Текст книги "Когда герцог вернется"

Автор книги: Элоиза Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Глава 38

Ревелс-Хаус

5 марта 1784 года

Избавление Ревелс-Хауса от зловония казалось почти чудом. Войдя в переднюю дома, Симеон глубоко вздохнул, а потом даже приоткрыл дверь в уборную на первом этаже. От выгребной ямы запаха не было.

– Стражники мертвых ушли? – спросил Симеон у мистера Меркина. – Надеюсь, мистер Бартлеби вновь обрел возможность ходить?

– Это будет для него уроком, – заметил мистер Меркин. – Между прочим, я сделал очень приятное открытие, ваша светлость.

Симеон вопросительно приподнял брови.

– Я говорю о течении реки, – объяснил Меркин. – Полагаю, мы можем устроить так, чтобы часть воды затекала по трубам в ваш дом и постоянно промывала центральную выгребную яму. Ни у кого не будет такой дренажной системы, как в Ревелс-Хаусе! Никакого запаха, даже в самый дождливый день!

– А куда будет выливаться вода? – осторожно спросил Симеон.

– Мы выроем яму у дальнего склона холма. И уже через десять лет там будут самые плодородные земли герцогства, – пообещал мистер Меркин, снимая сюртук. – Мы заменяем прогнившие трубы новыми, самыми лучшими, но мне известно, что вы с герцогиней придерживаетесь единой точки зрения на эти вещи, ваша светлость. «Не думайте о тратах», – сказала мне герцогиня. Да, денег понадобится немало, но ваш дом будет абсолютно чист и лишен неприятного запаха!

Говорил он, конечно, витиевато, но Симеон отлично понял, что Меркин имеет в виду.

Хонейдью вошел в кабинет со стопкой бумаг для Симеона; следовавший за ним лакей тоже нес документы. Но Симеон замер в дверях. В комнате не было мебели, кроме полупустых книжных полок. Хонейдью разложил стопки бумаг на пустых местах книжных полок.

– Где мои книги? – спросил Симеон, слыша резкие нотки в собственном голосе. – Где стол моего отца?

– Герцогиня велела мне отправить в Лондон письменный стол аккурат в тот день, когда вы переехали во вдовий дом, – ответил Хонейдью. – Мы ожидаем, что мебель привезут назад буквально в считанные дни. Герцогиня абсолютно права: предложение двойной оплаты наличными творит чудеса.

Переварив это сообщение, Симеон воскликнул:

– А книги?! Их тоже отправили в Лондон?

– Лишь те, что уже рассыпались, – кивнул дворецкий. Он указал на потолок. Подняв голову, Симеон увидел грязное пятно, которое растеклось из угла примерно на треть потолка. – Боюсь, что когда канализационные трубы текли, кабинет залило, книги намокли, и многие из них начали гнить. По распоряжению герцогини…

Симеон перебил его:

– Я все понял! – Он почувствовал знакомый приступ ярости против своего отца. Некоторые из книг представляли собой образцы первой печатной продукции в Англии. Он вспомнил издание поэм Джона Донна с авторским автографом… Теперь книга, должно быть, напоминает заплесневелую кучу сгнивших страниц.

– Герцогиня считает, что книги можно отреставрировать, – сказал Хонейдью. Успокаивающие нотки в его голосе еще больше разозлили Симеона.

– Само собой! – рявкнул он.

В кабинет вошел лакей, который принес из вдовьего дома маленький письменный стол и установил его ровно посередине комнаты. Хонейдью немедленно вынул из книжного шкафа пачку документов и переложил их на стол.

– Вот, ваша светлость, – сказал он спокойно. – Питерс сейчас принесет стул, и вам будет удобно, насколько это возможно в сложившейся ситуации. К тому же зловония больше нет!

Судя по всему, исчезновение удушающей вони приводило Хонейдью в полный восторг.

Как только появился стул, Симеон уселся на него и взялся за бумаги, которые не успел разобрать накануне. Принесли еще четыре новых счета, выписанных за расходы герцогства в последние десять лет. Доставили Симеону и письмо от очередной женщины, которой его отец пообещал богатства в обмен за любовные утехи.

И почему только его отец давал всем этим женщинам немыслимые обещания – обещания, которые он и не собирался сдерживать? Было в этом что-то невыносимо жалкое. Наверняка отец клялся, что был сражен любовью с первого взгляда. Потом он обещал поддерживать «любимую» материально до конца жизни, щедро предлагал ей маленький коттедж и денежное содержание. Получив желаемое он, надо полагать, возвращался домой и избегал дальнейших встреч.

У Симеона все это вызывало негодование. Правда жгла ему нутро и вызывала раздражение.

В дверях показался Хонейдью.

– Вас хочет видеть мистер Пегг, ваша светлость, – сообщил он. – Мистер Пегг – это…

– Да знаю я, кто он такой, – перебил его Симеон. – Я уже распорядился оплатить все услуги кузнеца.

– Он пришел поговорить о кладбище, – сказал дворецкий. Пройдя в комнату, Хонейдью продолжил, чуть понизив голос: – Должен вам сказать, что благодаря ее светлости в мистере Пегге произошли поистине чудесные перемены. Он теперь чувствует себя мэром городка. Кухарки рассказали мне вчера вечером, как повел себя мистер Пегг, узнав о том, что мистер Мопсер взял двойную плату за хибары на берегу реки. Кузнец ворвался в лавку Мопсера и заставил того дать обещание, что ничего подобного больше не произойдет.

– Пригласите его войти, – велел Симеон.

Вид у Пегга был так себе – как у человека, который слишком долго вел караван верблюдов по пустынным пескам. Но спина у него была прямая, а блеск в глазах выдавал в нем честного малого. Без сомнения, Исидора хорошо разбиралась в людях.

Впрочем, уже через четверть часа Козуэй перестал так восхищаться про себя собственной женой. Некоторые предложения Пегга, касающиеся деревни, были вполне приемлемы: вдова нуждалась в новой крыше, в церкви необходимо обновить уборную и так далее. Следует разрешить жителям пользоваться деревенскими лугами и выделить для каждого коттеджа по шесть штук дичи. К тому же нужно позволить жителям охотиться на кроликов и мелкую дичь в герцогских лесах и при этом не опасаться быть арестованными егерем. Правда, егеря в герцогстве не было: отец уволил его несколько лет назад.

Но двести фунтов стерлингов на восстановление кладбища?

Симеон с Пеггом немного поспорили, переходя от колокольни к кладбищу и обратно. Однако к концу очередного получаса оба оказались удовлетворены. Да, стоит признаться, что Исидора сделала правильный выбор. Пегг действительно беспокоится о деревне и ее жителях. И он сдержит неблаговидные порывы Мопсера. Просто Исидора могла бы заранее посоветоваться с ним. Не то чтобы он с ней не согласился, но…

Хотя, возможно, все дело в том, что уже через минуту после ухода кузнеца Хонейдью сообщил о приходе очередного незнакомца.

– Месье Антуан-Жозеф Пейр! – объявил он.

Симеон изобразил приветливую улыбку, которая должна была развеять разочарование просителей, обращающихся к нему с просьбой об оплате счетов, выписанных раньше, чем на свет появились их дети. Впрочем, на лице Пейра не было того смущенного выражения, которое отличало обычных просителей. Он поклонился с видом человека, который так и лучится самоуверенностью. На нем был огненно-рыжий камзол, украшенный большими пуговицами и серебряной вышивкой в виде лилии. Выпрямившись, Пейр вынул из кармана маленький флакончик с чем-то ароматным и понюхал его.

– Месье Пейр, – ответив на поклон, заговорил Симеон, – чем я могу вам помочь?

Оглядев венчающие потолок фризы, Пейр опустил голову и промолвил:

– Видите ли, ваша светлость, дело в том, что это не вы можете помочь мне, а я – вам. – И, не сказав больше ни слова, он принялся ходить по комнате, а его флакончик источал сильный цветочный аромат.

Симеон ждал, сдерживая улыбку. Пейр в своем ярком одеянии больше всего напоминал рыжего петуха, гордящегося своими перьями и уверенного в том, что одного его гребешка достаточно для того, чтобы всходило солнце. И Симеон был не так уж удивлен, когда выяснилось, что Пейр приехал не один, а в компании девятерых штукатуров, которые твердо намеревались работать в Ревелс-Хаусе по крайней мере десять дней, а то и дольше.

– Разумеется, все зависит от того, насколько затейливыми вы захотите сделать стены, – беззаботно проговорил Пейр. – В венецианском жилище ее светлости стены декорированы чудесной росписью в виде золоченых растений, цветов и тому подобных вещей. Это… – он поцеловал собранные в щепотку пальцы, – великолепно! Но я понимаю, что тут Англия, здесь не любят подобного блеска, подобной изысканности. Полагаю, вас устроит классический стиль. Я вижу эту комнату отделанной бледными панелями…

Пока месье Пейр разглагольствовал о том, что он сделает в кабинете, Симеон мрачно думал, что Исидора позвала этих штукатуров для крупных переделок в его доме, но даже не поставила его в известность об этом.

– Ваша светлость, – громче заговорил Пейр, – а ведь я совершенно не чувствую неприятного запаха.

Обернувшись, Симеон увидел, что Пейр закрывает пробкой свой ароматический флакон. Бутылочка находилась в нелепой золотой клетке, украшенной цветами из эмали.

– Все уборные в доме привели в порядок, – объяснил Симеон.

– А посланец от герцогини передал мне, чтобы я приготовился к неприятному запаху, – пожав плечами, сказал Пейр. – Я уже было подумал отказаться от приглашения. Но… – он очень широко распахнул глаза, – кто может хоть в чем-то отказать герцогине?

– В самом деле, – кивнул Симеон. Однако он тут же вспомнил, каким кислым тоном говорила эти слова его мать, и поспешил приветливо улыбнуться. – Прошу вас, месье Пейр, делайте все, как сочтете нужным. Мы полностью полагаемся на ваш опыт.

– Само собой! – воскликнул Пейр. И повторил: – Само собой! – Но было видно, что он доволен.

Пейр ушел, оставив за собой облако цветочного аромата, а Симеон сел за стол и, подумав с минуту, посмотрел через окно в сад. Исидору он оставил во вдовьем доме. Верный адепт учения о золотой середине унял бы гнев с помощью дополнительной пробежки в милю-другую. Он сосредоточится на вселенной, вспомнит о том, что гнев – пособник сил зла и что воды веков омоют камни вечности.

Симеон вышел из комнаты и направился в бальный зал. Месье Пейр стоял в окружении своих людей и указывал им на потолок. Симеон услышал лишь пару слов по-французски. Вероятно, подумал он, дело кончится тем, что его Ревелс-Хаус станет похожим на Версаль.

Симеон направился ко вдовьему дому. Он просто попросит жену консультироваться с ним, когда она будет принимать очередные важные решения, касающиеся поместья. Разумеется, он будет вести себя в рамках приличия. И даже не вздумает спорить с ней.

Все бы так и вышло, если бы Симеон не был так разгневан.

– Проблема в том, – отчеканил он, – что ты никогда не думаешь, прежде чем что-то делать.

– Нет, думаю! – возмутилась Исидора.

– Ты отправила в Лондон всю мебель, даже не подумав о том, где моя мать сможет перекусить вечером. Ты накупила ярды тканей у деревенского вора и заплатила ему целое состояние за то, чтобы он развез эти ткани по домам. Ты благословила не сдержанного на язык кузнеца на должность мэра. Ты едва не спровоцировала кражу, из-за чего только чудом не пострадала моя мать, – и все потому, что ты не захотела подождать пять минут, пока я закончу писать письмо.

– Но это не…

– Ты безответственна и беспечна и совершенно не думаешь о других, – заявил Симеон. – И ты привыкла добиваться своего…

– Ты тоже!

– А еще ты постоянно вмешиваешься в мои дела! – Симеон спокойно отметил про себя, что Исидора слегка побледнела и, кажется, немного рассердилась. – Мне не нравится иметь жену, которая не уважает мое мнение.

– Дело вовсе не в этом, – перебила его Исидора с такой же уверенностью, с какой нож режет масло. – Ты можешь критиковать все мои поступки, даже не оценив их должным образом. Может, все дело в том, что я просто мыслю быстрее тебя и я дальновиднее? Между прочим, эти ярды тканей позволили мне наладить отношения с жителями деревни. Да, я практически назначила мэра, но это хоть немного успокоило человека, который ненавидел твоего отца из-за смерти своей жены и ребенка.

Симеон прищурился.

– В деревне некому оказать медицинскую помощь, – сказала она. – Уверена, что я могу не объяснять, почему жители деревни совершенно обнищали. Кузнец поехал в соседнюю деревню, чтобы молить хирурга о помощи, но когда тот приехал, роженица уже была мертва. Конечно, ты можешь считать мои методы необычными, но они по крайней мере эффективны!

– Эти решения хочу принимать я, – упрямился Симеон.

– В таком случае какую роль в твоей жизни играет жена? – Лицо Исидоры уже совершенно побледнело, и Козуэй понял, что видит ее в самом яростном приступе гнева.

Симеон всегда представлял себе свою жену этаким полупрозрачным, незаметным существом, какой описывала ему в письмах его мать; эта девушка должна была сидеть в уголке комнаты и вязать кружева – нежные, как лунный свет. Таким девушкам и в голову не придет принимать решения. Они, скорее, предпочтут не выходить из своего угла в комнате и оставаться такими же привлекательными, как пыль.

– Я не знаю, – признался Симеон.

– Зато я знаю! – взорвалась Исидора. – Ты хочешь, чтобы твоя жена была всего лишь ребенком, который открыв рот слушает каждое твое слово. Думаю, ты бы даже предпочел, чтобы она не знала твоего языка. Никак не могу понять, почему ты не женился на какой-нибудь абиссинской леди – да хотя бы на той самой принцессе, о которой ты мне рассказывал.

Симеон почувствовал, как застыло его лицо – всего лишь на короткое мгновение, но Исидора была намного умнее женщин, которых он когда-либо встречал, умнее даже самой принцессы со всеми ее способностями к языкам. Исидора расхохоталась.

– Теперь я понимаю: так оно и было! Ты действительно хотел жениться на женщине, которая даже не говорит на твоем языке. Замечательно! Она могла бы сидеть в уголочке и переводить поэмы, а ты бы тем временем принимал нелепые решения. И она не задавала бы тебе вопросов, потому что даже не понимала бы, чем ты занимаешься!

– А почему ты считаешь, что я принимаю нелепые решения? – спросил Симеон.

Наступила короткая пауза.

– Я причинил тебе хоть какой-то вред? – спокойно продолжал он. – Вытащил из-под тебя стул, забрал у тебя самую необходимую мебель?

– Ты пытаешься превратить меня в некое подобие африканской принцессы и при этом спрашиваешь меня же, почему это я считаю твои решения нелепыми? – парировала Исидора.

– Что ж, это понятно.

Симеон решил, что слышал достаточно. Его подбородок напрягся, но не успел он и рта раскрыть, как Исидора набрала полную грудь воздуха.

– Наш брак никогда не будет действительным, – заявила она. – Никогда!

Он снова попытался заговорить, но она вновь перебила его:

– Мне казалось, что если я смогу помогать тебе, то ты со временем будешь относиться ко мне как к партнеру, – громко проговорила Исидора. – Какой же я была дурой! Для меня важно жить с человеком, который уважает мою точку зрения, хочет быть рядом со мной, который…

Симеон встретил ее взгляд.

– Но ты мне очень нравишься, Исидора.

– Знаешь, мне почти хочется тебе верить, – покачала она головой. – Правда, одновременно я бы хотела, чтобы это не имело для меня никакого значения. Но увы, это не так. Когда-то в те десять лет, которые мы провели врозь, хотя уже должны были стать мужем и женой, я раздумывала, понравишься ли мне ты. Но мне и в голову никогда не приходило, что это я могу не понравиться тебе такой, какая есть. Думаю, во мне говорило тщеславие.

– Ты мне очень нравишься, – повторил он.

Исидора продолжила, словно не услышав его:

– Возможно, это моя вина. Наверное, мне следовало быть более покорной в возрасте шестнадцати лет. Но сейчас слишком поздно об этом говорить. Я не могу перестать быть личностью лишь потому, что тебе нужна жена, которая не говорит по-английски. – Она огляделась по сторонам. – Так почему же ты не женился на принцессе?

– Я был обещан тебе, – ответил Симеон.

– Позволю себе заметить, – язвительно проговорила Исидора, – что ты уже был в ту пору женат. На мне. Но все в порядке. Как сказал нам поверенный, мы вполне можем аннулировать наш брак.

– Нет, не можем, – возразил Симеон. – Мы по-настоящему вступили в брак, так что подтвердили его.

– Но я же не беременна, – сквозь зубы процедила она. – Не беременна!

Симеон едва не спросил ее, откуда ей это известно, но слова застряли у него в горле.

– О! – только и смог выдохнуть он.

– Никто и никогда не должен узнать, что я по глупости – импульсивно, как, без сомнения, скажешь ты, – разделась перед тобой, чтобы добиться хотя бы хиленькой интимности. Уверена, что мой следующий муж будет более понятлив.

– Твой следующий…

Их глаза встретились.

– Ты же не хочешь иметь такую жену, как я, Симеон.

– Я…

Похоже, ему не суждено договаривать начатое, когда они рядом. В ее глазах вспыхнула злоба, как у попавшего в капкан зверя.

– Я не желаю зарабатывать любовь, отказываясь от способности принимать решения, от которых зависит мой образ жизни, – заявила Исидора.

Ну что он мог на это сказать?

– Ты еще найдешь себе подходящую женщину, – промолвила она с усмешкой. – Я бы сказала, что тебе следует обращать внимание на молоденьких девушек. Может быть, твоя мать сможет подыскать тебе подходящую невесту – это куда лучше, чем сочинять всякие истории обо мне. А я уезжаю завтра же утром.

– Что?!

– В Лондон, – продолжила Исидора. – Я сообщу поверенному, что мы начнем процедуру аннулирования брака, а он, надеюсь, сообщит мне, какие основания лучше всего назвать.

– К чему так торопиться? – спросил Симеон, внезапно почувствовав себя разбитым и усталым.

– В этом есть необходимость. Мне уже двадцать три года, – сказала Исидора. – А большинство невест вступает в брак в шестнадцать, Симеон. Мне уже двадцать три! Думаю, ты простишь меня за то, что я так спешу.

Он схватил ее за руку.

– Похоже, ты обезумела!

– Без сомнения! – вырвалось у нее. – Поскольку я не понимаю, почему мне не пришло в голову аннулировать наш брак уже несколько лет назад.

– Ты моя!

– Только не веди себя так, будто я принцесса из пустыни, на которую ты можешь кричать. – Исидора вырвала у него руку.

– Ты и я…

– Не существует никаких «ты и я»!

– Прошлой ночью ты так не думала, – напомнил Симеон.

– Ни один из нас до последнего времени не знал, что такое – заниматься любовью, – закатывая глаза, сказала Исидора. – Хорошо, что мы научились быть вместе и делить удовольствие, только давай не будем делать вид, что в этом было что-то невероятное, ладно? Думаю, в следующий раз все будет еще лучше.

В следующий раз? В следующий раз? В душе Симеона раздался дикий вопль, который перепугал бы Исидору, услышь она его. Он почувствовал, что скалит зубы, как какое-то дикое животное. Она даже не понимает, что было между ними, черт возьми! Не понимает!

– Почему ты так торопишься уехать? – спросил он. – Мне кажется, тебе не нравятся те чувства, которые ты ко мне испытываешь.

Ее губы дрогнули.

– Не нравятся, – подтвердила она. – Ты прав. Я хочу восхищаться собственным мужем.

Он предпочел не услышать этого. Исидора иногда выражается, как итальянская рыбачка, но ее глаза говорили что-то еще.

– Ты поешь? – вдруг спросил он.

Мелодия оборвалась.

– Ты меня любишь.

– Нет!

– Нет, любишь, – стоял на своем Козуэй. Сердце подсказывало ему, что он не ошибается.

Когда Исидора наконец заговорила, в ее голосе звучали ласковые нотки:

– Ты, наверное, думал, что принцесса тоже тебя любит, не так ли, Симеон?

Он недоуменно заморгал, потому что совершенно забыл, о какой принцессе она толкует.

– Некоторые мужчины таковы, – промолвила Исидора, обращаясь скорее к себе, чем к нему. Ее голос стал выше, будто она пела – медленную, печальную песню в миноре. – Они уверены, что все на свете их любят.

– А иногда женщины думают, что никто на свете не может полюбить их, – сказал Симеон, снова хватая Исидору за руку, потому что она собиралась выскользнуть из комнаты.

– Я не позволяла ни одному мужчине обладать мной, – заметила Исидора. – Кроме тебя.

– Я тебя люблю. – Симеон произнес эти слова с уверенностью, зная, что не противоречит истине.

Но Исидора никак не отреагировала на его признание.

– Я буду в Лондоне, – сказала она. – И попрошу поверенного написать прямо тебе, Симеон. – С этими словами она оттолкнула его руку с таким видом, словно он был всего лишь прохожим, и вышла из комнаты.

Симеон долго стоял не двигаясь, думая о маленькой девочке, которая потеряла обоих родителей и пела, когда ей хотелось плакать. И о взрослой женщине, которая не верила в его любовь и пела, когда он говорил. Но никогда не плакала.

Приехав в Лондон, она все поймет. Она осознает, что соединяло их.

А Исидора прошла в свою спальню во вдовьем доме и разразилась сердитыми рыданиями. Ну почему только у Симеона такие чудесные карие глаза, чересчур красивые для мужчины? В некотором смысле даже обидно, что этим утром он оделся как английский джентльмен. Из-за этого ей трудно считать его смешным, человеком, который бегает трусцой в коротких штанах и рассуждает о золотой середине.

Труднее высмеивать его, когда он кланяется с такой легкостью и с безразличной вежливостью, держит ее руку в перчатке ровно столько, сколько позволяют правила приличия, словно никогда сам же не советовал ей не носить перчаток.

Он снова контролирует себя.

Когда на следующий день Исидора поехала в Лондон, злость переполняла ее всю дорогу до дома Джеммы.

Но, прибыв к подруге, она обнаружила, что дом полон слуг, а самой Джеммы в нем нет…