Текст книги "Фартовые"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)

– Я бывал там, – сознался Харя, – хотел в том месте шалаш себе поставить. Да больно не понравилось мне там. Запах нехороший стоит.

– Понятное дело. Из угля газ выходит. А серная вонь – что свежее говно воняет, – отозвался Берендей.

– Так может это поселковые за углем туда ходили?

– Хрен там! С чего это поселковые средь ночи за сивучьим мясом придут? Эти его в Ново-Тамбовке за гроши купят собакам. Сами этого мяса не едят. А уж если б кого и занесло по пьянке, у мужиков за пузырь всего сивуча взяли бы. Тут же – самые мясистые части отрезаны. У моего лахтака, которого на берегу оставил, не было сил дотащить к общей куче. Они лапу откромсали…

– Голодные, видать, – невольно пожалел беглецов Харя. И спросил – А чего они тут осели?

– Обложили их мусора всюду. На всех дорогах на шухере стоят. А в тайгу сунуться – слабо. Теперь кто кого застопорит – один Бог знает.

– А почему ты думаешь, что под Черной сопкой они? Туда ж поселковые всегда наведаться могут.

– Финач из кармана доставали и угольную пыль вытряхнули на снег. Потом около сивуча один присел и жопа оставила на снегу черный отпечаток. Ну а что касается поселковых, так им всем еще по осени топлива завезли, хоть задницей ешь. До самого лета беды знать не будут.

– Так беглецы о том не знают, – усомнился Харя.

– Ты что, их за хмырей принял? Они не морковкой деланы. Пока двое дрыхнут, третий на стреме стоит.

– А охотники заметили того сивуча, где фартовые мяса отрезали?

– Им нынче не до того! Подранка взяли. На сивуча даже не глянули.

– Не удивились, откуда подранок здесь взялся?

Берендей даже поперхнулся от удивленья. Глаза его округлились.

– Вот так недоумок, мать твою… Да кто ж тебе этакое в колган всадил? Ишь ушами шевелить научился! Ну да помалкивай, коль допедрил. Не вякни мужикам, пусть считают удачу случайно, наваром. Иначе – хана фартовым! Усек?

– Усек, – важно оттопырил губу Федька и подставил свои оживающие ноги, чтобы Берендей натер их.

Фартовый посматривал на Харю удивленно. А тот, прикинувшись простачком, спросил:

– Сегодня сколько сивучей убил?

– Три.

– А фартовым сколько оставил на вчерашнем месте?

У Берендея даже руки опустились:

– Подсматривал за мною, гад?

– Нет. Сам протрепался.

– Темнишь, – злился Берендей.

– Не стал же ты резаного сивуча на кучу тащить. Это ж иго равно, что зэков мусорам заложить. Такое мужики увидели бы…

– То-то и оно. Пришлось мне его разделать на месте. По частям переволок к куче мяса, которую завтра в поселок заберут.

– А как же фрайера?

– Ни хрена им не оставил. Не знаю их. А потому подогревать не стану. Да и промысловики заметить могли заначку. Подозрение на меня легло бы. А фартовые, увидев добычу, либо за живца приняли бы, либо за должок. И тогда мой калган не сносить.

– Не тренькай, Берендей. Одна, две нычки и нарисовались бы они сюда. Тебя бы выследили. Ну а чем могла такая встреча кончиться? Им свидетели не нужны. Они жмурят всех, кто их видел. И тебя не пощадят. Потому, если оставил нычку, убери се. Я пока дышать хочу. И тебе, небось, не надоело.

Берендей послушно вышел из зимовья и направился к морю.

Глава четвертая БЕЛОЕ ЭХО

Берендей взял с собой железный крюк, которым цеплял и волок к берегу сивучей.

Бригада промысловиков уже ужинала и никто не заметил пустившегося к берегу Берендея. Тот торопливо обогнул скалу и вскоре исчез.

Быстрые сумерки прятали фигуру человека, жавшегося ближе к скалам. Вот и коса. У ее начала и оставил Берендей громадную тушу старого сивуча для тех троих, кто вынужден, как и он когда-то, скрываться в тайге от людей, от милиции, от кентов.

Берендей вглядывался в темноту: за сугробом должен быть сивуч. Его от глаз промысловиков с одной стороны закидал снегом. Фартовый сдернул с плеча тяжелый крюк, кинул в тушу.

– Ой, блядь! – внезапно услышал злой возглас.

Берендей отскочил. Лоб вмиг вспотел. Волосы на макушке

стали дыбом.

Фартовый нагнулся. Рядом с сивучом стонал мужик. Крюк огрел его по плечу, разорвал куртку.

– Падла ты, паскуда! Иль буркалы тебе вышибли? Чтоб ты сдох, – блажил мужик.

– Чего? Ты на кого хвост поднимаешь, козел? Захлопни пасть, пока не размазал тебя, блядюга! – свирипел голосом Берендей.

– Всего раздробил, гад! – канючил мужик.

– Не темни, сучий выкидыш, не время и не место на жаль брать. Я тебе не фрайер и не лягавый, – обрубил Берендей.

Мужик враз перестал сопливиться, встал, подошел к Берендею вплотную.

– Фартовый? – спросил коротко.

– Берендей.

Мужик пригнулся, будто от удара. Тихо свистнул. Из-за скалы послышались шаги.

– Сыпь, кенты! Повезло! Свой! – заговорил мужик торопливо.

К Берендею осторожно, словно принюхиваясь, подошли двое.

Стали по бокам на всякий случай, ловя каждое слово и движение.

– Чего пасете? – усмехнулся Берендей, оглядев троих мужиков. – Иль не слышали, кто я?!

– А нам плевать на то. А ну покажь, чего в карманах носишь… – начал было приближаться и тут же свалился от Берендеева кулака один из подошедших. Второго – огрел крюком так, что он закрутился у ног. Третий скользнул в распадок узкой тенью.

– Меня стопорить вздумали! Чтоб вам век свободы не видать! – Берендей пнул сапогом мужика у ног. И, перешагнув его, повернул, чтобы уйти. Но тут же почувствовал боль в плече. Понял. И, развернувшись, сгреб поднявшегося мужика, с размаху вдавил его затылком в скалу.

– Берендей, завязывай! – услышал фартовый. Над его головой, целясь в макушку, стоял третий, сбежавший незаметно. В руках его было ружье.

Фартовый схватил мужика, валявшегося в снегу, прикрылся им.

– Брось кента, если ты – фартовый.

– Оставь ружье! – потребовал Берендей.

Незнакомец откинул ружье. Берендей опустил мужика и только тут почувствовал, что рубаха на плече стала мокрой.

– За что ты их?

– За перо в плече. А еще кипеж.

– Ты как нас надыбал?

– Сами расписались всюду. И на сивуче, и на берегу. Наследили, одним словом.

– Мусора нас ищут?

– Еще бы! Целые кордоны выставили. По радио о вас трехали. Приметы передали. Весь Сахалин про вас слышал. Каждый фрайер.

– Хрен с ними. Нам бы хоть малость жратвы. С осени, кроме мяса, ничего не видели.

– А я где возьму? Сам перебиваюсь с мяса на рыбу. Да и было бы, передать нельзя. Следят за вами. Даже охотники. А я у них на подозрении. Поселенец я.

– Курево с собой хоть есть?

– Имею.

– Пошли поглубже за скалу.

Услышав о куреве, зашевелились и двое остальных. Кряхтя, вставали на карачки, потом, очухавшись, на полусогнутых поплелись за скалу.

Дрожащими пальцами выдергивали папиросы из пачки. Затягивались глубоко.

– Ну и дербалызнул ты меня! Едва оклемался, – признался один.

– Да и меня шваркнул знатно.

– Не залупайтесь. Размахались перьями, козлы, – огрызнулся Берендей.

– Ты откуда сам?

– С Южного. Паханил там.

– А чего не слиняешь?

– Рано. Дела здесь есть.

– А нам не пофартило. Хотели отсидеться, нарвались на мусоров. Погоня была. Еле оторвались.

– Теперь вот тут кантуемся, почти месяц. Куда ни сунемся– стопорят. Даже в пургу.

– Хотели налет сделать в Ново-Тамбовке на сберкассу, а там – засада. Такой шухер поднялся – еле слиняли. По пути и пекарню влетели. Схватили хлеба по краюхе, так Лунатику калган ухватом чуть не раскроили, – жаловались беглецы.

– Мне ухватом, а тебе лопатой чуть костыли не отсекли, – буркнул тот, которого Берендей зацепил на крюк около сивуча.

Курили фартовые, пряча огоньки папирос в кулаки.

– Вы там у себя на Черной с огнем осторожнее. Потянет ветер от вас на поселок, мусора враз нарисуются, – предупредил Берендей.

– И это пронюхал! – удивился Лунатик. И предложил – Так чего темним, похиляли к нам на хазу.

В черной пещере было темнее, чем в тайге. Дышать здесь стало трудно. И фартовые вели Берендея только им известными коридорами. В них было много поворотов, ложных выходов, тупиков.

– Давай сюда, – слегка подтолкнул Берендея в бок один из мужиков.

– Кто же у вас за пахана? – спросил поселенец, когда его привели в продуваемый, но сохранивший тепло отсек.

– Пан! – кивнул Лунатик на коренастого, похожего на краба мужика, которого Берендей едва не размазал по скале.

– А этот кто же? – указал на молодого парня, грозившегося со скалы ружьем.

– Белое Эхо, – ответил Пан.

– Странная кликуха. Больно ученая. И фартового в ней ничего нет.

– Твоя тоже не из простых, – отозвался Белое Эхо.

– Моя от леса, глухомани, таежной дикости, – рассмеялся Берендей.

– А его так краля назвала. Любила. А вместе остаться не привелось. Редко виделись. Однажды в ресторан с ним пошла. Тут – мусора. Эхо уже искали. Хотели взять. Стал отстреливаться. Лягаши тоже за пушки схватились. Девка в тугой момент и прикрыла его собой. От погибели. Он за нее троих уложил. Приговорили к вышке. Терять стало нечего.

– Ас чего ты в блатные подался? – спросил Берендей у Белого Эха.

– Отец умер, мне семь лет было. А через три года мать с ума сошла. Соседи квартиру заняли, а меня – на улицу, среди ночи. С месяц по помойкам перебивался. А потом фартовые домушничать научили, – присел Белое Эхо. И продолжил тихо – Своих бывших соседей, что и нашу квартиру заняли, первыми обчистил догола. Нашли лягавые. В суде меня и слушать никто не стал. Упекли на три года. А я – смылся. Опять в «малину». Четыре зимы, как сыр в масле. Пока ее не встретил. Хотел забыть. Да не сумел. Видно, такая фортуна моя. Она и сегодня, мертвая, оберегает меня. Если плохое впереди – кричит эхом. Нашим с нею сигналом. Когда-то на свидание друг друга так звали. Знаю: крикнула – беда рядом, стерегись. И всегда верно. Так что теперь не я, а мы вдвоем с нею – фартовые, оба сироты, два Белых Эха.

Неяркий огонь освещал лица мужчин. Стоявший позади Белого Эха Пан, глянув на Берендея, указал на парня и покрутил пальцем у виска.

– И часто ты ее слышишь? – спросил Берендей.

– Пока мы тут, молчит. А до этого – все время кричала.

– Эх-х, кент, коль зенки твои стали на девку глядеть, из «малины» надо было срываться. У фартовых не бывает любви, мет жен и детей. Иль про то не ботали? Закон «малины» один на всех: бабы для нас – лишь для минутной утехи. Но не для любви… Хреновый у тебя была пахан и кенты дерьмо. Не уберегли…

– В «малине» никто никого не бережет, по себе знаю. Вот и я попал в тюрягу, потому что в армию не хотел. Психованным прикинулся. Лунатиком. Зато и кликуха такая. А меня в психушке так измолотили, что и в самом деле приступы начались. Четыре месяца я не спал. Совсем. Потом слепнуть начал. Меня выгнали из психушки на все четыре. Вышел я и не помню, что было. Очнулся уже в изоляторе. Говорят, по пьянке девку хотел изнасиловать. А я в рот и капли не брал. Не жрал несколько дней. Разве тут до насилования. Лишь бы самого не попользовали по ошибке. Но докажи! Вот этого я и не сумел. За то и получил червонец.

– Па суде спрашиваю ту девку, мол, я тебя обидел? Она и говорит, если бы обидел, вышку дали б! Тогда я и спрашиваю судей: если не обидел, за что судите? Они и говорят, за покушение. Ладно. В зоне за ошибочную статью опетушить хотели. А тут у меня опять приступ. Что где взялось. Двоих угробил. Меня – в шизо. А там старый дедок сидел. За неуважение лагерного начальства угодил. Вот он мне и помог, многое подсказал. Дай ему Бог здоровья, если жив тот старичок. С тех пор я делаю, как подсказано. И никаких приступов.

– А с девкой изнасилованной не виделся больше? – спросил Берендей.

– Как же! Я ее, суку, и загробил! Вместе с мамашей. Оказалось… девка та гулящей была чуть ли не с малолетства. А мною, дураком, ее грехи и покрыли. Ненадолго, это верно. Но когда я этих блядей кончал, раскололись… За них меня суд пышкой благословил. Вот как-то и оказался я в Александровской тюряге вместе с Белым Эхом. А Пан на неделю раньше нас оказался, тоже с вышкой. За разбой.

– Не только. Докопались, что я «малину» в Иркутске держал. Всех собак на меня и повесили.

– Смыться бы вам с Сахалина надо, – подумал вслух Берендей.

– А как? – тихо отозвался Пан.

– Пытались, – отмахнулся Лунатик.

– Выждать надо. Отсидеться здесь. Пусть мусора устанут. Треп про нас заглохнет. Тайга оттает. По заснеженной трудней слинять. Следов много. А морозы пройдут и исчезнем, как эхо, – сказал самый молодой беглец.

– Ну а то, что по дороге отмочили вы, туфта?

– Когда шкуру спасать надо, на все пойдешь. А фрайера к тому же на хвост и свои грехи повесят. Под нашей маркой многие поработали. Ну да коль накроют, не отвертеться. Нам себя не оправдать, – глухо ответил Пан.

– Как же вам с Александровской смыться удалось? – полюбопытствовал Берендей.

– На всякий замок отмычка имеется. Для нее только руки нужны. За ними дело не стало. Это мы тихо провернули. Так красиво оттуда никто не линял. Зато потом кисло приходилось.

– И тут вас пасут. Даже охотников настрополили. Они от вас Заброшенки стерегут…

– Мы уже надыбали тех сторожей. Хрен с ними, пусть тешатся. Нам Заброшенки без нужды. Какой с них навар? Отсидимся здесь тихо, если нас дергать не будут. Ну а заденут, тогда на себя станут обижаться, – проговорил Белое Эхо.

– Ты не серчай, Берендей, что знакомство наше жесткое. Нельзя нам уши распускать. Сиксотов да стукачей развелось много. Тебе, фартовому, это не объяснять. Сам петришь во всех делах. Сыпь в свои Заброшенки. Нельзя запаздывать. Охотники хватиться могут, не отвертишься. По твоим следам на нас выйдут.

– Я за скалой курево вам оставлять буду. Соли и муки принесу, сахару…

– Не надо, – оборвал Пан. – Это ни к хренам. Окурок – улика. Сами засыплемся и ты погоришь. Перебьемся. Не впервой. Если прижмет нас нужда, найдем, как тебе дать знак. Может, и сгодишься. Но в крайнем случае. Пока о том молчим. И смотри, даже во сне о нас не продышись. Иначе, хоть ты и фартовый, ожмурим без схода и разборки, – не удержался Пан от угрозы.

Берендей недобро усмехнулся, но, памятуя законы «малин» – в чужой хазе без понту не горячиться, ответил коротко:

– В проколе ты. Иначе б за такой треп не спустил бы. Нынче с вас спросу нет. Ну да ладно. Пусть Белое Эхо, а главное – Бог, убережет вас от зла.

В зимовье поселенец вернулся далеко за полночь. Харя ждал Берендея преданным псом. И едва тот вошел, спросил:

– Свиделись?

Фартовый снял телогрейку. И Харя, глянув, охнул. Все плечо в крови, хотя рана была поверхностной, легкой.

– На гоп-стоп взяли? – допытывался Федька. И Берендей рассказал Харе все, что случилось, о встрече и разговоре с беглецами.

– Тебя бригадир спрашивал, – вспомнил Федька.

– И что ты ему сказал?

– Мол, в Ново-Тамбовку за куревом пошел. Тот удивился: а чего у нас не попросил? Я сказал, что не стал ты побираться. Не любишь этого.

– Не убедил, Харя. Ну да ладно. Как-нибудь выкручусь, – отмахнулся Берендей.

Утром мужики обступили фартового со всех сторон.

– Где вчера вечером был?

– Почему распадком домой вернулся? Ведь из Ново-Тамбовки ты мог прийти лишь берегом моря.

– Почему телогрейка на плече порезана? С кем виделся?

– В Ново-Тамбовке был. Не за куревом. Письма опустил. Шел берегом. К скалам ближе держался. А тут – заяц. Я – за мим. Почти нагнал, крюком хотел зашибить, раньше такое удавалось, а он – острием в телогрейку. И зайца упустил, и одежду порвал, – врал Берендей.

– С крюком в Ново-Тамбовку? Хорошее, видать, письмишко носил, – усмехнулся бригадир.

– Честно говоря, я этот крюк из рук не выпускаю. Даже в избе держу у изголовья. А с голыми руками чего-то не решился пойти. Особо – после мусоров. Они тут много трепались про беглецов. Никого из них не видел. Вот только зайца. Набегался я за ним. И зря… Не поймал.

– Смотри, чтоб тебя в другой раз не поймали, – нахмурился бригадир. – Когда в другой раз в Ново-Тамбовку будет нужно, нас предупреждай.

– Это почему?

– Не прикидывайся шлангом. Не хуже нас знаешь. А если не предупредишь, себе плохо сделаешь. Я два раза не повторяю.

Берендей сцепил кулаки. Но бригадир охотников, словно не пожелав увидеть это, повернулся спиной к фартовому, позвал всех на море.

Фартовый в этот день работал вяло. Ружье на сильном морозе давало осечку. Сказались потеря крови и недосып.

– Ты, Берендей, нынче – как вареный. Будто всю ночь с бабой играл в подкидного! – не без намека подшучивали охотники.

– А что? Я еще хоть куда! Особо насчет баб.

– Ты только крюк не забудь, когда в постель залезешь.

– Чтоб не сбежала!

– От меня не слиняет! Ни одна. Уж если закадрю, ни на одного из вас не глянет. Мой крюк – к любой бабе отмычка! – хвалился Берендей.

– Не духарись, фартовый, а то привезем врачиху, как дорога установится. Она одиночка у нас. Там и поглядим! – смеялись мужики.

– Только грозитесь! Сколько обещаете ее мне в гости! Ждать устали.

– Привезем. За нами не заржавеет, если за зайчихами бегать перестанешь, которые на прибрежном участке никогда не водились. Мы-то здесь выросли, каждого муравья в морду знаем. Зайцы у нас водятся за Черной горой. Мы на этих выходных и собираемся туда поохотиться, – сказал, словно проговорился случайно, бригадир. И внимательно посмотрел на Берендея.

– А меня с собой возьмете?

– Твое оружие в воскресенье отдыхает, – отказали охотники.

– Ну и хрен с ним, тогда врачиху везите, чтоб время даром не пропадало.

– Еще имеем время, подумаем, – пообещал бригадир.

Берендей лихорадочно соображал, как предупредить беглецов о готовящейся в их местах охоте. Случайно были обронены эти слова или решили его проверить?

Фартовый закурил. Охотники засобирались к лункам, как вдруг все разом услышали над сопками странный звук, похожий на стон, но не зверя или человека.

Лица промысловиков вытянулись.

– Где это?

– Вроде в распадке.

– А что это?

– Может, от движения льда.

– Белое эхо, – невольно сказал Берендей – Это голос мертвого. Говорят – от беды бережет живых…

Охотники, оглядев фартового, отодвинулись от него, пошли к лункам.

«Спаси их, Белое Эхо», – мысленно попросил фартовый.

Охотники уже спрятались за торосами, выслеживая сивучей, когда Берендей, выдолбив новую лунку, невольно оглянулся на зимовье, словно кто-то приказал ему повернуться.

Рядом с зимовьем стоял Пан.

Берендей онемело смотрел на него. Зачем по светлу, на виду у всех заявился? Высветить? И так не удалось отвертеться от охотников.

Пан поднял руку и показал на распадок. И в эту секунду грохнул выстрел.

Берендей, уже бросившийся на знак Пана, остановился.

– Кто стрелял? В кого? – оглянулся по сторонам. Из-за торосов увидел направленные на берег стволы. Один, второй, трети… Пана нет. Убежал? Или угрохали падлы? Но ни тени вокруг. Лишь белый-белый снег укрывает сединой старые головы сопок. Он искрится, хрустит под ногами солью. Он такой холодный, что на нем дышать больно.

«Что же это? Где Пан?» – упрямо шел к берегу Берендей.

– Стой, фартовый! Стой, сволочь. Убью! – крикнул Подифор и выстрелил из карабина по ногам. Мимо. Попугал.

«Неужели ухлопает? Хотя кто я ему? Таких он видел. И коль пот говорит, темнить не станет. Ему замокрить меня, что два пальца обоссать, нигде не дрогнет. Он с мусорами заодно. Теперь заложит. И уже не отмахнусь. Выходит, я у всех под надзором дышал», – стоял Берендей, как вкопанный.

– Вернись! Иди сюда, говорю! – орал бригадир осипшим голосом.

А у фартового плыли перед глазами радужные круги. С чего бы это? Никогда такого не случалось с ним. Фартовому не по себе стало.

– Ложись! – услышал Берендей чей-то знакомый голос, но не узнал его. Кто кричит, фрайера или фартовые? Сунулся ликом в снег. Над головой прогремели выстрелы. Кто в кого?

– Я тебе, говно! Ишь, нелюди! Зверюги проклятые! Пристрелю за милую душу, мать вашу… – ругался Подифор где-то рядом, перезаряжая карабин.

– Трое их! Видишь, уходят в распадок! – кричал кто-то. И снова разодрали тишину выстрелы.

Берендей поднял голову. Пуля сбросила шапку с головы.

– В своего стреляют, козлы!

– Был бы свой, не стреляли бы, – обрубил Подифор.

– Смотри, Харю выволокли из зимовья! – ахнул кто-то.

Берендей вскочил:

– Не тронь Федьку! Оставь его, Пан! – заорал фартовый диким, осипшим голосом.

В ответ выстрел. Прошил телогрейку на рукаве.

– Ложись, Берендей!

Но от зимовья доносился крик Хари: упирающегося, в одной рубахе его волокли в распадок двое.

Берендей, перескакивая торосы, мчался на выручку Харе. На ходу зарядил двухстволку. Приладил ее на плечо. Взял на мушку Пана. Выстрелил сразу из обоих стволов.

И прежде чем облако дыма успело раствориться, понял, что задел всерьез пахана.

– Эй, фартовые! Отпустите Харю! Иначе всех замокрю, падлы!

Но Лунатик и Белое Эхо, подхватив Пана, толкали Федьку уже за скалу.

Выстрел Подифора задел кого-то из них.

– Окружай их, мужики, – приказал Подифор и в несколько прыжков выскочил на берег.

Берендей мчался напролом.

Руки автоматически заряжали ружье.

– Стой! Падлы! Не слиняете, хмыри! Накрою выблядков! – орал фартовый.

– Берендей, выручай! – захлебывался голос Хари.

Поселенец, услышав его, вскарабкался на сопку. И все беглецы оказались перед ним, как на ладони.

– За что? Ведь я им подсос предлагал. Не засветил, не ссучился. А они вон как! – хладнокровно целился Берендей.

Коротко вскинув руки, воткнулся головой в сугроб Лунатик, Белое Эхо, увидев фартового над собой, молча поднял руки.

– Хиляй сюда! – коротко приказал ему Берендей.

Едва тот нырнул рукой в карман, фартовый выстрелил. Белое Эхо, переломившись пополам, сел в снег.

– Хиляй! Не то вмажу полным зарядом. Без темнухи. Иль жопа примерзла? – орал Берендей. – Харя, врежь фрайеру, чтоб веселей шевелился.

Федька показал связанные руки. Берендей спрыгнул вниз. Он видел, как в распадок со всех сторон посыпались охотники.

Белое Эхо вскочил в ярости. В секунду оценил ситуацию:

«Десяток дюжих мужиков, все охотники. Им на пути не попадайся. Эти не промажут. Всю жизнь убивают зверей. А кто для них беглецы? Звери. Значит, тоже – работа. Ничего, что на двух ногах. Медведь вон тоже иногда встает на задние. А тут еще Берендей! От него не смоешься. Спешишь? Торопишься своего уложить?»

Белое Эхо собрал в комок последние силы. Сдавил в руке финку, выручавшую не раз. Но Харя увидел. Бросился под ноги. Сшиб. Белое Эхо не смог остановить руку…

В следующую секунду беглец задыхался в руках Берендея.

– За что Харю, падла?

Руки Белого Эха хватались за Берендея, ловили малейшую опору.

– Дай его сюда! – услышал фартовый голос Подифора.

Берендей сунул полузадушенного беглеца в руки бригадира, склонился над Харей.

– Они меня долго мучили. Деньги, ксивы требовали. Думали, что у нас паспорта имеются. Когда увидели, что только справки об освобождении из зоны – били. Одежду всю взяли. Я не давал. Отняли все. Потом ты видел. Прикрытием взяли. Чтоб уйти целыми. Ты не злись, Берендей, не сумел я наше защитить. Их много, – захлебывался кровью Харя.

Фартовый поднял Федьку на руки. Тяжело переступая че– рез коряги, понес в зимовье.

– Оставь меня, Берендей. Не возись со мной. Я тут хочу, па воле. Будто совсем свободный. Зимовье – поселение. А тут я как человек отойду. Мне совсем не холодно и не больно. Только тебя жаль. Кто ж тебе стирать теперь будет и жратву варить? Баба тебе нужна. Ты не бойся человечьей жизни. Завяжи с фартовыми. Слышишь? Они – звери…

– Ты потерпи немного, Федь. Не гоже нам тут оставаться. Зимовье – не зона. Мы его сами строили. Как смогли. А в своей хате стены помогают. Глядишь, одыбаешься и в этот раз, – уговаривал Берендей.

Харя был легким, как сухое деревце. Теряя силы, он всхлипывал от страха. Сжимался в комок:

– Хотел сеструх увидеть. Материну могилу. Поклониться им. Да не вышло. Пусть простят.

– Не канючь. Уже дома, отлежишься и лафа.

– Ксивы возьми наши. И деньги. Они у пахана их него. Не забудь, – напомнил Харя. И тихо охнув, отвернулся от Берендея.

Фартовый осторожно положил его на лавку. Расстегнул рубашку.

Финка торчала из тела Хари. Ее Берендей опасался вытаскивать сам.

– Пить хочу, – просил Федька.

Фартовый, открыв дверь, позвал Подифора. Тот только что вернулся из распадка. И на зов Берендея бросился бегом.

– Федьке плохо, – указал на Харю фартовый.

Бригадир глянул на Харю. Потрогал лоб, пульс. Помыл руки. И, попросив чистое полотенце, стал перед лавкой на колени. Осторожно, медленно вытаскивал из тела поселенца финку.

– Спирт возьми в палатке. Мужики покажут, где стоит. Быстрее иди. И бинт прихвати, – сказал фартовому.

Когда Берендей вернулся, бригадир еще вытаскивал финку, тихо разговаривал с Харей.

– Повязали бандюг. Всех словили. Один уже дохлый был. Его Берендей убил. Старшего их него. А другие двое – связанные валяются за палаткой. Мы их завтра милиции сдадим. За ними утром вездеход приедет. А ночью мы их покараулим, чтобы не расползлись…

Федька лежал, уставив глаза в потолок. Молчал. Ничем не выдавал нестерпимой боли.

Берендей неуклюже топтался рядом. Он чувствовал себя беспомощным перед случившимся. Смотрел на финку, на пальцы Подифора. Еще немножко и…

Слышал фартовый, если из-под финача хлынет кровь – не жить фартовому, если нет – есть надежда.

Подифор не спешил. Лезвие почти вытащил, остался лишь обоюдоострый конец финача. Его жало. И промысловик, знавший многие тонкости, будто замер.

Федька почти не дышал.

– Потерпи малость, Федунька. Уже скоро, – обещал мужик и тихо, на шепоте вытащил финач из тела.

– Не выкидывай, – заткнул рану бинтовым тампоном. Из– под него хлынула кровь, но охотник быстро остановил ее.

– Теперь не шевелись. Я тебе принесу настой от боли. Уснешь быстренько. А гам, глядишь, рана затянется за тройку деньков. А ты, Берендей, укрой Федьку. Тепло и покой, вот что нынче ему нужно, – говорил Подифор.

Вскоре он принес настой. Напоив им Харю, обтер лицо поселенца. И вызвал Берендея наружу кивком головы.

– Плохи дела, фартовый! Хорошего человека теряешь. Он за тебя, поганца, жизнь положил. На что ты снюхался с ними? Они ж тебя уложили бы за милую душу. Их из Черной милиция выкурила. Выследили их ночью. Троих милиционеров ранили. Даром им не сойдет. Федьку жаль. Больной был. А сумел тебя прикрыть собою. Эх, мать твою… Ну почему страдают лучшие? Ладно б чуть левее финач прошел…

– Ты думаешь, что не оклемается? – не верилось Берендею.

– Мало надежды, – вздохнул бригадир.

– Дай последнюю разборку сделать, – попросил его Берендей.

– С кем? С бандюгами?

– С ними.

– Отпустишь их.

– Еще чего!

– Тогда иди. Но не убивай. Их судить будут. Пусть перед всеми за все ответят.

– Не трону. Слово даю! – пообещал Берендей.

Белое Эхо и Лунатик лежали рядом с мертвым Паном, связанные по рукам и ногам.

– Ну, фрайера, надергались? Паскуды вонючие. На кой хрен лезли сюда? Чего тут оставили? Мало намокрили по свету? Зачем ко мне наладились? Иль я звал вас, пидоров? На что моего кента ожмурили?

– Не хрен ему в дела фартовые соваться было. Отдал бы ксивы – никто б не тронул.

– Ты, вошь ползучая, пес мокрый, со мной о том ботал бы. Иль терпежу не стало дождаться тихо? Мои ксивы! Они тебе на что? Я пахан! А ты что есть?!

– Мне хрен с тобой! Ксивы-сам знаешь зачем. Мусора на хвост сели. Смываться надо было. Не могли ждать. А твой кент залупился. Сам и наглотался, – огрызался Лунатик.

– Ты нашего пахана угробил. Чего за фрайера пасть раскрываешь? Иль Пан не в счет? – скрипел зубами Белое Эхо.,

– Все в счет. Но какая лярва замокрила в порту бабу Дяди? Кроме вас, блядей, некому было, – спросил Берендей.

– Нашел о ком вспомнить. Она что, твоя подружка? Так этих в любом кабаке… Не Пан гробанул. В очко проиграл Лунатику девятого, кто по трапу сойдет. Она и оказалась невезучей. Откуда знали, что блатная? – зло хохотнул Белое Эхо. И добавил – Моя лучше была. И то не жива. Почему другие должны дышать?

– Захлебнись, курва! Дядя – медвежатник. Вор в законе! Настоящий, честный вор! Тебе ль о нем богать?

– А чем мы хуже? Если б не твой кент, не знали мы о нем, далеко бы теперь были. Он, падла, высветил, – охнул Лунатик.

– Пан вас высветил. На виду у всех меня звал в распадок! – взревел Берендей.

– Не темни! Пан показывал, что мы линяем. Чтоб ты усек, кто твои ксивы и подсос увел, – уточнил Белое Эхо.

– А я позволял? – вскипел Берендей.

– Кому твое слово нужно. Фрайер ты, а не фартовый! За тощий стольник твой кент обосрался, шухеру наделал. Вот и закрыли ему хлебало, – смеялся Белое Эхо.

– Ты что ж, козел, решил меня, пахана, обчистить?

– Невелик навар. С ним до Южного только и нырнуть, – осклабился Лунатик, плечом отталкиваясь от мертвого Пана.

– Чего дрыгаешься? Куда прешь? Умеешь мокрить, умей и дышать с ним в одну ноздрю, – Берендей подтолкнул голову мертвого пахана к Лунатику.

– Сука, не фартовый ты, Белое Эхо отдал мужикам! Какой ты вор! – завопил Лунатик, когда лицо мертвого пахана коснулось его щеки и навалилось на голову беглеца.

– Не дрыгайся! Далеко не слиняешь. И тебя, падлу, не минует, – злорадствовал Берендей.

– Остановись, если ты не вконец ссучился. Помоги нам. Навар будет. Дай слинять. Всего-то и делов разрезать веревки. Сам с нами смоешься, – тихо попросил Белое Эхо.

– Фалуешь на фарт, а сам меня на перо хотел? Иль у меня

параша вместо калгана? Кто ж в дело фрайеров берет? Да еще в бега с такой дешевкой? Хрен тебе. И навара не хочу. Кой навар, если меня обчистили?

– Притыренное имеем. Вот тебе слово, – подал голос Лунатик.

– Катись знаешь куда! Я с чужого общака не щипаю. Же– валки берегу. За долю дорого берете.

– А что тебе терять? Кентов новых найдешь, чего тут сохнешь? – уговаривал Лунатик.

– Западло мне с фрайеров навар брать, – усмехнулся Берендей.

– Хрен с тобой! Одно знай, выйдем на волю – свидемся. Из-под земли достанем, – пообещал Белое Эхо.

– Ты мне грозишь? – подошел к нему Берендей, схватил за горло.

Белое Эхо увидел на руке Берендея страшную татуировку, о которой слышал в Александровской тюрьме от старых зэков. Запомнил, что фартовых с таким знаком лучше не задевать, не перечить им. Эту особую татуировку ставят паханам, которым без слов повинуется любая «малина». Черный крест, обвитый змеей в пять колец, голова змеи отвернулась от креста и выставила вперед ядовитый зуб.

Такие татуировки ставили тем, кто прошел все северные зоны, держал в руках начальство и зэков. Кто паханил в больших «малинах» и не боялся ничего. Такие фартовые видали всякое. Их ничем нельзя было удивить, а тем более испугать, взять на «пушку».

Белое Эхо сжался в комок.

– Считай, пидор, что последний миг дышишь, – сдавил Берендей горло беглеца.

– Берендей, мы договаривались, что ты их не тронешь, – вырос за спиной Подифор, на всякий случай слушавший за палаткой каждое слово фартовой разборки. – Что ж ты с ними лясы точишь, когда у тебя в доме Федька помирает? Иди к нему, поимей сердце, с ними же будет кому потолковать.

Берендей сделал всего шаг, как странный полустой, полу крик, бросил его в дрожь. Фартовый оглянулся на Белое Эхо. Тот, застыв в испуге, смотрел на небо остекленевшими от страха глазами. Посиневшие губы были плотно сжаты.