Текст книги "Рассказы (сборник)"

Автор книги: Эм Вельк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)

III

– Мама, я пойду работать!

– Работать? В какое-нибудь учреждение, к так называемому начальнику?

Дочь устало улыбнулась:

– Мамочка, никак ты не поймешь, не смогу я работать в учреждении, а у так называемого начальника тем более. Что я умею? Руководить местным союзом немецких девушек, учить ткачеству молодых деревенских нацисток? И это сейчас?

При воспоминании о прежней тяге дочери к медицине мама подумала о профессии медсестры; но эта мысль была немедленно отвергнута – ведь медсестре приходится выполнять такую работу, которой побрезгуешь.

– А как ты смотришь на ткачество или вязание? Мы бы и дома остались, и я бы тебе помогла!

Желание сохранить независимость подстегнуло в ней предприимчивость. Но ни ткацкого станка, ни ниток, ни шерсти не было.

В конце концов дом пришлось оставить и чинить по домам белье, вручную, потому что у них не было и швейной машины. Слава богу, люди, ставшие их работодателями, сохранили в этом уцелевшем от войны Шверине и свои дома и свое белье. В их домах висели не только изображения великогерцогских замков, они были полны воспоминаниями о прекрасных старых временах Браунау и Веймара, и в большинстве семейств были рады дать работу штопальщицам, которые знавали лучшие дни и даже в несчастье не утратили чувства собственного достоинства. С ними хоть можно поговорить откровенно, без посторонних ушей, разумеется, сравнить старые времена с теперешними.

И тем не менее:

– Мама, я вижу, наше занятие тебе не по душе.

Мама молчала.

– Я вижу, оно тебя изнуряет.

– Это не работа, девочка, а сплошная беготня.

– Конечно, мама. Но слава всевышнему, нам по крайней мере не приходится возиться с лохмотьями: у наших клиентов сохранилось достаточно приличных вещей. Да и обеды у них для нас хорошая поддержка при нашей продовольственной карточке четвертой категории.

Поразмыслив немного, мама сказала:

– Сама бы я об этом не заговорила. И не от работы мне тяжело, нет, а от того, как они нас кормят. Не все, конечно, но большинство. Я имею в виду ту особую еду, которую нам приносят в чулан. Это закат моей жизни… – и мама разрыдалась.

Дочь молчала. Она невольно перенеслась мыслями в детство, в те времена, когда мама приказывала кормить своих штопальщиц в чулане; одна женщина, ее звали Фаринг, была вдовой директора банка, покончившего жизнь самоубийством. Об этом в доме знали все, вплоть до детей – мама однажды показала ей роскошную виллу, в которой раньше жили Фаринги. И сказала: «Кто высоко заносится, тому не миновать упасть».

Истолковав дочернее молчание как проявление грусти при воспоминаниях о детстве, мать сказала:

– Но больше всего меня тревожит безнадежность твоего положения. Я стара, и господь всемилостивый не позволит мне долго лицезреть убожество моей родины. Но ты, моя девочка, Дочь генерала Фалькенберга, внучка тайного советника фон Штуббе, – все это, что прежде почиталось за честь, сегодня только осложняет жизнь. Что будет с тобой?

– Мне хотелось бы открыть свое дело, – живо ответила дочь. И продолжила в ответ на удивленный взгляд матери: – Я умею моделировать, кроить и шить. К счастью, все свои платья я шила сама. Тебе не кажется, что мне надо открыть ателье? Что могут другие, по плечу и мне.

– Прямо здесь, в нашей единственной комнатке? В доме, где полно всякого сброда? Да у нас даже швейной машинки нет.

– Фрау советница Беренс собралась на Запад. Англичане освободили ее мужа. В Восточную зону он не хочет. Он кое-что значил здесь в партии. Машинка у нее хорошая, ты сама знаешь, ведь ты работала у фрау Беренс.

Фрау Фалькенберг удрученно кивнула.

– Сегодня без денег ничего не дают. На что же ты хочешь купить машинку?

– Продай бриллиантовый крестик, мама, все равно ты его никогда не носишь!

– Память о бабушке фон Штуббе! Тайный советник, мой покойный дед, заказал его для своей невесты к свадьбе! Нет, дочка, добра от этого не жди. – Фрау Фалькенберг, урожденная фон Штуббе, почувствовав себя единственной хранительницей традиции, в эту минуту невыносимо страдала.

– В таком случае я всю жизнь буду штопать чужое белье. А не могла бы ты расстаться с папиным перстнем, ты знаешь, я имею в виду печатку с полковым гербом.

Мама запротестовала:

– Нет, уж лучше бриллиантовый крест. Когда распустили папин полк, ты была, совсем крошкой и не могла понять папиного горя. Тогда еще обер-лейтенант, он снял перстень, но хранил его как святыню. Это символ полковых традиций, часто повторял он, когда меня не станет, их унаследуют другие. Нет-нет, о перстне и речи быть не может.

– Ну, а кому я передам этот перстень по наследству, мама? Кто женится на женщине, которая штопает чужое белье?

– Если б в свое время ты не была слишком разборчивой! Но оставим эту тему! – Казалось, теперь мама досадует и на прошлое, во всяком случае на отдаленное прошлое. Но ведь дочь ее плоть и кровь, и она запальчиво воскликнула:

– Если б я не была слишком разборчивой и согласилась выйти замуж за одного из четверых, которых предложила мне моя семья, то сейчас я точно так же сидела бы здесь. Нет, наверняка еще хуже, вдовой какого-нибудь эсэсовского офицера с кучей голодных ребятишек.

– Бригитта! – Возглас повис в комнате как восклицательный знак. И уже мягче мать продолжала:

– Стыдись! Как ты говоришь о священном долге немецкой женщины?

У дочери передернулось лицо.

– Священный долг перед семьей? Лучше б ты этого не говорила, мама. Было время, когда точно такими же словами ты ясно дала мне понять, что я не выйду замуж за Бертольда, которого любила!

– Потому что его арийское происхождение оказалось под сомнением. Поженись вы несмотря на это, где бы ты была сейчас? – Мамин тон был по-прежнему холодным и резким.

Дочь взорвалась:

– Могу сказать наверняка, что не в худшей комнате, чем эта. И уже совершенно точно, меня бы не мучила совесть, что я трусливо оставила в беде порядочного человека.

– Бригитта! – На сей раз прозвучали не укоризна и протест, скорее просто крик. Но мама тут же снова взяла верх, и ее резкий тон растворился в жалобных всхлипах.

Некоторое время в комнате было тихо. Дочь стояла у окна и смотрела на улицу, их комната находилась как раз с фасадной стороны дома. Ей только тридцать, но гнев очень старит ее.

– Надеюсь, ты не хочешь открыть салон мод в комнате, где мы спим? – слезливым голосом спросила мама.

Дочь обернулась:

– Поживем – увидим! Для мастерской мы можем получить дополнительную площадь. Может быть, даже небольшую квартирку с собственной кухней. А когда ко мне придет известность… – она не договорила.

– Но в продаже нет тканей, – выдвинула мать еще один аргумент защиты.

– Ткани скоро появятся, – парировала дочь.

Мать с удивлением смотрела на дочь генерала Фалькенберга:

– Ты полагаешь, эта красная страна окажется прочной? – Дочь молчала, и растерянность, которая скрывалась за этим вопросом, как ответ весь день заполняла комнату.

IV

Швейная машинка была куплена, но комната превратилась не в салон мод, а в мастерскую «Из старого делай новое!». Во всяком случае так гласила надпись на деревянной табличке, которую намалевал Фриц, парнишка Мюллеров из соседней комнаты, в доказательство своей успешной учебы у художника. Под этой надписью буквами помельче было написано: «Мастерская на первом этаже». Имя Бригитты Фалькенберг по настоянию мамы было опущено.

Худо-бедно, а работа их кормила. Дочь оказалась в высшей степени изобретательна, клиенты не уставали благодарить мастерицу за те прекрасные вещи, которые у нее получались из старых тряпок. Из одеял возникали современные дамские пальто или практичные мужские куртки, старое женское пальто превратилось в костюм для мальчика; из двух старых получалось одно новое, модное платье, а если они были совсем изношены, то детское платьице; скатерть («Да, были лучшие времена!» – вздыхала ее владелица) пошла на шикарный пляжный ансамбль для дочери – надежды семьи; клетчатые простыни («Мы раньше прислугу держали») стали летними платьями, которые теперь вошли в моду; плотная шерстяная бабушкина юбка дала материал (слава тебе, господи, ей не пришлось увидеть этого своими глазами!) на крепкие брючки для мальчика; покрывало с супружеского ложа стало элегантным пеньюаром (как-никак, а пожить еще хочется); из старой войлочной шляпы получились домашние туфли, из отцовских кожаных перчаток – искусственные цветы, перочистки или футлярчики для ключей; полотенца давали материал для женских поясов, изношенные шелковые блузки возрождались в виде галстуков; распущенные свитеры – детских штанишек и носочков. Стоило полюбоваться платьем одной артистки, материалом которому послужил белый мешок из-под сахара. Мастерская демонстрировала также сшитые из тысяч лоскутков тряпичные одеяла и даже «настоящий альгёйский тряпичный ковер»[21]21
  Альгёй – область в Австрийских Альпах.


[Закрыть]. Как в настоящем салоне мод, здесь всегда были выставлены несколько наиболее удачных изделий, и заказчицы не могли нахвалиться мастерством фройляйн Фалькенберг. В такие минуты даже мама забывала сердиться из-за произносимой вслух фамилии.

В дочери постепенно происходила перемена. Финансовый успех ее предприятия наконец-то позволил им сделать кое-какие приобретения для себя, она могла быть довольной делом своих рук, и это разбудило ее честолюбие: в один прекрасный день с удивлением, а потом с гордостью она поняла, что работает уже не для того, чтобы утвердиться сегодня, а для того, чтобы стать чем-то завтра.

Но ее новая жизнь, которая казалась столь многообещающей, очень скоро кончилась: налаживалось положение в стране, из месяца в месяц улучшались условия жизни, товаров становилось все больше, и у женщин пропала необходимость лицевать старые вещи, да, впрочем, и сундуки уже были порядком почищены.

Мама вздыхала:

– С одной стороны, я даже рада, что с тряпьем покончено. Кто сам этого не пережил, тому трудно представить себе нищету последних лет. Кем мы были по сути, как не старьевщиками? Но с другой стороны, мастерская давала нам кусок хлеба и независимость. Что же с нами теперь будет? – У нее снова задрожал голос.

– Теперь? – Дочь кивнула на две швейные машинки, которые принадлежали ей. – Ткани уже есть в продаже, У людей появился заработок, они ощутили вкус к жизни. Женщинам снова хочется хорошо одеваться. Короче, я открываю салон мод!

Первым делом на стене была прикреплена новая табличка из баббита, большего размера, с черными буквами. Даже с улицы можно было прочесть:

МОДЫ

Элегантность и простота исполнения

Бригитта Фалькенберг

Первый этаж

Итак, имя все-таки появилось на вывеске. Маму больше всего задело то, что ее согласия даже не спросили И она на свой лад дала это понять:

– Ну, на меня тебе надеяться не стоит. Как я подумаю… – О чем, она говорить не стала, заметив, что дочь ее не слушает. То, что людям ее класса приходится собственным трудом зарабатывать себе кусок хлеба, долгое время принималось как удар судьбы или испытание свыше; но те же самые люди, и ее собственная дочь в том числе, с подобным положением не только мирятся, но, по всей видимости, расценивают его как новый смысл жизни и при этом испытывают удовлетворение, – это было выше понимания дочери тайного советника фон Штуббе, вдовы прусского, если быть точным, гитлеровского генерала Рассеять заблуждение дочери не представлялось возможным, коль ее ответ прозвучал так категорично.

– Мама, прошу тебя, не пытайся поколебать мою решимость. Я не упрекаю тебя в том, что, лишь дожив до тридцати лет, я узнала цену настоящей жизни. Хоть что-то я еще могу взять от нее. И право на это хочу заслужить именно собственным трудом. Не лишай меня этой радости. За машинку ты больше не сядешь. Если хочешь, готовь для нас, следить за чистотой будет фрау Бандке.

Вот так, а потом модистка фройляйн Фалькенберг кроме газеты Христианско-демократического союза выписала еще и красную газету. При этом она, правда, сказала, оправдываясь:

– Там помещают объявления и тому подобное.

V

Однако через полгода она отказалась от красной газеты. Из-за обманутых надежд и как бы в знак протеста После некоторого застоя вначале дела в салоне «Моды Фалькенберг» стали процветать. Уже три девушки шили скроенное «хозяйкой»: платья, блузки, костюмы, пальто. Но, по ее мнению, дело шло в гору недостаточно быстро, и она принялась хлопотать о несколько большей квартире в центре города. Вот так. А при этом выяснилось следующее: у фройляйн Фалькенберг нет разрешения: а) на открытие частного предприятия, б) на наем учениц, так как она не сдавала экзамен на звание мастера. Поверив в то, что она была в полном неведении относительно подобных предписаний, ей предложили выйти из положения одним из следующих способов: зарегистрировать мастерскую и работать со швеями, но без учениц; сдать экзамен на мастера; техническое руководство мастерской предоставить мастерице с дипломом; пойти старшей швеей на народное швейное предприятие.

Только от одних слов «народное швейное предприятие» мама слегла. Ее мысли вновь вернулись к прошлому, и она наконец-то почувствовала за собой законное право отрицать настоящее. Тут от нее досталось и правительству которое издает такие законы против бедных женщин, и коллегам-швеям, которые наверняка донесли из зависти. Прозвучал возглас сожаления о мастерской «Из старого– новое!», и лаже штопка чужого белья вспоминалась с умилением ведь, несмотря ни на что, они были независимы и не давали властям ни малейшего повода для придирок.

Что же теперь делать? У мамы было достаточно практической сметки, чтобы подсчитать убытки мастерской со швеями на полном заработке, и достаточно осмотрительности, чтобы предвидеть, что дипломированная мастерица в скором времени возьмет бразды правления в свои руки; пока Бригитта сдаст экзамен, пройдет не менее восьми – десяти месяцев. И все-таки потом они будут независимы.

Мечта любого бюргера, так называемая независимость, поднимающая его в глазах собратьев по классу и потому желанная, захватила и дочь. Именно тогда она и отказалась от красной газеты. Они жили на свои сбережения и благодаря случайным приработкам. На крупные вещи времени не было – Бригитта Фалькенберг твердо решила сдать экзамен на звание мастера. Не только мысль о работе на швейной фабрике, но Даже само упоминание фабрики казалось нелепым. Для человека со вкусом за этим названием стоит униформа пролетариев. Такое определение дала ее коллега, владелица частного ателье с хорошей буржуазной клиентурой. Жизнь для себя канула в прошлое.

В те дни мама даже выразила нехристианское желание умереть.

VI

Следующий этап в жизни Бригитты Фалькенберг начался с посещения одного показа мод. Как ни старались мать и дочь уверить себя в том, что изо дня в день действительность будет серее, а платья – мрачнее и безрадостнее, по улицам ходили все более веселые и нарядные девушки, а витрины магазинов постепенно наполнялись все более красивыми вещами. И вот даже устраивают демонстрацию моделей! И это в республике, где все должны выглядеть одинаково: мужчины без воротничков и галстуков, а женщины в брюках, с платками на голове. Демонстрация моделей! Как специалисты Фалькенберги получили бесплатные билеты, но мама отказалась оскорбить свой изысканный вкус видом этих фабрикатов и не пошла. Бригитта пошла. Но скорее для того, чтобы дать себя разочаровать.

Но в этом ей не повезло. Она намеревалась держаться в сторонке, но, как водится на подобных сборищах, невольно сталкиваешься со знакомыми, клиентами, коллегами, а уж после этого в сторонку не отойдешь, хотя бы из-за того, чтобы не показать всем, кто злорадствует, как скверно у тебя на душе. И потому вместе со всеми обсуждаешь показанные модели. Бригитта Фалькенберг могла и хвалить, и критиковать их, ничуть не скрывая своих чувств, своего ателье у нее больше не было, и в зависти ее никто не мог упрекнуть. Она поймала себя на том, что мысленно исправляет недостатки моделей, экономит материал при раскрое, улучшает фасоны, и от этого ее вера в собственные силы возросла. С такими конкурентами справиться не трудно. А продукцией так называемого народного швейного предприятия она занялась бы, особенно теми тремя моделями, которые только что продемонстрировали и которые показались ей достойным завершением показа: вечернее платье черного шелка со скромной золотой вышивкой, спина открыта, перед плотно прилегает и держится на шее только рюшью, на очень длинную и необычайно широкую юбку «солнце» ушла масса ткани. Бригитта назвала туалет жизнеутверждающим, это было первое вечернее платье, увиденное ею за многие годы, и сам факт его существования в известной мере давал уверенность в будущем. Прозвучали аплодисменты и одинокое «браво» Бригитты. Ведущий подал манекенщице белую меховую накидку, она набросила ее и чуть отступила назад, давая место другой манекенщице.

И в платье для улицы, которое сейчас показывали, впервые за все годы, пока донашивали старье, появились модные детали: очень сильно расклешенная юбка с запахом, к тому же смелый, несколько утрированной величины воротник. Это было подобно свежему ветру, повеявшему в спертом, застоявшемся воздухе.

Но как модельер Бригитта пришла в восторг от третьей модели – платья со съемными деталями. Прямо на глазах с ним происходили превращения. Сначала появился костюм для улицы из шерсти цвета красного вина: узкая юбка, воротник. Улыбаясь в предвкушении сюрприза, манекенщица сняла жакет и продемонстрировала элегантное послеобеденное платье с неширокой баской, по узкому удлиненному вырезу вышитый воротник. Чтобы продемонстрировать третий вариант платья, манекенщица расстегнула пуговицы на плечах, увеличив тем самым вырез, по которому широким воротом лег материал, и театральный наряд был готов. И в довершение всего, отстегнув баску на талии, она прикрепила ее к вырезу.

Эти три фасона до такой степени захватили Бригитту, что она даже прослушала, в каком ателье их шили. Наверняка там работают первоклассные мастера, в их распоряжении лучшие ткани, меряться с ними силами – дело нелегкое. Но тут выяснилось, что все три прекрасных образца изготовлены на народном швейном предприятии.

VII

Через две недели Бригитта Фалькенберг сидела за конвейером народного швейного предприятия просто швеей. Сидела тихая и удрученная, потому что ее сомнения в правильности отказа от своей независимости Усугублялись недоверием и любопытством окружающих, желавших понять, что это за тихоня. Начались издевочки по поводу потерпевшего фиаско салона, а там и намеки на происхождение и прошлое. Не раз ей казалось, что она не выдержит, и только напряженная работа помогла сохранить самообладание. Работа примитивная и однообразная, именующаяся пошивом мужских брюк. Очень интересно и совершенно непонятно, почему их кроили так старомодно. Вместо того чтобы давать плотное прилегание в бедрах у пояса, как давно делалось в лучших спортивных моделях, их поднимали чересчур высоко, над талией, а на спине два выступа углами поднимались еще выше, словно хотели встретиться с подтяжками уже на пол пути. Простое решение перейти на более современный и практичный крой дало бы возможность только за счет длины сэкономить десять – пятнадцать сантиметров ткани на каждой паре брюк, что дало бы дополнительную пару с каждых двадцати, а работа значительно Упростилась бы. Она ничего не сказала: ее могли посчитать выскочкой, к тому же она была переведена в бригаду по пошиву пальто.

Но вот однажды она пришивала к пальто рукава, углубившись в свои мысли – теперь она часто задумывалась, воображая себя дома, в мастерской, и вдруг испугалась не меньше своих коллег. Оказалось, что силуэт пальто так заметно изменился, став, конечно, намного элегантнее, что это не могло пройти незамеченным. Одна работница посоветовала скрыть брак и подсунуть испорченное пальто в общую кучу, другая совершенно резонно пола!ала, что положение от этого только усугубится: кто испортил пальто, так ил и иначе выяснится, лучше пойти к мастеру и попросить разрешение оплатить пальто, а третья даже дала совет:

– Только не говори, что сделала это нарочно: те наверху слышать этого не могут. Одно слово, и ты окажешься за воротами!

Незадолго до конца смены Бригитта Фалькенберг взяла пальто и направилась к мастеру. Та заговорила, не дожидаясь, пока к ней обратятся:

– Хотите купить его, верно? Пожалуйста, вы получите скидку, но надо будет сдать свою промтоварную карточку.

Она взяла пальто, подняла его и тотчас заметила изменение.

– Мне хотелось немного изменить фасон, но при этом я его испортила, – торопливо объяснила Бригитта, – я хочу заплатить за него.

– Что вы хотели изменить в крое?

– Рукава. И еще проймы. Мне казалось…

Мастер расправила пальто.

– Прикиньте-ка его на себя!

По тону мастера нельзя было определить ее отношение к происходящему. Она помогла швее надеть пальто. Пуговиц еще не было. Мастер дважды оглядела пальто, даже отступила на несколько шагов и попросила Бригитту немного пройтись. А потом подошла к ней сильно взволнованная.

– Хотите, я скажу вам правду? Вы обманули меня Да! Пальто испорчено не случайно, вы специально изменили фасон, потому что шили его для себя.

Бригитту бросило в краску.

– Нет, это не так. У меня очень однообразная работа, и я немного задумалась, мне показалось, что я у себя в ателье. Я не нарочно, я забылась Просто забылась Это все видели.

– У себя в ателье? – Мастеру нужно было собраться с мыслями. – Ах, верно, у вас было свое дело Но если вы, как утверждаете, не специально изменили фасон а машинально, то странно, что пальто не испорчено, а стало лучше!

Испуганная Бригитта растерянно уставилась на мастера. А та сказала, и в глазах у нее было улыбка.

– Ну, если вы улучшаете изделие, работая машинально, не имея такого намерения, то, вероятно, с определенным намерением результат будет еще лучше, не так ли?

Теперь улыбнулась и Бригитта.

– Смена кончается, – сказала мастер. – Если есть время и желание, расскажите мне о своем ателье. Я сварю кофе.