Текст книги "Фартовые"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)

Тоська пришла домой, сама себе не веря, что жива осталась.

Ольга спала, свернувшись в клубок. Тихо, безмятежно посапывала.

«Стукачка с нее, как из меня целка», – подумала баба. И, глянув на часы, ойкнула. Четыре часа утра.

Где ж было девчонке дождаться почти до рассвета? Хотя вон на столе накрытые салфеткой котлеты. Чай заварен. Даже Оглоблина постель аккуратно приготовлена ко сну.

Над книгами сидела долго. Вон стопка у настольной лампы топорщится. Тетради, конспектами называются, ручка.

Видно, глаза слипаться стали. Не выдержала. Стакан крепкого чая так и остался недопитым.

Тоська жалостливо смотрела на спящую Ольгу.

Бабе поневоле вспоминалось знакомство с нею. Хрупкая нянечка прощала молча все капризы больных. Умела утешить. К Тоське отнеслась не хуже, чем к другим. Была внимательнее потому, что никто ее не навещал, не интересовался здоровьем. Никто не пришел за нею в больницу.

И девчонка видела, что сама женщина сторонится людей. Не принимает угощений. Видно, потому, что самой ответить нечем. Не затевает и не вмешивается ни в какие разговоры.

Никогда не жаловалась баба на боль и других не слушала.

Своего лечащего врача просила об одном – скорее домой отпустить. Хотя никого у нее не было.

Медперсонал больницы даже шутил, что если бы к ним попадали все такие, как Тося, они прожили б намного дольше. И работать было бы спокойнее.

Тоська никогда не ругала больничную еду. Ей она всегда нравилась. Даже добавку просила. И повара, довольные уважительной женщиной, не скупились на вкусный кусок.

Не ругала Оглобля и больничную постель, белье. Не называла, как другие, затхлым старьем. Она все хвалила.

А потому не только нянечка, но и весь медперсонал больницы относился к женщине с особым теплом. «Уж если в больнице понравилось, как же она, бедная, дома живет?» – сочувствовали ей люди.

Оля обо всем этом напомнила Тоське совсем недавно. Объяснив тем самым, почему поверила и привязалась к ней.

А уж какие люди попадают в больницу, баба и сама видела.

Не то врачам и медсестрам, всем в палате нервы в узлы завяжут.

– Таких падлюг не лечить, кончать надо сразу. И это не грехом, а добрым делом было бы, – избавить людей от полудурков и малахольных. Пришли лечиться – не выпендривайтесь! – лишь один раз не выдержав, заругалась Оглобля на баб-истеричек. Те вскоре сбежали от нее, попросились в другую палату. Но языки за зубами держали, боясь на такую же блатную чувырлу нарваться.

Медики в душе были благодарны Оглобле: пусть грубо, но вступилась за них по-своему, как могла.

Они и теперь навещали ее иногда. Заходили вроде к Оле, а сами к Тоське подсаживались. Пили с нею чай, рассказывали

0 работе, изредка жаловались на больных, зная, что найдут сочувствие и понимание.

Никто из них не докучал расспросами о ней самой. Видно, понимали: молчит, значит, не хочет ворошить больное.

Иногда они приносили Тоське домашнее печенье, варенье, сырники. Видели, что вкусного мало видела баба. Та стыдилась принимать угощенье. Но Оля выручала, готовила отменно. I! угощала редких гостей радушно.

Оглобля понимала, что обязана девчонке многим. Но вот фартовые заподозрили в ней фискалку.

«Нет, липа это, туфта! Не верю», – легла Тоська в постель, стараясь скорее забыть разговор с паханом.

Оглобля встала на следующий день позднее обычного. Ольга уже ушла на работу. Вернулась чем-то расстроенная. Это Тоська приметила сразу. Девчонка не спросила бабу, где та была допоздна. Ольге не давало покоя что-то свое.

И за ужином она, не выдержав, заговорила:

– Вчера на моем дежурстве ЧП было: «скорая» привезла человека. Еле живого. Избит так, что от него одни глаза остались, да и в тех боль кричит. Ни рукой, ни ногой не мог двинуть. Вся одежда на нем – в клочья разнесена. Прикоснуться страшно.

– Кто ж его так отделал? – равнодушно спросила Оглобля.

– В квартире его поймали хозяева. Вор он. Хотел обокрасть. Влез через окно.

Оглобля язык прикусила. Слушала.

– Втроем били. Два сына и отец. Ремнями и кулаками, нотами и головой. Все углы в доме он своими боками испытал. Зубы выбили, руки, ноги вывернули. Как его били, милиционер рассказал. Даже он удивлялся зверству тех жильцов.

– А ты жалеешь его?

– Я считаю: поймали – сдайте в милицию. Его без вас накажут. А устраивать самосуд – бесчеловечно.

– Это ты так говоришь, покуда к тебе воры не забрались и ничего не унесли, – покачала головой баба.

– А у нас брать нечего, потому и не страшно. Но случись – не стала бы я вот так человеческое обличье терять. Они, хуже вора, – звери. За тряпки готовы жизни лишить. Так чем они лучше воров? Те убивают за барахло, эти – не лучше. Как собаки, за свою кость чужому псу горло перегрызут. А ведь интеллигентные люди! – возмущалась Ольга и добавила – Конечно, воровать гнусно. Но убивать еще хуже. Да еще так мучительно. У этого пациента мошонка распухла от ударов сапогами, наверное, с голову величиной стала. Волосы на голове хозяйка с кожей вырывала, клоками. Садистка! Да еще кипятком хотела облить.

– Не поняла, они дома были, когда вор нарисовался? – перебила Оглобля.

– Он ночью, когда только спать легли, через балконную дверь вошел. Хозяева тут же услышали. Уснуть не успели. Избили до смерти. А нам теперь его вылечить надо, чтоб следствие разобралось и – под суд… А ведь вор уже наказан. Здоровьем поплатился. Столько он не потерял бы и за годы тюрьмы! Но главное, он будет отвечать, если выживет, за свое, а они – нет? А почему? – возмущалась Ольга.

«На пушку берешь? Ни хрена у тебя не выйдет», – подумала Оглобля и спросила – А ты чего за фартового вступаешься? Иль понравился?

– Он сейчас даже зверя напугал бы до смерти. А говорю так потому, что жаль человека. Нам его на ноги не один месяц поднимать. Видеть муки… Легко ли? А едва оправится – в тюрьму. Обидно это. Мы лечим для жизни. А она поворачивается не так, как хочется.

– Молодой, наверно, вор. Неопытный.

– Сейчас ничего не понять. Кровавое месиво, – хмурилась Ольга.

– Чего, даже ботать не может?

– Ботать? А что это?

– Ну, говорить он не умеет?

– Нет. Не может. Ему все зубы выбили, вывернули скулы. Он ничего не может. Под капельницей лежит. На уколах. Мало надежд на жизнь, – вздохнула Ольга и добавила – А может, и лучше будет, если он умрет, хоть дальше не мучиться.

– Вот те нате! То жаль, то пусть умрет. Что это с тобой? – сжалась в сомненьях душа Оглобли.

– Я думаю, что было бы лучше, если б эти люди, которых он хотел ограбить, убили б его сразу, не терзая. Ну, в ярости. Тут же – тройное наказание вынести придется, если выживет, – философствовала девчонка – Выдержи истязание, вынеси все муки выздоровления и отправься в тюрьму… Неужели после этого можно вором остаться?

– А кем же ему быть, коли он фартовый? Для них мордобой– вещь привычная, – успокоила Оглобля и добавила без особой уверенности – Через неделю, как на собаке, все заживет.

– Интересно, а было ль когда-нибудь в жизни такое, чтоб вору радовались? Наверно, никогда…

– Отчего же, случалось, И я о таком слыхала, – забылась Оглобля.

– Расскажите, – попросила Ольга.

– Да случай этот на весь Сахалин прошумел. Средь людей моего возраста, конечно, – осторожничала Оглобля, – Было такое недавно. Жениться вздумал один. К свадьбе приготовилась иго семья. Все чин чинарем. Водяры весь магазин скупили. Жратвы наготовили на весь город. Пархатый жених-то. Ну и надумалось ему свадьбу во дворе устроить, чтоб весь город удивить. Столы поставили, скамейки. Жених свет решил проверить, чтоб во дворе ночью было светло, как белым днем. И вдруг парня того током – как шибануло! Что-то не так сделал. Слетел он со столба и не дышит. Черный весь. На глазах всего двора. Ну, поплакали люди, родители повыли, невеста покричала на всю глотку. И на другой день захоронили в свадебном костюме. А воры, что на погосте, приметили на руках покойника золотые часы и печатку. Едва дождавшись ночи, пришли и раскопали могилу. Слышат, а покойник-то шевелится. Коленками в крышку гроба бьется. И слова всякие, какие мертвому ботать не дозволяется.

У Ольги от удивления рот раскрылся.

– Ну, фартовые поначалу струхнули: мол, неужели какие падлы успели жмура обшмонать раньше их, и на его месте своего кента подкинули? Но потом решились. Вернулись к могиле. И сорвали крышку гроба фомкой. Из него тот самый жених и встал и трехает: «За кой хрен в ящик спрятали, даже выпить не дав?» – расхохоталась Оглобля и продолжила – Когда увидел, что он на кладбище, что это не розыгрыш – с гроба пулей вылетел. Фартовые ему все обсказали.

– И часы с него не сняли? – удивилась Ольга.

– Не по закону это. Они лишь жмуров трясут. А жених – живой. С него снимать как? Замокрить? Так кладбищенские – не душегубы. Их за такое свои бы взгрели. Отступились честно.! И жених сам отдал им часы и печатку. А еще попросил сходит ь к родителям и объяснить им все. Мол, за это магарыч будет. Те и нарисовались.

У Ольги от любопытства глаза округлились. А Оглобля продолжала:

– Стучатся фартовые в дом. Там все зеркала черным завешены. Они – к отцу парня. Осторожненько подъехали. Мол, вот такие мы. И вот так стряслось. Жив твой сын. Цел и невредим. По дворе сидит. Нас прислал, чтобы тебя не испугать. Отец тот хотел враз жене вылепить, да воры предупредили. Чтоб осторожнее. Не ошарашил враз. Баба не сразу поняла. Когда дошло до нее – во двор кинулась. Увидела сына и шагу не дойдя – кончилась от радости. Ну, а сын, жених тот, воров и вправду не обманул. Башлей дал. Спасибо говорил. На свадьбу звал – первыми гостями. Но не пришли. Кем бы он их назвал перед всеми? Выпили они за его здоровье на погосте. И долго средь фартовых этот случай в памяти жить останется. Не случись тогда воров на погосте – кончился б жених в гробу, – смеялась Оглобля.

– Да, тому жениху повезло дважды. Жив остался и похороненного из могилы вытащили. Плохо, что мать умерла. Ворам, как только вытащили парня иль сам вылез из гроба, могилу надо было землей забросать. Не знаю, слышала, что выкопанная могила притяжение имеет, – вздохнула Ольга.

– Ты это к чему? – не поняла Тоська.

– Сколько работаю в больнице – всякого понаслышалась. Вы не обращайте внимания, – грустно сказала девушка.

– А вора этого как зовут? – не выдержала Тоська.

– Не знаю. Он без документов. Да и кто на воровство паспорт с собой возьмет. А говорить не может.

– И на нем никаких наколок нет?

– Есть. Да только стыдно сказать какие и где, – покраснела Оля.

– Валяй, чего там.

– На срамном месте у него муха выколота. И на ягодицах: на одной купюра сотенная, на второй – рука. Мы его когда на живот повернули, чтоб укол сделать в мышцу, эта рука – будто вцепилась в деньгу.

Оглобля губу прикусила вовремя.

Подрабатывая на сексуальных извращениях, она лица фартовых помнила не гак хорошо, как их скрытые от посторонних глаз татуировки. Муха была выколота лишь у одного вора, которого «малины» города считали классным домушником, у. него волос на голове было меньше, чем квартирных краж, которые сходили ему с рук. А все потому, что он никогда не попадался.

Тоська знала его лет пять, не больше. Молодой, красивый, он никогда не приходил к ней сам, обязательно с кем-то. И, нажравшись водки, требовал ласки.

Ни того, откуда он взялся, ни имени его человечьего Оглобля не знала. Да и не нужно было ей это.

Получив свой червонец, Оглобля выставляла его, как и прочих.

Помнился этот вор по первой встрече: увидела Тоська в полумраке муху и потребовала:

– Уж коль заместо мухобойки пользуешь, так хоть смой эту мерзость.

Фартовый понял. И сказал:

– Она не в натуре. Картинка.

Тоська глазам не поверила. Муха даже лапами шевелила. И баба отказалась обслуживать вора.

Тот высмеял Оглоблю. Показал, что у него всюду наколки имеются… И Тоська, закрыв глаза, ублажила клиента.

Помнила она его кличку. Фикса. Так его все звали. Странным для Тоськи было то, что его, домушника, фартовые называли своим кентом. Не гнушались угостить сами и принимали от него угощение. Никогда не унижали вора и не куражились перед ним.

Оглобля знала, что законники были очень разборчивы в знакомствах. Никогда не садились за один стол с теми, кто не был вором в законе. А в этот ранг вводилась лишь крупная рыба. Домушники всегда считались мелкотой. Их презирали все. Но не Фиксу.

Его даже Дядя принимал у себя на хазе, называл кентом, хотя Фикса был много моложе пахана. Уж так, видно, устроены фартовые: льнут к удачливым, к любимчикам фортуны. Л Фикса слыл баловнем судьбы.

Тоська тоже не зналась с мелкотой. Ее страстью и радостью били только фартовые. Помимо них она не признавала никого. Ну разве только Дрозда? Так его вывели из закона фартовые. К Тоське это отношения не имело. Червонец шныря ничем не отличался от денег фартовых. А сам Дрозд был много порядочнее иных законников.

Вторым исключением был Фикса. Но и его привели законники. И когда Тоська было заартачилась, указав на муху, фартовые сказали, что накинут ей трояк за страх.

Фикса… «Знает ли об этом Дядя? Сидят ли рядом с домушником менты?» – мелькало в голове. И она спросила – Оль, а кто ж теперь с тем вором остался?

– Моя сменщица.

– И лягавый в палате? – не сдержала любопытства Тоська.

– Нет. Он в боксе. Там стерильно. Посторонним нельзя. Да и кого караулить? Тут не дни, месяцы понадобятся, чтоб он на ноги начал вставать.

– И милиция не интересовалась им? – удивлялась Оглобля.

– Как же? Без них ни шагу. Те, избившие, сразу заявили. Когда измолотили. Милиция глянула, прислала судебно-медицинского эксперта. Тот осмотрел бедолагу и сказал, что жить не будет. Умрет не сегодня, так завтра.

Фикса ли это? – засомневалась Тоська. И вспомнила, что домушник был крепким парнем. Мог спокойно с тремя фрайерами справиться. А уж бабу на кулак намотал бы в два счета.

Врач не позволил его перевозить в тюремную больничку.

Сказал, – по дороге, мол, кончится. У этого несчастного и полшанса не осталось. Дескать, был человек, от него лишь муха осталась, – покраснела Ольга.

Тоська задумалась. Надо бы дать знать пахану. Но как? Он не велел искать его. Найти бы хоть кого-нибудь из фартовых, пусть скажут Дяде. Тот, может, сумеет забрать Фиксу? Вот только выдюжит ли тот?

Оглобля решилась сходить к пахану. И с утра, как только Ольга ушла на работу, отправилась к Дяде.

Баба долго ждала во дворе, не притащила ль за собой на «хвосте» кого-либо. И убедившись, что вокруг все тихо, постучала в дверь.

Она ждала в надежде, что ей откроют. Но бесполезно. И только собравшись уходить, Оглобля приметила, что у двери Дяди нет привычного половика, в замочной скважине торчит сгоревшая спичка, знак форшманутой хазы – засвеченной, либо накрытой милицией. Сама дверь – в пыли, видно, хозяин давно покинул это пристанище.

Тоська вышла отсюда расстроенной. И все же домой не повернула. Сходила на рынок. Потолкалась среди людей, заглянула на Шанхай. Там уже начали строить три многоэтажки, и целый квартал старых бараков был словно под метлу снесен. Не было и ее хибары. Снесли.

Тоська потерянно присела у чудом уцелевшего сараюшки. Что-то больное поднялось до самой души, вылилось наружу слезами. Отчего она плакала, кого впервые в жизни пожалела?

Здесь стоял ее домишко. Кособокая, неказистая, как жизнь Тоськи, завалюшка. Тут прошла ее молодость. Здесь она была нужна и любима. Пусть телом. Бывали в доме свои радости и слезы, пьянки и горькое, как старость, похмелье. Здесь она запивала коньяк шампанским и голодала, как последняя собака. Здесь радовалась каждому часу жизни, а потом умоляла смерть не обходить, прийти скорее.

Здесь подвыпившие кенты называли ее любимой, а соседи – чувырлой.

Все! Нет дома. Снесли, как ненужный хлам. Вот так и Тоська– из любимой – Оглоблей стала. Чего же стоит эта жизнь?

– Здравствуйте, – остановился перед Оглоблей участковый, едва узнавший в чистой подтянутой женщине прежнюю Тоську.

Баба, смерив его злым взглядом, не удостоила ответом. Отвернулась.

– А я уже вас давненько ищу. Да новый адрес не успел узнать в паспортном столе. Ну, как вам новая квартира? Отдыхаете от забот? Слыхал, машину выиграли? Это верно иль сплетня?

– Хиляй отсюда, лягавый пес! – не выдержала Тоська.

– Ничто вас не изменит. Так вот получите повестку. В прокуратуру вас вызывают. К следователю. В третий кабинет. Попятно? Распишитесь в получении. И завтра к десяти утра – не опаздывать.

Руки Оглобли дрогнули. Зачем она понадобилась прокуратуре? Ведь с проституцией завязала напрочь, даже выпивать разучилась. И когда стала чистой, как стеклышко, о ней вспомнили, но ведь никогда раньше, даже в молодости, ею прокуратура не интересовалась.

Тоська еле дождалась указанного в повестке времени. Голова разболелась от переживаний. Но с Ольгой не поделилась. Слушая в этот вечер девчонку, она не слышала ее.

В кабинете, куда вошла Оглобля на другой день, был лишь один человек. Увидев вошедшую, он встал, подошел к ней, поздоровался и предложил присесть.

У Тоськи подкашивались ноги. Она отродясь не была в прокуратуре. И боялась ее больше, чем самого пахана. У нее даже и горле пересохло, а потому не расслышала ни имени, ни фамилии следователя.

От того не укрылось состояние бабы. И он заговорил на самые обыденные, житейские темы:

– Наладился ли желудок после операции?

– Да нет покуда, – робела Тоська.

– По ночам боль есть еще?

– Бывает, когда соленого поешь. Я рыбу уважаю. Но теперь уж почти не ем.

– Нам, сахалинцам, без рыбы плохо. Это верно. Я когда рыбу не поем – голодный из-за стола выхожу, – говорил человек. И Тоська постепенно оттаивала.

– Врачи все запрещают. Рыбу нельзя, черемшу нельзя, острое, соленое, кислое, крепкое – все забыть велели, – жаловалась Тоська.

– А раз вам хочется, надо есть понемногу. Ведь это организм просит. Откажи – неизвестно, как накажет за то, что с ним не считаются.

– Вы так думаете? – обрадовалась Оглобля.

– Уверен в том.

– Значит, завтра я корейской капусты-чимчи поем.

– Только немного для начала, хорошо? – будто попросил об одолжении хозяин кабинета.

Так мило и вежливо, так заботливо не говорил с Тоськой пи один мужик на свете. А этот – не чета фартовым – грамотный, культурный, значит. Вон на столе какая кипа бумаг, все перечитал, небось.

«Надо было мне хоть губы накрасить, когда шла сюда. А то вырядилась под старую плесень. Вот и спрашивает про болезни. О чем еще со старухой судачить?» – думала Оглобля.

– Как вам новая квартира? Нравится? Все в ней исправно – вода, газ?

– Да все слава Богу. И тепло, и чисто. Теперь вот только жизнь в ней и увидела, – созналась баба.

– Никто вас не беспокоит? – спросил следователь как бы между прочим.

– Да кому мы нужны? Оленька все время на работе, я – дома.

– Оленька? А кто такая?

Баба рассказала о девушке все.

– Тося, скажите, ваши прежние знакомые навещают вас? – уже настойчивее интересовался следователь.

– Это кто – прежние? – насторожилась, собравшись в комок, баба.

– Те, кого вы знаете хорошо. Я имею в виду фартовых. Да и чему вы, собственно, удивились? Если я знаю об операции, новой квартире, почему я не могу знать о фартовых? К слову, это они довели вас до операции, они – виновники всех ваших неудач. Кто из них и сегодня беспокоит вас?

– Теперь уж никто. Отошла я от них, еще живя на Шанхае. Стара стала. Нынче я – никому и мне – никто не нужны, – отмахнулась Оглобля.

– Да я не об интимном. Такое никого не интересует. Я в отношении вашего покоя. Ведь вот выиграли вы машину, не требовал пахан с вас навар?

– Я б ему дала! Держи в оба! Это мое! Без балды. Я не украла! Я – выиграла! С чего ради в общак отдала бы свое? – взъерепенилась баба, раскалилась добела.

– А ведь могут потребовать. Даже отнять, не исключено, попытаются. В «малинах» нынче общак тает. Пахан вам говорил об этом? – спросил следователь.

– Ас чего он мне докладывать станет? Я была клевой, но не фартовой. Мне много знать не полагалось.

– Нынешний пахан лучше Берендея? Иль тоже зверь?

Дядя, конечно, хуже Берендея. Но это для меня, – замолкла, испугалась Тоська, подумав, что теперь не миновать ей обещанной маслины. Ведь предупреждал Дядя не раскрывать хайло, прикидываться шлангом…

Следователь тоже онемел. От удивления. Никогда не мог бы подумать, что Дядя вернется к фартовым.

– Вот и раскололи вы меня, по самую жопу. Пахан теперь из шкуры вытряхнет, – жалобно хныкнула Тоська.

– Это о Дяде? Так мы с ним давно знакомы, еще по се– верам. Известный медвежатник. Уходил он в откол одно время, – задумался следователь.

– Жену у него прикончили. А кто – найти не может. Вот и вернулся. Теперь уж пока не отомстит, не уйдет от фартовых, – сказала Оглобля.

Следователь и об этом не знал. Но не подал вида. Спросил, будто невзначай:

– А Кабан, Цапля, Рябой все еще при Дяде? Главарят?

– Не знаю, – отвернулась Тоська.

– Не надо, Тося. Я знаю, а вы – тем более.

– Не знаю этих мужиков. Никогда не слышала о них! – уперлась Оглобля. Она начинала бояться следователя, который слишком много знал о ней, о фартовых, о пахане.

– Знаете, Тося, мне хорошо известно, что вы сумели отойти от прошлого. Живете жизнью нормального человека. Думаю, вы не пожелали бы ни сегодня, ни завтра, вернуться в свой вчерашний день?

– А на хрена он мне? И зачем мне вертаться? Квартира, деньги – все это есть. Я ни от кого не жду ни плохого, ни хорошего. Кто меня заставит вернуться? – бледнела Тоська. – Кому я нужна?

– Банде, – тихо сказал следователь.

– Без меня блядвы хватает. Молодых, красивых. Они за башли ничего не пожалеют. Теперь их черед.

– Кто-то должен помогать «малинам». Ловить слухи, пускать их на хмырей и фрайеров. Вот и вытащат вас.

– Век такое бляди не делали. И мне это ни к чему, – оборвала Оглобля.

– Когда в последний раз с Дядей виделись? – спросил следователь.

– Да уж и не помню. Давно.

– А как давно?

– Да еще когда на Шанхае жила.

– О чем говорили?

– Понятно о чем, – похлопала себя по низу живота Оглобля и похабно выругалась.

– Не надо, Тося. Я Дядю знаю не меньше, чем вы. Этот на женщин не падок. По молодости мог. Но теперь… Так о чем говорили?

– Если так хорошо знаете пахана, зачем меня спрашиваете о нем? Идите к нему, потолкуйте. Он вам все обскажет. Чего ко мне прицепились? – запунцовела Оглобля.

– Адресочка нет. А так бы пошел. С удовольствием встретился бы со старым знакомым. Не подскажете, где он теперь проживает? – спросил следователь.

– Сама не знаю. С прежней хазы слинял. Видно, мусора засекли. Смылся так, что и я не знаю, где он, – призналась Тоська.

– А зачем он понадобился?

Оглобля растерялась Подходящая темнуха не приходила на ум.

Ляпнула первое попавшееся:

– На день рожденья пригласить хотела. И не нашла его.

– Тося, не надо морочить голову. Я не фартовый. Но знаю, что законники, а тем более пахан не уделит такого внимания клевой, да еще отошедшей от дел. За подобное приглашение вы могли получить в лучшем случае грубый отказ. Разве я не прав? Так зачем вам понадобился Дядя? – настаивал следователь.

– Да что вам дался пахан, не пойму? Это мое дело – зачем понадобился. Покувыркаться с ним хотела иль покутить, то моя печаль. И отцепитесь от меня. Я и сама не помню, на что он был нужен тогда.

– Вспомните, Тося, – исчезла улыбка с лица следователя.

Посерьезнела и Оглобля. Потом, сделав вид, что припомнила, вскрикнула радостно:

– Точно. Башлей хотела поклянчить у пахана! И уж совсем жрать стало нечего. Пошла, а там хрен ночевал. Я загоревала тогда. А через день – машину выиграла! И без надобности Дядя стал мне.

– После этого не виделись? – спросил следователь.

– Нет. Я же вскоре на новую квартиру перешла. Навроде как в отколе.

– И не искали его больше?

– А на что он мне? – изворачивалась Оглобля.

– Зачем врать? Бывшая квартира Дяди находится под наблюдением два месяца. А видели пас там не далее как вчера. Это первое. Покинул се пахан полтора месяца назад. А вы в новой квартире живете уже три месяца. Так что не совпадают с фактами ваши слова. Так зачем искали Дядю? – уже жестко спросил следователь.

Поняв, что следователь ей не верит, Тоська решила молчать.

– Ну, что ж, на молчание решаются чаще всего сообщники. Мы расследуем дело по тяжким преступлениям. Ваше молчание наводит на мысль, что вы не случайно лгали. Факт, что вчера вас видели у прежней квартиры Дяди. Это наводит на подозрения о вашей связи с «малинами» и сегодня…

– Не вешайте мне на хвост чужих грехов. Не была я в делах с фартовыми. Сами знаете, клевых не берут законники. Просто Фикса в больницу попал. Вот я и хотела пахану болтануть. что его кент накрылся. А больше ничего. Но Дядю не увидела. Не знаю, где он, – гундосила Тоська.

– Когда вы виделись в последний раз? – выдохнул следователь.

– Давно. Еще на Шанхае.

– Да. Не помню зачем.

– Он к вам приходил?

– Ложь. Приход пахана – случай редкий. Как к женщине– не пришел бы. Выпить? У него и без вас было с кем. Значит, что-то серьезное случилось, коль зашел. Так это годами помнится. Что же именно привело к вам Дядю?

Тоська сжалась в комок.

– Не помню, – опустила голову, зная, что следователь не верит.

– А вспомнить придется. И чем раньше, тем лучше для вас.

Оглобля еще пыталась изворачиваться. Но следователь спросил, как выстрелил:

– За что он хотел убить вас?

– Пришить меня по его слову мог любой. Наш пахан – не мокрушник. Он ни об кого руки не марает.

– Эта философия устарела. Кенты, спавшие с вами, отказаться могли убить вас своими руками. А интересы «малины» заставляли убрать… Вот тогда Дядя мог решиться сам проститься с вами. Но за что? Ведь эта ситуация может повториться. Как нам уберечь вас в этой жизни, если сами себя не жалеете? Кого защищаете? Мы – вас от них уберечь хотели бы.

– Стали б вы ради меня – пугать меня же. Да и нужна ли я вам? Сами говорили, что дела большие раскручиваете. А я не банк, не магазин, – хмыкнула Оглобля.

– Эх, до чего же жизнь обесценилась – ее уже с магазинным барахлом сравнивают, – как будто искренне огорчился следователь. – Вот только из опасения, что вы назовете мне кличку пахана, тот мог убить вас. Разве я не прав?

– Прав, не прав… Вы один, а их много. Всех не переловите. А дознаются, что заложила, с живой шкуру сдерут. И никто мне не поможет и не убережет от них, – хлюпнула носом Тоська.

Следователь покачал головой.

– Основательно они вас запугали. Так все же зачем приходил Дядя?

Тоська клялась, что Дядя был ее первой любовью. Но не совпадали даты. Дядя в те годы был в лагере на Колыме.

Оглобля плакала: была пьяна и ни хрена не помнит. Следователь лишь смеялся в ответ на очередную ложь.

Тоська лаялась по-черному. Следователь – словно не слышал. Она изворачивалась, симулировала сердечную боль, но на следователя все ее ухищрения не произвели впечатления. И тогда она пустила в ход безотказное, как считала, средство – предложила следователю то, чем еще недавно успешно подрабатывала. Тот вскочил со стула, схватился за телефон.

– Кончай! Чего струхнул? Не откусила б! Давай без мусоров обойдемся, – предложила Оглобля и рассказала следователю все начистоту – Вы угадали. Хотел меня пахан пришить в ту ночь. Я это всей сракой чуяла. Но не меня он ссыт. Следователя. Ярового. Из-за него меня убрать решил. И пригрозил, падла, мол, коли что – из-под земли вынет. Хотела б я на того следователя мельком глянуть что за фрайер. Ботают, что он, гад, много фартовых накрыл. И не одну «малину» засыпал.

– А я думал, что насмотрелась, раз сексуальную взятку предложила, – рассмеялся Яровой.

У Тоськи от удивления челюсть отвисла. Глаза, навыкат, смотрели на следователя, не мигая:

– Мать твоя враскоряку! Так ты и есть тот самый фраейер, что всех кентов накрыл?

– Как видите, не всех. Вон их сколько развелось в городе. Вам самим от них дышать нечем стало, – посерьезнел следователь.

– А я вас иным представляла, – призналась Оглобля. И спросила:– Так мне можно смываться?

– Не торопитесь. Мы еще не закончили беседу. Скажите, где вы теперь станете искать Дядю?

– В транде! На черта он мне нужен теперь? Сказать, что заложила его вам? Так он меня живьем в землю вгонит. Мне его нынче на пушечный звук оббегать суждено до гроба, Не он, так кенты за жопу возьмут. Нигде от них не скрыться, – взвыла Тоська.

– Не надо лгать. Вы, это я знаю, пойдете доложить Дяде, что вас вызывали в прокуратуру и интересовались паханом и фартовыми.

– Пахан не легше вас, не морковкой сделан. Он с меня шустро вытряхнет, о чем ботала. И крышка мне будет. Не надо Дядю за фрайера считать. Он не дурней прокуратуры. Сам любому мозги заморочит. Мне ему темнуху не подкинуть. Он нюхом почует, что я раскололась по самую задницу. Так вот поэтому пахана ищите сами. Без моих подсказок.

– Да мы в них и не нуждаемся. Свою работу сами делаем. Целью этой встречи было единственное: установить, связаны ли вы и насколько тесно с главарем банды. Если нет, как и оказалось, то хотел выяснить, нет ли угрозы для вашей безопасности? Вижу теперь, что не подозреваемая вы и не свидетель, а потенциальная потерпевшая, – честно признался Яровой.

Тоньку бил озноб. Она все понимала и без услышанного. Но тут же нашлась:

– А откуда он узнает, что я его заложила?

– От вас. И только от вас, – уверенно ответил Аркадий Федорович.

– Что мозги сушишь? Как от меня, если я с ним не увижусь? – не поняла Тоська.

– Не только мы наблюдаем за фартовыми. Они тоже за нами следят. Хотите убедиться? Вон дом напротив, видите? Взгляните на чердак. Только не подходите к окну так близко, – Яровой отдернул Оглоблю.

В короткий миг Тоська успела приметить Дрозда, внимательно следившего за окнами и подъездом этого здания.

Баба села на стул, прикрыв лицо ладонями. Она не притворялась. Слезы ручьем текли меж пальцев.

– Все, накрылась, – выдавила она.

– Успокойтесь. Слышите? Успокойтесь. Все будет хорошо. Идите домой, как ни в чем не бывало. Но выслушайте меня внимательно, – подал следователь стакан воды и продолжил – В ваших интересах делать все, как я скажу, если хотите избежать нежелательных для себя последствий.

Тоська покорно кивнула головой.

– К вам сегодня придут. Вероятно, поздней ночью. Могут– вдвоем. Разговор у вас будет не с ними, с Дядей. Он, скорее всего, снова будет в парке ждать. Идите спокойно. Возьмите себя в руки. Скажете, что беседа с вами отложена на завтра. Следователь был занят с другими и не освободился. Извинился, мол, за все, попросил прийти завтра к десяти утра. Вот и все. Поняли? Опишите меня бегло, – предложил Яровой.

– Три часа я тут торчала и они поверят, что ждала? Это – перо в бок,

– Они и дольше ждали. Поверят. Их будет дисциплинировать то обстоятельство, что я вас буду ждать здоровой и невредимой.

– А если в квартире начнут трясти?

Следователь задумался и сказал уверенно: