Текст книги "Когда герцог вернется"

Автор книги: Элоиза Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Глава 25

Вдовий дом

3 марта 1784 года

По-прежнему лил дождь. Сидя перед окном, Исидора наблюдала за тем, как капли стекают по шипам вьющейся дикой розы, обвивающей ее окно. Она вполне проживет и не будучи герцогиней. Хотя, честно говоря, эта мысль была ей неприятна. Ведь уже много лет она считала себя герцогиней, хоть и называлась леди Дель Фино.

Но, в конце концов, кто такая герцогиня?

Это всего лишь титул. А Симеон – всего лишь единственный человек, к которому она позволила себе почувствовать желание. Между тем вокруг полно мужчин, которые так и ждут, когда она их найдет. Она может попросить поверенного распространить сообщение об аннулировании их брака, поехать в Лондон и начать флиртовать с каждым встречным.

Исидора чувствовала себя несчастной, как дождевые капли.

Когда пришла Люсиль, возбужденная последними событиями в опустевшем доме, Исидора оделась, не промолвив и нескольких слов. К чему ей соблазнять Симеона, как она задумала? Можно не сомневаться: более неудачного поступка для начала семейной жизни не придумаешь.

Исидора отказалась от изящного платья, которое предложила ей горничная, и указала на сине-черное, украшенное веточками черной смородины. Простое платье, скромное. В нем она ходила в церковь.

Когда Исидора вышла наконец из комнаты, Козуэй сидел за письменным столом в гостиной. Перед ним лежала кипа бумаг. Исидора почувствовала раздражение за то, что он так хорош, сдержан… и так не любит ее.

Впрочем, это не его вина.

– Надеюсь, ты простишь меня, но я бы хотел поесть вместе с тобой, – сказал Симеон. – Стражники мертвых уже должны были проникнуть в выгребную яму и начать очистку. Хонейдью попросил нас самих поухаживать за собой, потому что большая часть прислуги занята охраной серебра. Остальные стерегут дом.

– Боже! – воскликнула Исидора, усаживаясь за стол, прежде чем Симеон успел помочь ей. – Может, стоит заплатить тем, кто вынужден находиться в этом зловонии?

– Отличное предложение! – согласился Симеон.

Взяв булочку, Исидора очень аккуратно намазала ее маслом. Они же могут быть друзьями. И ей ни к чему пребывать в меланхолии. Все мужчины мира у ее ног.

– Какая у тебя работа на сегодня?

– Самые сложные письма я оставил напоследок, – ответил Козуэй.

– В каком смысле сложные? Ты не доверяешь содержащимся в них просьбам?

– Нет. Я послушался твоего совета и оплатил те счета, которые казались мне сомнительными.

Исидора отложила булочку и улыбнулась.

– Как это великодушно с твоей стороны, учитывая, что ты боишься оказаться обманутым, – проговорила она.

– Вовсе это не великодушие, – отозвался Симеон. – Честно говоря, я бы даже добротой это не назвал.

Не зная, что на это ответить, Исидора откусила булочку.

– Я хочу сохранить то, что принадлежит мне, – продолжал он.

«Я тоже была твоей», – с горечью подумала Исидора.

– В некоторых письмах содержатся намеки на другие нарушения, – сказал Симеон.

– Какого рода? – с интересом спросила Исидора.

Привстав, Симеон выбрал из кипы бумаг пожелтевший листок и протянул его Исидоре. Письмо было написано аккуратным наклонным почерком и до сих пор слегка благоухало розами. Письмо было коротким, но каждое его слово было проникнуто горечью.

Исидора подняла на него глаза.

– Я полагаю, это послание от любовницы твоего отца?

– От одной из них, – кивнул Козуэй.

– От одной? А сколько же их было всего?

– Таких писем всего четыре, – ответил Симеон. – Есть еще пять или шесть менее печальных.

– Пять или шесть?! Но это же…

– По меньшей мере десять женщин, – безучастно промолвил Симеон.

Исидора прикусила губу.

– Насколько я понимаю, это обычное дело, – проговорила она спустя мгновение. – Конечно, десять – это слишком много, но твой отец был человеком немолодым, и он…

– Все десять писем написаны в последние шесть лет его жизни, – добавил Симеон.

– М-да… – протянула Исидора, лихорадочно подбирая подходящие слова. – Думаю, он и в самом деле был очень привлекательным мужчиной.

Подбородок Симеона напрягся. Судя по всему, он не слишком высоко ценил привлекательность своего отца.

– Хорошо, что твоя мать об этом не знает, – заметила Исидора, пытаясь найти хоть какую-то положительную сторону в этой истории.

– Вообще-то знает.

– Откуда тебе это известно?

В ответ Симеон опять встал и вручил жене еще один листок. Это письмо уже не было столь же горьким: в нем содержалась грустная просьба к герцогу выполнить хотя бы некоторые из его обещаний – например, о небольшом домике и о пенсии. Внизу была приписка, сделанная паучьим почерком герцогини, которая велела выплатить автору письма четыреста фунтов.

– Четыреста фунтов? – переспросила Исидора. – Коттедж она по крайней мере получила.

– Да. – В голосе Симеона слышалась такая ярость и решимость, что Исидора опять замолчала. – А у твоего отца была любовница? – наконец спросил он.

– Не думаю. Моя мать… – Она осеклась на полуслове.

– Что?

– Мама убила бы его, – договорила Исидора. – Симеон, ты ведь говорил, что мой темперамент, моя эмоциональность весьма досаждают тебе. Они достались мне от матери. У нее был взрывной характер, она часто впадала в ярость и кричала. – Исидора улыбнулась, вспоминая об этом.

Симеон был шокирован ее словами.

– Сначала отец спорил с ней, а потом начинал смеяться, – сказала Исидора. – А затем и мама присоединялась к нему, так что все заканчивалось хорошо.

– У меня такое ощущение, что я попал в семью, которой никогда не знал, – сказал он. – Я ведь понятия не имел о том, что отец плавает в море лжи и обманывает всех подряд, начиная от торговцев и заканчивая любовницами. И я опасаюсь, что в любой момент мне станет известно о долгах чести.

– Он был игроком?

– Понятия не имею, – пожал плечами Козуэй. – До сих пор ко мне никто не обращался с просьбой оплатить карточные долги. Но я совсем не знал отца.

– Возможно, дело в том, что человеку вообще трудно постичь другого человека, – предположила Исидора.

Симеон с резким стуком положил на стол нож и вилку.

– Я человек постоянства, привычек, Исидора, – сказал он. – Я не привык к хаосу.

– Знаю, – ответила Исидора, чувствуя, что ее меланхоличное настроение вполне подходит его состоянию.

– И мне не нравится – поверь, очень не нравится – постоянно опасаться того, что в любой момент может выявиться еще какая-нибудь неприятная правда об отце. В детстве я был ненаблюдательным и не замечал, о чем спорят родители. Меня больше увлекали мысли о путешествиях.

Исидора улыбнулась.

– Неужели ты мечтал ездить по миру с самого детства? – спросила она.

– Я уехал из страны, как только стало возможно, – ответил Симеон. – Отец думал, что я буду путешествовать только год. Я знал, что года не хватит, хотя и не предполагал, что мое путешествие затянется так надолго. Но я непременно вернулся бы назад, если бы только предполагал, что моя семья трещит по швам.

– Как ты изменился, – заметила Исидора. – Раньше ты жаждал приключений, а теперь тебе хочется той спокойной жизни, которую ты прежде презирал.

– Существует такая вещь, как… избыток приключений, – сухо проговорил Симеон.

– Ну, если уж ты решил расплачиваться даже по необычным счетам, то, уверена, хаос тебя не одолеет. – А вот эти слова Исидора должна была сказать, и она это сделала. – Вот что, Симеон, я подумала о твоем нежелании жениться на мне, и теперь мне кажется, что твоя интуиция с самого начала тебя не подвела. Я не самая подходящая жена. Поверенный говорил, что мы могли бы расторгнуть брак, и я считаю, что мы должны его послушать.

Симеон взял в руки нож, а потом очень осторожно положил его назад.

– Ты будешь гораздо счастливее с той женщиной, с которой у тебя будет много общего, которая окажется столь же сдержанной и организованной, как ты. А я не очень сдержанна, Симеон. И ты еще не видел меня с худшей стороны. Если мы надолго окажемся рядом, со мной ты не будешь чувствовать себя хорошо.

– Я начинаю задумываться о своем понимании брака, – невыразительно проговорил Симеон.

– Я уверена в собственной правоте, – не обращая внимания на его слова, сказала Исидора, отодвигая тарелку. – Мы стали друзьями, тебе не кажется? Возможно, это случилось из-за того, что у нас обоих нет большого опыта. Но ты сам назвал страсть преходящим чувством, и я думаю, что ты прав. К тому же прежде я никогда не позволяла себе испытывать что-то в этом же роде.

– Хотелось бы мне надеяться, что это так.

– Хотя почему бы и нет? – пожала плечами Исидора. – Разве тебе не было бы приятно узнать, что я раньше испытывала страсть, но сдержала себя? Впрочем, это не важно, – ответила она на собственный вопрос. – Просто я думаю, что тебе будет лучше с такой же спокойной женщиной, как ты.

– Ты описываешь ее как личного секретаря, – заметил Симеон.

– Да нет же, нет! – с энтузиазмом возразила Исидора. – Мы найдем тебе подходящую девушку.

– Сладенькую?

– Это слово мне совсем не нравится, – покачала она головой. – Почему именно сладенькую? Тебе будет хорошо с более сговорчивой, покорной женщиной. А я не покорная, Симеон. Ничуть! Я так много лет сама пробивалась в жизни. Знаешь, раньше я этого не понимала, но теперь мне кажется, что я превратилась в настоящую мегеру.

Симеон тихонько охнул, но Исидора заметила, что в его глазах промелькнуло изумление.

– Нет! – воскликнул он.

– Смейся, если хочешь, – заметила она. – Да ты доволен, что я это сказала, и не притворяйся, что это не так. Как я уже говорила, мы найдем тебе какую-нибудь миленькую англичанку, для которой сдержанность и рассудительность – вторая натура.

– Такую, как моя мать?

– Твоя мать? – переспросила Исидора, теряя нить разговора.

Он задумчиво посмотрел на нее.

– Моя мать так хорошо усвоила уроки отца, что использовала его путаный метод оплаты счетов еще много лет после его смерти. Единственный намек на желание взбунтоваться я нахожу в том, что она так щедро заплатила его любовнице. Он был бы в ужасе от этого. Но уже сам этот факт указывает на отсутствие страсти, ты не находишь? И мне трудно поверить в то, что она не знала о существовании всех этих женщин.

Исидора уже не знала, что думать о матери Симеона.

– Тебе не по нраву страсть, – заметила она. – Она причиняет неудобства. И твоя мать такого же мнения. В конце концов, что может сделать женщина, если ее муж привык развлекаться на стороне?

– А как поступила бы ты? – поинтересовался Симеон. И уточнил: – Если бы я завел любовницу?

Исидоре даже задуматься не пришлось.

– Я бы тебя убила, – мгновенно ответила она, слегка улыбнувшись, чтобы смягчить свои слова. – Как видишь, Симеон, я была бы очень неудобной женой.

– Но я не собираюсь заводить любовницу или любовниц, – сказал Симеон.

– Это просто замечательно, – кивнула Исидора. – Я уверена, что твоя жена будет гораздо счастливее.

– Меня даже подташнивает при мысли о том, что ты будешь выбирать мне невесту.

– Не забывай, – сказала Исидора, – я ни во что не буду вмешиваться. – После короткой паузы, она добавила: – Само собой, я буду искать себе мужа, поэтому мне не придется тратить время на то, чтобы подобрать тебе подходящую девушку. Нам обоим предстоит потрудиться.

– А ты не против потерять титул герцогини?

– О нет! – покачала она головой. – Это не так уж важно для меня.

– Возможно, ты изменишь свое мнение, если хорошенько подумаешь.

– Ну что ж, если так, то я устремлю свои помыслы на герцогов, – улыбнулась Исидора – Взять, к примеру, герцога Вильерса. Он удивительно привлекателен. Помню, мы с ним сопровождали мою подругу Гарриет на вечер к лорду Стрейнджу. Я тогда и предположить не могла, что Вильерс настолько остроумен.

– Проблема не в тебе, Исидора, а во мне.

– Ты это уже говорил, – отозвалась Исидора, начиная раздражаться. – Я прекрасно понимаю, почему ты находишь меня неугомонной. Я это принимаю и, по сути, только что сказала, что абсолютно с тобой согласна. В конце концов, что такого в том, что я захотела бы иметь мужа, готового показать страстный интерес ко мне?

Взгляд Симеона оставался непроницаемым.

– Да, и что тогда?

– Мне не нужен муж, который вечно будет спокоен и предсказуем, – промолвила Исидора. – Мой отец всегда заботился о маме.

– Ничуть в этом не сомневаюсь.

– И он бы никогда не завел любовницу – не потому, что опасался бы того, что мама станет с ним скандалить, а потому, что они были хорошей парой. Они смотрели на мир одними глазами. Даже… – Было видно, как у нее перехватило горло, но она нашла в себе силы договорить до конца: – Несмотря на то что это причинило мне огромную боль, я рада, что они умерли вместе. Я просто не могу представить себе одного из них без другого.

– Им повезло, – заметил Симеон.

– Это не так, – сказала Исидора. – Они ссорились, спорили, ругались. Иногда верх одерживала мама, а иногда – отец. Хотя, честно говоря, мама выигрывала чаще. Помню, я видела, как они целовались. И еще я запомнила, как мама отправила меня в детскую, да и папе велела пойти вздремнуть.

Губы Симеона растянулись в улыбке.

– После этого я долгие годы была уверена, что все взрослые спят днем, – договорила она. – В отличие от меня папа не возражал.

– Еще бы он возражал!

– И я хочу такого же брака, какой был у моих родителей, – объяснила Исидора. – Я благодарна тебе за то, что ты не вернулся домой, когда мне было шестнадцать. Я все время повторяла себе, что мне просто нужен подходящий муж. Но теперь я понимаю: я была готова принять любого мужчину, приехавшего из пустыни, потому что у меня не было выбора. – Встав, Исидора быстро подошла к камину и обернулась к Симеону. – Да, я должна поблагодарить тебя, Симеон. Я никогда не считала, что у меня может быть выбор, поэтому и не позволяла себе думать о том, чего жду от брака.

– И чего же ты ждешь? – Он встал следом за ней. В голосе Симеона зазвучали какие-то подозрительные, даже напряженные нотки, поэтому Исидора внимательно посмотрела на него. Но перед ней был обычный Симеон: бесстрастный, сдержанный. А воспитание не позволило ему радоваться ее словам.

– Я хочу нравиться, – сказала Исидора с воодушевлением. – Думаю, я бы даже хотела полюбить. Да, еще я бы хотела, чтобы за мной ухаживали. Знаешь, многие мужчины пытались это делать.

– Ничуть не сомневаюсь. – Его лицо слегка омрачилось.

– Дарили цветы и все такое прочее, – добавила она. – Порой даже бриллианты. Но они не понимали, что я за женщина. А я бы хотела иметь такую семью, в которой… – Она сделала небольшую паузу, а затем продолжила: – Как ты считаешь, с моей стороны опрометчиво надеяться на то, что муж будет всегда прислушиваться к моему мнению?

– Да, – ответил Симеон.

Исидора поморщилась.

– Ну тогда хотя бы большую часть времени, – сказала она. – И еще я мечтаю о страсти, которая так тебе не нравится. Мне не по нраву спокойная и уравновешенная жизнь. Я бы предпочла какие-нибудь приключения… – Признаться, Исидоре нравилось даже думать об этом.

Неожиданно Симеон оказался совсем рядом с ней. Он двигался тихо и осторожно, как хищник, однако ей показалось, что он не знает, что сказать.

– Симеон? – недоуменно спросила Исидора.

Он не поцеловал ее, хотя, едва взглянув в его глаза, Исидора почувствовала, что у нее подгибаются колени.

– Я хочу, чтобы ты знала, Исидора: ты мне очень нравишься, – прошептал Симеон.

Она не смогла найти подходящих слов в ответ.

Глава 26

3 марта 1784 года в тот же день

Джемма приехала в «Судебные инны», где располагался рабочий кабинет Элайджи, справедливо пребывая в полной уверенности, что неотразима. Эта уверенность появилась у нее, как появилась бы у любой женщины, которая провела три часа перед зеркалом. В конце концов она надела шелковое платье янтарного цвета и туфельки, отороченные темно-золотой косичкой, с бриллиантовыми пряжками. Волосы она убрала в высокую прическу – слегка припудренную и поблескивающую мелкими бриллиантами, которые прекрасно сочетались с драгоценными камнями на туфлях.

Скорее всего Элайджа не заметит всех этих деталей, но женщина всегда чувствует себя увереннее, когда выглядит безупречно с головы до ног.

Когда Джемма впервые побывала на службе у Элайджи – а случилось это в самом начале их брака, – было уже за полдень, и в кабинете никого не было. Она тогда быстро прошла по анфиладе комнат, заметив лишь темные панели на стенах да портреты тучных мужчин, и оказалась во внутреннем рабочем кабинете Элайджи. Сейчас все было иначе. Джемма распахнула дверь в кабинет мужа и увидела целую толпу мужчин, которые кричали что-то друг другу.

Наступила тишина, все они повернулись в ее сторону, а потом снова зашумели. Однако Джемма заметила, что один клерк, заметив ее, явно занервничал и юркнул в какую-то дверь. Сама Джемма замерла на месте.

Прямо перед ней стояли два достойных лондонских торговца. Об их занятии Джемма поняла по одежде. Они спорили с каким-то третьим господином – явно правительственным чиновником – о том, что называли «гнездом чумы». Джемма не успела даже понять, где это гнездо может находиться, как вдруг появился личный секретарь Элайджи. Вид у него был обеспокоенный.

Мистер Каннингем пробрался сквозь толчею и, едва оказавшись рядом, принялся горячо извиняться.

–. Все в порядке, – остановила его Джемма. – Мне тут даже интересно.

– Сегодня среда, ваша светлость, – проговорил секретарь, направляя Джемму к двери, из которой он только что вышел. – К сожалению, в середине недели у нас царит полный хаос. Впрочем, по вторникам тоже, да и во все…

– Да и во все остальные дни, – договорила за него Джемма. – Кто все эти джентльмены?

– Просители, – объяснил он. – Как вам, возможно, известно, в Ост-Индской компании служит множество людей, единственная обязанность которых – информировать членов парламента о том, что компания хотела бы сделать. В кабинете его светлости всегда находится несколько человек, надеющихся получить слово. В последнее время здесь появилось очень много людей, которые предлагают различные решения возросшей проблемы разорительных грабежей.

– Я что-то читала об этом, – заметила Джемма. – Но, Бог мой, что Бомон может предложить бедным ограбленным людям?

– О, мы беспокоимся вовсе не о жертвах, – заверил ее Каннингем. – Умы членов парламента в настоящее время заняты совсем иным: они думают, как поступать с преступниками. Прежде мы отправляли их в колонии, но война в Америке заставила прекратить эту практику.

– Конечно, – кивнула Джемма. – Такое ощущение, будто крысоловы внезапно покинули город. И теперь с крысами никто не может справиться.

– Мы пытались отправлять их в Западную Африку, но это не помогает, – сказал Каннингем, пробираясь сквозь битком набитую людьми вторую комнату. – Только подумайте, нам приходится сажать их за решетку на списанные военные корабли, что стоят на Темзе, и запирать на старых судах.

– Полагаю, со дня на день они убегут оттуда, – сказала Джемма. Они вошли в третью комнату, полную просителей. – Мистер Каннингем, а есть ли более подходящее время навешать мужа?

– Да нет, что вы, тут у нас так с утра до вечера, – бросил Каннингем через плечо.

– Господи, я не была тут много лет и понятия не имела…

– Благодаря тому факту, что его любит мистер Питт, а также уважает мистер Фокс, его светлость находится в незавидном положении брокера, вынужденного идти на компромисс.

Наконец они дошли до комнаты, в которой было всего несколько худосочных мужчин, что-то торопливо записывающих на листках бумаги.

– Если вы пройдете сюда, ваша светлость, – сказал мистер Каннингем, указывая на дверь, – герцог будет рад принять вас в своем кабинете.

Джемма вошла в помещение, а мистер Каннингем растворился где-то у нее за спиной.

У Элайджи был чудесный кабинет с камином в стиле рококо. Муж тут же вскочил с места и бросился ей навстречу. Однако сердце Джеммы упало, когда она увидела ледяной взгляд его глаз.

– Нам надо поговорить, – заявила Джемма. – Но извини, что я побеспокоила тебя, когда так много людей дожидается твоей аудиенции.

– Проходи, – сказал герцог, указывая на маленький диванчик.

Она приподняла бровь.

– Вишневая саржа? Отлично. – Диван был обит такой же тканью, как и стулья в ее парижском салоне.

– Она мне понравилась еще в твоем доме, – просто сказал Элайджа. – Я вспоминаю о тебе, когда смотрю на этот диван.

Джемма не знала, как реагировать на эти слова. Действительно ли ей хочется, чтобы муж вспоминал о ней благодаря паре стульев?

Элайджа сел – скорее напротив нее, чем рядом.

– Я получила забавное письмо от Роберты, которая пишет, что ее отец женится на русалке, – проговорила она. – Мне ужасно хочется съездить к ней и посмотреть на все своими глазами. Я хотела бы уехать сегодня же днем или завтра утром, вот и решила сообщить тебе об этом.

– Очень мило, что ты захотела сама сказать мне о поездке, – промолвил Элайджа. – Русалка… Хотел бы и я встретить русалку.

– Я надеялась увидеться с тобой утром, – сказала она в открытую, и слова соскочили с ее языка сами по себе.

Несколько мгновений герцог молчал.

– Я… – начал он наконец.

– Я знаю, что ты очень занят, – перебила мужа Джемма, – но мы так давно женаты, что не должны лгать друг другу, Элайджа.

– А я бы подумал, что чем дольше длится брак, тем больше неправды накапливается между супругами.

Джемме было неприятно, что ее сердце так и подскочило в груди, когда на его губах появилось некое подобие улыбки.

– Я бы предпочла обратное, – сказала она. – Я подумала, что ты написал свою записку из-за того, что недопонял моих последних слов, обращенных к тебе. Я сказала, что не хочу играть последнюю игру в матче с герцогом Вильерсом. – Она затаила дыхание.

Выражение лица герцога не изменилось, и она опустила глаза на затянутые в перчатки руки. Как же она глупа – сама создала ситуацию, соткав ее из тонкого воздуха. Он так рано уехал из дома, потому что был занят. Как же она глупа! Сердце Джеммы билось в унисон с теми обвинениями, которые она мысленно бросала самой себе.

Элайджа откашлялся.

– Могу я присесть рядом с вами, герцогиня? – спросил он.

Джемма почувствовала, как на ее губах заиграла улыбка, вызванная его ласковым голосом.

– Да, – кивнула она. И еле слышно добавила: – Герцог.

– Я подумал, что ты выразила желание прервать нашу последнюю игру, – сказал он, присаживаясь рядом с ней.

Стянув с рук перчатки, Джемма прикоснулась к его щеке.

– У тебя усталый вид, Элайджа, – промолвила она.

– Так это не последняя наша игра? – спросил герцог, демонстрируя жене свою знаменитую вежливую настойчивость, которая, вероятно, и вознесла его на верхушку правительства.

– Да нет же, я говорила о Вильерсе, – сказала Джемма. – Я собиралась отказаться от матча с Вильерсом и не играть последнюю игру.

– Ему это не понравится, – заметил Элайджа.

Джемма рассмеялась.

– Ты жалеешь собственного соперника?

– Леопольду никогда не везло в любви.

– Я буду играть с ним в другие игры, – пообещала она, – но не с завязанными глазами и не в постели.

Его губы прикоснулись к ее губам – всего лишь слегка погладили их, но от этого прикосновения по телу Джеммы пробежала дрожь. И дело даже не в ее чувственности, а в том влиянии, которое он на нее оказывал. Но сколько же зла было между ними прежде!

– Мне тоже надо уехать из Лондона, – сообщил Элайджа. – Пит устраивает встречу в своем загородном доме, поскольку парламент на несколько недель уходит на пасхальные каникулы. – Глубокое, неприкрытое сожаление в глазах герцога подтверждало его слова.

– Как долго тебя не будет? – поинтересовалась Джемма, спрашивая себя, могут ли давно женатые супруги чувствовать такое же волнение, как и недавно познакомившиеся любовники.

– Я скажу ему, что должен вернуться на королевский праздник, который будет двадцать шестого, – ответил он, снова целуя ее. Но Джемме был нужен не только поцелуй, поэтому она обвила руками шею мужа и привлекла его к себе. Такой знакомый запах – запах ее Элайджи… А его поцелуй имел сложный вкус власти и еще чего-то такого, что обещало…

Однако все ее мысли исчезли, когда его рот накрыл ее губы – властно, уверенно. От Элайджи исходила такая сила, такая мощь, что Джемма почувствовала, как на ее глаза наворачиваются слезы.

Он не прикасался к ней. Ее руки не гладили его плечи, не ворошили парик. Только их губы соединились в страстном поцелуе.

Они продолжали целоваться, когда в дверь громко постучали и в кабинет заглянул мистер Каннингем. Джемма заметила, что лицо секретаря ошеломленно вытянулось. Похоже, мистер Каннингем был лучше осведомлен о плачевном состоянии их брака, чем она сама. Но Элайджа даже не оглянулся.

– В чем дело, Рансом? – спросил он, не сводя глаз с Джеммы и улыбнувшись своей мимолетной неповторимой улыбкой.

– Еще несколько узников сбежали с корабля, – объяснил Каннингем.

– Говорил я им, что не стоит, черт возьми, запирать людей на корабле, – проворчал Элайджа.

– Ты хочешь сказать, что преступникам не место на военном корабле? Или что для этого выбрали неподходящую часть реки?

– Так тебе об этом известно? Ты не перестаешь удивлять меня, Джемма. – Он снова склонил к ней голову.

– Я уеду до твоего возвращения домой, – сказала она спустя некоторое время.

Джемма слегка задыхалась, была счастлива и напугана одновременно.

– Ох, не надо бы отпускать тебя туда, – вздохнул Элайджа.

Джемме показалось, что приглушенные крики из соседних комнат внезапно стали гораздо громче.

– Они захотят, чтобы я обратился в палату лордов и спросил, как поступить, – пробормотал он, взяв ее лицо в ладони.

– И что ты скажешь? – с усилием проговорила она.

– Я всегда считал… – он погладил ее губы своими губами, – что использование кораблей… – еще один поцелуй, – это чудовищная ошибка.

Шум из-за двери стал до того громким, что Джемма высвободилась из объятий мужа и встала. Однако она еще не была готова уйти.

– Почему? – спросила она.

Элайджа вполне в своем духе серьезно ответил на ее вопрос:

– Большинство заключенных – это безработные ветераны разных войн. Они не в состоянии найти работу, поэтому занимаются грабежом. Из кораблей вышли ужасные тюрьмы, потому люди только и думают, как бы сбежать оттуда. За первые три года заключения умирает каждый четвертый.

– Гнезда чумы… – выдохнула Джемма. – Я слышала, как о них разговаривают в соседней комнате.

Элайджа кивнул.

– Ты хороший человек, – проговорила Джемма, поправляя мужу галстук.

Он поймал ее руки, повернул правую ладонью вверх и поцеловал.

– Не всегда, – отозвался герцог.

– Когда дело касается чего-то очень важного, – сказала она.

– Мне начинает казаться, что все как раз наоборот, – заметил Элайджа. – Потому что самое важное – это ты. – Подержав ее руки в своих руках еще несколько мгновений, он выпустил их. – Двадцать шестого я приеду прямо на королевскую яхту, Джемма. И буду искать там тебя.

До этого мгновения Джемма не понимала значения слов «поющее сердце», но когда она пробиралась сквозь заполненные людьми комнаты, в которых каждый говорил что-то о милости к заключенным, о ссылке в другие страны, изгнаниях, казнях, повешениях, Джемма не могла перестать улыбаться. И заставить замолчать чудесную песню, звучащую в ее груди.