется, на этот раз хватит. Смежно-белая вата облаков остается ниже нас и больше не пухнет. Все в норме. Нет лишь связи с Рейкьявиком – целью нашего полета. Начинаю настаивать, чтобы мистер Кемпбелл показал, что он может. А мочь он должен многое, так как еще перед вылетом, втаскивая в самолет свой объемистый желтый портфель, он гордо известил нас, что у него там разместилось «радио всего мира».

– Запросить погоду! – даю команду. Время идет и идет… Ответа нет.

– Алло! Радисты! Как с погодой?

– Никак, – отвечает Низовцев, – мистер Кемпбелл сказал, что еще рано погоду запрашивать…

Что это такое? Какой-то там мистер будет вместо командира решать, когда и что нужно делать! Не-ет! Этот номер не пройдет…

– Передайте мистеру Кемпбеллу: немедленно, слышите, – немедленно связаться с Рейкьявиком и запросить погоду, – разозлившись, повторяю приказание.

– Есть! Сейчас передам, – отвечает Низовцев.

Прошло не меньше десяти минут, когда канадец, наконец, связался с радиостанцией аэродрома и передал мне радиограмму:

«Рейкьявик видимость хорошая тчк Облачность восемь баллов высота триста».

Теперь все ясно.

Ясно-то ясно, а вот как садиться при высоте облачности в триста метров, если аэродром окружают вершины гор высотой до тысячи метров? Но сесть нам все равно надо. Что-то надо предпринять, а что – пока не знаю.

Посоветовавшись с Обуховым и штурманами, решаем выйти под облака над океаном. Бензина еще достаточно, дойдем до радиостанции аэродрома, и от нее – вниз, через облака. Затем развернемся над морем и обратно на аэродром.

Верхняя кромка облаков снижается, мы – тоже. Вскоре освободились от масок. Под нами в облаках появляется громадное окно». Снизу виднеются белые гребешки на море. Завалив корабль в крутую спираль, хочу уйти вниз, используя чистое небо. Не получается. Снова врезаемся в облака. Приходится взять курс на юг – подальше от высоких берегов – и терять высоту по прямой. Снова лед на стеклах. Снова полет вслепую.

– Товарищ Молотов интересуется, чем вызваны такие сложные эволюции самолета и к чему должны готовиться пассажиры? – спрашивает Кожин.

– Передайте наркому, что минут через тридцать пассажиры могут сесть за обеденный стол в Рейкьявике. Пробивались под облака над океаном. В горах это значительно сложнее.

Выскочив на высоте четырехсот метров из облаков, сразу же увидели долгожданную землю.

Исландия – страна гейзеров и вулканов. Вершины гор скрываются в облаках, но в чистом полярном воздухе отлично виден южный берег острова. Под нами бушует седой океан. Этот эпитет как нельзя лучше подходит для определения покрытой сплошной пеной бескрайней клокочущей массы воды. Громадные гороподобные валы катились с запада на восток. А поперек их, с севера на юг, идут новые повторные, тоже немалые волны, гребни которых, срываясь и падая, образуют на поверхности океана оплошную серо-белую пелену.

Как потом рассказывали штурманы и радисты, наш «радио всего мира» – Кемпбелл развел тут, когда каждый уже видел берег, совершенно бесполезную деятельность: не снимая руки с ключа, отстукивал что-то, принимал и записывал никому уже не нужные сводки и пеленги, передавая их с торжественной улыбкой чуть ли не ежеминутно штурманам.

На горизонте, под самыми облаками, появляются две черных точки, приближающиеся к нам с огромной скоростью. Это встречают нас истребители союзников.

Разойдясь вправо и влево, они резко разворачиваются на 180 градусов и пристраиваются у самых консолей крыльев нашего гиганта. Это американские истребители «Аэрокобра». Идут они, вопреки общепринятому, очень близко. Лишь несколько метров отделяют их бешено вращающиеся пропеллеры от элеронов нашего корабля. Никакие сигналы не могут их заставить соблюдать безопасную дистанцию. Штепенко машет им рукой, стараясь отогнать истребителей подальше. Американцы, широко улыбаясь, поднимают большие пальцы: «О кей, все отлично!»

Уже виден и город, а рядом с ним полоса бетона, густо уставленная по обеим сторонам самолетами. Как же там садиться?

В этом узеньком коридоре между носами самолетов? До сих пор такого не приходилось нигде встречать. Но, видно, многое еще придется делать в первый раз…

Стараясь уместиться между горой, вершина которой скрылась в облаках, и городом, делаем круг над аэродромом. Истребители, качнув крылом, покидают нас. Невдалеке, на востоке, парят гейзеры. Самый крупный из них «Большой гейзер» не виден, он спрятался в глубине далеко вдающейся в остров долины, и пары его смешались с нависшими над островом облаками.

Благодаря мощному теплому Гольфстриму, одна из ветвей которого – течение Ирмингера, омывает западные и северные берега Исландии, климат острова значительно мягче, чем на тех же широтах в нашей Арктике, где царствует голый камень и безлесная тундра. Здесь, за исключением полей лавы и вулканического пепла, а также громадного ледяного плато в юго-восточной части острова, в долинах и на склонах гор растут березы и ивы, а местами можно встретить даже рябину.

Аэродром, примыкающий вплотную к юго-западной окраине Рейкьявика, построен на тундровой почве. Бетонная полоса длиной около тысячи метров справа и слева заставлена самолетами различных типов и назначений. Захожу на посадку. Мне кажется издали, что размах крыльев нашего корабля больше, чем ширина свободного пространства между стоявшими на бетоне самолетами… Но это только кажется. Правда, почти впритирку, садимся благополучно. Еще 1590 километров осталось позади.

Не успеваем мы еще остановиться, как рядом с нами появляется шустрый «виллис». Стоявший в нем во весь рост офицер выразительно размахивает флажками.

– Сколько весит ваш самолет? – переводит его вопрос Романов.

– Двадцать пять тонн.

Услышав ответ, офицер качает головой, предупреждая, чтобы мы рулили точно по тем плитам полосы, по которым он будет ехать впереди нас.

– Иначе продавите бетон и можете поломать свой самолет, – кричит дежурный.

Двинулись за «виллисом», стараясь ни на йоту не отклониться от его следов. Самолет ползет мимо «аэрокобр», транспортных «дугласов» и «каталин», двухмоторных амфибий, способных производить дальнюю разведку океана и уничтожать глубинными бомбами вражеские подводные лодки.

Хорошая боевая техника, только… она больше стоит на земле, чем занимается делом. И это в те дни, когда гитлеровские подводные пираты наглухо запирали морские пути союзников в северной Атлантике…

Группа американских офицеров приняла под свою опеку пассажиров. Младшие чины молча толпились поодаль. Кругом – только военные. Фото– и кинокорреспонденты, также одетые в военные мундиры, как всегда, снимали нас и спереди и сзади.

Нас попросили на обед. В офицерской столовой столы были уже накрыты, и на обед ушло не больше получаса времени. Отобедав, приступили к подготовке полета через «большую лужу». На самом деле эта «лужа» в том, самом узком месте, где нам предстояло ее пересечь, раскинулась на три тысячи километров.

Инженеры и стрелки вернулись к самолету, а мы – летчики со штурманами отправились к синоптикам. Первые же слова синоптиков испортили нам настроение. Никаких сведений о погоде у них не было, ибо уже сутки в эфире царил «глухор» – непрохождение радиоволн. Никакой связи с Америкой. А когда она наладится, никто не мог предсказать.

Единственное, что могли для нас сделать американские синоптики, это сообщить, когда наладится опять связь через океан.

Вышли на улицу. Было сравнительно тепло. С моря тянул ветер. Через окна облаков временами проглядывало солнце. Штурманы пошли на командный пункт аэродрома выяснить детали навигации предстоящего перелета через океан.

Вечером после ужина нас пригласили в местный клуб, размещенный в такой же «полуцистерне» из гофрированного железа, какими были и жилые помещения. Показывали кино. Любовь, поцелуи, погоня и стрельба, танцы и кутежи, скачки и бешеная езда на автомобилях… Скучно. Я потихоньку выбрался из зала и вернулся IB столовую. И тут было все так же, как и везде: за столиками сидели летчики многих национальностей и, потягивая кто пиво, кто сода-виски, лениво перебрасывались словами. Тоже невесело. Я уже собрался уходить, когда в зал вошла группа американских летчиков. Шумно переговариваясь между собой, все они устроились за одним столом. Наш новый переводчик, черная борода лопатой, по расцветке носа, видимо, тоже не дурак выпить, поспешил к вновь прибывшим, что-то им сказал и, вернувшись ко мне, торжественно сообщил:

– Колонель Арнольд имеет честь пригласить вас на кружку пива.

Я подошел к американцам.

– Колонель Арнольд, – привстал с поклоном средних лет коренастый офицер, одетый в традиционную для летчиков всех стран кожаную куртку.

Принесли пиво. Разговор вертелся вокруг событий войны, о полетах, о погоде. Выяснилось, что полковник Арнольд уже ряд лет летает на трансатлантических авиалиниях. Сейчас он летел из Англии в Гренландию. Узнав, что мы собираемся приземлиться в Ньюфаундленде, полковник вытащил из планшета карту. Переводчик переводил более чем посредственно, путал термины и названия.

– Прошу иметь в виду, что Ньюфаундленд отличается обилием туманных дней. Туман появляется всегда неожиданно, и никто не берется предсказать его появление или время исчезновения. Погода там, как капризная женщина, – улыбнулся американец, обнажая ряды золотых зубов.

– Чем же это обусловлено? – поинтересовался я. Американец заказал еще пива, раскурил трубку и, подумав немного, сказал:

– По всей вероятности, внезапные капризы погоды в этом уголке земного шара происходят из-за близости Гольфстрима и скрещивающегося с ним невдалеке от побережья Ньюфаундленда холодного Лабрадорского течения.

Рассказ полковника наводил на грустные размышления. Что остается предпринять летчикам, перелетевшим океан, если окажется, что беспросветный туман закрыл аэродром посадки? Горючее на исходе, аэродромов поблизости нет… Невеселая ситуация. Я вспомнил аналогичный случай из своей летной практики.

– Что-то похожее мне уже приходилось испытать, – подумал я вслух. – На островах архипелага Франца-Иосифа…

– Вы бывали там? – заинтересовался кто-то из собеседников.

– Дважды. И оба раза – с довольно неприятными происшествиями.

– Расскажите, пожалуйста!

– Первый раз мне пришлось побывать на этих забытых богом островах осенью 1937 года. Участвовал я тогда в экспедиции по поискам пропавшего без вести экипажа и самолета Героя Советского Союза Сигизмунда Леваневского. Как известно, самолет Леваневского был третьим, направившимся ъ то лето через полюс в Соединенные Штаты Америки. Перелетев уже через полюс, он исчез…

Из Москвы мы стартовали в октябре. Время года, как видите, было для вторжения к сердцу Арктики явно слишком поздним. Все это понимали, понимали и мы сами. Но там, в районе полюса недоступности, были наши друзья и товарищи, советские люди…

До Маточкина Шара все шло нормально. Нам осталось перелететь оттуда на остров Рудольфа, самый северный на Земле Франца-Иосифа, где находились аэродром (если так можно назвать единственный ледяной купол), горючее, мастерские, жилье, и главное – люди, работники самой северной полярной станции.

Прогноз погоды был хороший, гребень высокого давления тянулся от западных берегов архипелага Франца-Иосифа по восточной части Баренцева моря почти до материка. Ожидалась безоблачная и морозная погода. Куда еще лучше?

На рассвете 25 октября с берега бухты Канкрина поднялись один за другим три четырехмоторных самолета. Полет протекал лучше некуда. Под яркими лучами солнца слева от нас сверкали ледники и снега Навой Земли, справа темнело еще чистое ото льда Карское море. День был уже короткий, но мы рассчитывали приземлиться до того, как он совсем угаснет. Оставили за собой самую северную точку Новой Земли – мыс Желания. Вскоре на горизонте перед нами зачернели скалистые берега островов архипелага… и тут же стали исчезать, словно таяли в предвечерних сумерках… Внезапно появившийся туман и низкая облачность покрыли их непроницаемой для глаз серой пеленой.

Когда по расчету времени мы находились уже над островами, солнце скрылось за горизонтом и наступили сумерки. Обе расположенные на островах радиостанции сообщили, что купола аэродромов закрыты туманом.

Я закурил и сделал пару глотков из стоявшей передо мной кружки. Наш чернобородый толмач переводил рассказанное.

– И как же вы выпутались? – нетерпеливо спросил Арнольд.

– Просто… Нам повезло. Повезло отчаянным образом. Горючее было на исходе, и нас ожидала или посадка на море, или столкновение со скалами и ледником. Делая «руги над низкими серыми облаками и туманом, заметили в стороне белое пятно. Это мог быть либо снег, либо лед, просматривающийся в разрыве облачности. Выбирать не из чего, и мы поспешили воспользоваться увиденным. Через несколько минут наши корабли один за другим плюхнулись на покрытый глубоким снегам лед. Что находится под ним, земля или океан, нас тогда мало интересовало. Главное – мы успели приземлиться на нечто твердое и устойчивое раньше, чем кончился бензин.

Выходит, что Ньюфаундленд может тоже выкинуть нечто подобное? Ведь и там, на Земле Франца-Иосифа, причиной нашей вынужденной посадки явился совершенно неожиданный каприз погоды.

– И долго вы там сидели? – спросил полковник, выслушав перевод.

– Порядочно, – ответил я неопределенно, – зарылись под снег и жили там, словно медведи.

– А второй раз? – напомнил Арнольд.

– Опять там же, на Земле Франца-Иосифа. Летели мы туда по заданию правительства охранять дрейфовавший в высоких широтах Ледовитого океана экипаж ледокола «Георгий Седов». Коварная погода этого архипелага снова нас подвела: купол на острове Рудольфа покрылся туманом, и нам пришлось опуститься на ледовое плато острова Мак-Клинтока. Соорудив из снеговых кирпичей «иглу», снежную эскимосскую хижину, дождались улучшения погоды и через несколько дней перелетели на базу.

– Это – медали? За что? – поинтересовался сосед, осторожно трогая мои ордена.

– Орден Красной Звезды я получил за охрану дрейфа упомянутого ледокола. Дрейф длился целый год. А орден Красного Знамени – за бомбардировку Берлина.

Помолчали. Покурили. Выпили еще пива. Потом Арнольд, порывшись в своем картодержателе, вытащил еще раз свою полетную карту. Разложил ее на столе и показал пальцем на нанесенный от руки красный кружок южнее озера Медвилл, находящегося на Лабрадорском полуострове.

– Гус-Бей. Аэродром. Хотя он и далеко от Ньюфаундленда, при случае может пригодиться. Правда, сейчас там готова только одна полоса, но длина ее – 5820 футов – вполне достаточна для вашего самолета. Есть там и бензин и масло. Есть также спальные мешки, консервы и горячий кофе. Ну, и виски – тоже, – закончил он улыбаясь.

Допив пиво и поблагодарив доброжелательного американского коллегу за приятную беседу, я поспешил к себе. Разыскал свою карту и, найдя там озеро Медвилл, поставил южнее его кружок. За этим занятием застали меня возвратившиеся из клуба штурманы.

– Что ты там колдуешь? – поинтересовался Романов. – Так, ничего… Изучаю маршрут полета.

– Что его изучать, – усмехнулся Штепенко, – вода и есть вода.

Штурманы начали пересказывать виденную кинокартину.

– А я познакомился с экипажем «Либерейтора», – сказал я, не слушая рассказчика.

– Тоже мне новость! – сдвинул брови Штепенко. – Мы их встретим еще немало.

– Выпил жару кружек пива…

– Это еще куда ни шло, – одобрил Романов.

– … приобрел запасной аэродром, выложил я главный козырь.

– Что ты говоришь? Какой аэродром? – сразу оживились штурманы.

– На Лабрадорском полуострове. Гус-Бей. Пока еще строится…

Штепенко и Романов развернули большую карту и нанесли мое «приобретение» по всем правилам на нее.

– Ты гляди! удивился Штепенко, – тут даже какое-то местечко есть. Так и называется: Гус-Бей!

Радиосвязь хотя и установилась, но погода на той стороне океана, да и по пути, отнюдь не благоприятствовала полету. Наш бородатый переводчик, называвший себя в зависимости от степени опьянения то капитаном, то художником, был на консультациях с синоптиками (весьма оригинален. Выслушав подробные объяснения главного синоптика, длившиеся минут пять, а то и дольше, художник-капитан сводил все к общему знаменателю и расправлялся с выводами главного весьма красноречивой фразой: