Текст книги "Последние флибустьеры"
Автор книги: Эмилио Сальгари
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)
Глава XIX
В ДЕВСТВЕННОМ ЛЕСУ
Луна продолжала подниматься над вершинами сьерры, когда трое авантюристов продолжили путь в надежде застать врасплох маркиза и его небольшой отряд, если только те не присоединились к одной из полусотен арьергарда, и навсегда покончить с этим страшным и неуловимым противником.
Они вошли в рощицу черного ореха с частыми гигантскими густолиственными деревьями, плодоносящими в невероятных количествах; корка у этих плодов очень твердая, а ядрышко, наоборот, очень маленькое и неважного качества. Однако древесина черного ореха очень ценится и выдерживает конкуренцию со знаменитым африканским эбеновым деревом.
Могильная тишина царила под этими величественными деревьями. Ночная охота должна была уже закончиться, так как рассвет был недалек и хищники уже удалились в свои логова, принеся в жертву множество бессильных трусов.
Время от времени неожиданные вспышки разрывали глубокую тьму. Это светились массы фосфоресцирующих грибов, достигавших гигантских размеров и теснившихся к огромным стволам ореховых деревьев.
Но бешеная погоня, возглавляемая доном Баррехо, которого, казалось, подталкивало непреодолимое желание отомстить за бедного сержанта, не увенчалась успехом. При первых проблесках зари трое авантюристов, потные, со сбитыми ногами, достигли вершины сьерры. Никаких следов испанцев отважная троица не нашла.
– Эй, дон Баррехо, – открыл рот баск, – надеюсь, ты не считаешь меня пиренейским мулом… Гром и молния!.. Де Гюсак и я умираем от голода.
– Теперь мы можем охотиться, не подвергаясь какой-либо опасности, – парировал его жалобу гасконец.
– Как это?
– Я убил собаку, которая вела испанцев.
– Ты это сделал?
– Я не терял времени даром, дружище. Я ведь поклялся уничтожить эту зверюгу, постоянно представлявшую для нас опасность. Даже если испанцы услышат ружейные выстрелы, они едва ли смогут определить верное направление в этих лесах.
– По мне, так предпочтительнее было бы выспаться, после того как мы провели рекогносцировку, – сказал Де Гюсак. – Я больше не могу. А о еде можно подумать позже.
– Не все трактирщики родились искателями приключений, – пошутил дон Баррехо. – Впрочем, и я не спал ни минуты: меня постоянно терзали мысли о неизбежной петле. Пасть на поле битвы – это подойдет, но окончить свою жизнь на виселице, как бандит!.. О!.. Это меня ужасно огорчало. Что ты скажешь, Мендоса?
Баск ничего не ответил. Он улегся на плотный, свежайший моховой ковер и уже засыпал, хотя глаза его еще были открыты.
– Тогда воспользуемся моментом, – продолжал дон Баррехо. – Пока что нас никто не побеспокоит. Между нами и испанцами – шесть часов ходьбы, по меньшей мере, если, конечно, предположить, что они вышли в путь с восходом луны.
– Спи, неуемный болтун, – зевнул пробудившийся Мендоса. – Твой бы язык да вложить в рот прекрасной кастильянки.
– У нее свой достаточно длинный; от моего языка ей не надо ни сантиметра. Ты никогда не слышал, как она орет, когда я поднимаюсь из подвала нетвердой походкой! Эта плутовка никак не хочет понять, что хороший трактирщик должен постоянно пробовать свои вина. А вам как кажется?
В ответ ему послышался храп: Мендоса и бывший трактирщик из Сеговии спали, как сурки, утонув в мягком мху.
– У них нет моей энергии, – и гасконец важно подкрутил усы. – А так как здесь я не могу поговорить даже с попугаями, поскольку таковых в этих местах просто-напросто нет, то лучше и я воспользуюсь удачными обстоятельствами. Кто знает!.. Может быть, мне приснятся приятные вечера в моем подвальчике в окружении полных бочек.
Он зевнул раза три-четыре, потянулся, а потом, в свою очередь, погрузился в мягкий мох и с облегчением вздохнул. Спал он, наверно, с четверть часа и был разбужен легчайшим потоком воздуха, который исходил, казалось, от движения веера над его головой. Он еще не полностью проснулся, вытянул руку и ощутил странный холодок, отчего сразу же открыл глаза.
Над ним взлетела птица, напоминающая крупную летучую мышь; она кружилась мелкими зигзагами, издавая слабые крики. Солнце уде взошло, и гасконец смог разглядеть ее. У птицы была крупная голова с двумя зубами и своеобразной присоской; волосатые крылья в размахе раскинулись почти на метр, тогда как тело не достигало в длину и двадцати сантиметров.
– Вампир!.. – закричал дон Баррехо. – Берегитесь, друзья!.. Он хочет напиться нашей крови!..
Ни Мендоса, ни бывший трактирщик из Сеговии не ответили на этот тревожный призыв.
– Tonnerre!.. У них уже вся кровь выпита!.. – вскрикнул он.
Дон Баррехо поспешно вскочил; он был заметно возбужден; в руках у него оказалась аркебуза, и он решил уничтожить проклятого кровососа. Но внезапно нахлынувший ужас остановил его; он выпустил ружье, которое ничем не могло помочь ему, и обнажил драгинассу.
Жуткое зрелище открылось его глазам; от такой картины могла бы застыть кровь в жилах самого храброго человека Старого и Нового Света. На груди каждого из двух его товарищей расположились два страшных, мохнатых гигантских паука. Эти черные чудовища были размером с бутылку; пару ножек венчали ужасные крюки длиной не меньше восьми дюймов; эти крюки уже вонзились в человеческую плоть, проткнув изодранные в лохмотья рубашки.
Дон Баррехо был достаточно знаком с этим регионом, а потому сразу же признал в этих гадких монстрах, жадно сосавших кровь, двух гигантских птицеядов; эти пауки, живущие в лесах Центральной Америки, не боятся, будучи голодными, нападать даже на спящих людей.
Острейшие когти этих гадких чудовищ уже проткнули плоть Мендосы и бывшего трактирщика из Сеговии, и пауки жадно высасывали кровь.
Дон Баррехо подскочил к ближайшему пауку, пинком скинул его с груди Де Гюсака и резким тычком драгинассы прикончил страшное насекомое. Другой паук, увидев печальный конец своего компаньона, попытался спастись на соседнем дереве, но он не успел убежать слишком высоко и был настигнут уколом драгинассы, рассекшей птицеяда надвое.
– Друзья!.. Друзья!.. – закричал грозный гасконец, тряся своих спутников. – Разве вы не заметили, что у вас высасывают кровь?
Мендоса первым открыл глаза и не мог удержать крика отвращения, увидев свою залитую кровью грудь.
– Меня убили!.. – закричал он.
– Да что ты! – успокоил его дон Баррехо. – Речь идет всего лишь об обычном кровопускании, сделанном пауками. Правда, если бы я запоздал с помощью, эти чудища высосали бы из тебя по меньшей мере пару фунтов.
– Я тоже весь в крови, – вскочил на ноги испуганный Де Гюсак.
– И я едва избежал подобной судьбы, потому что крупный вампир пытался застать меня врасплох во сне, – сказал дон Баррехо. – С этого момента мы больше не будем столь легкомысленны и не станем засыпать все вместе.
– Ты по меньшей мере убил этих чудищ? – спросил Мендоса.
– Я отомстил за твою кровь. Там, внизу, журчит ручеек; идите обмойтесь и приложите хлопок к ранам. Вот это дерево даст его вам в любом количестве.
– Было бы лучше, если бы этот торговец хлопком продавал фрукты, – сказал Де Гюсак. – Мы ведь умираем с голода.
– Вот так так!.. Я и забыл, что у вас вечно пустое брюхо, а мое пузо любезно заполнило не знаю уж какое гнусное месиво, слитое из настоящей олья подриды. Пока вы приводите себя в порядок, попробую поискать что-нибудь в лесу.
– Смотри не потеряйся! – пошутил Де Гюсак.
– Я пойду недалеко, друг. Мне очень хорошо известно, как легко заблудиться в этих девственных лесах.
Он насыпал немного пороха в ружье, опустил курок и отправился в лес, внимательно поглядывая то налево, то направо. Не прошел он и двухсот шагов, как услышал в гуще листвы скорбный меланхолический крик:
– Ай!..
Дон Баррехо остановился и огляделся.
– Кто это так жалуется? – удивился он. – Может быть, там лежит подранок? Он не сгодится на завтрак, клянусь тысячью чертовых хвостов!..
Крик повторился, он звучал дольше и стал душераздирающим. Похоже было, что кто-то жалуется.
Немного взволнованный гасконец хотел уже вернуться назад, но поднял глаза вверх, на ореховое дерево, и заметил зацепившуюся за ветку, спиной к земле, маленькую обезьянку с очень густой шерстью и головой, напоминающей скорее кошачью, чем голову четверорукого животного.
– Вот и завтрак!.. – обрадовался гасконец. – Не знаю, кто это, но убежден, что под такой шкуркой скрывается мясо, которое можно поджарить.
Он уже поднял аркебузу, потом отвернулся и, опустив ружье, забормотал:
– Но ведь оно не движется! Попробуем сэкономить заряд.
В самом деле, это странное четверорукое, хотя уже и встретило охотника, не покидало ветки и не прекращало издавать неприятные жалобные вопли.
– Надо спуститься сюда, дорогой мой, – пробовал уговорить зверька гасконец. – Если у него сломаны ноги, я не знаю, что делать. Все равно оно сгодится нам на завтрак.
Он подошел к довольно низкой ветке, совершенно лишенной к тому же листьев, и схватил животное за хвост, а потом дернул изо всех сил.
От такого мощного толчка ветка нагнулась, но животное не покинуло своего места.
– Нет, ноги у него не сломаны!.. – отметил дон Баррехо. – Они поистине железные. Сеньора обезьянка, вы хотите сдаться или нет?
Четверорукое животное медленно притянуло к себе свой хвост и больше не двигалось.
– А ведь оно не привязано, – сказал гасконец. – Что же это за зверь? Ну ладно, Мендоса определит, он лучше меня знает лесных тварей. А теперь заколем его.
Дон Баррехо обнажил шпагу и одним ударом обезглавил бедное животное; потом снова ухватил его за хвост и после шести-семи конвульсий, одна яростнее другой, гасконцу удалось овладеть тушей. Только тогда он увидел, что у странного животного вместо пальцев выросли крепкие когти длиной в целый дюйм.
– Может, оно принадлежит к семейству царапающих обезьян, если только такое существует в мире? Лично я о таком никогда не слышал. Ладно, царапающее оно или нет. Пойдем обдерем с него шкуру и подвесим над огнем.
Охотник снова ухватил добычу за хвост, чтобы из тела полностью вытекла кровь, и без какого-либо труда вернулся в лагерь.
Мендоса и бывший трактирщик из Сеговии как раз закончили свой туалет и прикрыли две маленькие ранки, полученные от ужасных паучьих когтей, тампонами из дикого хлопка. Потеря крови была, возможно, слегка обильной, но сами ранки походили на простые порезы.
– Эй, Мендоса, – сказал гасконец, бросив к ногам баска странное четверорукое животное. – Вот я принес тебе завтрак и хотел бы, прежде чем бросить добычу на угли, узнать, что за зверька мы будем есть. Ручаюсь, это не змея, и я никогда не слышал о ядовитых обезьянах.
– Хоть ты и отрубил ему голову, я сразу скажу тебе, что это ай.[104]104
Ай (в орфографии Сальгари: a-j) – трехпалый ленивец (Bradypus tridactylus), неполнозубое млекопитающее семейства ленивцев, уроженец бразильских лесов. Родственных связей с приматами, вопреки утверждениям героев романа, не имеет.
[Закрыть]
– Ай?.. Что это такое?
– Самое ленивое животное в мире, которому требуется не менее двух суток, чтобы передвинуться на несколько метров и дотянуться до листьев, служащих ему питанием. Представь себе, дружище: вместо того, чтобы осторожно спускаться с деревьев, он просто падает на землю, не прилагая лишних усилий.
– Значит, у него есть ноги?
– И очень крепкие, к тому же хорошо вооруженные.
– Про ноги я знаю, потому что не мог скинуть на землю эту макаку. Оно съедобно, по крайней мере?
– Индейцы не отказываются от его мяса, хотя оно жилистое, словно мясо тапира.
– Ба!.. Но у нас-то желудки крепкие и все перемелют, – сказал бывший трактирщик из Сеговии, который уже взял в руки наваху, чтобы заняться приготовлением жаркого.
– От испанцев нет новостей? – спросил Мендоса.
– Я видел только деревья, – ответил дон Баррехо. – После нашего форсированного марша они, должно быть, остались очень далеко. Сеньор трактирщик из Сеговии, как можно сварить это животное?
– Индейцы очень любят обезьян; они их варят в печках. Доверьтесь мне. Принесите дров, и я приготовлю отличный завтрак.
Баск хмыкнул и недоверчиво покачал головой.
Даже дона Баррехо слова Де Гюсака, казалось, не убедили; во всяком случае, он сделал недовольную гримасу.
А бывший трактирщик закончил снимать шкуру с ай и завернул тушку в пальмовые листья, выложив брюшную полость, предварительно освобожденную от внутренностей, ароматными травами, которых было достаточно прямо под ногами.
Орудуя драгинассой и руками, он вырыл довольно глубокую ямку и бросил туда, сколько смог, горящих дров.
– Вот очень экономичный и очень быстрый очаг, – сказал дон Баррехо. – Вы случайно не кухарничали у индейцев?
– Больше, чем ты себе представляешь, – рассмеялся в ответ Де Гюсак. – Могу добавить, что я остался в живых только благодаря своим кулинарным способностям.
– Так что же с тобой случилось?
– Я шел через перешеек в компании полудюжины авантюристов, решивших добраться до Тихого океана и присоединиться к флибустьерам Дэвида, как вдруг в один неудачный день на нас посреди леса обрушился настоящий дождь из стрел. Мы даже не успели заметить, с какой стороны летели стрелы. Мы ответили залпом из аркебуз, но свист стрел убедил нас, что ружейный огонь ничуть не испугал гордых испанцев; они продолжали забрасывать нас своими стрелами, да так метко, что через четверть часа все мои спутники лишились жизни.
– А тебя уберег какой-то драгоценный амулет? – спросил дон Баррехо, наблюдавший за огнем.
– Разумеется, – серьезно ответил бывший трактирщик из Сеговии. – В нашем роду хранился освященный медальон, который обычно носили на сердце. Он был величиной с пиастр.
– Продолжай, – улыбнулся дон Баррехо, – а ты, Мендоса, убери головешки и брось в очаг нашу обезьянку. Мне кажется, ее надо забросать землей; не так ли, Де Гюсак?
– А сверху снова разжечь огонь.
– Так продолжай же.
– Когда умер мой отец, медальон забрал я, потому что это была единственная вещь, имевшая хоть какую-то ценность: ведь она была из чистого золота.
– Твои родители, Де Гюсак, столь же богаты, как и мои, – прервал его грозный гасконец. – Продолжай.
– Ты не поверишь, но стрелы по крайней мере трижды летели прямо в мое сердце; все они натыкались на амулет.
– Черт возьми!.. Продай мне его.
– Но у меня его больше нет!
– Куда же он делся?
– Он до сих пор висит на шее вождя племени.
– Значит, ты сделал этого плута неуязвимым!.. Будем надеяться, что мы не встретим его на своем пути, – сказал дон Баррехо с легкой иронией. – И как же закончилась эта история?
– Меня окружили не знаю уж сколько дюжин индейцев, вооруженных луками и палицами; я вынужден был сдаться. К счастью, эти индейцы были людоедами.
– К счастью!.. – в один голос вскрикнули Мендоса и дон Баррехо.
– Если бы не это обстоятельство, я бы не рассказывал вам здесь об этом страшном приключении.
– Растолкуй получше, приятель, – сказал грозный гасконец. – Есть тут одно темное место, надо бы его прояснить.
– Сейчас я тебе его разъясню, – согласился бывший трактирщик из Сеговии. – Меня отвели в деревню и, перед тем как отправить в свои желудки, привязали к столбу. Но в тот день им хватало человечины, потому что, как я уже сказал, все мои товарищи полегли на поле боя. Меня оставили для ужина, который касик хотел устроить для другого вождя. У меня на глазах на некоем подобии вертелов, сделанных из древесины железного дерева, поджарили пятерых моих товарищей. Один индеец, обнаружив мое присутствие на этой мясной оргии, оказался настолько любезен, что протянул мне полуобгоревшую руку и предложил обглодать ее.
– И ты ее сожрал! – закричал дон Баррехо, сморщившись раза три-четыре кряду. – Фи!..
– Я притворился, что хочу попробовать ее, а потом громко выругал поваров, назвав их не ведающими самых элементарных основ кулинарии. Касик, бывший большим гурманом, как я потом узнал, сразу предложил мне пост главного придворного повара. И вот на следующий день я стал готовить в котлах трупы с картофельным гарниром и с ароматными травами.
– И кого же вы варили? – спросил Мендоса.
– Оставшихся пятерых из моих товарищей.
– Гром и молнии!.. Какая смелость!..
– Дорогой мой, речь шла о спасении собственной шкуры. А если бы я не сварил их, трупы поджарили бы другие. Успех был грандиозный, просто необыкновенный, и если касик не умер в тот вечер от несварения желудка, это было настоящее чудо.
– Жуткая история про каннибалов!.. – воскликнул дон Баррехо. – Продолжай, Де Гюсак; твой рассказ меня очень заинтересовал.
– Ограниченный интерес, – отозвался бывший трактирщик из Сеговии. – В течение пяти месяцев я не делал ничего другого, кроме приготовления жаркого из индейцев, павших в сражениях: некоторых под зеленым соусом, других под красным. Но в один прекрасный день я устал от своей должности и ушел.
– Без медальона?
– Он остался в руках касика.
– И как же все закончилось?
– Я шел через леса, горы и реки, постоянно подгоняемый страхом попасть в плен к индейцам и быть съеденным в свою очередь, пока в один прекрасный день не добрался до Сеговии, которая в то время была простой деревушкой. Там я и остался жить.
– Вот это и называется приключениями. Не так ли, Мендоса? – сказал дон Баррехо.
– Только от одного рассказа о них тело покрывается мурашками, – ответил баск.
– А скажи-ка мне, Де Гюсак, ты и испанцам в Сеговии готовил мертвецов?
– Да меня тогда бы давно повесили. Эй, Мендоса, а жаркое? Я не делал такого, когда жил среди дарьенских людоедов. Обезьянка должна быть готова тютелька в тютельку.
Они погасили огонь, драгинассами очистили ямку и принялись за поиски ай, который распространял аппетитный запах, хотя и был четвероруким животным. Бывший трактирщик из Сеговии снял пальмовые листья, и столь желанный завтрак наконец-то явился.
Однако трое изголодавшихся людей нерешительно переглядывались, не решаясь коснуться жаркого.
– Де Гюсак, – спросил дон Баррехо, – что тебе напоминает это жаркое?
– Ребенка, которого я готовил для касика по большим праздникам.
– А еще – дьявола, но я от него не отступлюсь, – отозвался Мендоса.
Он схватил наваху и рассек жаркое, казавшееся скорее человеческим телом, чем тушей животного.
Троица флибустьеров, победив отвращение, привлекаемая запахом ароматных трав, наконец-то накинулась на жаркое с таким натиском, что вскоре от тушки остались одни кости.
– Мясо мне показалось слишком жестким, – сказал после еды дон Баррехо.
– Ну, я не согласен, – возразил Мендоса. – Знаю только, что оно спокойно ведет себя в моем брюхе, которое уже не такое пустое, как прежде.
Де Гюсак одобрил эти слова кивком головы.
– Теперь мы можем идти? – спросил дон Баррехо. – Не будем забывать, что по пятам за нами следует маркиз де Монтелимар, а наши товарищи, возможно, уже дошли до Маддалены.
– В путь, – односложно отозвались баск и бывший трактирщик из Сеговии.
Глава XX
ДОЛИНА ГРЕМУЧИХ ЗМЕЙ
От южной оконечности Америки протянулась гигантская горная цепь, образующая становой хребет двух континентов, хотя севернее Панамского перешейка она называется уже не Кордильерами, а Скалистыми горами. Прорезанная гигантскими реками двух континентов, вздымается эта грандиозная цепь до высоты нашего Монблана и даже много выше.
Особенно трудно пересекать эти горы в Центральной Америке, хотя там они намного ниже. И в наши дни подъем на Кордильеры, как с тихоокеанской, так с атлантической стороны, ставит перед восходителями немало проблем, потому что склоны гор покрыты необозримыми лесами, где путешественники подвергаются опасности заблудиться и умереть от голода. Ну а во времена, когда разворачивается действие нашего романа, сьерры на перешейке были во много раз опаснее, потому что испанцы, занятые только разработкой богатейших месторождений золота и серебра, погубили многие тысячи индейцев, но не построили ни одной дороги.
Страх перед флибустьерами, повсеместно внушающими ужас морскими бродягами, которые разрушили Панаму, убедил испанцев не трогать леса, столь же старые, как мир. Испанцы полагали, что естественных барьеров будет вполне достаточно, чтобы задержать их извечных врагов.
Как легко догадаться, дон Баррехо, Мендоса и Де Гюсак, хотя у последнего была маленькая буссоль и он знал приблизительно, где находится Маддалена, быстро потерялись в этих обширных девственных лесах, покрывавших последние вершины сьерры.
Если великие пустыни, непрерывно палимые солнцем, вызывают чувство испуга у путешественников, впервые их пересекающих, если высокие вершины с их сверкающими ледниками, которых окрашивают розовым первые проблески зари или пламя последних лучей заходящего солнца, вызывают чувство восхищения, то девственный лес, наоборот, прямо-таки устрашает и превращает человека в вечно растерянное существо, находящееся во власти постоянной тревоги.
Бесконечный высочайший свод, образованный листьями, по большей части чудовищными, пересекающимися между собой и с многочисленными свисающими фестончатыми лианами, простирается на многие мили над головами путешественников, почти полностью закрывая солнечный свет.
Пугающая полутьма царит в этом огромном зеленом океане; она редеет только к полудню и всего на несколько часов. Лунные лучи тоже редко проникают под полог зелени; в девственных лесах практически нет разрывов, образующих полянки.
Под зелеными великанами господствует удушливая духота, затрудняющая дыхание, а то и просто не позволяющая дышать. Порой становится так жарко, словно сквозь свод просачивается палящий зной; но по большей части под лесным пологом царит влажная, обессиливающая, расслабляющая духота.
Почти полная тишина, сравнимая разве что с той, которая охватывает человека в пустынях, господствует под пологом леса днем, однако ночью начинается ужасный концерт, прекращающийся только с первыми проблесками зари.
Гигантские жабы, свистящие как паровозы насекомые, орущие кугуары, фыркающие и рычащие ягуары, гривистые волки, мрачно улюлюкающие во все горло, – все их голоса сливаются в один отвратительный гул.
У человека, который с трудом продвигается по этому бесконечному лесу, почти задыхаясь в тяжелом воздухе, нет уверенности, что он сделает хотя бы десяток шагов, не подвергаясь смертельной опасности.
И больше всего пугают ядовитые змеи, нападающие неожиданно из-под сухого дерева или из кучи опавших листьев на бедного прохожего, которому ничего не остается, кроме как лечь под деревом и ожидать смерти, впрочем, не медлящей с приходом. Позднее приходят термиты, объедают плоть, оставляя чистый скелет, который великолепно подошел бы музею или анатомической школе.
И это еще не все. Под пологом девственного леса караулит еще немало опасностей. Там обитают вампиры, разновидность летучих мышей, величиной с кота; они поджидают путников, смертельно уставших от долгой дороги; как только те заснут, вампиры присасываются к спящим и пьют их кровь. Кроме того, в лесу водятся ужасные пауки-птицеяды, не меньше вампиров охочие до крови; они постоянно сидят в засаде на стволах деревьев. И наконец, во влажных и болотистых лесах многие тысячи пиявок выползают из укрытий и жалят немилосердно.
Таковы удовольствия, которые доставляют девственные леса, будь то в Америке, Африке или Азии.
И даже зная о том, каким опасностям они могут подвергнуться, трое авантюристов, побуждаемые страхом с минуты на минуту встретиться с жестоким маркизом, торопливо шли в постоянном окружении сумеречной полутьмы, не позволявшей им заметить вовремя хоронящихся в засаде хищников.
Первый переход привел их на вершину сельвы, но там они остановились, признавшись, что не смогут дальше ступить ни шагу.
– Сотня штормов Бискайского залива вам в глотку!.. – воскликнул дон Баррехо, всегда сохранявший чудесное настроение. – Кажется, мы немного постарели, дорогой мой Мендоса. Где те переходы, которые мы совершали вместе с графом ди Вентимилья по лесам Сан-Доминго? Их-то действительно можно было назвать маршами, и мы их выдерживали!
– Боясь подставить ноги зубам мастифов, – умерил его пыл баск. – Ты помнишь, как на нас натравливали собак?
– А здесь, дружище баск, тебя с минуты на минуту могут ошарашить пули. Что же до ран, то пулевые ранения бывают куда серьезнее.
– Пока не услышу свиста пуль, я никуда не двинусь, – сказал в ответ Мендоса.
– И я тоже, – добавил де Гюсак. – Мы добрались до вершины сьерры и теперь, думаю, можем немного передохнуть и даже приготовить ужин.
– Ох, обжоры!.. – не удержался дон Баррехо. – А обезьяна?
– Я уж о ней и не помню, – рассмеялся Мендоса.
– Да и мне она пришла на ум только сейчас. Черт возьми!.. Но что же вам предложить?
– Я займусь кухней, – сказал бывший трактирщик из Сеговии.
– Хитрец!.. – оценил его выбор дон Баррехо. – Ну раз уж вы назначили меня главным снабженцем своих желудков, придется мне наполнять ваши пузяки. Кто знает!.. Может, я встречу еще одну обезьяну. Хочешь пойти со мной, Де Гюсак, если у тебя осталось хоть немного сил? А Мендоса тем временем разведет костер.
– Шагов на тысячу меня хватит, – ответил бывший трактирщик, снимая с плеча аркебузу.
– Работа снабженца становится все труднее. Боюсь, что не смогу предложить вам ничего другого, кроме стервятников.
– А где они? – спросил Де Гюсак.
– Совсем недавно, когда мы продирались через кусты, я видел несколько вспорхнувших птиц.
– Это хороший признак.
– Почему?
– Значит, там должен находиться чей-то труп.
– Сеньор повар, надеюсь, вы не будете варить нам падаль. Мы ведь не дарьенские людоеды, – сказал дон Баррехо.
– Животное могло умереть и недавно, – невозмутимо ответил бывший трактирщик. – Пойдем посмотрим, чем там закусывали стервятники. Позаботься о костре, Мендоса: мы вернемся не с пустыми руками.
Они взглянули на буссоль и снова зашагали под бесконечными лесными аркадами, не забывая об осторожности. Слышались нетерпеливые крики стервятников, готовых приступить к разделу добычи. Пройдя шагов двести – триста, авантюристы заметили плотную группу индюковых грифов, безобразных птиц величиной с индюка, с темно-серыми перьями, красными глазками и белым клювом.
– Видишь их? – спросил дон Баррехо у Де Гюсака.
– Да, и уверяю тебя, что они нас тоже разглядывают, – ответил бывший трактирщик из Сеговии.
– Боишься, что они на нас нападут? Но это же не кондоры.
– Не осмелятся; однако у этих птиц есть очень дурная привычка: когда их потревожат, они изрыгают съеденное прямо на охотников. Уверяю тебя, что их блевотина пахнет совсем не духами.
– У, грязные свиньи!.. Стрельну-ка я по ним издали.
Однако и на этот раз дон Баррехо зря потратил заряд, потому что грифы, заметив охотников, предпочли взлететь и скрыться в лесных зарослях.
Уверенные в том, что найдут какое-нибудь мертвое или умирающее животное (потому что жестокие и жадные грифы набрасываются даже на живых животных, которые не могут защищаться), двое авантюристов кинулись вперед и очень скоро заметили возле корней огромной пальмы распростертое тело, формой напоминающее кабана, и также покрытое щетиной, только боле толстой.
– Тапир! – закричал Де Гюсак. – Сколько я их убил, когда жил среди индейцев!..
– Странный зверь: живет в одиночестве, в лесных чащах; вместо носа у него – своеобразный хобот, которым он пользуется, чтобы выкапывать корни.
– Давно ли он погиб?
– Я не чувствую никакого неприятного запаха. Попробую пощупать его мясо. Кожа-то у него еще не обмякла.
Дон Баррехо погрузил руки в тело животного и упал ничком под хруст костей. И в то самое время, как тело подавалось, словно оно было пустым внутри, три или четыре странных существа выскочили наружу и попытались удрать.
– Хватай!.. Хватай!.. – закричал бывший трактирщик из Сеговии.
Быстро вскочивший на ноги дон Баррехо устремился с поднятой аркебузой за четырьмя мелкими зверьками величиной с кролика, у которых вместо шерсти виднелись какие-то гибкие чешуйки желтоватого цвета, казалось, накладывавшиеся одна на другую.
Грозный гасконец уже готовился перебить их прикладом аркебузы, как вдруг зверюшки остановились, перевернулись и превратились в четыре костистых шарика.
– Эгей, зверюшки!.. – закричал он. – В какую игру вы со мной играете?
Он попытался ударить животных и быстро убедился, что это ни к чему не приведет. Чешуйки оказывали такое сопротивление, что приходилось опасаться за целость приклада.
– Эй, Де Гюсак, – крикнул дон Баррехо. – Не хватит ли? Эти чудища не хотят раскрываться.
Бывший трактирщик хохотал до упаду, но с места не сдвинулся.
– Плут!.. Ты смеешься над моими стараниями?
– Оставь их, дон Баррехо. У тату,[105]105
Тату (исп. el tatu) – южноамериканское название одной из разновидностей броненосца.
[Закрыть] мой милый, костные пластинки выдержат даже пулю.
– И ты хочешь их отпустить?
– Ни в коем случае, потому что они так же вкусны, как сухопутные черепахи.
– Тату!..
– Называй их лучше броненосцами, если тебе понравится.
– Теперь я вспомнил. Несколько таких зверьков я видел в Панаме. А как мы их унесем?
– Прямо в руках, а потом бросим в костер – пусть жарятся на собственном жире.
– Но я бы хотел все-таки узнать у тебя, потому как ты мне кажешься более образованным, что эти зверки делали рядом с тапиром?
– Видишь ли, тату питаются падалью, как и грифы, как и кондоры. Когда они находят мертвое животное, то забираются внутрь трупа и мало-помалу его пожирают, оставляя только шкуру да кости.
– Стало быть, у того длинноносого животного и мяса-то не осталось?
– Ни кусочка, – подтвердил Де Гюсак.
Дон Баррехо пригладил усы и посмотрел на бывшего трактирщика, не спускавшего глаз с четырех броненосцев.
– Ну и что ты в конце концов хочешь на ужин?
– И кто бы отказался от четырех тату, зажаренных на собственном жире?
– Но они же питаются тухлым мясом. Значит, у них отвратительный вкус.
– Попробую доказать тебе обратное.
– С твоим варевом мы кончим тем, что будем есть змей, – сказал дон Баррехо.
– О!.. Сколько змей я скормил касику и ни разу не слышал от него жалоб.
– Tonnerre!.. Это какой же желудок был у этого индейца? Он глотал гремучих змей, словно макароны.
– Но без головы. Хватай тату, прежде чем они раскроют свои пластины, и пойдем в лагерь. Мендоса уже, наверно, беспокоится.
Они забрали четырех тату, упрямо державшихся на одном месте, и пустились в обратный путь, внимательно наблюдая за метками, которые они делали на стволах деревьев, и оставляя их с правой стороны. Так они легко отыскали костер, зажженный баском, а сам Мендоса поднял ружье и в кого-то целился.
– Стреляешь в попугаев? – пошутил дон Баррехо.
– Тот, кто рыкнул мне прямо в лицо, когда я нагнулся, чтобы набрать сухих веток, был таким попугаищем, который может испугать даже гасконца.
– Ты должен был убить его, ощипать и испечь на углях. Какой бы это был сюрприз для проголодавшихся товарищей!..
– Поди-ка поймай его за хвост.
– Попробуем, – сказал Де Гюсак. – Какого он роста?
– Да с мастифа.
– А какой масти?
– Рыжей.
– Понял. Речь идет об американском льве. Ну, это так говорят: с африканскими львами он не имеет ничего общего; ни ростом, ни силой, ни гривой он с африканцами не сравнится.
– Он опасен? – спросил грозный гасконец, в котором жил дух воина.
– Хотя масса у него невелика, но порой он может напасть даже на человека, да с такой отвагой, какой не встретишь у ягуара.
