Текст книги "Фронт[РИСУНКИ К. ШВЕЦА]"

Автор книги: Эмиль Офин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)

7

Человек шел по вечернему городу, не глядя по сторонам и не задерживаясь нигде. Только один раз он остановился у газетного киоска, чтобы спросить дорогу. Стемнело. Асфальт перешел в булыжную мостовую, стали все чаще попадаться одноэтажные деревянные Дома. В воздухе запахло гарью и мазутом: улица окончилась у железнодорожного полотна. Человек присел отдохнуть на штабель старых шпал. Издали казалось, будто фонари железнодорожников движутся сами собой; раздавались вскрики паровозов, лязг буферов, на путях стояли копры с углем, цистерны с горючим, длинный состав, нагруженный разбитой техникой: вереница покорёженных орудий, танков, автомобилей—легковых, грузовых, тягачей; при свете станционного фонаря отчетливо виднелась сделанная мелом на бортах платформы надпись: «Металлургический завод».

Человек разглядывал привычные изгибы автомобильных рам и осей, угадывал под смятыми капотами очертания сильных моторов; вот совсем хороший задний мост, вот уцелевший радиатор, а вон там торчит орудийный передок с колесами, обутыми в покрышки.

Мимо медленно полз эшелон – укрытые брезентом боевые машины. Из вагона доносились негромкие переборы баяна, солдаты сидели в дверях, свесив ноги.

Где-то далеко в конце этих тускло поблескивающих рельсов идет бой…

– Гражданин, встаньте.

Свет фонаря ударил в лицо. Человек инстинктивно прикрыл ладонью глаза.

Офицер с красной повязкой на рукаве поднял фонарь выше.

– Документы.

Человек покосился на двух бойцов с автоматами.

– Документов нет. Потерял.

– Почему вы ходите здесь по путям? – жестко спросил офицер и кивнул бойцам – Обыскать!

Человек не сопротивлялся. Сжав зубы, он смотрел на проходящие мимо последние вагоны военного эшелона. Один из бойцов доложил:

– Оружия нет, товарищ старший лейтенант. Кисет с табаком, зажигалка, письмо и какие-то заявления.

– Так. Задержанного доставить в комендатуру. Нас найдете у депо. Выполняйте!

Боец козырнул.

– Идите вперед, гражданин. С этой тропки не сворачивать. Учтите… – И он шевельнул автоматом.

Человек пошел по тропинке. Сбоку, окутываясь клубами пара, надсадно дышал паровоз. Со стуком опустился семафор, зеленый свет сменился красным. Далеко впереди, быстро уменьшаясь, мерцали три фонарика на последнем вагоне уходящего эшелона.

* * *

Комната была прокурена до синевы, через нее, хлопая дверями, поминутно проходили люди в военном, оставляя на затоптанном полу грязные следы.

Капитан читал письмо:

«…Из Бугуруслана мне написали, что вы наводите справки о вашей семье. Сообщаю, что дом, в котором проживала ваша семья в Ленинграде, разбомбили в 1941 г. и при этом погибли ваши жена и отец, а дочь Аня была передана в наш детский дом. Позднее мы эвакуировались в г. Петропавловск, откуда я и пишу это письмо.

Ваша Аня – здоровая, веселая девочка. Мы все любим ее. О гибели матери Аня не знает. Рассказывать ей об этом считаю преждевременным; девочка впечатлительна, она все расспрашивает о маме и папе и думает, что ее мать тоже находится на фронте и вы скоро явитесь за ней. Согласитесь, трудно отнять у ребенка такую мечту!

Хорошо бы вам навестить дочь, или хотя бы пришлите ей свою фотографию и, если сумеете, в военной форме.

Желаю всего хорошего.

Директор детдома А. Любимова.

Гор. Петропавловск, 10 авг. 1944 г»..

Капитан отложил письмо и посмотрел на стоящего перед ним человека.

– Присядьте. – Он заглянул в конверт и вытащил оттуда еще два исписанных листка с жирными резолюциями, наложенными красным карандашом поперек текста. – Так… «Начальнику Окружных авторемонтных мастерских тов. Коновалову от механика 3-го цеха Горшкова К. М. Прошу отпустить меня…» Так. Два заявления насчет фронта, и оба раза – отказать. Вы что же, Горшков, сбежали с работы и решили ехать на фронт Самовольно?

– Ниоткуда я не сбежал, – с досадой ответил Горшков, – я ведь вам уже сказал, что приехал сюда, на новое место работы, на сто тринадцатый комбинат.

Капитан нажал кнопку звонка. В боковой двери появился молодцеватый старшина.

– Товарищ Гаврилов, вы дозвонились до Примака?

– Так точно, товарищ капитан. Он обещал подъехать.

– Обещал, – недовольно повторил капитан и посмотрел на часы. – Знаю, как он ездит; в десяток мест забежит, к утру явится. Придется вам ждать, Горшков. Так я вас отпустить не имею права,

– Никак нет, ждать не придется. Я Примаку, кроме как про этого гражданина, еще сказал, что вы прицеп отдаете. Так что сейчас явится. – Старшина подмигнул чуть фамильярно.

Но капитан не поощрил его. По тому, как он поморщился, было видно, что старшине сейчас достанется. Однако при постороннем капитан сдержался. Только сказал сердито:

– Зря вы, Гаврилов, строите шутки над пожилым человеком. Идите!

Старшина повернулся и нырнул в боковую дверь, а капитан взял Тимкину зажигалку, повертел ее в пальцах, зажег, потушил и положил на письмо. Потом развязал шнурки кисета и перевернул его над газетой; сначала посыпался табак, затем выпали несколько смятых сторублевок.

Капитан отодвинул все на край стола.

– Забирайте ваши вещи. – Глядя, как Горшков вздрагивающими пальцами укладывает деньги в кисет, спросил сочувственно: – Вы только из этого письма узнали о гибели близких? – И, не дождавшись ответа, мягко сказал – Я все понимаю, товарищ Горшков.

Дверь резко открылась, и в комнату, припадая на одну ногу, вошел офицер – низкорослый, горбоносый, чернявый. Ковыляя к столу, он задел табурет, выругался: «Чтоб ты сгорел!» – и с ходу спросил:

– Где прицеп, Алексей Иванович?

– Какой прицеп?.. – Капитан переложил с места на место крышку чернильницы и сердито посмотрел на дверь, за которой скрылся старшина. – Бери, если хочешь. Только ведь он без резины.

– Без резины? – Примак огорченно взмахнул короткими толстыми руками. – А я где ее возьму? На черта мне сдался такой прицеп?

– Ну, бери тогда вот его, – примирительно сказал капитан, – говорит, что механиком к тебе откомандирован.

Горшков встал. Примак повернулся к нему, взглядом быстрых черных, чуть навыкате глаз критически осмотрел его спутанные пыльные волосы, бледное лицо, починенный комбинезон.

– Что это значит? Вы должны были явиться ещё три дня назад! Где вы пропадали?.. – И, не дав Горшкову ответить, обратился к капитану: – Понимаешь, Алексей Иванович, я умоляю Коновалова, начальника Окружных автомастерских, дать хотя бы одну-две трехтонки. Ты думаешь, он дал? Мираж! Он говорит, машин нет, но я откомандирую к тебе механика, который стоит десяти трехтонок. Смешно! Как будто я могу возить продукцию на живом человеке!

Примак распалялся. Его густые брови-треугольники прыгали на лоб, короткие седые усы топорщились, в них тряслась крошка самосада. Погоны лейтенанта совсем не подходили ни к возрасту Примака, ни к полной, обрюзгшей фигуре. Он говорил без остановок, сам задавал вопросы и сам тут же отвечал на них.

– Теперь где этот механик? Его нет! Большое дело, что у меня срываются перевозки! Он где-то бродит, теряет документы, попадает в комендатуру. Очень мне нужен такой работничек!..

– Если не нужен, отпустите на фронт, – угрюмо вставил Горшков.

– Что?.. – Лейтенант вплотную подковылял к нему. – Нет, вы только послушайте, он поедет на фронт! А здесь кто будет воевать?..

Горшков промолчал. Он с трудом сдерживал непрошеную, неуместную улыбку. Старшина, просунув голову в дверь, давно уже потешался над горячностью лейтенанта; видно, такие случаи повторялись не раз и служили развлечением в тягучие часы дежурства в комендатуре.

Лейтенант вдруг выругался, схватился обеими руками за голову.

– Порожняк! Скоро его подадут. Мильон дел, океан работы! Извини, Алексей Иванович, я потом еще заеду. Ты подумай, может быть, и найдешь резину для прицепа, а?

И прежде чем Горшков успел опомниться, лейтенант схватил его за руку, потащил за собой на улицу и втолкнул в стоящую у подъезда эмку.

– Поехали, Сережа! Живо!

Молоденький паренек-водитель ответил: «Есть поехать живо» – и машина пошла, трясясь и подпрыгивая по крупному булыжнику. Замелькали темные домишки окраинных переулков, станционные огни отодвинулись в сторону и вытянулись в цепочку, сбоку ползли кирпичные заводские корпуса, их закопченные окна подмигивали отблесками электросварки.

– Механик! Шутка сказать! Он мне нужен, как воздух! Только настоящий! Если сработаемся, будете довольны.

Эмка вышла на асфальтовое шоссе. Шофер увеличил скорость. В машине сильно запахло бензином и отработанными газами.

Лейтенант чихнул, закашлялся.

– Чертова душегубка, чтоб ее холера взяла! – выругался он и опустил стекло.

8

– Вот цех. Мы его переоборудовали в первые месяцы войны. Раньше здесь штамповали ножи, вилки, кастрюли. А теперь… – Лейтенант оглянулся. Горшков стоял за его плечом. – Одним словом, работаем для фронта. А вы думаете, так просто было наладить это хозяйство?

Он кивнул на стену, где висела карта Советского Союза.

– План! Конечно, его можно составить и обеспечить снабжение сотен заводов. А каким планом предусмотришь появление тысяч вот таких маленьких производств? А ведь и нам – как вы думаете? – нужны станки, металл, инструмент… Фонды! Это сплошной кошмар! Но, слава богу, есть еще люди! Например, секретарь райкома Николаев. Нам дали кое-что, и мы пустили цех. Работаем ничего себе. Столяры едва успевают сколачивать тару, даже во дворе ящики с продукцией слежены под брезентом.

Примак взмахнул короткими руками и прищурил один глаз.

– Порожняк! Если бы вы, товарищ Горшков, могли представить на минуточку, как трудно получить в наше время товарный вагон – тысяча и одна ночь! И все же диспетчер звонит – подали! А мне стыдно, потому что я буду грузить его целые сутки… Четыре трехтонки – весь мой парк! Шофёры сменяются на ходу. Изделия, продукты, металл, стройматериалы – все надо возить. На хлебозавод я давно уже посылаю ломовую телегу: а попробуйте не подвезти рабочим к обеду хлеб – шутка в деле! Вы думаете, так не бывает?

Он задернул штору и, прихрамывая, заходил по комнате; его старческие одутловатые щеки подрагивали.

– Вы видели мою эмку? Она ведь еще ничего, правда? Ну, так отдаю ее за любой старый грузовик. Думаете, кто-нибудь берет? Нет. В моем гараже стоят еще четыре трехтонки, ну, кузова – холера с ними! – могли бы сделать плотники, доски есть. Нет моторов, коробок передач, я не знаю чего еще… Фронт. Солдат готовится к решающему наступлению, надо дать ему вдоволь боеприпасов, а они лежат здесь под брезентом и ждут грузовика…

Примак перестал расхаживать и остановился перед Горшковым, вопросительно подняв черные брови-треугольники. Тот пристально рассматривал лежащую на на столе бумагу. Лейтенант сел за стол и надел очки, Это было служебное письмо, отпечатанное на фирменном бланке с крупным заголовком: «Металлургический завод».

– Сколько весит ящик с боеприпасами?

– Тридцать килограммов, это без взрывчатки, заряжают в другом месте, – машинально ответил лейтенант. – А что?

– А сколько ящиков помещается в кузов трехтонки?

– Пятьдесят. А что?

Горшков взял из деревянного стаканчика карандаш и, пригнувшись над столом, начал подсчитывать что-то на полях газеты.

– Да вы садитесь, садитесь, – поспешно сказал Примак. Он смотрел на склоненное лицо Горшкова, на его пальцы со следами масла, на потертый комбинезон. «Похож на механика. А глаза грустные. Это хорошо». Почему грустные глаза – хорошо, лейтенант и сам не знал.

Горшков бросил карандаш в стаканчик.

– Получается, что ваши трехтонки ходят загруженными наполовину: груз габаритный, а вес—вот, – он придвинул газету. – Нужны прицепы.

– Открыли Америку! – Лейтенант вздохнул и снял очки. – Думаете, я не пробовал достать? Никто слушать не хочет! Один прицеп, впрочем, предлагают в комендатуре. Так он без резины.

– Вы говорили, что плотник и доски есть. А сварка и два-три слесаря найдутся?

Примак насторожился. Он вдруг почувствовал, что Горшков имеет в виду что-то определенное. Не станет же этот парень молоть попусту… Лейтенант вынул из ящика стола и разложил на газете консервную банку, ломоть хлеба, луковицу и раскрытый карманный нож с присохшими к лезвию хлебными крошками; сильным ударом всадил нож в банку, по краям отверстия выступили рыжие капли томатного соуса.

– Столовая откроется только в четыре утра, для ночной смены. Угощайтесь.

Горшков невольно улыбнулся.

– Я же еще не заработал. А если не справлюсь? Лейтенант развел руками.

– Теряю на этом банку кабачков, большое дело! Давайте знакомиться. Я – Примак, Борис Григорьевич, начальник здешнего комбината. Да вы ешьте, не стесняйтесь. Поспите пока эту ночь здесь, на диване… Так как же с прицепами?

– Товарищ Примак, вы знаете товарную станцию, где задержал меня комендантский патруль?

– Еще бы не знать, она у меня в печенках сидит! Оттуда мы отправляем боеприпасы.

– Через эту станцию проходят эшелоны с побитой техникой. Я видел там тягачи, автомобили. Их везут для переплавки на металлургический завод, так?

– Так… – ответил лейтенант и в нетерпении приподнялся с места. Рука его потянулась к телефону. – Но вам, Горшков, отдохнуть бы, наверно, надо, а?

Горшков налил из графина воды, отпил глоток и вытер ладонью губы. Потом достал кисет. Примак оторвал уголок газеты и тоже взял щепотку самосада. Он вгляделся в бледное лицо Горшкова, поймал грустный взгляд его карих глаз.

– Послушайте, товарищ Горшков, как же это с вами… ну… в дороге? Очень не похоже на вас, чтобы вы это… э…

Горшков хотел что-то сказать, но только шевельнул губами. Вынул из кармана письмо, положил на стол и отвернулся. Примак прочел. Снял очки и начал их для него-то протирать, долго и старательно.

– Располагайтесь на диване. Я схожу за шинелькой.

Когда Примак вернулся в кабинет, Горшков лежал, опустив растрепанную голову на валик дивана.

«Фуражку где-то потерял, – подумал Примак. Развернул шинель и прикрыл спящего. – Большое дело – фуражка! Выдадим новую. Коновалов говорит, он стоит десяти машин. Посмотрим…»

9

У глухого забора в глубине двора на подложенных под оси деревянных колобашках стояли четыре грузовика. Солнце тускло отражалось в покрытых пылью стеклах кабин, искорки утренней росы поблескивали на крыльях и кузовах. По виду это были обычные машины – ставь колеса, клади груз и поезжай, – но по слепым, без стекол и рефлекторов, фарам, по глубоко осевшим в землю колобашкам безошибочно угадывалось, что стоят эти машины давно и, наверно, так и будут стоять, пока не придет время отвезти их на свалку.

Горшков поднял взвизгнувший шарнирами капот одной машины. Словно рот дряхлого старика, открылось темное пустое нутро автомобиля: как одинокие зубы, торчали из рамы поржавевшие кронштейны двигателя. С переднего щитка свисали тросики и тяги карбюратора, карданный вал был подвязан веревкой к рулевой колонке.

Горшков опустил капот и перешел к соседнему автомобилю.

– Не тревожь его, товарищ. И там такая же петрушка, елки-палки. – Рядом стоял Сережа, шофер Примака. Сиреневая майка свободно болталась на его острых плечах, курносое мальчишеское лицо было заспанное, светлые волосы свалялись. В руке он держал мыло и вафельное полотенце. – А я слышу, ровно кто-то ходит. А это ты. Аида умываться!

Горшков посмотрел на свои руки и начал закатывать рукава комбинезона.

Они подошли к висящему на стене гаража резиновому шлангу, скрученному в кольца. Сережа открыл кран и подал Горшкову мыло, а сам принялся стаскивать майку. Горшков тоже разделся до пояса и долго мылся, ежась и фыркая под струей холодной воды. Потом провел ладонью по своей заросшей щеке, неуверенно посмотрел на Сережу.

– Бритва имеется, – солидно сказал Сережа. – Только я еще не умею направлять. А брусок припас. Пойдем…

В просторном полутемном боксе дремала на смотровой яме эмка. В дальнем углу была устроена фанерная конторка, солнечный свет, пробиваясь через ее застекленные переборки, светлыми клетками ложился на цементный пол пустого гаража. Ходики на стене показывали двадцать минут седьмого.

– А где грузовики? – спросил Горшков.

– В расходе. Все работают. Сюда заходят только, если что изломается.

– И тогда шоферы снимают нужные им детали с тех машин, что у забора.

– Ага, – кивнул Сережа. – Да уже все поснимали. – Он помолчал и посмотрел на Горшкова. – У нас механиком работать станешь?

Тот не ответил. Они вошли за стеклянную перегородку. У окна стоял стол с телефоном, вдоль стены – топчан, покрытый суконным солдатским одеялом, вместо стульев – старые автомобильные сиденья. В углу на тумбочке постукивал крышкой электрический чайник. Сережа достал жестяную кружку, новенькую бритву и брусок.

– Значит, ты здесь и живешь, Сережа? А по ночам Примак тебя вызывает?

– Ага. Он такой. Вот увидишь, случится – и тебе покою не даст.

Рука Горшкова уверенно шаркала бритвой по бруску; Сережа машинально следил за нею, лицо его выражало озабоченность.

– Понимаешь, третью неделю газ душит. Особенно на ходу, в кузове не продохнуть, глаза ест. Лейтенайт ругается, а я уже все испробовал-не помогает. – Он с надеждой посмотрел на Горшкова. – Я еще вчера загадал тебя спросить… На малых работает, как часы, а обороты дашь, захлебываться начинает и бензину жрёт – не напасёшься, елки-палки…

– Сними карбюратор, принеси сюда.

– Ты брейся! Я в один момент… – воскликнул Серёжа и выбежал из конторки.

Через несколько минут он вернулся, положил карбюратор на край стола, просительно переступил с ноги на ногу.

Горшков, глядясь в осколок зеркальца, прислоненного к чернильнице, аккуратно водил бритвой по щеке.

– Возьми малую отвертку, проверь, как закреплена заслонка на оси… Да не туда лезешь, не дроссельная, воздушная. Там есть два шурупчика, наверно, они ослабли.

Сережа перевернул карбюратор, ткнул отверткой в воздушный патрубок и поднял удивленные глаза.

– Один ослаб, а второй напрочь потерялся!

– Ну вот, – Горшков стер с бритвы мыльную пену. – Значит, заслонка болталась. На малых все было нормально, а когда ты прибавлял обороты, разрежение усиливалось и прикрывало заслонку.

– Я бы год не подумал на это, елки-палки. А ты только щеку намылил!

Сережа с таким уважением посмотрел на Горшкова, что тот невольно засмеялся.

Они позавтракали хлебом и консервами—такими же, как давеча у Примака. Сережа отдал гостю вилку, а сам ел складным ножом. Хлеб он разрезал на две части и взял себе меньшую.

– Нет. Так не пойдет, – сказал Горшков. Он обменял куски хлеба и, не заметив обиженных глаз Сережи, спросил: – Родители у тебя есть?

– Не. Мамка давно умерла, а батя на войне потерялся. Я из ФЗО убежал, на фронт пробирался. Да с поезда сняли. А Примак забрал к себе. Здесь, говорит, тоже фронт.

Горшков допил чай и встал.

– Ты металлургический завод знаешь? Там трофейной техники много?

– О! Горы навалены, километра на два.

– Туда пропуск выписывать надо?

– Не. На шихту не надо. Проходная только у самого мартеновского.

Горшков положил руку на Сережино плечо.

– Не завезешь ли меня туда? Заодно проверим на ходу, как ты починил карбюратор. Оставишь меня там, а Примаку скажешь, что я к вечеру вернусь.

– На весь день? А есть чего будешь? – Сережа полез в тумбочку, достал воблину и сухари. Заметив протестующий жест Горшкова, сказал твердо: – Иначе не повезу. И фуражку мою возьми. Там знаешь какая пылища!

10

Эту ночь, как и предыдущую, Горшков провел на диване в кабинете Примака. Они проговорили допоздна, а утром вместе отправились на шихту.

Заводская железнодорожная ветка тянулась между горами искореженного войной металла: развороченные танки с оторванными башнями, стальные швеллеры транспортных автомобилей, тупорылые «круппы», «мерседесы», «даймлеры», «оплели» с намалеванными на дверках лубочными тиграми и пантерами. Затемненное заводским дымом солнце тускло освещало это огромное кладбище техники и две мужские фигуры, шагающие по шпалам. Ветер заунывно позванивал листами ржавого железа.

– Вот эти орудийные передки, – сказал Горшков, – некоторые совершенно цель;; у каждого есть рессоры и колеса на шариковых подшипниках.

Примак удивленно пощупал рифленую поверхность шины.

– Как их до сих пор не прибрали? Ведь они совершенно целые, даже воздух не вышел,

– Здесь нет воздуха, товарищ Примак. Внутри этих шин специальный пористый состав. Их и не сняли потому, что они не подходят к советским автомобилям.

– Тогда на кой чёрт они нам? – разочарованно спросил Примак.

Горшков вынул кисет, присел на дышло тачанки и коротко объяснил:

– Два орудийных передка – это уже почти готовый двухосный прицеп. Остается только соединить их продольными балками и поставить кузов с открывающимися бортами. Неделя работы—четыре прицепа.

– Четыре прицепа… – Примак сдвинул фуражку на затылок, присел рядом с Горшковым и потянулся за махоркой. Вокруг было много орудийных передков, на некоторых виднелись начерченные углем кресты. – Вот где ты колдовал вчера весь день! – Он поглядел в грустные глаза Горшкова и добавил: – А ведь я сразу понял, что ты – голова. Пойдем, получим разрешение на вывоз передков. Раз такое дело – была не была! – пошлю Сережу за всеми четырьмя машинами. Кстати, это ты наладил ему эмку? Спасибо.

– Сережа сам отрегулировал карбюратор, – ответил Горшков рассеянно; он смотрел куда-то в сторону. – Идите один, товарищ лейтенант, я тут задержусь еще немного.

Примак проследил за взглядом Горшкова, но, не увидав ничего, кроме груды металлического хлама, повернулся и, прихрамывая, заковылял по шпалам к проходной будке завода.

А Горшков, оставшись один, продолжал внимательно осматриваться. На верху большого завала, на фоне бегущих облаков, торчала скрюченная рама разбитого грузовика, его рваные крылья скрипели под порывами ветра. Пошел мелкий осенний дождик, и свалка наполнилась шорохом и звоном падающих капель. Горшков надвинул на лоб тесную фуражку и, цепляясь за выступы машин, полез к автомобилю. Двигатель оказался мало пострадавшидл, только крышка распределительных шестерен разбита, вероятно, осколком снаряда. Десятки таких же автомобилей виднелись то здесь, то там.

«Четыре мотора собрать можно», – решил Горшков. Он смахнул ржавую пыль с чугунного блока и прочитал: «Meibach».

– Черт с тобой, что ты Майбах. Будешь крутиться, – сказал он вслух, вынул складной метр и принялся обмеривать габариты двигателя.

Ветер шарил по металлическому кладбищу, дождик лез в рукава, пробирался за ворот. Горшков, поеживаясь, бродил среди железного лома, лазил от одного автомобиля к другому, осматривая десятки машин, прежде чем на какой-нибудь начертить отметку-крестик углем.

Шум приближающихся грузовиков и голоса людей оторвали его от этого занятия. Он спрятал метр и потер закоченевшие руки.

Погрузка оказалась делом нелегким и затяжным; орудийные передки были завалены всяким хламом, но главное, чтобы поднять их на высоту кузова автомашины, требовались доски, которых никто не догадался привезти. За час удалось погрузить только два передка. Темнело. Шоферы ругались. Примак начинал нервничать.

– Скоро подадут порожняк на станцию. Ничего не поделаешь, придется отложить…

Он замолчал и прислушался. Потом быстро заковылял по шпалам и, отыскав лазейку между грудами лома, пробрался на соседний путь.

Паровой подъемный кран мирно посапывал, опустив длинную стрелу. Примак встал на нижнюю ступеньку и, взявшись за поручни, заглянул внутрь закопченной будки. Машинист закусывал; перед ним стоял открытый жестяной ларец с печеной картошкой.

– Приятного аппетита, уважаемый… Там у нас заминка вышла. Помогите кое-что погрузить в машины, – попросил Примак.

Крановщик вынул из ларца соленый огурец и со смаком откусил половину.

– Ты что, лейтенант, порядка не знаешь? Если я самовольно начну по путям таскаться, что будет? Иди к начальству, – ответил он, доедая огурец.

Примак проглотил слюну.

– Вы, конечно, правы, кто спорит! Но нам грузовики всего на час дали. Нужно оборудовать прицепы, боеприпасы подвозить к вагонам не на чем…

Крановщик сердито вытер ладони о штаны.

– Ну, что ты к подножке прилип? На ходу не положено, взойди на кран. – Он развернул стрелу и положил руку на регулятор. – Показывай, где вы там зашились.