Текст книги "Фартовые"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)

– Фартовый я! Это верно. Но насчет рыбалки – не откажусь. Умею, – мелькнула своя мысль у Берендея.

– Вас рекомендуют. И я верю. Но все ж, прошу, без фокусов там обойдитесь, – добавил начальник.

…На следующий день в числе десятка работяг, в сопровождении троих охранников, уехал из зоны Берендей.

Через пару часов добрались до места. Берендей выскочил из машины следом за охранниками и онемел.

Дикая тайга обступила распадок со всех сторон. Казалось, она спустилась на землю с неба строгими елями, седыми березами, колючим темным кустарником. Стволы деревьев еле проглядывались в темноте чащи.

– Господи, благодать-то какая! – не скрыл восторга Берендей.

Пока ставили палатки, он спустился к реке, гудевшей в распадке. Мелкая, мутная, холодная, она прорывалась меж камней, и в этой воде, едва достававшей Берендею до колен, шли косяки рыбы.

Громадная, с поперечными темными полосами по бокам, пробивалась к нерестилищам кета. Каждая по десять-пятнадцать килограммов. Берендей выхватил из воды одну, вторую, понес к мужикам, когда вдруг заметил, что из одной рыбины сыплется на сапог икра.

Оранжевые икринки сверкали янтарем и на траве.

– Ишь ты, сколько жизней замокрил. Л для чего? – фартовый досадливо качнул головой. И вдруг услышал над головой голос часового;

– С первым уловом вас!

Берендей хотел обложить его грубыми, злыми словами, да вовремя увидел, что тот без оружия.

– А что ж с голыми руками ходишь? Иль не боишься? – прищурился фартовый.

– А чего бояться? Кого? Вас? Так я ничего плохого вам не сделал.

– Ты ж охранять нас должен.

– Да, но куда вы здесь побежите, кругом тайга. Здесь убежать невозможно.

«Наивный фрайер», – решил Берендей.

– А вы что с этой рыбой будете делать?

– Жрать станем. Что еще с ней делать, если с собою у нас только хлеб да соль, – ответил Берендей.

– Я слышал, что из нее уха хорошая получается.

– Для ухи еще картошка и лук нужны.

– Так надо в ближайшее село смотаться.

– Кому? Мне что ли?

– Я с шофером съезжу. Быстро вернемся. А вы пока рыбы наловите, – попросил охранник.

«Чудной какой-то, лопоухий совсем. Может приказывать, ан просит», – подумал Берендей.

Пока работяги разводили костер и ловили рыбу, вернулся и охранник на машине: привез картошку, лук, чеснок. Берендей тем временем оглядел реку. Прикинул, где лучше ловить и здесь же, на берегу, солить рыбу в бочках. Прикинул, кто чем должен заняться с утра.

Фартовый вместе с Харей, чтоб завтра не терять времени, расчистили от коряг и завалов подход и спуск к реке, растащили заторы из плывуна в воде, и теперь, когда совсем стемнело, сели отдохнуть на берегу.

Темная ночь, окутавшая тайгу, укрыла от глаз расчищенную тропу. Лишь свет от костра, да голоса зэков напоминали, что не все в тайге спит.

Внезапно на плечо к Берендею упала гроздь рябины. Харя испугался, глянул вверх.

– Охранника что ли черт занес?

– Кроншпиль уронил. Вон на сучке топчется, иль не слышишь? – удивился Берендей.

– А разве птицы ночью видят?

– Таежные хоть днем, хоть ночью ориентируются здесь без промаху. Потому что тайга для них – дом. В ней не мы, они хозяева. Его бугры и паханы, а мы лишь чужаки, как я средь работяг, – невесело усмехнулся Берендей.

– Все мы тут – как мышь в лапте. С той лишь разницей, что она вылезет когда захочет, а мы – когда разрешат.

– Не хотел бы мышью жить. Весь век в темноте и страхе, по чужим углам. Нет, слишком коротка жизнь, чтобы ее бояться, – выдохнул Берендей.

– А ты и жил в страхе, да в темноте. И своего угла не имел. Разве не так? – тихо сказал Харя.

– Я никого не боялся. А что работал ночью, так это специфика у нас такая. Извечно в третью смену. А хаз у меня было полно. И каждая – сполна моя. Не клеилось только с мусорами. Ну да так не бывает, чтоб уж совсем все клёво было…

– Ой, что это? – испугался Харя скрипучего крика.

– Сорока. Чего ссышь? Она по своим делам летит. Дрянная птица. У всей тайги в шестерках. Сдохнет суслик – сорока всех оповестит. Задерет рысь зайчонка – сорока первой о том расскажет каждому.

– А ты откуда об этом знаешь? – удивился Харя.

– Не враз же фартовым стал. Была у меня и другая жизнь. Была… А может приснилась?

– Ужинать! Берендей! – разнеслось громкое постукивание ложек.

Наевшись рыбы, сели зэки вокруг костра. То ли грелись, то ли, повинуясь какому-то инстинкту, смотрели на огонь. Каждый свое вспоминал.

Вон у деда Силантия слеза в морщине заблудилась. Старик и не слышит, не смахивает. В золотистом пламени видит свое – играет под солнцем внучек. Смеется весело. Увидеть бы его, такого дорогого, родного человечка. Уж хоть бы не забыл он деда. У того уже две судимости накопилось: за самогоноварение и за кражу яблок из колхозного сада, который сам же и охранял…

Двое, фальшивомонетчики, сушняка в костер подкинули. Оба уже состарились в лагере. Но пытаются не унывать. На воле хорошим художникам всегда заработок найдется. Вот и нынче: запели, поют про чубчик кучерявый. Вполголоса, чтоб последние волосы с лысин со смеху не попадали.

Никифор, подперев щеку кулаком, уставился в огонь. Оттуда вдруг обгорелая головешка выкатилась. Отпрянув, попятился в палатку Никифор. Ползком. Померещилось ему, будто не у костра– у пылающего дома сидит. Который сам же и поджег, а недруг-сосед из окна пылающей головешкой вываливается…

Помешивал угли в костре Ванька. Он боялся с детства, – не любил темноту. Потому подкидывал в костер сухие сучья, чтоб хоть какой-то свет видели его глаза.

Большинство зэков лежали молча, неподвижно, таращась то на костер, то в звездное небо: наслаждались иллюзией свободы. Под громадной елкой устроились охранники. Молодые ребята с едва обозначившимися усами.

Они жадно доедали уху. Гремели ложками, успевая время от времени отмахиваться от комаров. Их автоматы лежали рядом. Охранники искоса поглядывали на зэков.

Берендей наблюдал за парнями. Понял, что все трое не сахалинцы и в тайге новички. От бурундучьего свиста вскакивали. Вздрагивали, когда с деревьев падал отсохший сук.

«И куда загнала вас нелегкая! Попадись вы к Привидению иль Кляпу в лапы, всех троих замокрили бы не оглянувшись. Кого сунули в охрану, мальчишек!» – думал Берендей невесело. И решил: чуть осмотревшись, слинять отсюда подобру-поздорову…

– А ты когда-нибудь в лесу жил? – Харя внезапно перебил мечты Берендея о свободе.

– Тебе-то что до того, в лесу всякий нормальный бывал.

– Выходит, я ненормальный?

– Чего? – не понял фартовый, вспомнивший в этот миг ресторан «Сахалин», веселый оркестр, стол, уставленный всякой сдой, бутылками с коньяком и шампанским, лица девок. Ох и

хорошенькие средь них попадались! А тут Харя со своими расспросами. И какой его комар укусил, заразил любопытством? Иль на вольном воздухе сентиментальным стал, к общению потянуло корявую рожу?

– Я вот в лесу никогда не был. Выходит, много потерял, – продолжил Харя.

– Теряют свободу, общак, это потеря. А тайга – вот она, хоть жопой ее ешь. Нашел о чем жалеть, – отвернулся Берендей от назойливого кента.

– А я думаю, живи я в лесу, не оказался бы здесь, – возник Харя перед носом фартовою.

– В лесу тебя бы не нашли. А в городе ты слишком приметным стал. Уши – что у кабана – торчком. Потому и сграбастали, – злился Берендей. Но Харя не заметил грубости.

– В тайге я был бы чище и добрее.

– Кустов много, иди очищайся, – рявкнул Берендей. В тиши ночи ему послышался в отдалении звук поезда, да Харя заглушил его.

Фартовый лег ухом на землю, прикрыл глаза, прикинулся спящим; каждым мускулом и нервом вслушивался в голос земли. Но нет, тайга спала.

Берендей хотел было направиться к реке, но охранник прикрикнул:

– Куда направился? Спать пора!

Когда все зэки уснули, фартовый приподнял задний брезент палатки и тихо, не дыша выполз в тайгу. Охранники и догадаться не могли, что вот так просто можно обвести их вокруг пальца.

А Берендей уже прокрадывался между деревьев, ступая тихо, совсем неслышно. Он нюхал воздух, не запахнет ли дымом жилья, не послышится ли собачий брех.

Он вспомнил, что охранник говорил о магазине и ездил в село на машине. Но что за село? Как и на чем можно выбраться из него? Вернее всего идти по реке. Она обязательно приведет к жилью. Спустился фартовый по крутому каменистому берегу.

Берендей вслушивался в каждый шорох и вдруг отчетливо различил рысиный прыжок. Фартовый не на шутку испугался. С голыми руками рысь не одолеть. Берендей ринулся к палаткам, обратно. Выбирал места открытые, где рысь не смогла бы кинуться на него с дерева. На земле она беспомощна. На ровном месте ее можно убить палкой. Но на дереве… Там она сильна.

Фартовый торопился. Рысь следом за ним по веткам деревьев тоже спешила.

– Приклеилась, как лягавый хвост. Да только я сам мокрушник. Приведись нужда, сам тебя с шерстью схаваю.

Рысь уже нагоняла. Берендей схватил попавшую под ноги сухую ветку, швырнул вверх. Бесполезно.

Фартовый знал, рысь будет преследовать и десяток километров, пока не настигнет добычу. Она не устанет покуда голодна. Лишь бы не кончились деревья. Но в тайге такого не случается.

– Ну и занес меня черт, – ругался Берендей, убегая от погони. А рысь уже над головой. Вон ее глаза горят зелеными огнями.

– Сгинь, курва! – грозит ей Берендей. Но та, коротко вякнув, приготовилась к прыжку.

Берендей, чуть отдышавшись, опять петляет между кустов и деревьев. Рысь – за ним, не скрываясь и не прячась.

Фартового бил озноб: так вплотную к смерти он давно не был. Да и помереть так паскудно не хотелось. Уж не обидно было бы встретить кончину в драке, в деле. Стало жутко, что мерзкая тварь вспорет его горло или живот, выпьет всю кроль н даже не икнется ей, что сгубила не просто фартового, а главаря целой малины, грозу Южно-Сахалинска.

– Мяу, – неслось сверху.

– Говна тебе, а не мяса! – отскочил фартовый от ели. И помчался к виднеющимся палаткам. Пусть охрана, пусть там работяги, а не фартовые, но это жизнь. Неволя кончится. Сдыхать па свободе здесь, в тайге, было обидно.

– Мяу! – кричит рысь вслед Берендею, летевшему к палаткам быстрее ветра.

– Вы где были? – остановил его охранник. Тот, который еще днем поздравлял с уловом.

– По нужде ходил.

– А почему я вас не видел?

– Я ж не с палатки, в палатку иду.

– И то верно, – согласился охранник и уселся под елкой караулить ночь в тайге.

Берендей подвинул спящего Харю, лег на охапку травы. Ноги, руки дрожали. Он хотел уснуть, но сон не шел. Наверное, нервы сдали вконец. Вот и теперь слышится этот короткий рысиный крик. Но нет, брезент палатки – надежная защита. Не сунется она сюда. «Это просто мерещится, кажется», – успокаивал себя Берендей. И уговаривал усталое тело: «Спи, до рассвета совсем немного осталось. Надо отдохнуть».

Но до слуха доносился навязчивый, как милицейский свист, голос рыси.

«А вдруг? В охране тот, какой и стрелять-то, может, толком не умеет. А рысь, коль беременна, страха не имеет. Ей равно кого сожрать, хоть фартового, хоть автоматчика. Это ж я ее на хвосте приволок, – встал Берендей. Но тут же лег. «Нет, почудилось. А коль и сожрет, одним фрайером станет меньше».

Но через пяток минут словно кто-то вытолкнул из палатки. Над уснувшим охранником, по-детски беспечно раскинувшимся на траве, приготовилась к прыжку рысь. Берендей вмиг оказался у висевшего на еловом сучке автомата.

Выстрел и рысиный последний крик сплелись воедино.

Охранник вскочил, побелев от страха. У зэка его оружие! Двое других и все зэки выскочили из палаток.

– Что случилось? Кто стрелял?

Берендей сунул автомат в руки охранника и, глянув на мужиков исподлобья, пошел в палатку. Через минуту он спал мертвецки. И только охранник, трясущийся осиновым листом, все еще разглядывал убитую рысь. А когда рассвело и к палаткам подъехала машина, груженная бочками, охранник рассказал о случившемся приехавшему заместителю начальника лагеря.

Тот постоял около спящего Берендея. Будить не стал. А уезжая, сказал:

– Удивительно! Профессиональный вор, а к солдату сердце поимел. Вот и пойми нынче человека. Мы его стережем не доверяя, а он нашим ротозейством не пожелал воспользоваться. Что ж, доложу по инстанции. Покажу трофей, – закинул в кузов убитую рысь.

Берендей проспал почти до обеда. Охранники не велели мужикам будить фартового. И тот, кого уберег от рыси Берендей, помогал зэкам носить рыбу из реки на доски, где пятеро мужиков разделывали кету под посол, закладывали в бочки.

Ястыки с икрой ложили отдельно. Ее будут засаливать для администрации и вольнонаемных. Зэкам – не положено. Только здесь, на промысле, запрет на икру не действует. Вот и готовят на ужин зэки, всяк сам по себе, икру-пятиминутку. Ее нельзя хранить. Испортится. Обработал, посолил – и тут же съел. Но это вечером. А сейчас – работа.

Берендей, проснувшись, даже забыл о рыси. Побежал к реке, виновато икая.

– Что ж не разбудил? – укорил Харю.

– Не велели, – кивнул тот на охранников.

– Иди, обед готовь. Мы тут сами управимся, – буркнул Берендей.

– Те двое, из охраны, жрать будут готовить на всех. Они сами предложили. Так что пусть управляются. Третьим лишним не хочу быть.

Берендей вытаскивал из реки по три, четыре кетины. Бегом носил их на разделку: ему впервые было неловко перед работягами за опоздание на работу.

– Смотрите, мужики, смотрите, – заикаясь, показывал на реку дед Силантий.

Все невольно оглянулись. На противоположный берег реки, не боясь белого дня и людей, вышла медвежья семья. Медведи подошли к воде, оказавшись всего в десятке метров от людей.

– Мамочка, – прохрипел перепуганный насмерть Хорек и обмочил штаны.

Мужики, оказавшиеся в реке почти нос к носу с медведями, н ужасе побежали к палаткам.

– Стойте! Не тронут они никого, – останавливал их Берендей. Но страх оказался сильнее уговоров. В секунды на берегу не осталось никого, кроме Берендея.

Медведи и впрямь вскоре ушли: поняв, что прежнее их место рыбалки занято, пошли искать другое.

Берендей знал, что эта семья, спугнутая людьми, уже никогда сюда не вернется. А потому фартовый спокойно продолжал косить из реки рыбу.

Вернувшиеся мужики работали молча, искоса поглядывая на реку: не объявится ли там снова какая-нибудь зверюга?

Охранник, изредка поглядывая на Берендея, краснел до макушки.

Харя виновато, бочком протиснувшись, встал рядом с фартовым, начал разделывать рыбу.

– И как же это ты, Берендейка, таежной жизни не боишься? То рысь прибил, то медведя не забоялся. Ты что, заговоренный? – спросил дед Силантий.

– Конечно, вся малина заговаривала. Вот если б от легавых их заговоры помогли, совсем бы клево дышалось.

– Мужики! Скорей сюда, тут грибов полно!

– Поганки иль едовые? – спросил Силантий.

– Вот такие! – показал Ванька подосиновик, о который едка не споткнулся.

– Мать честная! Да это ж король грибной! – ахнул Берендей. И вскоре вернулся к мужикам, неся в руках два подосиновика. Каждый из них мог укрыть от дождя не только голову, а и плечи человека. Ножка гриба – толщиной в мужичью руку. [19]19
  На Сахалине и Камчатке таковы проявления гигантизма флоры.


[Закрыть]

– Вот бы такое на зиму заготовить! – вздохнул Никифор.

В этот вечер зэки впервые ели грибной суп. Не отказались от него и охранники.

– Эх, мне б эти места в хозяйство! Завязал бы я с малиной, – подумал вслух Берендей.

Харя удивленно оглянулся на него.

– Чего смотришь? Ты глянь, за день сколько рыбы засолили! На завтра ни одной свободной бочки нет. Икра – как сюрприз! Зернышко от зернышка! А грибов тьма! Я еще и ягоды видел. Кишмиш, бруснику, маховку. Орехов стланниковых много. Эх, жаль, что стар я стал. Переквалифицироваться в таежники поздно, – вздохнул Берендей.

А утром, едва мужики сели завтракать, приехала машина из зоны. Скрипнув тормозами, остановилась усталой клячей. Из нее начальник лагеря вышел. Поздоровался со всеми. Не отказался и позавтракать. Вместе со всеми от души смеялся рассказу деда Силантия о встрече с медведями. А потом, обращаясь к Берендею, сказал:

– С сегодняшнего дня вы переводитесь на бесконвойное содержание. В числе прочих. Так что когда закончите заготовку рыбы, будете направлены в распоряжение госпромхоза. Оставшийся срок наказания отбудете уже не в зоне. Чем быстрее управитесь, тем скорее простимся…

Рыбу теперь мужики заготавливали с рассвета и дотемна. Уставали так, что у костра в ночи не задерживались. Не хватало сил. Едва добравшись до палаток, валились с ног и засыпали мгновенно.

Охранники нередко говорили меж собой, что не часто доводилось видеть и на свободе таких работящих мужиков.

Лишь по воскресеньям работали зэки меньше обычного. Чтоб остались силы на нехитрую баньку и на вечерний чай у костра.

– Хорек, а ты что будешь делать, когда выйдешь на свободу? – спросил Ваньку Никифор.

– Женюсь. Работать пойду.

– А девка есть на примете?

– Найду. С бабой – оно надежней в жизни. В тюрягу меньше шансов загреметь. Ну, а ты куда подашься?

– Мне вертаться некуда. Одно остается: завербоваться куда подалее…

– А ты, Харя, что станешь делать на воле? – полюбопытствовал Ванька.

Федька глянул на Берендея. Ответил глухо:

– Жизнь покажет.

И только Берендей, сделав глубокую затяжку, сказал:

– Вот фрайера, размечтались о будущем. Да кто из вас знать может, что завтра с ним случится? Так я знал одного кента. Тот все мечтал миллионером стать. Он, гад, не только у

старух трешки отнимал, дворовых псов готов был налогом обложить. Зараза, себе в хмельном отказывал с жадности. Рубаху до тех пор носил, покуда от нее один воротник на шее оставался. А мои фартовые эту падлу не стерпели. Выкинули взашей. Дескать, жадность не только фрайера, но и всю «малину» губит. Ну, такой в одиночку промышлять не бросит. Грабил по ночам прохожих. Вот так однажды отнял чемоданчик у одного. Еврей ростовщиком был. Личность известная. Но платил фартовым дань и потому налета на себя не ждал. Наш бывший того не знал, что целая малина за ростовщика вступиться может. Да плевал он на все. За майдан – и в подвал. Деньгу глянуть. Покуда он возился с замками, кенты ростовщика накрыли его. Помогли чемодан открыть. Он как увидел, что в нем целый миллион, так и спятил. Фортуна дала ему возможность увидеть мильён, а завладеть им не привелось. Пришили бедолагу прямо в подвале.

– Дурак, что ль, тот ростовщик, по ночам с такими деньжищами таскаться? Да имея такие башли, я б с дома и днем не высунулся. Только бы пил и ел. Ел да пял, – сморкнулся в кулак Хорек.

– Потому у тебя никогда не было и не будет таких башлей. А они, кстати, в любое время суток делаются. Делаются башковитыми людьми, запомни, а не прожираются-просираются бес– понтово. Червивая у тебя мечта. И зависть.

– Не в деньгах радость, ребятушки. Это точно. Вон я за неправедным погнался и сюда угодил на старости лет. Осрамился до смерти. Счастье чистым бывает. Оно ни рук, ни сердца не пачкает. Но у каждого оно свое, особенное, – говорил дед Силантий.

Зэки вскоре разбрелись по палаткам. Каждый думал о том, что ждет его после освобождения.

– Берендей, ты спишь? – подал голос Харя.

– Чего тебе?

– Начальник говорил, куда меня и тебя поселят, а я запамятовал.

– В распоряжение госпромхоза посылают. Правда, я никак не пойму, что это такое – госпромхоз, и чем мы там станем промышлять.

Утром, перед завтраком, мужики смеялись на всю тайгу так, что из ближайших нор все зайцы убежали.

И додумался же Никифор, тоже попавший в список расконвоированных, улечься спать не в палатке, как другие, а под кустом. А там – беременная ежиха оказалась. Она в кровь искусала мужика, когда тот нечаянно опустил на нее руку. Так и повисла на ней.

Никифор боялся отдернуть зверька, чтоб тот не оторвался вместе с мясом. Ежиха не отпускала руку, боялась упасть.

– Чтоб тебе век свободы не видать! Чтоб тебя «студибекер» переехал! – орал мужик.

– Да будет тебе пасть разевать. Положи руку на землю. Ежик и уйдет, – посоветовал Берендей.

И едва ежиха выпустила руку, Никифор наступил на нее сапогом. Зверь запищал, зафыркал, но человек ожесточился за свою боль.

Мужики вмиг смех оборвали, поняв, наконец, его неуместность.

– Берегись, Никифор, тайга такое не прощает, – предупредил фартовый мужика, глянув на раздавленную ежиху.

– Ты видишь, она мне руку окалечила, – жаловался зэк.

Берендей не глянул, отошел, помрачнев.

В давние времена, когда фартовый впервые прибыл по этапу на Сахалин, отбывал с ним срок в одном бараке старый сахалинец, знавший на собственной шкуре еще царскую каторгу. Много нужного, полезного рассказал он Берендею. А больше всего – о тайге. Объяснил почему в ней пакостить нельзя. «Тайга обид не терпит», – говорил он Берендею.

– Не пойму я тебя, фартовый. Что ты тут средь нас, как дерьмо в проруби, крутишься? В герои лезешь. Ну ладно, с медведями мы струхнули. Так оно и понятно. Живой человек зверя боится. По случайности они тебя не порвали, может, от того что сытые были. Ну а охранника чего выручал? Не они ль тебя в шизо кинули? Не они ль нами помыкают в зоне? Чего ты выслуживаешься и нас на то подбиваешь? Какой же ты к хренам фартовый, если с начальником зоны за одним столом жрешь? Ведь это у вас западло! Я за три года тут пообтерся. Наслышан всякого и о ваших законах, какие ты, пахан малины, не Держишь. И меня за сраного ежа готов с говном смешать. Но не еж, а я с тобой тут вкалываю, из одного котелка жру. Проливаю пот, чтоб ты скорей расконвоированным стал. Но если я в зоне расскажу фартовым, какой ценой ты добился этого, даже сраные сявки с тобой ботать не захотят.

Берендей побелел с лица. Стиснул пудовые кулаки.

– Тебе, дура, плохо живется под его рукой? Охолонь, смойся с глаз, не нарывайся! Тебе Медведя надо, чтоб вместо ухи рыбьи кости жрать? – подскочил к Никифору дед Силантий.

– А ведь прав Никифор, – подал голос один из фальшивомонетчиков, не попавший в число бесконвойных.

– Чего он прав? Где прав? Человек человека от смерти спас, за это укорять надо?

– Для тебя уже охранник человеком стал? – криво усмехался Никифор, все еще тряся окровавленной рукой.

– Мой крестник, почитай что сын родной, теперь во внутренних войсках служит, – Дед Силантий достал из-за пазухи письмо. Потряс им. – Значит, он не человек? Он сам захотел такое говно, как ты, охранять?

– Не кипи, треснешь. Вот ты и спасай сынов! Но он-то фартовым себя считает!

– Ты извиняй нас, Берендей. Об том, что болтали тут, забудь. Ну, недоразумение вышло, считай, что по пьянке, – попросил Силантий.

– Ни хрена не по пьянке. Ладно, с охраной. А с начальником зоны зачем за одним столом жрал? – не унимался Никифор.

– Ты кто есть, чтоб мне разборку делать? – спросил Берендей.

– Не мне, своим фартовым ответишь, как крутил хвостом перед фараонами. Мало того, что работаешь, нарушив воровской ваш закон…

Резкий удар в челюсть не дал договорить, отправил Никифора прямо под куст.

Когда зэк пришел в себя и встал на ноги, Берендей снова сшиб его.

– Прекратить! – послышался окрик охраны.

Зэки снова принялись за работу, словно забыв о происшедшем.

Никифор целый день не садился есть за общий стол и все больше наглел. В разгар работы вдруг ушел отдыхать в палатку средь дня, заявив, что не собирается вкалывать на фартового.

Берендей запретил мужикам кормить фрайера. Но тот, не спрашивая, влез в котел. И нарвался на ярость фартового:

– Жрать захотел? А с чего? Ты в наш общак вложил свое, падла? Куда суешься? А ну, линяй отсюда, паскуда грязная!

Никифор плеснул из миски ухой в лицо Берендея. Тот рванул на себя обидчика, приподнял, швырнул на землю, ногой на горло наступил.

– Разойтись! – увидел Берендей направленный на себя ствол автомата охранника. Фартовый чуть промедлил надавить на горло и это спасло Никифору жизнь. Откатившись в сторону, он нашарил на земле камень, запустил им в Берендея. Тот увернулся, и тут подоспела охрана. На обоих были надеты наручники.

Берендей душил в себе черную злобу, которая всегда доводила до беды.

Никифор сидел в двух шагах от Берендея.

– Выслуживался! Вот они тебя за спасение и отблагодарили браслетками.

– Да пошел ты! – отвернулся фартовый и процедил сквозь зубы – Сам, сволочь, вылупаться стал. Не возникал бы, не сидел бы, как пидор на параше. И кстати, знай, паскуда, рысь та объявилась по моей вине. За мной она охотилась. Я ее и пришил.

– Слинять что ль хотел? – догадался Никифор.

– Тебе забыл доложить.

– Я это давно понял. Когда заднее полотнище вашей палатки увидел. Ты что ж, каждую ночь ориентиры ищешь? Так бесполезно. Аккурат два года минуло, как мы с Медведем тут рыбалили. Место это гиблое. Отсюда не сбежишь. Чертовым ущельем не зря называется. В одиночку ты тут шага не сделаешь. А если б и удалось тебе, нас за твой побег потом в шизо на месяцы упрятали бы. Ты о том подумал?

Берендей молчал.

– Начальнику лагеря зенки замазывал, а на нас начхал.

– Ни к чему теперь об этом. Если конвой от меня отойдет, дышать уже можно. Одно невдомек, ты чего хвост поднял?

– Я в Москву прошение о помиловании послал. Спецчасть пропустила и хорошую характеристику дала. Жду ответа со дня на день – нервы уже в нитки поистрепались. А ты все испортить можешь. Да еще каркаешь, что тайга накажет. Ну и – сорвался я. Зато никто не скажет, что я с тобой в хороших отношениях был. Если в побег уйдешь, всяк подтвердит, что у меня с тобой были эти, как их, неприязненные отношения. И дело чуть не до смертоубийства дошло. Потому как ты – оборотень, а я это чуял, – то ли откровенничал, то ли хитрил Никифор.

– Болван ты, – сплюнул Берендей и ему вдруг расхотелось Держать зло на этого мужика, справедливо укорившего его в эгоизме. – «Уж Харе за мой побег точно досталось бы, ведь кентуемся», – подумалось невольно.

– А в чье распоряжение тебя собираются кинуть? – полюбопытствовал Никифор.

– В госпромхоз какой-то.

– Значит, в глушь. Ну, фартовый, не повезло тебе. В какую– то дыру, под надзор, милиции сунут.

– А что там делают?

– Всякое. Ягоды, грибы собирают. Охотятся, мех выделывают.

– Мне это зачем? Я им такого насобираю, до смерти не унесут.

– Зато и спину не перегнешь. Там одни сачки, да плесень вкалывают.

– Выходит, меня тоже списали? Не рановато ли? – криво усмехнулся Берендей.

Никифор, успокоенный тем, что фартовый не собирается уйти отсюда в бега, разговорился по-мирному:

– Тебе что? Лежи, старьем командуй. Навроде все они твои кенты. В каждом деле свой пахан нужен. Да и оглядишься на месте.

Берендей как-то сразу сник, заскучал, узнав, чем ему придется заниматься. И лишь вполуха слушал Никифора.

Охрана увидела, что зэки вполне мирно беседуют, и с обоих сняли наручники.

Никифор без уговоров пошел работать. И словно забыл о недавней стычке.

– Ты на рану табак приложи. Кровь перестанет идти, рана быстро заживет, – посоветовал Берендей.

Никифор последовал совету. А вскоре сказал:

– Кто-то башковитый тебе госпромхоз выписал. Это ж твое место. Ты в лесе, как знахарка, соображаешь.

– Иди к чертям! – насупился фартовый.

А к ночи, когда мужики ложились спать, Берендей объявил всем, что завтра последний день работают здесь.

За две недели зэки так пропахли рыбой, что от рыбаков их теперь ничто не отличало. Те же жесткие мозоли на ладонях, рыбья чешуя па одежде, на теле, в волосах. Ее блестки сверкали на траве вокруг палаток, на берегу реки, прилипли к котлу и чайнику.

– Эх, никогда в жизни не ел столько рыбы! – говорил Хорек, потягиваясь.

– Да от тебя временами уже человеком воняет, – поддержал Никифор.

– Черт, на воле и не замечал, что она такая вкусная, – смеялся Берендей.

– Потому как не едой, лишь закусью служила, – уточнял Харя.

– Эй, мужики! Сегодня шабашим! Последний день на рыбе! Завтра в зону. Не забыли? – спросил Никифор.

У фальшивомонетчиков от такого напоминания рыбины из рук выпали. Лица мужиков затуманились, скисли.

– Гляньте, машина идет. Наша, из зоны. Чего так рано? – оглянулся Ванька.

– Чтоб им родной мамы век не видать, весь кайф испортили, – сплюнул Берендей зло.

– Рыбаки! Все ко мне! – позвал зэков заместитель начальника лагеря.

Когда мужики подошли гурьбой, достал бумажку, стал читать:

– …От имени администрации объявляю благодарность за

добросовестный и честный труд! – офицер перечислил фамилии всех зэков, работавших на заготовке рыбы.

Мужики молчали. Заместитель начальника удивленно оглядел их:

– Чего молчите?

– Для этого звали? А что нам с той благодарности? Ею и рыбу не посолишь…

– И на другую потребу не пустишь, – вставил Никифор.

– Вам этого мало? – неподдельно удивился приехавший, видно, очень любивший похвалы и благодарности.

– Думали, для дела звал, а он мозги тут сушит ненадобьем, – повернул к реке Берендей и позвал мужиков за собой.

– Рановато, бригадир, людей уводите. У меня для них еще кое-что есть, – вытащил вторую бумажку из кителя представитель администрации.

Зэки приостановились.

Заместитель начальника зоны читал приказ об амнистии. У мужиков перехватило дыхание.

Первым в списке амнистирования оказался дед Силантий.

За незначительностью преступления и по достижении семидесяти лет дед не представлял общественной опасности, – так поняли зэки мотив освобождения старика.

Вторым амнистировался Хорек. Поскольку судим он был за преступления, не причинившие значительного ущерба, характеризовался хорошо по месту работы на воле и в зоне. К тому же больше половины срока он уже отбыл в изоляции.

Третьим освобождался помилованный Никифор. Услыхав, что принято во внимание его чистосердечное раскаяние, мужик рухнул на землю, залился горючими слезами.

Дед Силантий, взяв из рук заместителя начальника бумагу, поцеловал ее, перекрестился размашисто, глядя на небо. Хорек уже собирал пожитки.

– А мы как же? – спросили в один голос двое фальшивомонетчиков.

– Вы подрывали экономическую основу государства – его валютную систему, и не попадаете под амнистию.

– Почему ж Берендей на бесконвойку попал? Он что, чище нас?

– Если мы воры, то он кто? – закричали в один голос несколько зэков, осужденных за присвоение и растрату госимущества в крупных размерах.

– Я воровал. Но меж нами – пропасть. Вам государство доверило работу, а вы, фрайера, обманули ту веру. У вас с государством один общак. И вы с него потянули. Я ж, фартовый, без доверия жил. Сам по себе кормился, как мог. Мне простительней, потому что несознательный. Институтов не кончал. А вы наукой во вред воспользовались. За то нет вам ни веры, ни прощения. Это как если б мои фартовые вздумали без моего ведома общак наш обобрать. Я б не в тюрягу их, я им тыквы поскручивал бы. Разве вы простили бы своим домашним, если б они у вас, из клифтов, башли без спросу тягали? То-то! Потому и захлопните хайло, покуда я их не порвал вам до самой жопы!

Заместитель начальника от такого объяснения хохотал в кабине машины до икоты. Ему нечего было добавить к сказанному.

Мужики сегодня развели жаркий костер. На сухих обломках веток жарили куски кеты. Рыба пахла жирным дымком.