Текст книги "Когда герцог вернется"

Автор книги: Элоиза Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Глава 21

Ревелс-Хаус

2 марта 1784 года

Войдя после полудня в дом, Исидора увидела, что слуги снуют взад-вперед и у всех в руках какие-то украшения и небольшие статуэтки. Потом она заметила Хонейдью, который указывал им, куда идти.

– Что тут происходит? – поинтересовалась она.

– В Ревелс-Хаусе будут прочищать канализацию, – ответил дворецкий. – Этим займутся люди из Лондона, которые попросили нас освободить дом. Вдовствующая герцогиня отказалась уходить.

– А-а… – протянула Исидора.

– Мастера Годфри отправили на денек-другой к викарию, – продолжал Хонейдью. – Это очень кстати: местный викарий – ученый-латинист, а мастеру Годфри как раз необходимо подтянуть латынь, коль скоро он возвращается в школу.

– Может, мне поговорить с герцогиней? – спросила Исидора, слишком поздно вспомнив, что она не должна спрашивать о таких вещах у дворецкого. Правда, Хонейдью был больше чем дворецкий.

– Я полагаю, это нежелательно, – не моргнув глазом ответил он. – Уж если ее светлость решила не выходить из дома, она не выйдет, что бы ни случилось. И прошу простить меня за такое предположение.

– Уверена, что вы правы, – кивнула Исидора. – Где мне найти мужа, Хонейдью? Хочу поговорить с ним о моей вчерашней поездке в деревню. – Ей нравилось произносить слово «муж». Исидоре казалось, что это делает ее нелепую ситуацию более приемлемой, хоть она и не понимала, каким именно образом.

– Он в своих покоях, ваша светлость, – ответил дворецкий.

– О! – Исидора помолчала.

– Он занят кое-какими бумагами, – добавил Хонейдью. – Можете зайти к нему, ваша светлость, вы ему не помешаете. А теперь, с вашего позволения… – Мимо них прошел лакей, с трудом таща ванну, в которую были сложены подсвечники. – Мы выносим из дома все – от греха подальше, ваша светлость, и я должен руководить этими работами. – Быстро поклонившись, он исчез.

Исидора поднялась наверх по лестнице, подошла к хозяйской спальне и распахнула дверь. Симеон не работал с бумагами.

Она увидела его спину. Голую спину. К тому же очень красивую: сильная, мускулистая, загорелая.

Исидора замерла. Пока она молча наблюдала за мужем, он потянулся к одному из кусочков мыла, лежащих на столике слева от него. Вода заструилась по его телу, попадая на бугорки мускулов, когда он наклонился и провел правой рукой вверх по руке левой. Блестящие пенные пузырьки заскользили по его коже, как мелкие поцелуи.

В воздухе стоял запах пряностей и чего-то сладкого, приятного. Исидора никогда не замечала, чтобы от него пало парфюмерией, впрочем, у нее еще и не было возможности ощутить его запах…

Симеон наклонил голову вперед, а затем пробежал пальцами по мокрым и чистым волосам. Исидора затаила дыхание, когда он оперся руками о края ванны и встал.

У него было совсем не такое тело, как у нее. Ее фигура представляла собой сплошные грациозные изгибы – дар ее матери-итальянки. В зависимости от того, как туго она шнуровала свой корсет, ее талия оставалась совсем тонкой. У нее была пышная грудь и роскошные бедра – не худосочные, как у англичанок, а роскошные, налитые, как у жительниц Средиземноморья.

В фигуре Симеона никакой роскоши не было. Вся она, включая ягодицы, состояла из натренированных мышц. Когда он встал, последние пенные пузырьки скатились вниз по его ногам. С боков его бедра не только не выделялись, но были даже уже, чем талия. Пальцы Исидоры дрогнули, когда она поняла, что в мыслях ее руки ловят эти пузырьки, скользят следом за ними по его бедрам и ногам. Потянувшись за полотенцем, Симеон наклонился вперед. Боже, это из-за бега у него такие сильные ягодицы? Она слышала, что некоторые джентльмены подкладывают что-нибудь себе в панталоны, чтобы казаться покрупнее. Но у Симеона были мускулы докера.

Поставив одну ногу на край ванны, он принялся вытирать ее. Исидора молча попятилась назад.

– Не уходи! – приказал он, не оглядываясь.

Должно быть, он заметил, что дверь открыта, и решил, что вошел кто-то из лакеев. Исидора сделала еще один шаг назад и попыталась бесшумно прикрыть дверь.

– Исидора!

Она открыла рот.

Двигаясь, как всегда, грациозно и явно тщательно выверяя каждое свое движение, он обвязал полотенце вокруг талии и повернулся к ней. Исидора закрыла рот.

– Прошу прощения за то, что помешала тебе принимать ванну, – пролепетала она, стараясь говорить спокойным голосом. – Я хотела потолковать с тобой о том, что твоя мать не желает покинуть дом.

Она с трудом сглотнула. На груди у него не было ни волоска, так что она различала форму и размер каждого мускула и видела его тело таким, каким оно должно быть.

– Как ты узнал, что это я? – Она заставила себя встретиться с ним глазами. Его взгляд, как всегда, был спокоен и непроницаем.

– Почувствовал, – ответил он.

Исидора откашлялась.

– У твоего мыла такой интересный аромат.

Боже, какую глупость она сморозила! Ее слова повисли в воздухе между ними. Без сомнения, у нее появилась отличная возможность соблазнить Симеона.

– Это кардамон, – промолвил он.

– Полагаю, ты нашел такое мыло где-нибудь на Востоке? – Исидора с ужасом подумала о том, что опять ляпнула глупость.

– В Индии, – ответил он. – Эта специя применяется также и в кулинарии.

– Интересно, – с усилием проговорила она. Белое полотенце, которым Симеон повязал бедра, слегка шевельнулось, и Исидора невольно опустила на него взгляд, а затем перевела его на лицо Симеона. Муж смотрел на нее с вежливым спокойствием, словно они находились в гостиной и он ждал от нее ответа на вопрос, выпьет ли она чашку чая.

Исидора не могла соблазнить его. Она понятия не имела о том, что нужно для этого делать, и то, что казалось ей в Лондоне таким простым, на деле оказалось очень даже сложным. Похоже, Симеона ничуть не волновал тот факт, что жена находится в его спальне, а на нем почти нет одежды.

К тому же…

Он такой большой. Все в нем велико, начиная от плеч и заканчивая ступнями.

Чтобы скрыть неловкость, Исидора присела в книксене.

– Умоляю тебя простить меня за вторжение и за то, что я помешала тебе принимать ванну. – Произнося эти слова, она пятилась назад мелкими шажками, а затем повернулась, чтобы уйти. Она захлопнула дверь так быстро, что раздался громкий стук, который эхом отозвался по коридору.

Оставшись один, Симеон смог наконец разжать зубы и отбросить со сдавленным ругательством проклятое полотенце. Похоже, она не заметила, что оно вздернулось вверх впереди, однако не заметить того, что он был готов потерять над собой контроль, Исидора не могла. Она убежала из комнаты с такой скоростью, словно целое племя пустынных жителей обратили на нее свои мечи.

Опустив глаза на свое собственное орудие, Симеон упал в кресло. Господи, вот это испытание! Он не осмеливался прикоснуться к своей плоти, опасаясь немедленного взрыва. Он сидел в горячей воде, думая о ней, представляя, как рассыпаются по плечам ее волосы, напоминающие черный шелк. Казалось, они вот-вот превратятся в волшебное и легкое одеяние, в которое мужчина сможет зарыться лицом. А потом он погладит ее щеки, другие части тела…

Кровь закипела в его жилах, но тут раздался легкий стук, и не успел Симеон взять себя в руки, как дверь распахнулась. Это была она. Разумеется, он сразу это понял. Разве еще кто-то в доме благоухал жасмином так же, как целая поэма о цветах? Даже несмотря на то что в доме возникли проблемы с канализацией, его обоняние мгновенно улавливало исходящий от нее аромат.

Хотя на самом деле аромат Исидоры не был запахом жасмина. Нет, это не чистое и свежее благоухание цветка, а какой-то другой аромат, щекочущий его ноздри сильнее любых духов, заставлявший его думать о том, как он зароется лицом в ее волосы, осыплет поцелуями ее кожу, оближет ее с головы до пят.

Она смущала его. Вот в чем дело.

Исидора напоминала ему горящую головню, которая пылала сильнее и ярче, чем любая женщина, которую он когда-либо знал. Он мог принять их брак – и всю жизнь ходить вокруг нее кругами, словно житель Востока, который как зеницу ока охраняет своего драгоценного осла, опасаясь, как бы того не украли.

Есть ли у него выбор?

«У человека всегда есть выбор. Если ты скажешь себе, что выбора нет, ты солжешь… причем солжешь самым худшим образом. Потому что почти всегда, когда человек говорит о том, что у него нет выбора, это означает, что он уже принял решение и сделал самый плохой выбор…»

Полный ненависти голос Валамксепы зазвучал в ушах Симеона, и он понял, что его гуру прав. Разумеется, у него есть выбор. Он знает, что можно аннулировать брак, как советовал ему поверенный, и черт с ними, с британскими законами! Он же герцог. На своих землях он – верховный правитель, подчиняющийся только королю, так что с помощью денег и собственной власти, которые он использует, как клюшку для гольфа, он добьется того, что не под силу другим.

Вот только правильно ли это? Этично ли? Исидора больше не будет герцогиней. Однако до него доходили слухи, что она нередко представляется как леди Дель Фино. Она…

Симеон вздрогнул, ощутив, что начинает скрежетать зубами. Необходимо взять себя в руки. Исидора лишь номинально принадлежит ему. Номинально.

Глава 22

Менсфилд-плейс, номер 1

Лондонская резиденция лорда Броуди

2 марта 1784 года.

Лорд Броуди устроил званый вечер в честь своей дочки на выданье – ходячему маленькому прыщеватому кошмару с копной кудрявых волос. Джемма ходила по комнатам, стараясь не подать виду, что она ищет своего мужа.

Ее остановила мадам Бертье:

– Ваша светлость, посмотрите-ка, кто только что приехал из Парижа. Не сомневаюсь, что вы хорошо друг друга знаете.

Сердце Джеммы упало. Речь шла о маркизе де Пертюи, самой неприятной для Джеммы француженке. Почему-то при французском дворе их всегда считали соперницами, хотя Джемма никак не могла понять, из-за чего они могут соперничать. Однако их взаимная неприязнь была столь очевидна, что люди вроде мадам Бертье были просто счастливы посудачить о них.

Как обычно, маркиза была разодета так, что, казалось, занимает больше места, чем лондонский Тауэр. Джемма нарочно обвела медленным взором ее парик внушительных размеров, задерживая глаза на чучелах каждой из четырех птичек. Само собой, птички были очаровательными – черные и белые. Маркиза всегда носила только черное и белое.

Джемма присела перед ней в глубоком реверансе.

– Разумеется, я знакома с маркизой, – проговорила она. В ее улыбке было точно отмерено равное количество равнодушия, смешанного с узнаванием.

На лице маркизы застыло почти безучастное выражение женщины, знающей толк в пудре и умело использующей ее. В общем-то маркизу можно было бы назвать привлекательной, если бы не ее страсть к черно-белой одежде, отвлекающей внимание от лица. Более того, мелькнула в голове Джеммы безжалостная мысль, из-за этого маркиза выглядит куда старше своих двадцати семи лет.

– Боже мой, кого я вижу! Великолепная герцогиня Бомон! Как счастливы были все дамы при дворе французского короля, когда вы вернулись в Англию! Знаете, – добавила маркиза, поворачиваясь к мадам Бертье, – герцогиня заставляет всех мужчин за ней бегать.

«Отличный удар, – подумала Джемма. – Маркиза умудрилась похвалить меня, но при этом уколола».

Раскрыв веер, она посмотрела на маркизу де Пертюи поверх него.

– Какое на вас чудесное платье, мадам, – промолвила она. – Как бы я хотела обладать вашей смелостью и идти против моды, как это делаете вы. Уверена, что я чувствовала бы себя очень неуклюжей, будь мои бедра такими же широкими, как ваши, но вам удается двигаться с удивительной грацией.

Маркиза была достаточно искушенной светской дамой и не показала, что слова Джеммы задели ее. Вместо этого она одарила ее милой плутоватой улыбкой.

– А мне безумно нравятся эти миленькие цветочки на вашем платье, герцогиня, – проворковала она. – Я отлично понимаю, почему вы носите такие маленькие кринолины. Если Господь одарил женщину столь же внушительным бюстом, как у вас, то в большом кринолине она будет походить на песочные часы. Или на стог сена. Ваше умение одеваться меня восхищает!

– Вы надолго приехали? – полюбопытствовала Джемма.

– Знаете, приходится порой пускаться в путешествие, чтобы избежать скуки, – вздохнула маркиза. – По правде говоря, с тех пор как вы уехали из Парижа и перестали нас развлекать, он превратился в сущее пуританское логово.

«Еще один удар, – промелькнуло в голове Джеммы. – Хотя и не такой сильный». Видно, маркиза немного утомлена, раз ее уже не так увлекают остроумные словесные баталии, которыми они развлекались в Версале.

Внимательнее приглядевшись к маркизе, Джемма заметила, что лицо француженки под толстым слоем пудры весьма исхудало.

Джемма подхватила ее под руку – такого она никогда не сделала бы в Версале.

– Мы с маркизой сделаем пару кругов, чтобы все смогли полюбоваться нами, – сказала она мадам Бертье. – С моей стороны это проявление невероятной доброты, ведь, учитывая элегантность маркизы, я окажусь в ее тени.

Дамы двинулись вперед сквозь толпу, то и дело кивая на ходу знакомым. Джемма повела маркизу де Пертюи прямо в дамский салон. Войдя туда, они обнаружили трех дебютанток, весело болтающих друг с другом. Девушки почли за лучшее уйти. Джемма повернулась к горничной.

– У меня кружится голова, – сказала она слабым голосом. – Прошу вас, встаньте за дверью и никого сюда не пускайте.

Горничная послушно выскользнула из салона.

Маркиза тяжело опустилась на стул, как будто вес огромного кринолина прижимал ее к земле. Она изменилась и уже не походила на ту женщину, которую Джемма знала два года назад. Тогда она уверенно и со смехом пробивала себе дорогу во французском дворе, беззаботно давя придворных подхалимов своими каблучками, усыпанными бриллиантами, создавая и разрушая репутацию дам одним насмешливым взглядом. Хорошим человеком она не была никогда. Но в то же время всегда оставалась человеком сильным.

– А теперь скажите мне, мадам маркиза, – проговорила Джемма, усаживаясь напротив нее, – с вами все в порядке? Вы на себя не похожи.

Маркиза де Пертюи, как обычно, рассмеялась. Однако смех ее быстро оборвался, и она вдруг стала громко икать. Джемма ждала.

– Вы видели моего мужа? – наконец спросила маркиза. Ее голос стал хриплым.

– Нет, – ответила Джемма. – Насколько мне известно, в Лондоне его нет. – Она задумалась.

Однако маркиза заговорила прежде, чем Джемма успела подумать, как бы потактичнее расспросить ее, в чем дело.

– Он уехал… Отправился следом за какой-то женщиной в Англию. Говорил, что это будет совсем короткая поездка, несколько недель. Но его нет уже восемь месяцев.

– Я что-то такое слышала, – осторожно промолвила Джемма.

В руке у маркизы был зажат тонкий кружевной платочек. На мгновение Джемме показалось, что та вот-вот изорвет его в клочья и разбросает их по сторонам – как безумица из какой-нибудь пьесы. Однако маркиза всего лишь разжала пальцы, и платочек упал на пол.

Он и лежал там, пока их взгляды не встретились.

– Так он со мной обращался, – проговорила маркиза. – Как с куском грязного льна, который выбрасывают, когда он испачкается.

– О…

– Я должна разыскать его. – В голосе маркизы послышалась скрытая ярость такой силы, что Джемме захотелось немедленно встать и уйти.

– Вы хотите, чтобы он к вам вернулся? – спросила она.

– Этот… этот негодяй?! Никогда! Но я хочу сказать ему в лицо, что он за мужчина. А его petite amie [3]3
  Маленькая подружка (фр.).


[Закрыть] – что она за женщина. Я хочу… хочу…

Наклонившись к маркизе, Джемма взяла ее за руку.

– Простите меня за дерзость, – ласково сказала она, – но что изменит такой разговор?

Маркиза подняла на нее глаза.

– Он оставил меня, – сказала она.

Джемма неожиданно вспомнила, что маркиза де Пертюи была дочерью герцога, состоявшего в родстве с королевской семьей. В этот момент она была похожа на королеву, все вассалы которой по непонятной причине сбежали от нее и пересекли границу, отправившись в другое королевство.

– Он не имел права оставлять меня!

– Мужчины часто совершают абсолютно нелепые поступки, – заметила Джемма.

– Он унизил меня на глазах всего двора! Он причинил мне чудовищную боль!

Джемма так расчувствовалась, что уже была близка к тому, чтобы рассказать маркизе, как муж ударил ее на рыночной площади.

– Но на что же вы надеетесь?..

– На раскаяние я, конечно, и не надеюсь, – сказала маркиза де Пертюи. – Никто больше не раскаивается. Это так же немодно в наши дни, как сохранять верность. Но он опустил меня до своего уровня! Он должен…

Она замолчала. Джемма кивнула.

– Много лет назад я оказалась лицом к лицу с той же проблемой, – медленно произнесла она. – Мой муж в открытую демонстрировал отсутствие уважения ко мне, он любил другую женщину. В результате я на долгие годы уехала во Францию. И мне понадобилось немало лет, чтобы понять: брачные узы не контролируют сердце.

Маркиза скривилась.

– Мой муж любил еще кого-то, – повторила Джемма. – И я не могла сказать что-то или сделать, чтобы изменить ситуацию. Поэтому я от души советую вам: не стоит ездить следом за ним. Живите своей жизнью. Я не всегда была счастлива в Париже, зато часто бывала довольна.

Маркиза поспешно открыла веер, однако Джемма все же увидела, что ее глаза заблестели от слез. Джемма встала и протянула ей руку.

– Мы должны вернуться на бал, – сказала она. – Мужчины чувствуют себя не в своей тарелке, когда узнают, что женщины беседуют без них. Они так боятся заговоров, что начинают переоценивать добродетель женщин. В результате это доводит их до консерватизма.

Маркиза де Пертюи усмехнулась. Это не было похоже на те смешки, которые помнила Джемма, однако чем-то их напоминало.

Выйдя из салона, они увидели Элайджу, стоявшего напротив двери, небрежно прислонившись к стене. Не сдержавшись, Джемма улыбнулась ему, и это была улыбка, рожденная в ее сердце.

Маркиза бросила на нее кислый взгляд.

– Похоже, не только мужчины слишком высокого мнения о добродетели, – заметила она. – Будьте осторожны, герцогиня, как бы и вам не оказаться чересчур консервативной.

А вот в этом замечании уже звучала ее обычная язвительность.

Поклонившись маркизе, Элайджа поднес ее руку к губам.

– Вы великолепны, как обычно, – произнес он голосом политика, который говорил так же искренне, как будто предсказывал дождь при виде первых капель на шляпе.

Отступив, маркиза оглянулась и встретилась с Джеммой взглядами. В ее лице мелькнуло что-то вроде зависти или, может, ярости.

– Никогда не успокаивайтесь, герцогиня, – сказала она. – Именно такую ошибку я совершила.

И, взмахнув юбками, маркиза де Пертюи быстро скрылась в толпе, заполнившей бальный зал.

– Господи, ну что за несносная женщина! – воскликнул Элайджа. – Вечно в черно-белом! Она напоминает мне шахматную доску.

Джемма захлопнула веер.

– Но все же она красива. Ты разве так не считаешь?

– Несомненно, – кивнул Элайджа. – Вильерс здесь. Он спрашивал, начали ли мы с тобой третью игру матча.

– Ты ему сказал? – Она подняла глаза на мужа, оглядела его выступающие скулы, глубоко посаженные, умные глаза, оценила чуть утомленный вид.

– Я сказал ему лишь то, что хотел завязать тебе глаза и уложить в постель, – ответил он, глядя на нее.

– Должно быть, это шутка?..

– Нет, это не шутка.

Его глаза оставались серьезными.

– Правда? – спросила она. Ей было трудно даже набрать в грудь воздуха, чтобы произнести это слово.

– И еще я посоветовал ему закончить игру немедленно, учитывая сложившиеся обстоятельства.

– Ты хочешь сказать, что если люди заподозрят, что у меня с ним связь, то они решат, что наш ребенок не от тебя?

Элайджа кивнул. Но было в их разговоре еще что-то – нечто недосказанное. Сердце Джеммы забилось быстрее, поднявшись куда-то к горлу.

– Я не… – Ее голос сорвался, но она откашлялась и с усилием договорила: – Я не хочу играть эту последнюю игру.

Внезапно его лицо как-то странно застыло. Несколько мгновений герцог Бомон просто молча смотрел на свою жену. А потом на его губах появилась дразнящая, очаровательная улыбка, и он поклонился Джемме.

– В таком случае, миледи, я обещаю, что никогда больше не огорчу вас, – промолвил он.

Бомон пошел прочь, а Джемма смотрела ему вслед.

– Игру с Вильерсом, – уточнила она.

Но муж уже не слышал ее.

Глава 23

Вдовий дом

2 марта 1784 года

Ранний вечер

Бумаги Симеона перенесли во вдовий дом. Когда вошла Исидора, он встал из-за небольшого письменного стола, держа в одной руке какой-то листок, а другой опираясь о край стола.

Исидора села, всеми силами стараясь не думать о том, что, когда она в последний раз видела своего мужа, он был обнажен.

– Поскольку ты не присоединился вчера ко мне за ужином, у меня не было возможности сообщить тебе, что я ходила в деревню. Я купила сто тридцать пять ярдов шерсти и двадцать семь мясных пирогов.

Недоуменно заморгав, он положил листок на стол.

– У нас возникла неожиданная нужда в мясных пирогах? – спросил Симеон. – Или в шерсти?

– Это подарок от герцогства жителям деревни – чтобы наладить отношения, – объяснила Исидора. – Каждый из этих людей получит мясной пирог и пять ярдов шерсти, и это будет знаком внимания от герцога и герцогини.

– А-а… – протянул Симеон, опуская глаза на лежащий перед ним документ. – Ты была в лавке Мопсера?

– Да, – кивнула она. – Он и продал мне шерсть.

Симеон сжал руку в кулак.

– Я получил от него письмо, в котором он требует плату за свечи, – сказал он.

– Полагаю, таких писем ты можешь получить немало, – пожала плечами Исидора. – Люди считают, что твой отец отправил бы их к мировому судье, если бы они не выполняли просьб герцога, несмотря на то что тот не платил им, – весело добавила она. И, стянув с рук перчатки, Исидора разгладила их на коленях.

Взгляд Симеона на мгновение устремился на них, а потом он промолвил:

– Исидора, мне придется заплатить по счетам, даже если я считаю их жульническими.

– О!

– К примеру, я наскоро проверил просьбу Мопсера, – продолжал он. – Для того чтобы сжечь то количество свечей, которое он, по его словам, отправлял в наш дом за последние пять лет, мы должны были бы постоянно, ночью и днем, держать зажженными от семи до девяти свечей в каждой комнате.

Исидора покусала губу.

– Но канделябры… – начала было она.

– В своих расчетах я предположил, что свечи горят около четырех часов, хотя обычно их хватает примерно на шесть, – перебил ее Симеон, складывая на груди руки. – К тому же, по словам Хонейдью, в доме не зажигали канделябров уже много лет.

– Возможно, Мопсер пытался таким образом компенсировать другие счета, которые твой отец не считал нужным оплатить, – предположила Исидора.

– Что ж, может быть, – согласился Симеон. – Но также возможно и то, что он – обычный негодяй, который поспешил воспользоваться ситуацией.

– Знаешь, не верится мне в это, честное слово, – сказала Исидора. – Как бы там ни было, я попросила его доставить в каждый деревенский дом по пять ярдов шерсти. Таким образом и получилось больше сотни ярдов, учитывая, что в деревне двадцать семь домов.

– Двадцать семь, говоришь?

– Включая хижины, расположенные вниз по реке, – добавила Исидора.

– В деревне девятнадцать домов, – сказал Симеон. – В тринадцати живут люди. На берегу реки действительно стоят какие-то хибары, но они входят в число девятнадцати. Мопсер – вор.

– Все в деревне тяжело страдали из-за выходок твоего отца, – возразила Исидора. Вот они и научились изворачиваться, где-то хитрить… Кузнец Сайлес Пегг сказал мне, что по мосту ездить опасно, потому что в сталь подмешали песок. Сам Пегг отказался выполнять просьбы твоего отца из-за того, что его прежние счета не были оплачены. Однако кузнец из соседней деревни все сделал, хотя это и случилось лишь после того, как он дважды обращался к герцогу с просьбой покрыть его убытки… – Ее голос дрогнул.

Симеон так сильно нахмурился, что его брови почти сошлись на переносице.

– Ты сейчас толкуешь мне о том, что кузнец из соседней деревни прислал отцу фальшивый счет, – заметил он.

– Он был вынужден сделать это! – воскликнула Исидора. – Он подсчитал, что твой отец в лучшем случае оплачивает лишь половину счета, поэтому и увеличил сумму в два раза.

– Именно такие вещи довели моего отца до безумия, – кивнул Симеон.

– Безумия… – беззвучно повторила Исидора.

– Наверняка он был безумен, – проговорил Симеон, двигая бумаги по столу.

На мгновение Исидора залюбовалась его длинными пальцами. Симеон вытащил какой-то документ.

– Это от деревенской швеи, которая просит вознаграждение за две крестильные рубашечки. Крестильные рубашечки! – повторил он. – Ей так и не заплатили!

– Полагаю, этому счету тринадцать лет, учитывая возраст твоего брата, – сказала Исидора.

– Долгая болезнь, – вымолвил Симеон. – Только болезнью можно все это объяснить.

– А твой отец не указал на письме, почему он ей отказывает?

– Он написал, что рубашки ему ни к чему и что она должна забрать их, – ответил Симеон. – Дата его записи не проставлена, но я почему-то уверен, что он сделал ее уже после крещения.

– Не думаю, что Мопсера стоит наказывать за безумие старого герцога, если уж ты так это называешь.

Симеон снова сжал кулаки.

– Его извели фальшивыми счетами. Отец чувствовал, что его окружают преступники, которые охотятся за его деньгами. Впрочем, по сути, так оно и было.

– Эти люди были в отчаянном положении.

– Вероятно. – Симеон снова сложил документы. – Сейчас можно сделать лишь одно: заплатить по счетам, несмотря даже на то, что они могут быть фальшивыми.

– Самое главное для нас – доказать всем, что мы – люди чести, – проговорила Исидора. – Убедить их, что мы будем платить по счетам честно и вовремя.

– Я не совсем уверен, что давать деньги вору вроде Мопсера – это самый лучший путь добиться в них этой уверенности.

– Но он же не сможет и дальше дурачить тебя, – заметила Исидора. – Судя потому, что ты мне сказал, ты сможешь подсчитать каждую свечу, которую мы сожжем в будущем.

Его руки слегка расслабились.

– Не знаю, стоит ли рассматривать твои слова как комплимент, – сказал Симеон.

Встав, Исидора обошла угол письменного стола. А затем прикоснулась к его густым ненапудренным волосам. Исидора была вынуждена признаться, что без пудры они просто восхитительны на ощупь. А ведь она привыкла к мужчинам, у которых плечи вечно засыпаны белым порошком, а их волосы стоят торчком, застыв от помады, напудрены либо завиты. Но волосы Симеона сияли здоровьем, нависая над бровями взъерошенными кудряшками.

Он вопросительно посмотрел на нее, и их глаза встретились. Ее палец пробежал по его волосам ко лбу, а затем спустился вниз к переносице и губам…

– Пытаешься отвлечь меня? – В его голосе зазвучал некоторый интерес.

Исидора уселась к нему на колени.

– А это возможно?

– Да.

– В таком случае я отвечаю на твой вопрос утвердительно. – Исидора обвила его шею руками, но он не шевельнулся, не обнял ее в ответ. А в его глазах появилось такое выражение, которое не… – Почему ты так осуждающе смотришь на меня? – спросила Исидора. – Неужели запрещено целовать собственную жену, даже если она останется ею ненадолго?

– Пытаюсь понять, не нарушаю ли я правил, – сказал Симеон.

Исидора тихонько вздохнула. От него пахло виноградом, специями и чистотой. Если она будет держаться ближе к нему, то даже не сможет вспомнить, какое зловоние распространяют нечищеные уборные. У него такие красивые губы, поэтому Исидора потянулась, желая поцеловать.

Симеон погладил ее губы – лишь для того, чтобы твердо отстранить ее от себя.

Исидора почувствовала, что в ней вспыхнула обида. Она опустила глаза, пытаясь придумать, как бы грациозно соскользнуть с его колен и не подать виду, что ее обидел его жест.

– Черт! – неожиданно проревел Симеон и накрыл ее губы своими губами. Это был страстный поцелуй. Если сама Исидора только пощекотала его рот губами, то он на этом останавливаться не собирался. Симеон целовался так же, как говорил: решительно, прямо, удивительно честно. И его поцелуй сказал ей: «Я тебя хочу!»

Исидора откинула голову назад и всем телом прильнула к Симеону, позволяя прикосновению его рта воспламенить каждую ее клеточку. Она все крепче прижималась к мужу, понимая: то, что она сейчас испытывает, – это страсть. Добрая, старомодная страсть. Эта страсть, обнаружила Исидора, заставляет ее дрожать и плавиться. Она заставила ее забыть, что Симеон только что продемонстрировал ей такую же скупость, какой прославился его отец.

Да, страсть затмила ее разум, все мысли исчезли из ее головы, там лишь снова и снова повторялись одни и те же слова: «Не останавливайся!»

Разумеется, он остановился.

– Все эти годы я избегала поцелуев, потому что мне сказали, что в них нет ничего хорошего, – промолвила Исидора, силясь взять себя в руки. Она старалась говорить беззаботным тоном, словно ей вовсе не составляло труда держать спину прямой.

Его взгляд был неистов, как у проповедника. Застонав, Исидора позволила себе уронить голову ему на плечо.

– Только не говори, что хочешь извиниться.

– За что?

– За то, что поцеловал меня. У тебя такой вид, словно тебе кажется, что ты совершил большой грех.

– Нет.

Однако Исидоре показалось, что его голос звучит неуверенно.

– А ты когда-нибудь терял над собой контроль? – с любопытством спросила она.

– В каком смысле?

Даже его ответы осторожны и продуманны!

– Ты когда-нибудь ругаешься? – с надеждой спросила Исидора. – Употребляешь имя Господа нашего всуе? Богохульствуешь?

Симеон задумался.

А Исидора, которую немного смутило его замешательство, решила отвлечь Симеона своим любимым словечком: «bastardo» [4]4
  Ублюдок (ит.).


[Закрыть]. Правда, оно напомнило ей ее мать, добрую католичку…

– Иногда, – наконец ответил Симеон.

– А в каких именно случаях? Когда ты убегаешь от льва или когда случайно ударяешься локтем о дверной косяк?

В его темных глазах мелькнула улыбка, которая взволновала ее, как опера волнует каждого итальянца.

– В случаях, когда человек убегает от льва, – произнес он медленно.

Уголок рта Исидоры дрогнул.

– Так я и думала, – промолвила она.

Но его взгляд вновь стал серьезным.

– Если ты готов ко всевозможным случайностям, то у тебя не возникнет необходимости бояться неизвестного или сердиться на него.

– Потому что неизвестного не существует?

– Именно так.

– Стало быть, ты никогда не будешь кричать на меня?

– Надеюсь, что нет. Мне было бы стыдно кричать на жену. Или на любого слабого человека, – сказал Симеон.

Брови Исидоры сошлись на переносице, а спина напряженно выпрямилась.

– Любой слабый человек – это, конечно, тот, кто имеет какое-то отношение к супружеской жизни? – спросила она.

– Нет ничего неуважительного в моем отношении к супружеству, Исидора, – промолвил Симеон. – Я вовсе не толкую об отсутствии уважения. Судя по тому, что я уже узнал про тебя, мне кажется, что ты лучше управляешь людьми, более образованна, щедра, чем я. Будь ты капитаном корабля, я был бы рад служить под твоим началом.