Текст книги "Фронт[РИСУНКИ К. ШВЕЦА]"

Автор книги: Эмиль Офин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

Библиотекарь пробежала глазами список и, мельком взглянув на книги, повернулась к Ивану Авдеевичу:

– Спасибо, спасибо вам, Иван Авдеевич, от всех наших читателей!

В глазах женщины светилась такая радость, что старый бухгалтер не нашелся, что ответить. Он подобрал с пола бечёвку и, свернув ее в колечко, хотел убрать в портфель, но потом махнул рукой и положил ее на стол.

– Я сейчас же пойду в завком, – продолжала Вера Васильевна, – вам немедленно будет оплачена стои-ллость этих великолепных книг.

Иван Авдеевич покраснел:

– Это не к спеху. Выдавайте книги, пусть читают… Уходя, он слышал, как Вера Васильевна сказала:

– Нужно для этих книг, Вася, сделать суперобложки. А Вася ответил:

Мы их в бумагу обернем, Мы их в каталог занесем; Иван Авдеич, наш главбух, Библиотеки лучший друг.

Иван Авдеевич снял очки и долго протирал их носовым платком, потом улыбнулся и стал спускаться с лестницы.

Во дворе он увидел своего заместителя. Тот радостно всплеснул руками:

– Наконец-то! Я ищу вас битых два часа!

– А что там, право, пожар, что ли?

– Да нет, не пожар, конечно, но неотложное обстоятельство: Софья Аркадьевна срочно уезжает, она уже оформляет расчет. Я думаю, дать объявление по радио?

– А я думаю, что объявлений давать не надо. Разве Прохорова не справится с этой работой?

Заместитель всплеснул руками:

– Прохорову? Бухгалтером расчетной группы? Да ведь она всего два года работает, совсем еще девочка!

– Девочка? – Иван Авдеевич нервно потер руки. – А позвольте спросить, что вы знаете о ней, кроме того, что она работает всего два года? Что?.. Я так и думал. А скажите мне, почему литейщик Анфиногенов получает зарплату больше, чем директор завода? Вы его видели когда-нибудь в глаза? Вы двадцать лет работаете на этом заводе, ходите по цехам, а людей не видите. А что вы вообще видите, кроме цифр? Оглянитесь, у нас вагон хорошей грамотной молодежи, а вы – объявление!

Иван Авдеевич отстранил своего заместителя и, распрямив узкие плечи, быстро зашагал по широкому заводскому двору.

ВТОРНИК, ПЯТНИЦА

Рассказ

Самый удобный и просторный «дом» в нашем городе – это палатка Нади и Антона Петровича, и не удивительно, что мы чаще всего по вечерам собираемся здесь. И хотя наш комсорг Федя Cyxapss, который временно оставил свой токарный станок и стал каменщиком, заявил, что «по плану еще до холодов переселимся в новью дома», – Антон Петрович все же оборудовал палатку так, словно собирался жить в ней еще долго: настелил пол, отеплил палатку. Понятно, все помогали. «Крошка» Кирилл – как самый длинный – возился с электропроводкой; я и Жора Корягин сделали плотную земляную засыпку вокруг палатки; печку из кирпича собственного производства клал, конечно, Федя Сухарев. А моя Лена принесла фикус, поставила его в изголовье Антошкиной кроватки и сказала: «Здесь живет самый молодой гражданин нашего города. Надо озеленить его угол. Пусть дышит озоном». Правда, мне было немножко жаль отдавать фикус; я же привез его за сотни километров из Кустаная специально для Лены. Но спорить с моей женой все равно что порожняком ездить на грузовике – только зря пережигаешь бензин.

Вообще я стараюсь не сердить Лену. Ведь у нее работа не то что у меня – сел за руль и покатил по степи, где нет даже автоинспектора, чтобы испортить тебе настроение. А у Лены на руках тридцать шесть малолетних пиратов, которые то вываляются в извести, то упадут в котлован, а однажды «покатались» было на стреле подъемного крана. Вот недавно Генка Крахмальников приволок в класс полный портфель мокрой глины и сагитировал ребят набить глиной пеналы. Испачкали пол и парты, сами перемазались с ног до головы. Мало того, что Лене пришлось скрести и мыть класс, так еще и от родителей досталось за то, что она «не в состоянии привить достойное поведение детям». Мать Генки прямо так и сказала: «Смотрите, что творится! Ну кем станет мой сын, когда вырастет?!»

После всех этих историй Лена как-то замкнулась. Я видел, что она думает-размышляет, мне хотелось ей помочь, но я не знал как. Я привык разделываться со всеми трудностями жизни только с помощью моей автомашины: когда в нашем городе еще не было электричества, я вечером подгонял автомобиль к палатке и протаскивал в окошко шнур с переносной лампочкой, чтобы Лена могла готовиться к урокам; когда нужна была горячая вода, я сливал ее из радиатора в ведро. Перед концом работы я закладывал за выпускной коллектор двигателя несколько картофелин – они пеклись ровно етыре километра по спидометру – и я привозил домой горячий ужин. Словом, я ломал голову, чем помочь Лене. А она вдруг сама сказала:

– Надо что-то придумать, Олешек, как мне справиться с ними? Неужели ты не можешь ничего посоветовать?

Я предложил:

– А что, если я буду в свободное время катать весь твой класс на грузовике? В виде премии за хорошее поведение.

Но Лена покачала головой.

– Ты ничего не понимаешь. Все это гораздо сложнее. – И заметив, неверно, что я огорчился, добавила виновато: – Я и сама еще не могу разобраться, что и как надо… Вчера на уроке сказала, что с таким поведением вас не примут в пионеры. А Генка Крахмальников спрашивает: «А какие бывают пионеры? Разве им нельзя играть?»… Ну как объяснить все это малышам, завлечь по-настоящему?..

Весь вечер Лена молчала и думала о своих пиратах, а я думал о ней: едва окончила техникум – и сразу в степь; первая школа, первый учебный год: она же и директор, и воспитатель, и учительница. Кто поможет, подскажет?.. И, наверно, Лена затаила в душе обиду: ведь это из-за меня ей приходится вместо городской квартиры жить в палатке, преподавать в каком-то бараке вместо школы.

С этими мыслями я и уснул, и проснулся, и пошел на работу.

Рано-рано, когда солнце встает из росистого ковыля и, точно после утреннего душа, свежее и чистое, легко взбирается на верхушку дальнего кургана, когда воздух над степью золотистый и такой прозрачный, что в нем не гудит, а звенит выхлоп мотора, и встречный ветер, залетая в кабину, выдувает из тебя остатки сонливости, а справа и слева идут машины твоих товарищей, – в такие минуты будто уносятся назад вместе с дымком бензина все плохие мысли. Приходит уверенность: наступающий день обязательно будет веселым и удачливым; в такой день не может случиться ничего скверного.

И действительно, работа в этот день досталась хорошая, чистая. Меня направили возить с Заозерных лугов камыш на стройку. Если в кузове известь, мел или шлак, такой груз всегда пылит. Чихаешь, кашляешь, поминутно сплевываешь, а вечером еще моешь машину целых два часа. Другое дело – камыш. Навалишь его высотой в четыре метра, словно плетеный дом везешь. Стебли зеленые, есть и желтые, точно восковые.

Кстати, этот камыш сыграл особую роль в жизни нашего города, который называется Степной-Рудный и находится в семидесяти километрах от железнодорожной станции, оттуда мы возим все материалы. Ведь у нас в степи нет ни леса, ни цементного, ни кирпичного заводов, и поэтому мы на первых порах прозвали наш город Степной-Трудный. Когда к нам приезжал секретарь обкома Семен Семенович, все спрашивали его, почему нам не присылают достаточно стройматериалов, особенно кирпича. И Семен Семенович сказал: «Делается все возможное. Но ведь в стране не одна ваша стройка. Всем нужен кирпич. Вот и трудно. Следует оглядеться получше, поискать вокруг себя».

После этого-то Федя Сухарев и стал «искать вокруг себя». Каждый вечер он брал у Гриши Залеткина мотоцикл и куда-то уезжал. Возвращался ночью грязный, усталый. А через неделю созвал комсомольское собрание и рассказал, что в совхозе «Восточный» рабочие собирают камыш, мелко рубят его, смешивают с глиной, прессуют в формах и сушат. «Получается добротный кирпич: легкий, прочный, главное – свой. Я все обследовал. На Заозерных лугах камыша пропасть. Нужно составить план…» Так говорил Федя, а я смотрел на его глаза, мигающие за круглыми очками, на пыльные волосы и порыжевшие сапоги и прикидывал: сколько же часов за эту неделю провел Федя на тряском мотоцикле? Ведь до «Восточного» больше сотни километров.

И, наверно, все так думали, глядя на нашего маленького комсорга, а у Лены лицо было такое, будто она слушает самого прекрасного человека на земле. Конечно, мне далеко до Феди, если даже строгая Лена так смотрит на него…

Федя прямо-таки «заболел» этим новым кирпичом, и дело пошло так хорошо, что главный прораб распорядился «перевести на камыш» и строительство новой школы и кое-каких подсобных помещений горнообога-тительного комбината.

Словом, я целый день возил на строительную площадку камыш с Заозерных лугов, а вечером того же дня мы, по обыкновению, собрались в большой палатке Антона Петровича. Федя Сухарев тихонько, чтобы не разбудить маленького Антошку, настраивал радио; Жора Корягин и «крошка» Кирилл дулись в шахматы; Надя откинув занавеску, стирала белье в Антошкиной ванночке, а моя жена сидела возле своего бывшего фикуса сосредоточенная, молчаливая, и я не знал, о чем она думает.

– Как не стыдно! – воскликнула Надя.

– Называют стиральный порошок так громко – «Новость».

– Она держала в покрасневших от стирки пальцах бумажный пакет.

– Смотрите, товарищи, здесь написано; «Бесследно удаляет пятна с шерстяных и шелковых тканей». Черта с два! Антошкина фуфайка как была вся в пятнах, такой и осталась. По-моему, если уж новое, так оно действительно должно быть хорошим, особенным.

– Вот и я все время думаю о том же, – вдруг отозвалась Лена.

Она сказала это таким тоном, что Жора и Кирилл оторвались от шахмат и повернули к ней головы, а Надя удивленно посмотрела сначала на Лену, а потом на свой пакет с порошком.

– У нас же все новое, – тихо, словно разговаривая сама с собой, продолжала Лена. – И город – его еще, наверно, и на карте нет, и я – ведь я совсем новая учительница, и ученики у меня новые – первогодки, и школа – новая. А учу я в ней по-старому, как учили до меня. Вот мать Гены Крахмальникова спросила: «Кем только станет мой сын, когда вырастет?» И я ничего не смогла ей ответить. А ведь я Генкина учительница.

Лена замолчала, вздохнула. Жора Корягин, как всегда невпопад, сказал насмешливо:

– Ну, Елена Ивановна, тебе-то за твоих учеников беспокоиться нечего. Они же работяги, новаторы, вроде нашего Феди. Он в формах, а они в пеналах формуют кирпич. И бригадир есть – Генка Крахмальников.

За такую насмешку мне захотелось тут же дать Жоре по шее, и я сделал бы это, если бы меня не вызвали к диспетчеру. Такая уж наша шоферская участь: день ли, ночь – пришел на станцию срочный груз – поезжай.

Когда целыми днями ездишь один в кабине, успеваешь о многом передумать. Но одна мысль засела во мне плотно: нужно сделать что-то такое, чтобы Лена увидела: я не хуже Феди.

Я и прежде работал неплохо, а тут, как говорят, стал нажимать на всю железку.

Если в баке кончается бензин, приходится возвращаться из степи в город для заправки, на это уходит время. Я поставил на свою машину второй бак. Или вот засорится в пути диафрагменный насос – останавливайся и прочищай. Я пристроил под капотом маленький бачок. Теперь, если насос отказывал, бензин продолжал поступать в карбюратор по резиновой трубочке. Я доезжал до места и, пока рабочие нагружали машину, прочищал насос. Я приварил к раме кронштейн и начал возить с собой вместо одного – два запасных колеса. Я сделал высокие съемные решетки к бортам кузова и, когда попадался легкий, но объемный груз, вроде того же камыша или, скажем, фанеры, увязывать его не было надобности; другие шоферы возятся с веревками, а я уже мчусь по степи к месту назначения. А для погрузки бревен, бочек и разных круглых предметов я возил под кузовом специальные жерди-покаты: из-за них на складах постоянно очереди.

Короче говоря, я научился беречь время. Я стал прямо трястись над каждой минутой. И вот однажды – как сейчас помню, во вторник, четырнадцатого октября – на перевалочной базе, когда я грузил в машину цемент, ко мне подошел какой-то парень. Он оказался корреспондентом областной газеты. Поздравил меня с успехом и сказал, что ему поручено написать обо мне.

Я так обрадовался, что впервые за целый месяц решил украсть у себя десяток минут – заехать в школу, рассказать Лене. Я подкатил к бараку на полной скорости, вошел… Д пустом классе сидела за партой старая нянечка и, чуть шевеля спицами, вязала чулок.

– Тетя Настя! А где же все? Где Лена?..

– Известно где. Вторник, пятница. С Федей Сухаревым уехавши.

– Вторник, пятница… – ничего не понимая, повторил я и растерянно огляделся.

На классной доске висел разграфленный лист бумаги:

ПИОНЕРСКИЙ ТАБЕЛЬ

1. Крахмальников Геннадий – 5.

2. Ларионова Вера – 5.

3. Мурин Иван – 5…

И так далее. У всех – пятерки. Только о моей пятерке не удалось рассказать Лене!

Я вышел из класса, сел в машину и от досады включил передачу так резко, что стукнулся затылком о заднюю стенку кабины. Не проехал я и километра, навстречу мне попался трактор. За рулем был Федя а в прицепе на камыше, нагруженном вровень с бортами, сидела Лена, как квочка, окруженная своими птенцами, и счастливо улыбалась.

«Небось когда я предлагал катать малышей на быстроходном автомобиле, так не надо. А с Федей – пожалуйста. Хотя и на каком-то тракторе!» – с обидой подумал я и даже не притормозил, пролетел мимо.

В тот день я поздно задержался на работе – готовил машину к дальнему рейсу, и, когда пришел домой, Лена уже спала. На столе лежала записка. «Олег, не осталось ли у тебя краски, которой ты недавно красил машину? Мне очень нужно. Ужин – под салфеткой».

Мне хотелось рассказать Лене про разговор с корреспондентом, но жаль было будить ее. Я принес из машины банку с остатками зеленой краски и поставил на видное место, а на обороте Лениной записки написал: «На рассвете я уезжаю в Кустанай. Посылают за электролебедками для новой шахты. Постараюсь вернуться скорей».

Я и раньше не признавал медленной езды, а теперь, после разговора с корреспондентом, и подавно стал водить машину только на предельной скорости, ведь в степи это вполне допустимо. К тому же я не люблю уезжать надолго от Лены. Поэтому я не проехал – "прошил пятьсот километров за восемь часов, как самолет прошивает небо от Москвы до Камчатки. Я примчался на завод раньше срока и поднял шум в отделе сбыта:

– Нужно сначала полностью закончить сборку лебедок, а потом уже вызывать транспорт! Нужно экономить время!

Сгоряча я еще покричал и обозвал всех бюрократами. А сам подумал: «Сейчас меня выставят за дверь». Но заведующий отделом сбыта внимательно поглядел мне в лицо и сказал уважительно:

– Извините, Олег Васильевич. Мы примем меры, чтобы выдать вам груз по возможности скорее.

И тут я увидел на его столе газету с… моей фотографией. Я взял газету в руки.

Да! Это был мой портрет. А под ним подпись:

«Олег Васильевич Светлов—передовой водитель сборной комсомольской автоколонны. Если другие шоферы делают в день 5 рейсов, то Светлов успевает съездить 6–7 раз. Подтянитесь, товарищи комсомольцы! Равняйтесь на Олега Светлова».

Я так растерялся, что стал извиняться перед всеми работниками отдела по очереди. Мне еще никогда не было так стыдно за свою грубость, как в ту минуту.

А потом я узнал, что заводские комсомольцы решили дать нашему строительству две лебедки сверх плана, и уже не горевал, что пришлось прождать на заводе лишний день.

Но вот в четыре часа утра я получил груз и пустился в обратный путь. Земля так и горела у меня под колесами. Я надеялся первым привезти в наш город газету и показать ее Лене. В глубине темно-синего неба таяли последние звезды, а на востоке одинокая тучка уже посветлела с края; ее позолотил первый солнечный луч. Наверное, он осветил и наш город.

– Передай привет Лене-е! – закричал я.

Когда твой голос в ночной степи единственный, кажется, что тебя слышно по всей земле.

Было двенадцать часов дня, когда, наконец, горизонт зазубрился буровыми вышками Степного-Рудного. Не снижая скорости, я промчался между палатками, затормозил и, держа в руке газету, выскочил из кабины.

Медленно оседала поднятая машиной пыль, стало слышно, как булькает вода в перегретом радиаторе. Вокруг было безлюдно. На стенке барака висело объявление:

«В пятницу 17 окт. на строительстве школы состоится очередное занятие по подготовке к вступлению в пионеры учеников первого класса. Приглашаются родители и все желающие. Начало в 12 ч. дня.

Комсорг Ф. Сухарев. Воспитатель класса Е. Светлова».

Я оставил машину у барака и побежал к площадке, где строилась новая школа.

Там было полно народа, потому что с двенадцати часов у рабочих комбината обеденный перерыв. Но Лену и Федю я увидел сразу: они стояли в том месте, где начиналась кладка новой стены. К ним гуськом подходили малыши; каждый нес, прижимая к груди, по одному камышовому кирпичу. Генка Крахмальников поддевал мастерком из корыта раствор и разравнивал его на стене, а Федя укладывал кирпич на место. Тут же стоял старый прораб… Он покашливал в кулак и очень часто снимал очки, чтобы их протереть.

Когда ребята подошли к Феде по третьему разу, стена поднялась на четверть метра. Это было хорошо заметно, потому что на всех ребячьих кирпичах были написаны зеленой краской – неумело, коряво – инициалы каждого школьника.

Лена громко спросила:

– Как пионерская работа, товарищ главный прораб? И прораб ответил:

– Отличная. Всем по пятерке.

Зрители закричали: «Молодцы! Молодцы!» – и стали хлопать в ладоши, а Лена обратилась к своим ученикам:

– Дети! – сказала она. – Пионером может быть только тот, кто сделает новое полезное дело. Сегодня вы увидели результат первого самостоятельного труда в вашей жизни. Вы сами собирали камыш, сами сушили и формовали его и сами заложили кирпич в стену вашей будущей школы. Пусть вы сделали пока только по три кирпича, но все вместе – это сто. Пройдут годы, вы станете комсомольцами, а потом коммунистами, а эти кирпичи с вашими именами будут прочно лежать в стене$7

– Я буду бригадиром, – сказал Генка и взмахнул мастерком.

Это выглядело очень смешно – Генка в брезентовом фартучке с мастерком в руке, но мне почему-то не захотелось смеяться, и никто из окружающих не засмеялся.

На этом пионерская работа закончилась. А когда родители увели своих детей, я подошел к Лене и Феде.

– Поздравляю! – сказал я. – Но, пожалуйста, не думайте, что праздник только у вас. Другие тоже кое-что успели. – И тут я, стараясь держаться поскромнее, подал им газету.

Но они нисколько не удивились. Я совсем разочаровался.

– Уже читали? Лена расхохоталась.

– Знаешь, Олешек, ведь это Федя сообщил в газету о твоем успехе. А фотографию корреспондент выпросил у меня.

А Федя поправил на своем носу круглые очки и, как всегда, ворчливо сказал:

– Твои достижения включены в план пионерских занятий. В следующий вторник Елена будет проходить тебя со своими учениками.

Что я мог сказать на это? Я молча взял Лену и Федю под руки, и мы втроем пошли обедать.

НЕОПУБЛИКОВАННЫЙ РАССКАЗ

Писатель Михаил Степанович Бугров уезжал в творческую командировку на Урал.

Его жена Зинаида Федоровна давно уже уложила чемодан, а друзья не раз успели поднять бокалы за счастливый путь и за еще не написанные рассказы.

– Ты бы все-таки легла, Зинушка, у тебя же грипп, – с беспокойством напомнил хозяин.

Все его поддержали.

– Спасибо за заботу, – улыбнулась Зинаида Федоровна, – я уже чувствую себя сносно. А потом разве можно оставить его без присмотра. – Она кивнула на толстые пачки бумаги, лежащие на полу.

Михаил Степанович обернулся.

– Ты вынула?

– Конечно. Представьте себе, не желая беспокоить меня, он один раз в жизни попробовал сам уложить свой чемодан. Это просто счастье, что я догадалась проверить! Чемодан оказался набит бумагой, какими-то журналами и справочниками по сельскому хозяйству. Там же была пишущая машинка. Между ними втиснуты пара носков, зубная паста и бритвенный прибор, кстати, без лезвий.

Все засмеялись, а редактор Розов авторитетно заметил:

– Ты, Миша, как и все писатели, отстаешь от жизни. Сейчас на целинных землях уже есть парикмахерские, а в магазинах можно купить все, начиная от сосок и кончая бумагой для пищущей машинки. Вот тебе прекрасная тема для юмористического рассказа: писатель, оторванный от периферийной действительности…

Молодой поэт светлоглазый Сережа Вихров вздохнул и сказал:

– Вы бы написали, Михаил Степанович, рассказ о том, как вам посчастливилось найти такую жену.

Михаил Степанович на мгновение задумался: вспомнились юность, школа рабочей молодежи, потом внезапно обнаружившиеся литературные способности, университет…

Он вздохнул, как-то особенно нежно посмотрел на начинающие седеть волосы жены и тихо ответил:

– О, это очень романтичная и совершенно необыкновенная история.

– Не верьте ему, – улыбнулась Зинаида Федоровна, – ничего необыкновенного не было. Просто он ходил за мной до тех пор, пока не привел меня в загс.

– Необыкновенных и необъяснимых историй в наше время не бывает, – уверенно сказал редактор. – Возьмем, например, творчество…

– Ну поехали… – поморщился поэт.

– А я утверждаю, – строго взглянув на перебившего его юношу, продолжал редактор, – что иные случаи кажутся необъяснимыми только потому, что они происходят не с нами, а с другими. Что такое так называемые необъяснимые истории? Это просто литературные штампы дурного вкуса: неправдоподобные встречи, кражи…

– Постойте, – задумчиво сказала Зинаида Федоровна, – вы напомнили мне действительно необъяснимую историю, которая произошла именно со мной. К нам однажды кто-то забрался в квартиру…

– Когда это? – удивленно поднял брови хозяин.

– Это случилось еще задолго до знакомства с тобой, Мишук. Мне было тогда всего семнадцать лет.

– Что же необыкновенного в том, что в квартиру забрался вор? – спросил Розов.

– А то, что из квартиры ничего не унесли, кроме моей фотографии.

– Это был какой-нибудь влюбленный. Я его понимаю, – сказал поэт, опуская глаза.

Громкий, настойчивый автомобильный гудок прервал разговор. Все встали. Поэт взял чемодан и пошел вперед вместе с редактором, а Михаил Степанович обнял жену и поцеловал ее волосы, потом оба глаза.

– Что это с тобой, Мишук, уж больно ты нынче ласковый?

Михаил Степанович как-то виновато улыбнулся, еще раз порывисто обнял жену и вышел.

Зинаида Федоровна подождала, пока отъехала машина, потом отошла от окна и принялась за уборку.

Она открыла тумбочку письменного стола, чтобы убрать четыре пачки бумаги, изъятые из чемодана мужа, но в тумбочке царил такой хаос, что она решила немедленно навести порядок. Присела прямо на ковер и принялась за дело. Среди кип газетных вырезок и старых студенческих конспектов ей попалась на глаза тоненькая серая папка. Зинаида Федоровна смахнула пыль и прочла:

«МИХАИЛ БУГРОВ. «ПОВОРОТ». Рассказ»

Михаил Степанович всегда советовался с женой. Он очень ценил ее литературный вкус и чувство меры, которыми на первых порах не вполне владел сам. Она умела помочь ему, подсказать, убрать лишнее. Зинаида Федоровна знала не только все написанные им рассказы, но даже и те, которые он еще «вынашивал».

Вот почему, увидев рассказ, о котором она никогда ничего не слыхала, Зинаида Федоровна удивилась.

В папке оказалось всего несколько листов бумаги, покрытых крупным энергичным почерком мужа. Сверху лежал черновик написанного очень давно письма.

«Уважаемый товарищ редактор!

Посылаю Вам первый мой рассказ. Мои друзья говорят, что у меня есть литературные способности, и я сам тоже так думаю и поэтому решил готовиться в университет. Горячо надеюсь, что рассказ Вам понравится.

С уважением М. Б у г р о в».

Зинаида Федоровна отложила письмо, включила настольную лампу и, устроившись в старом отцовском кресле, принялась читать:

«Симка прислушался.

Ни сверху, ни снизу не было слышно ничьих шагов, только через неплотно прикрытую дверь парадного доносилось дребезжание позднего трамвая.

Тогда он достал связку ключей и уверенно шагнул к двери.

Замок был прост, и справиться с ним не представило никакого труда: видимо, хозяин не очень заботился о недоступности своей квартиры.

Симка тщательно запер дверь изнутри и, не зажигая огня, двинулся вперед. Первая дверная ручка, которую удалось нащупать, поддалась легко, и он очутился в комнате.

Белая июньская ночь вливалась в широкое окно балкона, светлые обои и тюлевые гардины казались сотканными из теней. На большом столе стояла початая бутылка портвейна, рядом в вазочке – горка печенья.

Симка понюхал бутылку, удовлетворенно хмыкнул и удобно расположился в глубоком кожаном кресле. Торопиться было некуда: в течение этой ночи, а пожалуй, и всего завтрашнего дня сюда никто не должен прийти.

Более двух недель изо дня в день упорно и методично Симка вел наблюдение за этой квартирой, вернее – за ее хозяином, высоким сутуловатым мужчиной с опущенными кончиками седых усов.

Каждое утро ровно двадцать минут восьмого хозяин квартиры выходил из подъезда и не спеша шагал к автобусной остановке, оставляя за собой маленькие, быстро тающие облачка табачного дыма.

Прислонившись к гранитному парапету набережной, Симка продолжал наблюдать за подъездом. Отсюда через лестничное окно ему была видна дверь квартиры во втором этаже. Больше из квартиры никто не выходил. Все входящие в подъезд проходили мимо нее, за исключением девушки-почтальона, которая задерживалась на секунду, чтобы опустить в ящик газету или журнал.

Около полудня Симка бежал в ближайшую закусочную и, наскоро проглотив порцию сосисок и выпив бутылку пива, возвращался на свой пост.

Для отвода глаз Симка имел при себе удочку: она могла в любую минуту объяснить его пребывание на набережной. Однажды, когда он, к своему собственному удивлению, вдруг выудил рыбу и, забыв обо всем, снимал ее с крючка, рядом прозвучал молодой насмешливый голос:

– Вот удивительно! Первый раз вижу, чтобы на нашей набережной рыба поймалась.

Мимо шла девушка. Симка успел рассмотреть только ее глаза, темно-карие, веселые, чуть-чуть раскосые, и две тугие косички. В руке она несла маленький чемодан.

Больше девушка ничего не сказала, даже не оглянулась, но Симке стало почему-то тоскливо, показалась ненужной и эта подготавливаемая кража и вся его бестолковая испорченная жизнь…

– Гражданин, здесь удить рыбу не разрешается. Это сказал подошедший милиционер.

Симка исподлобья глянул на постового и стал хмуро сворачивать леску.

– Прошу больше не нарушать, – милиционер козырнул и размеренным шагом пошел вдоль набережной.

Симка огляделся: девушки не было, он даже не успел заметить, куда она скрылась.

В другой раз он встретил ее рано утром на мосту, по дороге к месту своего наблюдения. По тому, как заколотилось сердце, Симка сразу понял, что это она…

Утренний ветерок развевал ее светлую юбку, за плечами был укреплен дорожный мешок.

Девушка, должно быть, узнала Симку. Она улыбнулась и, не останавливаясь, дружески кивнула.

И опять он не заметил ничего, кроме больших темно-карих веселых глаз…

В этот день за обедом Симка заказал вместо пиза целый стакан водки, чего раньше никогда не делал, а потом понуро и неохотно поплелся на свой пост.

Хозяин квартиры появлялся между шестью и восемью часами вечера. В зубах—неизменная изогнутая трубка, в руках – несколько свертков, видимо, с продуктами.

И так ежедневно, кроме субботы. В этот день он возвращался точно в половине шестого, а в шесть уже выходил из дому и пешком через мост направлялся к вокзалу, прижимая под мышкой спиннинг.

Симка следовал за ним в некотором отдалении, а затем терпеливо ждал, пока его не увозил пригородный поезд.

Конечно, с этой квартирой можно было бы давно покончить – обстановка полностью определилась еще неделю назад, но Симка в этом деле не хотел рисковать: за последние два года у него было достаточно времени для размышлений, и теперь, получив свободу, он не собирался расставаться с ней. Разве он не принял решения вернуться к трудовой жизни?

Эта кража будет единственной: ему нужны деньги, чтобы одеться и явиться к прежним друзьям в приличном виде. Ведь на заводе никто не знает, что два года назад, уйдя в отпуск, Симка случайно попал в плохую компанию: сначала вино, карты, потом – первая кража и тюрьма… Нет, он не может вернуться на зазод голодранцем. Кто тогда ему поверит, что он был в экспедиции?.. Нужно иметь часы, хороший костюм, пальто…

…Когда с портвейном было покончено, Симка сладко потянулся и вскочил, отгоняя дремоту.

Средний ящик письменного стола оказался незапертым. Симка выбрасывал его содержимое прямо на пол до тех пор, пока не обнаружил сберегательную книжку. Глянув на цифру в графе прихода, он свистнул и швырнул книжку обратно: стало быть, денег хозяин дома не держит.

Дело осложнялось: придется брать вещи, а это значит, что сегодня уйти уже не удастся. Нужно дождаться семи-восьми часов утра и взять небольшой чемодан: никто не обратит внимания – воскресное утро, мало ли, человек собрался на дачу. Кстати, и эту двустволку можно прихватить. Впрочем, нет. Черт его знает, вдруг сейчас не охотничий сезон? Придерутся, спросят разрешение. Ага, лучше вот эти складные бамбуковые удилища.

Симка выбрал в прихожей подходящий чемодан и принялся за дело.

Пожива оказалась лучше, чем он ожидал. В столе нашлись серебряные часы и фотоаппарат, в соседней комнате в шкафу – шерстяной отрез на костюм, пальто и несколько хороших шелковых платьев.

Симка нажал коленом на крышку чемодана и с трудом защелкнул замки. Затем поставил чемодан у двери, а бамбуковые удочки прислонил рядом.

Больше делать было нечего, оставалось ждать утра. Спать уже не хотелось, и Симка стал бродить по квартире.

В кухне его внимание привлекла небольшая одностворчатая дверь. Она могла служить входом в чулан. Симка понимал, что там нет ничего ценного, но от нечего делать решил посмотреть. Окна в чулане не было. Симка нашарил выключатель и, плотно закрыв за собой дверь, включил свет.

То, что он увидел, заставило его удивиться.

В углу притулился маленький "верстак с параллельными тисками и крохотной наковаленкой; голые оштукатуренные стены были увешаны слесарным инструментом, а прямо против двери стоял токарный станок. Правда, очень маленький и устарелой конструкции, но все же настоящий станок…

Лампочка, свисавшая с потолка, укрытая жестяным козырьком, освещала наполовину обточенную деталь: тускло поблескивало жало резца, зажатого в металлических пальцах суппорта.

Симка испытал ощущение, сходное с ощущением курильщика, который, будучи долгое время лишен возможности курить, неожиданно видит перед собой брошенную кем-то недокуренную папиросу.

Еще не отдавая отчета в том, что он собирается делать, Симка включил рубильник и взялся за блестящие ручки суппорта.