Текст книги "Фронт[РИСУНКИ К. ШВЕЦА]"

Автор книги: Эмиль Офин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)

Полька-тройка

Костя Бондарчук и Лёва Королевич соперничают всегда и во всем. И не только из-за медсестры Кати. Это началось у них еще с того времени, когда мы впервые пришли в степь. Тогда спали еще в палатках и по утрам разогревали машины на двадцатиградусном морозе. Теперь-то мы живем в нормальных домах, а по вечерам смотрим кино или танцуем в клубе на главной усадьбе, где у нас, как выражается Лёва, «функционируют» разные кружки. Теперь нам смешно вспомнить о том, какими героями мы себя воображали.

Больше всех, конечно, задавался Лёва Королевич. О себе он говорил не иначе как во множественном числе и начинал всегда со слов: «У нас в Одессе…» или: «Мы, покорители целины…» При этом Лёва посматривал на нас своими ласковыми цыганскими глазами сверху вниз, покровительственно, что, впрочем, было ему не трудно, принимая во внимание его рост – сто восемьдесят девять сантиметров. Вообще Лёва любит пофилософствовать и щегольнуть всякими звонкими словечками. Не бывает такого собрания, где бы он не произнес речь. А вот Костя Бондарчук, тот, наоборот, молчаливый. Когда Лёва начнет донимать его своими насмешками, да ещё при Кате, Костя нахохлится, засопит и норовит молча нанести Лёве оскорбление действием – ткнуть кулаком под бок или двинуть ногой под тощий зад. И тогда Лёва говорит: «Фу, как некрасиво. Мы, покорители целины, должны применять грубую физическую силу более элегантно и рационально. Например, сделать за смену лишний рейс с удобрениями».

Тут надо сказать, что за рулем автомобиля Лёва Королевич – бог. Никто в нашем совхозе не ездит быстрей, На уборочной Лёва сидит за рулем как припаянный. Когда он спит? Никому не известно! Сто километров из глубинки до элеватора его грузовик с двумя прицепами покрывает в рекордное время. Летит этакая махина по степи, как самолет по небу, слышно её за много километров. Со стороны смотреть – дух захватывает.

Правда, Костя Бондарчук тоже шофёр высокого класса. Но он не трезвонит о себе, как Лёва, а молча наступает ему на пятки. Например, прошлой осенью Лёва сообразил: зачем ему в разгар работы заезжать в совхоз на заправку? Взял да и пристроил на свою машину запасной бак для горючего да еще краник такой приладил, чтобы, не вылезая из кабины, прямо на ходу переключать подачу топлива. В течение двух дней Лёва обогнал Костю на целый рейс. Но на третьи сутки Костина машина вышла в степь с таким же добавочным баком, а потом это новшество появилось и у каждого из нас.

Лёва обозвал тогда Костю обезьяной и ехидно заметил, что «у нас в Одессе аналогичных пижонов сажали ездить, извиняюсь, на ароматных бочках», и, покосившись на Катю, добавил: «Рожденный ползать, летать не может. Всё равно я его обставлю…» И обставил. На этот раз он придумал такой фокус: пришел к своему дружку, плотнику Ваське Ефимову, тот нарастил борта Левиной машины всего на одну доску, но это дало возможность Леве грузить зерна почти на целую тонну больше. Кажется, совсем просто, но придумал это дело почему-то именно Лёва. Немудрено, что переходящие вымпелы обкома комсомола – и за посевную, и за уборочную – перестали быть переходящими: они прочно поселились в нашей бригаде.

Вообще Лёва мастак на всякие выдумки по технической части. Помню, в первую целинную зиму разбушевалась однажды пурга. А тут, как назло, и продукты, и горючка из исходе – у нас тогда еще не было ни настоящего бензинохранилища, ни продовольственного склада. Ведь это не шутка – отсиживаться в дощатых бараках в снежной степи, твердо зная: если в самое ближайшее время не пробьёшься к станции – оттуда к нам всё снабжение шло, – тогда… А как туда пробиваться в такую завируху? Самоубийство.

Ну, затянули мы посильнее ремни. Сидим, ждем у моря погоды, А снег все сыплет и сыплет.

На четвертый день Серэга Красавин открывает комсомольское собрание: что, мол, будем делать? Никто не берет слова, кроме, конечно, Левы Королевича. Тот явился из кузницы, беззаботно напевая «Мы спаяны, как два стальных кольца», закопченный, с красными от холода ушами (Лёва круглый год носит морскую фуражку с «капустой»), а в руке у него связка каких-то железяк.

– У нас в Одессе, – говорит, – аналогичных случаев, то есть чтобы снег валил целую неделю, не бывало. Но, к вашему счастью, Лёва Королевич в свое время служил на Севере в автомоточастях Советской Армии и научился там кое-чему. В частности, элементарному обращению с кузнечным инструментом. Посмотрите, какие хомутики я изготовил собственноручно.

Мы посмотрели. Ничего особенного. Это были довольно грубо загнутые скобы из полосового железа, соединенные болтами в хомуты. Такими хомутами скрепляют, например, телеграфный столб с вкопанной в землю рельсой.

– А я соединю этими хомутами две автомашины – мой ЗИЛ и бензовоз, – пояснил Лова. – Получится вроде как два паровоза на железной дороге: один тянет, другой толкает. Слушайте сюда. Я, Лёва Королевич, пробиваю в снегу колею, а сзади по этой колее меня подталкивает мощный бензовоз уважаемого коллеги Бондарчука, который всегда уверяет, что нигде от меня не отстанет. Вот теперь он, если и захочет, не сумеет отстать.

И Лёва потряс железными хомутами внушительно, со звоном.

Это было что-то совсем новое и в то же время простое, как все Лёвины изобретения. Шофёры соображали, прикидывали, как получится на деле. В конторе совхоза было холодно, снег за окном все валил не переставая.

Медсестра Катя сказала:

– До станции больше ста километров. Вас же засыплет начисто. Даже подумать страшно!

– Страшно? – переспросил Лёва. – Имейте в виду, Катерина Ильинична, что Лёва – член ВЛКСМ и страшиться трудностей – единственное, на что он не способен. Остальное Лёва все может. Вот если коллега Бондарчук сдрейфил, тогда… – и он ласковыми черными глазами посмотрел на шоферов. – Тогда – кто следующий, граждане пассажиры?

Костя засопел и сказал нашему мотористу;

– Саша, я возьму твой длинный тулуп. Ладно? На этом собрание окончилось.

Уже через полчаса Костя подогнал вплотную к Левиной машине десятитонный бензовоз – буфер к буферу, – и Лёва собственной рукой намертво затянул болты на хомутах.

После этого Лёве и Косте отдали каждый что мог: шофёры – остатки горючего из своих машин, повариха Леля Каретникова – полведра печеной картошки, медсестра Катя – флягу со спиртом. Директор Егор Фомич вручил Леве документы на получение грузов. Рявкнули моторы, зазвякали, зашлёпали с пробуксовкой цепи на колесах, и Левина комбинация из ЗИЛа и бензовоза исчезла в снежном вихре, а пробитую колею тут же и замело у нас на глазах.

Эта чёртова пурга крутила и крутила, казалось, конца ей не будет, всю душу выкрутила. Поганые мысли лезли нам в голову, все валилось из рук. И как-то неловко было смотреть друг на друга: почему пошли на риск именно Костя и Лёва?..

– Прошли уже сутки, – сказал Серёга Красавин. – Надо что-то предпринимать.

И он отправился в мастерскую к Сашке Губанову – ковать хомуты.

На этот раз все шофёры вызвались ехать. Но где взять горючку? Остался только неприкосновенный запас, на самый крайний случай.

– Это и есть самый крайний случай, – сказал Егор Фомич. – Поезжайте!

Но ехать не пришлось.

К вечеру ударил мороз. Пурга прекратилась. Под звездным небом спокойно лежала белая степь.

И вот издалека донесся тихий, но отчетливый рокот, а потом на темном горизонте полыхнуло зарево. Снег заискрился, засверкал в ослепительном свете фар Левы Королевича.

– Как в сказке! – шёпотом сказала Катя.

Она, как и все мы, стояла у крайнего барака, за которым начиналось снежное безлюдье, и в глазах у нее отражался свет идущих автомашин.

Тридцать часов Лёва и Костя пробивались к станции и обратно до совхоза. Двести километров – тридцать часов.

– Как же ты не отморозил свои длинные противные уши? – нежно спросила Катя.

И Лёва, который никогда за словом в карман не лезет, не нашелся, что ответить. Он только пробормотал что-то вроде «извиняюсь», поспешно опустил воротник тулупа и поправил фуражку, чтобы она сидела пофасо-нистей. А потом искоса посмотрел на Костю.

Но на того смотреть было бесполезно: Костя Бондарчук сидел за рулем в кабине бензовоза и, посапывая, крепко спал. Впрочем, и Лёва, хотя и хорохорился, еле держался на своих длинных ногах. Мы с трудом сволокли в барак его и Костю, а сами занялись разгрузкой. Бывало, что при разгрузке уронишь ящик с консервами или там рассыплешь крупу. Ничего такого на этот раз не произошло. Мы даже не пролили ни одной капли горючего, когда заправляли свои машины из Костиного бензовоза.

Восемнадцать часов проспал Костя после этого рейса, а Лёва—всего только десять. Утром, как ни в чем не бывало, вышел вместе с нами на работу. Даже и тут он ухитрился обставить своего соперника. А задаваться стал пуще прежнего.

– Мы, – говорит, – покорители безбрежной снежной целины. На нас смотрит вся страна. А я смотрю на вас, уважаемая Катерина Ильинична, и хочу поднять один вопрос: как это вам удалось сделать укол в сердце человеку, который из себя двух слов выдавить не может, а только перманентно сопит? Да еще находится в объятиях Морфея, то есть дрыхнет чуть не полные сутки после обыкновенной увеселительной прогулки на станцию и обратно?

Впрочем, подобные вопросы Лёва поднимал исключительно в присутствии Кости. За глаза он никогда не трепался о своем сопернике и не предпринимал активных действий. Они и гуляли с Катей только вместе – один при другом. Выглядело это примерно так: идет по нашей широкой совхозной улице светловолосая, красивая Катя Куликова, слева от нее топчется коренастый Костя Бондарчук, а справа – вышагивает длиннющий Лёва Королевич. Он размахивает руками и неизменно разглагольствует. Костя угрюмо молчит, а Катя лукаво посмеивается, прикрывая рот уголком голубой косынки.

Так они гуляли всегда. И даже танцевали в клубе втроем. Есть такая полька-тройка, где одна девушка крутит вокруг себя двух парней. Мы все с интересом ждали: чем же это кончится? Должна же она кого-то одного выбрать. Но Катя что-то не торопилась выбирать.

А время шло. Целина в наших краях уже, говоря по существу, перестала быть целиной: электростанцию, баню поставили, школу отгрохали в два этажа; в общем, жизнь вошла в колею. И тут произошло событие, которое, как сказал Лёва, «ознаменовало новую эру, невиданный расцвет в делах совхоза»: Леву и Костю выбрали бригадирами.

Хитрый Егор Фомич знал, кого порекомендовать на эти посты. Тут уж их соперничество обострилось до крайности. Больше того – оно стало кровным делом двух бригад.

– Вымпел! Вымпел за посевную! Неужели мы отдадим его этим, извиняюсь, сопунам? – горячился Лёва.

«Сопунами» он презрительно называл ребят из второй бригады, куда ушел от нас Костя Бондарчук. Бригада у него была сплошь «зеленая» – вчерашние десятиклассники; они хватались за работу горячо, но бестолково. Им, как воздух, нужен был опытный, рассудительный бригадир, такой, как наш Костя. Но мы-то не собирались никому уступать вымпел, а особенно таким молокососам. Это был бы позор. Леля Каретникова, наша главная повариха, так и сказала своему Сашке: «Чистый позор!» – и добавила:

– Лучше тогда домой не являйся. Будешь ночевать в мастерской вместе со своими моторами, которые ты не сумел как следует подготовить.

Леля – хохлушка, и характер у нее соответственный: если что пообещала, не отступится. Другие девчата, правда, менее решительно, но тоже высказались по этому вопросу. Даже тихая Вера, смущаясь, сказала Сереге Красавину:

– Все-таки очень приятно, когда вымпел развевается на машине человека, с которым дружишь.

И только медсестра Катя Куликова не говорила ничего. Она лишь загадочно улыбалась и кокетливо поправляла свои светлые пушистые волосы. Но этого было вполне достаточно, чтобы Костя и Лёва лезли вон из кожи.

Горячие это были дни и тяжелые. В совхозе еще не вспахана была половина площади, мешали дожди. Мы хорошо помнили неудачи прошлого года. Тогда, тоже из-за ненастья, задержался сев. Пшеница созрела поздно, убирали ее до первого снега, много зерна осталось зимовать в степи. Об этом писали в газетах, говорили на всех совещаниях – в райкоме, в совхозе, в бригадах. Отовсюду приезжали озабоченные люди, выясняли, горевали, ругались.

А Лёва, наученный горьким опытом прошлой посевной, буквально надрывался:

– Как только позволит погода, мы должны эквивалентно провести сев! – кричал он,

Вряд ли Лёва знал, что именно обозначает это словечко. Впрочем, в ту весну наш бригадир так и сыпал терминами, эквивалентными понятию скорости, например: «А ну, рви когти!», «Делай короче!», «Чтобы у меня по-быстрому!», «Давай вертухайся!»

И мы «вертухались». А больше всех – сам Лёва. Изобретательность била из него, как закипевшая вода из-под пробки радиатора. К примеру, он предложил механизаторам прицепить к плугам бороны, получились одновременно и пахота, и боронование. Это высвободило несколько тракторов. Фотографию нашего бригадира поместили в областной газете. Между прочим, Лёва сразу же вырезал эту фотографию, наклеил ее на крышку своего портсигара с внутренней стороны и принялся с особым рвением угощать всех папиросами, даже девчат..

Левин рационализаторский почин подхватили наши трактористы; на предпосевном совещании они взяли обязательство: прицепить вместо трех обычных сеялок по четыре. За нами, мол, дело не станет, только бы не подвели шоферы: сумеют ли они оперативно подвозить семена?

Лёва, конечно, полез в бутылку.

– Интересуюсь, кому вы здесь задаете этот банальный вопрос? – крикнул он с места. – За мою бригаду можете не спрашивать, мы-то подвезем. А как сопуны – не знаю.

Костя встал, исподлобья взглянул на Леву.

– Пусть он не треплется – звонок. Машины у нас тоже в порядке, не хуже, чем у него. Тут дело не в шоферах и не в машинах. Посудите сами: возле склада задержки не будет, там зернопогрузчики. А вот когда на поле к сеялкам привезем, надо бы людей для разгрузки семян подбросить, Егор Фомич.

Это была для Кости Бондарчука необыкновенно длинная речь. Мы удивились, захихикали. Но Лёва вдруг шикнул на нас:

– Тихо, пижоны! Бондарчук, оказывается, не окончательный лопух. Скажите, пожалуйста, нащупал узкое место в предстоящей работе.

И Лёва задумался. А вскоре и вовсе ушел с собрания.

Между тем Егор Фомич успокоил Костю, пообещал:

– Приедут комсомольцы с Кубани. Они уже заканчивают сев и собираются к нам на подмогу. Вместе с ними приедут и кубинские парни. Они учились в Советском Союзе на механизаторов, будут проходить у нас производственную практику. Ребята они работящие я думаю, не откажутся между делом подсобить нам в разгрузке семян.

Это была радостная весть. Мы начали готовиться к приему гостей: оборудовали в клубе общежитие, написали на кумаче: «Добро пожаловать, кубинцы и кубанцы!» Девчата спешно шили себе новые одежки.

А Лёва – тот все носился с какими-то чертежами. Он сидел, запершись в мастерской, вместе со своими дружками – мотористом Сашкой Губой и плотником Васькой Ефимовым. Что-то они там колдовали..

Катя Куликова насмешливо спросила:

– Наверно, вы, Лев Григорьевич, конструируете посевную ракету?

На это Лёва ответил неопределенно:

– На гостей надейся, а сам не плошай. – И, с некоторым ехидством посмотрев на Катину новую блузку, добавил – Учтите, Катерина Ильинична, наш совхоз – глубинный. Пока гости до нас доберутся, могут произойти различные абстракции.

И что вы думаете? Лёва как в воду глядел. В канун сева вернулся из района расстроенный Егор Фомич. На двух огромных грузовиках он привез только одного довольно щуплого черноволосого юношу с сигаретой в белых зубах и с гитарой за плечами.

– Это и вся подмога? – спросил Костя.

– Не густо, – сказал Лёва.

– А где же кубинцы и кубанцы? – спросили девчата.

– Расхватали в отстающие хозяйства, – сказал Егор Фомич и поскреб в затылке. – Наш-то совхоз – передовой, будь он неладен. Говорят, сами справитесь. На нашу долю достался всего один товарищ. Вот знакомьтесь. Его зовут Федерико Баррера.

– А что он умеет? – спросил Лёва.

– Он механизатор – тракторист, шофер.

– Это годится, – сказал Костя.

– Алло, камарад! По-русски можешь говорить? – спросил Серега.

– Дружба, мир! – сказал кубинец.

– Всего два слова знает, – вздохнула Катя.

– Зато какие! – сказал Лёва. Он подошел к кубинцу и поднял руки, крепко сцепив пальцы. – Салют, Куба! – Потом ткнул себя в грудь. – Я – Лео Королео. Понимаешь? Будем вместе вкалывать. Бригада променадо.

– Бригада, бригада, – закивал гость и сверкнул белыми зубами.

– Все понимает, – сказал Лёва. – Пойдем, камарад, к нам в общежитие.

– Почему это именно к вам? – спросил басом Костя.

Лёва посмотрел на него сверху вниз своими ласковыми черными глазами.

– А кто у вас, пардон, умеет говорить по-испански? – И, понизив голос, добавил: – Погоди, я тебе покажу, как обзывать передового бригадира звонком. Получишь ты у меня вымпел! – Он сложил три пальца в известную комбинацию. Но тут же, заметив, что Костя нацелился двинуть его под зад ногой, поспешно отступил – Тихо! Только не при иностранце. Авторитето дискредитадо…

В тот день Лёва созвал собрание нашей бригады прямо на полевом стане, где уже стояли готовые к работе сеялки и тракторы, громоздились бочки с горючим, дымила походная кухня. Вспаханная земля лежала черная до горизонта, однообразная. Только вдали возвышался курган. Над его лысой макушкой в сиреневом предвечернем небе уже проклевывался бледный серп месяца. На ступеньках зеленого вагончика примостились Сашка Губа и Федерико Баррера. Кубинец играл на гитаре что-то душевное. Сашка, склонив голову и полузакрыв глаза, тихонько подыгрывал ему на баяне, а мы сидели молча на подножках своих автомашин, курили, слушали.

Но вот из вагончика вышел наш бригадир. С минуту он тоже слушал музыку. Потом вздохнул:

– Очень сожалаю… Но время не ждет. – И взмахнул скатанным в трубку чертежом, требуя внимания. – Так вот, мальчики, пока еще нет команды начинать сев, ждут метеосводки. Но вы посмотрите, какой сегодня вечер! Плюньте в глаза Леве Королевичу, если завтра, независимо от синоптиков, не организуется желательная атмосферная ситуация! И тогда…

Тут Лёва приосанился и начал многозначительно разворачивать чертеж.

Но в этот момент раздался треск мотора, и на полевом стане появился пионер Юрка, племяш агронома. Он всегда в горячие дни гоняет за связного на дядином мотоцикле.

– Погода! – заорал, не слезая с седла, Юрка. – Синоптики дали погоду. Егор Фомич вызывает всех бригадиров. Лев Григорьевич, садитесь!

– А что я говорил, пижоны! Вы когда-нибудь оцените своего бригадира?

С этими словами Лёва быстро свернул чертеж, прыгнул на сиденье позади Юрки, и мотоцикл умчался.

Федерико снова заиграл на гитаре, Сашка тотчас же пристроился к нему со своим баяном,

Все ближе подступал вечер. Теплый парной воздух поднимался от вспаханной земли. Месяц, разгорался все ярче на темнеющем небе.

– Хорошая музыка, – вздохнул Степка Лузгин. – Только без девчат она вроде бы какая-то неполноценная. Что вы скажете на это, хлопцы?

Мы ничего не сказали. Мы просто попрыгали в кузов Степкиной машины и через минуту уже мчались к главной усадьбе, а Сашка Губа и Федерико играли «Эх, яблочко, куда котишься?..»

Мы подъехали прямо к мастерской—там хорошая утоптанная площадка. На звуки гитары и баяна отовсюду слетелись девчата. И начались танцы.

– Что же это Лёва так задерживается? Ведь с раннего утра начинаем сев, – забеспокоился комсорг Сере-га Красавин.

И мы вдвоем с ним отправились на поиски нашего бригадира. Впрочем, искать его долго не пришлось. В садике, позади медпункта, темнели на скамейке три фигуры. Мы е Серегой остановились у плетня.

– …Вот и сегодня у Егора Фомича вы опять поссорились. Ну почему вы вечно ссоритесь? Вы же настоящие друзья. Я ведь знаю.

Вслед за этими Катиными словами наступило долгое молчание. Только было слышно, как обиженно сопит Костя Бондарчук да легкий ветерок доносил заливистые переборы баяна.

А затем раздался Левин голос. Он был какой-то непривычно тихий и задумчивый.

– Черт его знает, как это меня угораздило тогда проколоть сразу два колеса… Одна мрачная личность отдала мне без звука свое запасное и последнюю камеру. А потом этот шофер сам стоял… Это было на уборочной в пятьдесят седьмом…

– В пятьдесят восьмом, – сердито поправил Костя.

– А пурга? Как мы пробивались на станцию! – уже совсем мечтательно проблеял Лёва, – Честное благородное, Катерина Ильинична, я бы напрочь отморозил уши, если бы эта мрачная личность не отдала мне свой тулуп с большим воротником.

– Это был вовсе и не мой тулуп, а Сашкин, – буркнул Костя, Серёга толкнул меня под бок: пошли, мол.

Мы тихонько отступили от плетня и вернулись к мастерской, где все еще продолжалось веселье. Тихая Вера и Леля Каретникова учили Федерико танцевать польку-тройку. Кубинец отплясывал напропалую – ловко отщелкивал каблуками дробь, кружил Веру и Лелю; их волосы и юбки так и разлетались.

Наконец явились Катя, Лёва и Костя, они прямо с ходу включились в польку-тройку. Катя уперла одну руку в бок, другую, с голубой косынкой, подняла над головой, тряхнула своей золотистой гривой и пошла по кругу. Лёва рассыпался перед ней мелким бесом, лихо кренделил длинными ногами, а Костя сзади, яростно топая, наступал ему на пятки.

Потом уселись передохнуть на бревна возле мастерской. Все тяжело дышали, лишь один Федерико, казалось, нисколько не устал. Он спокойно стоял, опираясь на гитару, только мелкие капли пота блестели на его бронзовом лице.

И вдруг тихая Вера сказала:

– Федерико, расскажи нам про себя…

Кубинец фазу понял, кивнул курчавой головой. Говорил он по-русски плохо, смешно коверкал почти каждое слово, но никто не смеялся. Все слушали не перебивая, не переспрашивая.

…Он – сын батрака. Рубил тростник в латифундии. Это у гор Сьера-Маэстра, в Ориенте. Его старший брат ушел к Фиделю и погиб в схватке с батистовцами… В Советском Союзе Федерико научили водить комбайн, трактор, автомашину. Очень много видел, очень много понял. Кубинец Федерико Баррера никогда не забудет советских друзей…

Федерико тронул струны гитары и азартно, с типичным русским перебором заиграл польку-тройку.

Девчата вскочили на ноги. Катя уже взмахнула косынкой, притопнула сапожком. Но тут обнаружилось, что Костя Бондарчук куда-то исчез. А Лёва спохватился.

– Тихо! Отставить танцы. Собрание продолжается. Механик, откройте мастерскую, сделайте полный свет.

Сашка Губа вынул ключ, торжественно распахнул ворота и щелкнул выключателем. Посреди мастерской стояла Левина автомашина, а в ее кузове возвышался бункер комбайна. Мы некоторое время молчали, потом Степка Лузгин пожал плечами и спросил:

– Ну и что?

Лёва не удостоил его ответом.

– Механик, дайте объяснения.

– А чего объяснять? – ухмыльнулся Сашка. – Все предельно ясно. До уборочной комбайну все равно нечего делать, вот мы и заняли у него бункер вместе со шнеком. И, как видите, установили его в кузове обыкновенной автомашины.

– Теперь это уже не обыкновенная автомашина, – гордо сказал плотник Васька Ефимов. – Теперь это «Лёвин автомат» для загрузки сеялок.

– Точно, – подтвердил Сашка. – У склада в этот бункер набросает семена зернопогрузчик – это обычное дело. Зато, когда машина придет на поле, шоферу останется только включить шнек, и – будьте любезны – семена из бункера посыплются в сеялку, как сыплется зерно из комбайна в кузова машин на уборочной. Никаких грузчиков не надо: полторы-две минуты, и сеялка загружена.

Мы молчали. А что говорить? Нам сразу стало ясно: такая машина успеет обслужить самое меньшее половину посевных агрегатов. Это была чертовски хитрая и в то же время на редкость простая выдумка. Все посмотрели на Леву. Наш бригадир стоял, важно скрестив руки на груди. Лицо его было каменным.

– Теперь-то вымпел наш! – сказал Степка. – До чего же здорово и просто!

– Ну, не так-то просто, – заметил Сашка Губа. – Тут все дело в приводе к шнеку. Лев Григорьевич, ну-ка дай твой чертежик…

– Иди ты к черту! – вдруг ни с того ни с сего заорал Лёва. – Садитесь в машину, поехали к складу, испробуем в натуре. А ну, вертухайтесь!..

Нечего и говорить, что с этим «Левиным автоматом» мы здорово выручили наших механизаторов. И хотя они, как обещали, прицепили к тракторам вместо трех по четыре сеялки, все равно мы успевали снабжать их семенами. За руль своего «автомата» Лёва посадил белозубого Федерико – перенимай, мол, целинную смекалку, пригодится. Федерико вошел в работу весело и сноровисто; сразу было видно, что этот парень рано приучен к труду. Работал он, как танцевал, увлеченно и стремительно. Черт его знает, каким образом, но он безошибочно угадывал, в каком месте на поле кончаются семена в сеялках. Именно в этом месте он и появлялся с «Левиным автоматом». Завидев его, девчата кричали: «Федерико, помоги-ка!» – и он загружал сеялки прямо на ходу, ни минутки потерянной. Двужильный какой-то, он готов был работать круглые сутки. Но тут уж Лёва был непреклонен:

– Все-таки гость, иностранец. Надо дипломатадо.

И когда наступал вечер, Лёва, несмотря на бурные протесты Федерико, отправлял его на отдых в усадьбу вместе с «автоматом».

– Автомату тоже требуется передышка: смажь его, проверь. Чтобы утром был как стеклышко. Одним словом, профилактадо. Понимаешь?

Сам Лёва носился ка мотоцикле по загонкам с утра до утра; когда он спал, никому не известно. Впрочем, и мы не спали, разве Лёва даст вздремнуть? Едва к рулю голову приклонишь, он уже тут как тут: «А ну, рви когти!.. Давай короче!.. Чтобы у меня по-быстрому!..»

Светило солнце, блестели звезды, пахло весной и отработанным бензином. Может быть, пели птицы, мы их не слышали. Мы слышали рев моторов и Левину ругань. А когда, наконец, наступило первое затишье, мы услышали невероятную новость: эти «сопуны», вчерашние десятиклассники, эти зеленые молокососы! При равном количестве заданных гектаров они на четыре часа раньше нас закончили сев…

Когда им вручали вымпел, в клубе набилось народу – не протолкнуться. А тут еще секретарь обкома комсомола предоставил слово нашему бригадиру.

Лёва поднялся на сцену, прокашлялся в кулак и объявил ни к селу ни к городу:

– Извиняюсь… – Виновато посмотрев со сцены в нашу сторону, он сказал: – Можете убить меня, ребята, или – ещё хуже – выгнать из бригадиров… Я сам отдал чертеж своего автомата Косте Бондарчуку. Только не могу понять, почему они все-таки нас обставили?

Костя засопел и встал с места.

– Спасибо тебе, что присылал кубинца. Как только наступал вечер, он к нам в бригаду являлся на подмогу с твоим автоматом и до света вкалывал. Вот как.

Лёва широко разинул рот, но ничего не сказал, только ошеломленно взглянул на Федерико.

А Федерико расхохотался. Он показал пальцем на Костю, потом на Леву, потом ткнул себя в грудь.

– Полка-тройка. Соревнованя. Дружба, мир!

В зале засмеялись, Громко зааплодировали, потребовали, чтобы на сцену поднялись и Костя, и Федерико,

Они поднялись на сцену. И стояли там и смотрели друг на друга – Костя довольно, Лёва сердито, а Федерико весело. Так их вместе и сфотографировал корреспондент «Комсомольской правды».

Наш друг Федерико Баррера теперь уже вернулся на Кубу. Он частенько присылает нам письма, и мы отвечаем ему коллективно. Костя Бондарчук и Лёва Королевич соперничают до сих пор. Но Катя Куликова тут уж совсем ни при чем: у нее оказался жених в погран-частях. После демобилизации он приехал работать к нам в совхоз. И самые закоренелые сплетники не смогли ему сказать про Катю ничего худого, потому что Катя, Лёва и Костя всегда гуляли только вместе. Они даже и танцевали втроем. Есть такой танец – полька-тройка.