Текст книги "Рассказы (сборник)"

Автор книги: Эм Вельк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц)

– Будь покойна, этого я не сделаю.

– Почему ты причиняешь мне боль, Фриц?

Он простонал.

– Оставь меня наконец в покое! Господи, да мне ничего не надо, дайте только спокойно почитать книгу.

– Спокойной ночи, Фриц!

– Спокойной ночи!

Он не оглянулся, но чувствовал на себе ее взгляд. Однажды он уже чувствовал на себе проницательный женский взгляд. Где же это было? Ах да, на мосту в Будапеште. Хильда и венгерка. Хильда всегда была жизнерадостной. Сколько же лет она работает медсестрой? Два года. Конечно, для молодой хорошенькой девушки есть более приятные занятия, чем изо дня в день возиться в грязи и крови. Грязь и кровь (он оторвал глаза от книги), нежная, юная девушка, вот уже два года, добровольно… Расстроенный, он захлопнул книгу. В тот же момент он услышал на лестнице ее легкие шаги. Значит, она стояла за дверью и подслушивала. Зачем она это сделала? Он ощутил горечь во рту, встал и подошел к окну.

Тихо шелестели листья на липе и на кустах сирени.

Электрический фонарь за крышей садового домика просвечивал сквозь листву, и свет его рассыпался, подобно блестящим монеткам, по серым тропинкам. Розы опустили свои бутоны, Фридрих Менцигер увидел, что они плохо подвязаны. Кошка перебежала через дорожку и вскарабкалась по шпалере на крышу садового домика. Где-то вдалеке зазвенел трамвай. Пробили часы. Пронзительно стрекотал сверчок. Легкий ветерок доносил запах сена. Это было удивительно, поскольку лугов поблизости не было.

Солдат прижался лбом к оконному переплету. Зеленые деревья, неразрушенные шпили церквей и розы – как давно он не видел всего этого! Если где-либо на голой земле стояло дерево, его срубали. Остроглавые минареты были разбиты снарядами, а о цветах и вовсе нечего говорить… Однако розы действительно плохо подвязаны. Неужели отцу и правда не хватает времени? И садовые дорожки тоже не ухожены. Гравия вообще уже не видно. Фридрих Менцигер снова почувствовал какую-то горечь во рту. Он быстро отошел от окна и сделал три-четыре торопливых глотка из бутылки с коньяком. Когда он захотел закрыть окно, он увидел на дорожке негра, который корчился, извивался и кричал. Это видение длилось только мгновение, а затем солдат различил длинную тень кошки, сидевшей за углом садового домика.

– Надо немедленно уезжать отсюда, – сказал солдат, обращаясь к самому себе. И он внимательно взглянул на себя как бы изнутри, проследил прошлое и настоящее, и ему показалось, что он совершенно отчетливо видит будущее. Он всегда гордился своей способностью к самокритике. Поэтому он кивнул головой и произнес:

– Так тому и быть!

Затем он, как был в одежде и сапогах, одним движением бросился на кровать, широко раскинув руки ладонями кверху. «Вот ты лежишь здесь, как Иисус Христос, когда его распинали на кресте», – подумал он, и ему стало стыдно за свои мысли. И тотчас же он понял, как получилось, что он подумал так. Вчера он прочел роман «Без отечества» Германа Банга. Там в конце повествования вот так же лежал один из героев. Это сравнение он нашел неуместным, однако продолжал лежать и предавался ярости своих мыслей, пришедших из тьмы и, подобно белым червям глубоко в земле, точивших его тело. В конце повествования?.. Он чувствовал, как эти мысли гложут его и подтачивают его сопротивляемость.

И вот между бодрствованием и сном, в ту таинственную минуту, когда человек перешагивает грань между мирами, зная, что он бодрствует, а не спит, но находится тем не менее в совершенно безвольном состоянии, ему явилось видение. У него на носу сидел большой червь с тысячью ножек. Подняв свою черную головку, он смотрел солдату прямо в глаз. У червя было три глаза – черный, красный и над ними еще зеленый. На спине червя, собиравшегося вползти спящему в глаз, было написано «Разум». С отвращением солдат поднял руку, но не смог прогнать гада, потому что другой червяк схватил своего собрата за конец тела и стал пожирать его. На этом, черве было написано «Любовь». И так червь следовал за червем, и они пожирали друг друга. За любовью следовали голод, насилие, право, вера, а затем появился совсем крошечный червячок с надписью «Смысл жизни». Солдату хотелось получше разглядеть его, но червь этот был тонкий, как нитка, и бесконечно длинный. Когда наконец из темноты появился конец червяка, на нем сидел негр, который корчился, скалил зубы и скулил.

Менцигер тихо застонал, уронил голову набок и заснул. Ему приснился страшный сон. В ночи бродил негр. Он пожирал одного червя за другим, пока не оказался перед головой солдата. Одним ударом топора он убил обер-егеря, и хотя Менцигер был теперь мертв, он увидел, как негр бросился на его сестру и повалил ее на землю. «Бей немецких свиней!» – закричал маленький лейтенант, вдруг очутившийся здесь. Резко и пронзительно звучал в ночи наполненный ужасом крик Хильды: «Фриц, Фриц, помоги!»

Фридрих Менцигер проснулся и сел в постели. Был уже день. Около получаса сидел он так в кровати, затем встал, умылся и спустился вниз. Все очень удивились, что он вышел к завтраку Его глаза глубоко ввалились, но лицо было более просветленным, нежели обычно. После завтрака он пошел в сад, подвязал розы и разровнял граблями дорожки. Когда Хильда пришла на обед, она ничего не сказала, но в ее глазах появился счастливый блеск. Великая, самоотверженная любовь чистой женской души сияет ярче, чем весь свет мира, – это впервые ощутил Фридрих Менцигер. За столом они разговаривали мало.

Вечером наваждение сгинуло. Обер-егерь сидел в саду и курил. Мимо как бы невзначай прошла сестра.

– Добрый вечер, Фриц! – сказала она улыбаясь и кивнула ему.

– Добрый вечер, Хильда! – ответил он приветливо и помимо воли добавил: – Ты что, спешишь?

Она остановилась, радостно возбужденная.

– Нет, но я хотела…

– Хильда!

Она была уже рядом с ним.

– Прости, если я был невежлив и груб. Мне кажется, я действительно был болен.

– Все, все снова наладится. Ах, Фриц!.. – Она заплакала и положила голову на его плечо.

– Не плачь, – сказал он грубовато. Она взглянула на него с удивлением.

– Я не болен, а просто-напросто очень устал. Ах, сестричка! – И он обнял ее.

Через некоторое время она сказала, как бы проверяя его:

– Завтра мы пойдем к Вендландам, да? Вот они обрадуются!

Он ничего не ответил. Она продолжала:

– Мы поедем в город, в лес, на мельницу Ричера, завтра после обеда. Я отпрошусь.

Как во сне он пошел в дом, держась за ее руку.

На следующее утро Фридрих Менцигер надел штатский костюм. Войдя в комнату, он покраснел. Отца и Хильды не было. Он был рад этому, а мать не обратила на его одежду особого внимания. Перед обедом он отвел Хильду в сторону и попросил ее не надевать сегодня халата медсестры.

…Маленькая компания была очень веселой. К вечеру, когда уже не осталось посетителей, слепой сказал: – Ребята, давайте посидим еще, я угощаю всех пуншем.

Мари возразила, но Ганс и Хильда с радостью поддержали его. Тогда она сказала:

– Я подчиняюсь. В конце концов, один раз бываешь молодым.

«Может быть, это и есть смысл жизни?» – спросил голос внутри Фрица Менцигера.

Ганс обнаружил в кафе граммофон и вытащил его на улицу. И вот зазвучали мелодии из «Риголетто», «В корчме „Зеленый венок“» и вальс «Розы юга». Пунш был отменный, а вечер теплый. Молодые люди были возбуждены, и даже сводный оркестр всех ангелов небесных не смог бы заставить их сердца биться чаще, чем это делали скрипящие звуки, издаваемые граммофоном. Все вещи этого мира глупы, тупы и не отличаются друг от друга, лишь человеческое чувство делает их хорошими или плохими, страшными или прекрасными.

Больше всех веселился слепой. Когда Ганс в третий раз поставил пластинку «Розы юга», Герман Вендланд поднялся и уверенно, как зрячий, направился к Хильде.

– Прекраснейшая принцесса! Позвольте пригласить вас на первый вальс.

– Но, ребята! – воскликнула она испуганно. – Это уже слишком. Ведь танцевать запрещено.

– Маленький подарок для старого вояки, – умолял слепой.

– Да, да, ты должна это сделать, ты сестра милосердия, – ликовал Ганс.

– Здесь ведь никого больше нет, – успокоил Фридрих сестру.

Тогда она пошла танцевать со слепым.

– Что может Хильда, могу и я, – сказала Мари. – Пошли, Фриц! И эта пара тоже закружилась в танце.

– Черт возьми, а меня, самого молодого, вы что, в старики записали? – воскликнул Ганс.

Из-за дома вышла дама, лет сорока или пятидесяти, и остановилась удивленная. Тут же Ганс подскочил к ней.

– Разрешите, сударыня?

Она смотрела на него, оцепенев от изумления. Он принял ее молчание за согласие и обхватил ее за талию. Сделав несколько шагов, она высвободилась из его рук.

– Как вам не стыдно… В такое время… Генрих!..

Генрих – это был ее муж, профессор, доктор Генрих Шнайдер, старший преподаватель гимназии имени императора Вильгельма. Он вдруг появился здесь и стоял, не находя слов. Девушки, растерявшись, сели. Слепой напряженно вслушивался, стараясь установить причину помехи. Фриц, улыбаясь, прислонился к дереву.

– Извините, пожалуйста, – залебезил Ганс. – У нас…

Тут старший преподаватель, профессор, доктор Шнайдер очнулся.

– Молчите и стыдитесь! Танцевать на могилах! Это же просто скандал – устраивать танцульки в такое серьезное время. Вы здесь отплясываете, а наши доблестные солдаты кровь проливают за таких вот… И если ваша совесть не может показать вам всю низость вашего поведения, то тогда это сделает полиция. Какой скандал! Пойдем, жена!

Фриц нахмурился, Ганс засмеялся, а вслед за ним рассмеялся и слепой. Он не переставал хохотать, и наконец залились смехом все – и девушки, и Фриц. И хотя они уже больше не танцевали, пунш они выпили и подхватили песню, которую начал петь слепой: «Что б ни принес нам завтрашний день – заботы или хлопоты, сегодня есть сегодня!»

…Два дня спустя в газете «Генераль-Анцайгер» под рубрикой «Читатели пишут» появилась заметка профессора, доктора Генриха Шнайдера, озаглавленная «Танец на могилах». Три четверти колонки занимало возмущенное описание неслыханного происшествия, вызвавшего негодование общественности. Заметка клеймила испорченность нравов определенных кругов молодежи и вызвала ряд созвучных откликов.

На грани миров

Разговор шел о спиритизме, привидениях и тому подобных вещах. При этом, как и подобает просвещенным людям, много шутили по этому поводу. И вдруг старый Рамбах, серьезный, скупой на слова мужчина, от которого менее всего можно было ожидать такого, сказал:

– Не будьте же столь непоследовательны, господа. Вы все верующие, во всяком случае утверждаете это. Но если вы верите в существование бога и в чудесные деяния сына его, то почему же в наше время не может быть чудес? Ведь тысяча лет для всевышнего как один день.

Пастор, которому такая аргументация была не очень приятна, заметил:

– Конечно, нельзя опровергнуть предположение, что человек наделен чувствами, которые большинством людей утрачены, у некоторых они так отчетливо выражены, что позволяют им видеть вещи по-другому, так сказать, внутренним зрением, и заглянуть в другой, неведомый для нас мир. Тут уже не может быть и речи ни о привидениях, ни о чудесах.

Рамбах сказал:

– Вы, господин пастор, нашли почти верное слово – другой, невидимый мир. Знаете ли, я однажды находился между этих двух миров, по крайней мере на грани, разделяющей их, причем это было не во сне, не в лихорадочном жару, как меня потом пытались убедить, а при полном сознании.

Мы попросили его рассказать нам об этом.

– Я находился в имении моего дяди в качестве практиканта. Мой дядя любил принимать гостей, и во время одного из таких посещений я познакомился с дочерью соседа и вскоре был помолвлен с ней. Тесть очень любил меня, и я иной раз проводил вечер в его доме. И вот тут произошло событие, после которого я тяжело заболел и которое едва не погубило мое юное счастье. Однажды вечером, это было четырнадцатого августа, я несколько дольше обычного задержался в Бусковице. Так же как и сегодня, мы беседовали о спиритизме и привидениях и устраивали всевозможные опыты. Вы ведь знаете, как любят подобные развлечения у нас в сельской местности. Было почти половина двенадцатого, когда я простился с хозяевами. До дома мне нужно было еще ехать почти сорок пять минут на велосипеде. В разговоре вечером я узнал, что сразу же за деревней от дороги отходит тропинка, которая ведет через луг и затем через лес, пользуясь ею, можно сэкономить добрую четверть часа.

Так как дорога, кроме того, была неровной, а августовская ночь очень светлой, то сразу же за деревней я свернул на тропинку. Хочу заметить, что я находился в имении дядюшки всего лишь полтора месяца. От мыслей о наших спиритических фокусах мне вдруг стало не по себе. Мне было совестно, поскольку при нашем занятии я вел себя довольно легкомысленно. Поэтому я нажал покрепче на педали, и вскоре лес поглотил меня.

Вокруг царила глубокая тишина, и я не слышал ничего, кроме потрескивания веток под колесами моего велосипеда и шуршания велосипедной цепи. Вдруг зазвучали возбужденные голоса, и я услышал приказ положить ружье. Последовал наглый смех, а затем раздался выстрел. Я быстро спрыгнул с велосипеда и выхватил из кармана револьвер. Я не сделал и шести шагов в направлении выстрела, как передо мной раздвинулись ветви кустарника и появился человек. Увидев меня, он замахнулся на меня ружьем. Я отпрыгнул на полшага в сторону и нажал на курок револьвера. Выстрела не последовало – произошла осечка. Я быстро нажал во второй раз на спусковой крючок – грянул выстрел, но человек уже исчез. При свете луны я увидел его лицо: короткая лохматая борода, черные глаза, серый не то зеленый картуз.

Некоторое время я, ошеломленный, стоял неподвижно. Затем что-то заставило меня пойти вперед. Я увидел лежащего на земле лесничего с зарядом дроби в груди. Я вмиг опустился на колени и попытался перевязать ему рану. Это было невозможно. «Домой!» – простонал раненый. «Куда?» – спросил я быстро. «Первая проселочная дорога налево, затем вторая тропа, участок „74в“», – прохрипел он. Пытаясь перевязать его, я рассказывал ему, как попал сюда и что видел, но он, казалось, ничего не соображал. «Вегнер», – прошептал ом и потерял сознание.

Нести этого рослого и крепкого человека я не мог. Поэтому я быстро вскочил на велосипед и помчался. Кустарник раздирал мне руки до крови, и не раз я, налетев на корень, падал на землю. Время от времени встречался песчаный грунт, и приходилось вести велосипед рядом с собой. Мне казалось, что все происходит слишком, слишком медленно. Кроме того, я боялся, что собьюсь с пути и не найду участок семьдесят четыре. Наконец я увидел перед собой просеку и на ней хутор. Я лихорадочно застучал по забору. Залаяла собака, и через некоторое время открылось окно. Молодой человек лет двадцати сердито спросил меня, что мне здесь надобно. «Скорее, – крикнул я, – только что лесничего ранили браконьеры». В доме тотчас поднялись шум и крики. Я услышал, как вскрикнула женщина, а затем в дверях появились двое мужчин и молодая девушка. Я быстро объяснил, кто я такой, и точно описал им место преступления. Потом я спросил, где живет ближайший врач. «В Бендлове, – ответили они мне, – это около часа пути». Бендлов был ближайший город. К счастью, от дома лесничего к шоссе вела довольно хорошая дорога. Итак, я снова пустился в путь. В изнеможении я прибыл в Бендлов и быстро отыскал дом врача.

На эмалевой вывеске было написано: «Д-р Браун, практикующий врач». Рядом висел шнур звонка. Я дернул несколько раз. В верхнем этаже отворилось окно, и недовольный голос спросил, чего я хочу.

«Доктор должен немедленно ехать в лесничество, – крикнул я, – лесничего подстрелили». Окно закрылось. Я внимательно осмотрел дом. Это было старое двухэтажное фахверковое строение с коричневыми балками и стенами, окрашенными в серый цвет. Рядом с домом находился трактир с вывеской «Бурый медведь». Тут появился врач. «Я вас даже не спросил, о каком лесничестве идет речь».

«Я сам этого не знаю, – сказал я. – Но я вас отведу туда».

Он тоже сел на велосипед, и мы поехали по шоссе в обратную сторону. Когда подъем стал очень крутым, доктор слез с седла, и тут я смог рассказать ему о происшедшем. Время от времени он с сомнением качал головой и несколько раз недоверчиво взглянул на меня. Когда мы снова поехали, он следовал за мной примерно в пяти шагах.

Лесничего только что принесли домой. В комнате стояли две женщины и плакали. Мы положили раненого на кровать, и доктор стал осматривать его. Однако он тут же встал и произнес: «Все кончено, кровоизлияние в легкое». Девушка громко вскрикнула, доктор сказал несколько слов помощнику егеря и вышел из комнаты. Я описал присутствующим еще раз подробно браконьера и рассказал им также, что лесничий назвал фамилию Вегнер. Пожилая женщина пожала мне руку и попросила молодого егеря пуститься в погоню за убийцей. Егерь как-то странно посмотрел на меня, помедлил, но затем все-таки вышел из дома. Я еще несколько минут постоял в нерешительности и потом тоже вышел на улицу.

Когда меня снова окутала ночная тьма и окружил лес, мороз пробежал по моей спине. Я почувствовал, что промок и устал, но что-то заставило меня как можно скорее поехать домой. Так что я снова сел на велосипед и помчался вперед. Казалось, лесу не будет конца, и я уже не знал, где нахожусь. К утру я снова попал к месту преступления, и, хотя мне было не по себе, я все же был рад, что по крайней мере знаю, где нахожусь. Сворачивая на тропинку, я налетел на пень и упал. Вилка переднего колеса и три спицы погнулись, моя левая рука была сильно ободрана. Я, как мог, починил велосипед и, обессиленный, медленно поехал домой. Въезжая в деревню, я услышал, как пробило пять часов. Не раздеваясь, я бросился на кровать и тотчас же заснул.

Проснулся я в сильном жару. У кровати стояли мой дядя и врач. Я рассказал им о своем ночном приключении и спросил, поймали ли уже преступника. Врач покачал головой и что-то прошептал дяде. «Он все еще бредит», – услышал я его слова. Я хотел возразить, но потерял сознание.

Когда через несколько дней я снова пришел в себя, здесь уже находился мой будущий тесть. Ему я тоже рассказал эту историю и спросил о преступнике. Я все очень точно описал ему, и он внимательно выслушал меня. Однако тут я увидел, как он кивнул другим. Значит, они уже проинформировали его. Рассерженный этим, я торжественно поклялся, что все, что я ему рассказал, чистая правда. На это он ответил: «Вы были очень больны, дорогой Рамбах. Вам нельзя волноваться».

Через две недели я уже мог вставать. Первым делом я осмотрел свой револьвер. На одном патроне были видны следы осечки, один патрон был израсходован при выстреле. Вилка и спицы переднего колеса моего велосипеда были погнуты. Дядя подтвердил мне, что в то утро мои руки были изодраны до крови. Ночной сторож сказал, что встретил меня около пяти часов утра. Однако, как только я заводил разговор об убийстве лесничего и спрашивал о преступнике, все очень серьезно смотрели друг на друга и старались перевести разговор на другую тему. Когда же я настаивал на своем, то дядя говорил мне, что, очевидно, у меня еще в лесу поднялась температура, потому что в этой местности вообще нет никакого лесничества и, кроме того, в этом районе не убивали ни лесничего, ни егеря и никакого частного лица. Ближайший лесничий живет в Бусковице и пребывает в добром здравии, а браконьеров здесь не водится.

Когда я уже мог садиться на велосипед, я объездил весь лес, но не нашел никакого лесничества. Затем я посетил лесничего в Бусковице. Это был незнакомый мне молодой мужчина. Тогда я вспомнил доктора Брауна. Я поехал в Бендлов и сразу же нашел улицу и трактир «Бурый медведь». Но фахверкового строения не было. Ка его месте стояло массивное здание с мелочной лавкой. Мне сказали, что этот дом стоит уже давно и что никакого доктора Брауна никогда не было в Бендлове. Усталый, я поплелся домой, и меня снова свалила с ног нервная лихорадка с сильным жаром. Я очень долго провалялся в постели, и, должно быть, дела мои были очень плохи, потому что ко мне приехал мой отец, служивший чиновником в Берлине. Вернувшись в Берлин, он прислал мне ящик токайского вина.

Однажды, уже выздоравливая, я сидел у окна. Был январь, и я смотрел, как за окном мела метель. Теперь уже я и сам считал историю, случившуюся с мной четырнадцатого августа, загадочным и дурным сном. Погруженный в мысли, я развернул одну из бутылок. Она была, кроме папиросной бумаги, завернута в страницу берлинской газеты. Я разгладил эту страницу и начал читать. Мой взгляд упал на статью под заголовком «Приговорен к смерти». В статье говорилось о заседании суда присяжных по делу поденщика Штефана Вегнера, застрелившего в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое августа лесничего Миттевски из Брекштайна в Верхней Силезии. До этого Вегнер отсидел срок в тюрьме, куда он попал по заявлению лесничего, и угрожал расквитаться за это с последним. Удивительным было, говорилось далее в заметке, поведение одного молодого человека, очевидно, занимающегося сельским хозяйством, который нашел лесничего, организовал его доставку в лесничество, привел врача, описал преступника и сообщил его фамилию, однако, несмотря на неоднократные обращения в газетах, так и не объявился. Первоначальное подозрение, что он каким-то образом связан с преступником, рассеивается признанием самого преступника в том, что этот молодой человек стрелял в него.

Ну, что я могу вам сказать далее. Мой дядя, мой тесть, моя невеста – все были удивлены и растеряны. Они знали, что четырнадцатого августа до половины двенадцатого вечера я находился в Бусковице и утром рассказал им о своем ночном приключении в Верхней Силезии, удаленной от нас за тысячу километров. Кто может найти объяснение этой загадке?

К счастью, мое самочувствие быстро улучшалось. Через два года я уже мог вспоминать об этой истории, не ощущая внутреннего беспокойства.

Но та ночь все-таки еще раз вернулась в мою жизнь. Много лет спустя я вместе с женой посетил крупную сельскохозяйственную выставку. У нас было прекрасное настроение, и моей жене пришла в голову мысль посмотреть, где же, собственно говоря, находится городок Брекштайн. Мы решили съездить туда. И тут случилось нечто такое, что заставило меня и мою жену никогда более не возвращаться к этой истории. Я нашел большой двухэтажный фахверковый дом, на котором висела эмалированная табличка с надписью «д-р Браун, практикующий врач». Я позвонил, но доктора не оказалось дома. Тогда мы наняли машину и поехали в лесничество. Это было именно то самое лесничество, которое я нашел в ту ночь, однако из семьи старого лесничего никого уже не было. Наше настроение стало очень серьезным, но мы имели достаточно присутствия духа, чтобы не разволноваться снова. Все это случилось уже очень давно, но вы можете спросить мою жену об этой истории. В ту ночь я находился между двух миров, или, точнее, на грани, разделяющей их.

Старый Рамбах умолк, и все другие тоже молчали. В комнате стало как-то неуютно. Затем один из присутствующих, нерешительно и запинаясь, начал рассказывать историю из жизни охотников.