Текст книги "Фартовые"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Глава девятая ЖАДНОСТЬ ФРАЙЕРА ГУБИТ…

Гнида сам себе завидовал. Едва стихли за спиной голоса фартовых, беспределыцик боком юркнул в тайгу. Затих. А ну, как хвост прицепил Привидение? Уж теперь он вовсе ни к чему.

«Столько вытерпеть, рисковать шкурой и ходить после всего на крючке? Нет, от хвоста надо избавиться сразу. Пусть не считают его фартовые за пацана. Он и сам сотню Привидений проведет.

Да и как умен, ведь вот Удава пережил, Шило – и тот теперь в жмурах. Нет и Боксера. Сами друг дружку жрут. Нет, мне с такими не фартит. Меж тех законных один закон: кто слаб – сдохни. А я хоть и Гнида, да жрать хочу. Без «малин» и законных. А то нашлись хозяева! А кто такие? Змеюшник сплошной! Все ворюги отпетые. Мразь! А туда ж! Кто законный, кто фрайер! Вам ли ботать, сволочи! Чтоб вы все пережмурились! Чтоб век в Кишкинке [16]16
  Здесь – в доме для умалишенных. Кишкинка – неподалеку от Охи.


[Закрыть] доживали! Чтоб вы водкой отравились! Чтоб вам бабы не годились! Чтоб вас нынче мусора накрыли», – желал Гнида всем фартовым без разбору. Но молча, тихо, словно похлопал себя ниже пупка перед Привидением, по руку в брюках держал крепко.

Из-за косматой кочки ему хорошо было видно каждую прогалину в тайге. Нет, никто не шел за ним по пятам. Никого не прицепил к нему Привидение.

«Вот верста коломенская, побрезговал он мной. Мол, кому нужна Гнида. Да если б не я, ты этот общак и во сне не увидел бы! Хоть ты и Привидение, а столько купюр не имел. Наш хоть и Кляп, а тебя не дурней. Хрен ты его взял! Только и смотришь, кого пришить. Да еще со мной базарил, отпускать иль нет. Да если б не я, Боксер из тебя отбивную нарисовал бы. Нет бы по-человечьи со мной. Ведь вон сколько добра за одну ночь сделал. Так еще изгалялся, гад! Даже хвост не повесил! Побрезговал. Гнида – не кент! Гнида – западло! Ну и хрен с вами! Видал бы я вас жмурами!» – сплюнул Гнида и побежал к Охе мелкими перебежками от куста к кусту, на всякий случай. А может, по привычке…

Гнида хорошо помнил, что за деньги были в общаке. И зная их подмоченную репутацию, заторопился на базар. Набрав у торговок всякой жратвы, разменяв не меньше семи червонцев крапленых, Гнида по привычке повернул к кирпичному заводу, но вовремя вернулся.

Попив ряженки прямо у прилавка, Гнида напряженно думал, где скоротать ему время до ночи незаметнее, чтоб и мусорам на глаза не засветиться, и фартовые бы не нашли.

Конечно, проще всего в горсад, но именно там в любое время дня и ночи законные и сявки, пацаны и шныри. И Гнида, пораскинув мозгами, пошел на нефтепромысел, за город. Туда, где сосут нефть из земли качалки. Уж сюда никто не забредет даже по случайности. Только рабочий люд ходит в эту сторону. А уж мусорам там и вовсе делать нечего. «Высплюсь там у качалки. А ночью…» – Гнида даже вспотевшие ладони почесал. Уже свой час он не упустит.

Выбрав самую удаленную от глаз качалку, направился к ней, таща за собой, как на поводу, авоську, набитую харчами.

Столько дней не жравши, он боялся остаться без еды. Да и предстоящее заставляло подумать о силах.

Силы… Да где их взять, если две ночи не сомкнул глаз, если не раз за столь короткое и одновременно долгое время мог лишиться жизни этот совсем неприметный, с более чем скромной кликухой беспределыцик.

Он не без труда дотащился до выбранной им качалки, заметив зеленый пятачок травы, рухнул на него. И через минуту спал мертвецки, забыв обо всех передрягах последних двух дней.

Спал и Привидение, густо похрапывая, отфыркиваясь, ворочаясь.

Не удается ему спать ночами. Что и говорить, жизнь фартовых– сплошная третья смена, только за особые условия берут они свой навар сами, сколько повезет, как сами признают. Расплачиваться за это приходится дорого.

Привидение уже навестил Дядю, условился встретиться с ним к вечеру. И, отняв у Григория покой, спал теперь за двоих.

Спал и Берендей на Сезонке, натешившись с чувихами вдоволь. Дал выход пережитому. Заснул опустошенный, без страха, без сожалений, сытый и пьяный, как и положено фартовому после удачной ночи…

Едва над головой Привидения кукушка прокричала четыре часа, главарь поспешно встал. И засобирался к Дяде.

Григорий Смелов встретил его неприветливо. Предупредил, что временем не располагает. Но смутить этим Привидение било невозможно.

– У меня к тебе всего лишь просьба.

– Иди-ка ты с ней к едреной матери. Я после одной твоей просьбы в больнице валялся. Теперь на дух не знаю твоих просьб, – ощетинился Дядя.

Привидение – словно не слышал:

– К тебе сегодня либо завтра нагрянет Кляп. Фаловать к себе станет. В кенты. Он один теперь. Всю банду мы подчистую убрали. А он смыться сумел.

– А я при чем? Да хоть вы все пережмуритесь, мне какое дело?

– Не гоношись, кент. Он таким, как ты, жизни укоротил, а сам дышит. Пора накрыть его. И только ты сможешь помочь нам. Ему больше прыгать некуда. На тебя у него весь расчет.

– Скину падлу с лестницы и все тут. Сами разборки чините. Я вам не кент!

– Возьми должок, – понял Привидение, что иначе Дядю не уломать.

Дядя, глянув на пачки денег, спросил:

– Кляпов общак? Крапленый?

– Он самый.

– Возьми себе. На сухари сгодится. Мне такие не надо.

– Разборчивый стал. Иль забогател? – удивился Привидение.

– С мое помучайся, тогда поймешь.

– Поможешь Кляпа накрыть?

– Нет. Никому нынче не помогаю, – уперся Дядя.

– А мы с Берендеи на тебя рассчитывали.

– Ты с Берендеем в деле?

– Оно – как общак – одно на всех, – подтвердил Привидение.

– Давай на кухню отваливай. Потолкуем, – пропустил Дядя фартового в квартиру.

Рассказав Григорию обо всем, что случилось за эти две ночи, Привидение попросил:

– Помоги. Теперь ты все знаешь.

– Я ж с больницы сбежал. Отпросился в баню. Через час возвращаться надо.

– Сначала помоги. Побудь на хазе пару дней, – просил Привидение, и Григорий, хоть и с неохотой, но согласился.

– В дело он тебя фаловать сразу не будет. Ему теперь «малину» надо сколотить. Быть может, имеет еще один общак. Я тебе уже ботал про то. Вот его он, думаю, захочет пристроить понадежней. У тебя. Или по твоему совету. Ну и не забудь про Гниду. Скользкий фрайер. Ну, а чтоб не рисковать тебе, в твоем дворе пацан будет кружиться. Вон тот – вихрастый, светлый. Видишь, сюда, на нас смотрит. Он, как только мы понадобимся, мигом ко мне примчит. Кенты и я – на стреме. А ты, едва Кляп к тебе, выйди на балкон, покурить. Спичку вниз кинешь. Это и будет сигналом.

– А если под утро нарисуется? Не станет же твой пацан тут все время кружить, – засомневался Дядя.

– У него брат есть. Копия этого. Чуть меньше ростом. Погодки они. Заменит, чуть что. Я им стольник дал, – пояснил Привидение.

– Если во дворе мне с ним ботать доведется?

– Повернись лицом к пацану. Закури, Спичку – на землю. Усек?

– Берендей с тобой будет?

– Конечно.

– Не крапленые с собой имеешь? – спросил Дядя.

– Имею.

– Гони. Все, что есть. Дарма не помогаю.

Привидение выгреб из кармана все. Дядя посчитал:

– Жидко, кент.

– За мной не пропадет. Отдам.

– Не тяни резину. Я долги помню, – посуровел Дядя.

– Кто старое вспомнит, тому…

– Деньги возвращают, – стоял на своем Григорий.

А вскоре вернулась с базара Аннушка. Увидев Григория дома, обрадовалась.

– Соскучился я по тебе. Смылся от костоправов. Не смейся, что, как пацан, к тебе прибежал. Родная моя. Как хорошо, что ты у меня появилась. Жизнь мне вернула. Спасибо тебе.

Анна редко слышала от Дяди доброе слово. О своих чувствах он никогда ей не говорил. То ли присматривался к ней, то ли слов таких не знает, думалось женщине. И теперь, услышав целый поток, словно переполнивший сердце и прорвавшийся наружу, Анна оторопела от внезапного счастья.

– Гриша, а я чего уж не передумала. Все казалось, что приду домой, а ты ушел, насовсем. Думала, скучно тебе со мной. Отдохнешь и уедешь, забудешь навсегда. Ну что я? Таких много!

– Одна ты у меня, Аннушка. Как солнышко, как жизнь.

– Ой, откуда это? – увидела на столе кучку денег.

Смятые, пропахшие табаком и чужим потом. Они, как сморщенная морда побитого кента, топорщились на середине стола.

– А, это? На лечение получил, – отмахнулся Дядя.

– И сколько ж тут?

– Жидко оплатили. Обещались донести.

– Забудь о них, Гриша, родной, умоляю. Не надо прошлого.

– Без прошлого, значит, лучше? – отстранил Григорий Анну. Помрачнел.

«Стыдится моей ксивы. Как мужика – признает, но сегодняшнего. Вчерашнего уже не надо», – он молча качнул головой. Анна растерянно смотрела па него:

– Гриш, давай уедем отсюда.

– Никуда я не поеду, Анна. Ни с тобой, ни сам по себе. От кого и чего хочешь можно уйти и уехать, но не от прошлого. Это – как от себя самого. Или – от собственной тени. А такое мне не дано.

Дядя сидит у окна па кухне. Вихрастый мальчишка смотрит на него со двора…

Аркадий Яровой, встретившись с Дядей в больнице, многим поделился с Григорием, не меньше и узнал.

Он рассказал, что ни Боксер, ни Кляп не сумели приехать в Тунгор. При виде наряда милиции сдали нервы у беспредельщиков. И выскочив из вахтовой машины на ходу, ринулись в тайгу.

Милиция долго преследовала обоих. Но те хорошо знали местность. Пришлось отпустить собаку, чтоб придержала беглецов. Овчарка нагнала. Но ее пристрелили. Местность была взята в кольцо. Но ночью беспределыцики сумели выйти из пего прежде, чем милиционерам прислали нескольких служебных собак.

Опознанные и неопознанные трупы в окрестностях Охи находили каждый день. Кто они – эти люди? За что убиты и кем?

По каждому случаю заводилось новое уголовное дело. Но убийства не удавалось раскрыть.

Все эти убийства горожане относили за счет банды Привидения. Слухи переполнили город. И все упреки относились к милиции и прокуратуре, не сумевшим навести порядок в городе и окрестностях.

Узнав от врача, что Дядя отпросился из больницы на пару часов, а сам не вернулся в палату до ночи, Яровой, забыв об осторожности, заспешил к дому Григория.

Стояла ночь. Аркадий не глянул на часы. Не до того. Быстрее. Что случилось с Дядей? Может, снова Привидение опередил, либо опять Кляп наведался?

Издалека увидел освещенное окно квартиры. Не спит. А быть может, горе не дает спать?

Аркадий взбежал по лестнице. На его резкий звонок дверь открыла Анна.

– Хозяин? К нему приятель пришел. Они ушли вместе. Нет, ничего не сказал, когда придет.

– Приятеля вы видели? Он заходил в квартиру? – торопил Яровой.

– Темно было. Не разглядела. Он мальчишку со двора прислал.

– Какой он ростом, тот, кто звал?

– Среднего. Ниже Гриши.

– Они говорили о чем-нибудь?

– Нет. Гриша выглянул и сразу пошел к нему.

– Во сколько тот пришел?

– С полчаса назад, – начала беспокоиться женщина.

– В чем ушел Григорий?

Анна подробно ответила.

Яровой, поблагодарив ее на ходу, помчался вниз, понимая, что нужно срочно поднимать оперативников. Но где сейчас Дядя?

Собака взяла след от дома и потащила оперативников на Сезонку. Прямо к чувихам.

– Ой, лягавеиькие, да вы прямо строем к нам. А песик зачем? Давайте, располагайтесь в нашей хазе. Ух и пирушку закатим теперь громкую!

– Где Дядя? – спросил Яровой кудлатую, самую трезвую из чувих, еще умевшую отличить милиционеров от овчарки.

– Дядя? Да что ты, тут дядей нет. Тут чуваки. И только клевые. Вот тетю можем тебе выделить. Хочешь? – расстегнула кофту на груди.

– Покажи-ка мне чуваков своих!

– Да ты что? Пугать наших гостей решил? Да ты со своим полком любого импотентом от страха оставишь. Не пущу!

– Слушай ты! А ну! – отодвинул чувиху оперативник и освободил проход Яровому.

Но нигде в Доме Дяди не было. Чувиха, обиженная на группу, ничего не хотела говорить. Но когда ей предложили пройти в милицию, сказала, что к ним на Сезонку сегодня пришел чувак. Дал стольник и попросил одного из кентов, а кого – она не помнит, сходить по адресу и отнести записку. Что и было исполнено с точностью. После этого чувак положил на стол червонец и, не потискав ни одну из чувих, незаметно слинял.

– Как выглядел?

– Обычно, как все чуваки. Ночью с таким холодно не станет.

– Во что одет?

– Мы смотрим, что под барахлом и в карманах. Остальное нам без разницы.

– О чем он написал в записке, вы читали?

– Я не лягавый. И кент – тоже. Ему заплатили за доставку. За чтение – ничего не дали. А мы даром не работаем.

– Понятно. Ладно. Идите к себе, – отпустил Яровой чувиху.

– Так ты нам хоть одного лягавого оставь для коллекции, – хохотала успокоившаяся девка.

Дальше след собака не взяла. Покрутившись на Сезонке несколько минут, оперативники ушли по домам. А Яровой, потерпев фиаско, шел в прокуратуру.

Куда мог пойти Дядя? Кто его вызвал на Сезонку столь простым, но непредвиденным способом? На это мог ответить Григорий. Но где его теперь искать?

Яровой и сам не знал, как пришел в горсад. Может, потому, что давно не слышал музыки.

А саксофон на танцплощадке лихо исполнял соло в мелодии «Вишневый сад». Жизнелюбивая, всегда юная музыка о чужой молодости, чьей-то любви. Как странно вязалась она с нынешней ситуацией…

Ведь кто-то оборвет вот эту песню в чьей-то душе. Отнимет с жизнью.

Аркадий шел по тенистой аллее.

– Стой! Куда разогнался, тихушник? – перед Яровым громадной тенью вырос Привидение: – Линяй! Смывайся, говорю тебе!

– С чего бы это? Может, сбавишь свой наглый тон?

– С кентами нарисовался? Иль сам? – смотрел во тьму аллеи Привидение.

– Не ищи. Один пришел.

– Это ладно. Но послушай, все – потом. Сегодня тебе здесь нельзя быть. Засветишься и нам сорвешь кайф. Линяй!

Аркадий сделал шаг, чтоб обойти Привидение. Но резкая, внезапная боль помутила сознание. Падая на аллею, он услышал, как сквозь сон.

– Падла, его нельзя было трогать!

Как он оказался в своем кабинете, Аркадий не знал. Ему рассказали, что кто-то позвонил на службу. Приехала машина. Около Ярового – ни души. Все тихо. Хотели в больницу отвезти, но по дороге Аркадий стал приходить в себя. Вот и привезли на работу, чтоб домашних не беспокоить.

Яровой посмотрел на время – пятый час утра. Вернулся ли Григорий? Нет его в больнице. И домой не пришел. Где же он?

Вспомнил встречу в горсаду. Каждое слово восстановил. Значит, именно там что-то вчера случилось. Но оперативники, обшарившие горсад вдоль и поперек, доложили, что ночь прошла без происшествий.

Это сообщение не успокоило.

Из памяти не выходил Привидение. Аркадий был уверен, что исчезновение Дяди впрямую связано с главарем городской банды. Уж, конечно, неспроста пристопорили они его на аллее. Именно там, в ее тиши что-то случилось. И уж не на влюбленных, не на беспечную молодежь вышел охотиться этот махровый вор. Тут был крупный банк, раз собственной персоной объявился. Но кого наметили, Кляпа? С чего бы ему в горсад идти? Староват для такого места. Хотя… Ну ведь не сходка ж там была. Кто ж из них сумасшедший?

Аркадий решил разгадать этот ребус простым и верным методом исключения.

Дамочка – не в счет, в горсаду его не было. Дядю вызвал мужик среднего роста. Значит, не Привидение. Но Дядя знал зовущего. Но Привидение приходил сам. А тот, кто звал Дядю, сам не хотел засветиться во дворе. Почему? На Сезонке был. Хотя кто там не был? Да и проститутка назвала его не кентом, а чуваком. Значит, а они знают своих, среди городских фартовых она его не видела. А потому и назвала его так. Выходит, что Дядю вызвал Кляп.

Тот же Берендей сам бы к Дяде пришел. Они знают друг друга и не враждуют.

Странно все получается. Если Кляп, то как о нем узнал Привидение? Но Привидению и Кляпу Дяда нужен живым. «Малины» из-за него грызутся. Но где же Григорий? Неужели сгорел меж двух огней?

Сколько ни размышлял Яровой, но ускорить развязку или

помешать ей он не мог. Нужно было ждать развития событий. А ждать всем и всегда нелегко и непросто…

Вот и Гнида, проснувшийся далеко за полдень, подкрепился из авоськи. И оглядевшись по сторонам, решил дождаться темноты именно здесь, где никто не мешал ему отдохнуть.

Но… Что это? Кто там развалился у соседней качалки? Гнида даже задрожал, узнав. Кляп… Конечно, он. Надо смываться поскорее, пока тот не проснулся. Какое счастье, что именно он, Гнида, проснулся раньше. Не то лежал бы с «маслиной» или пером в боку.

Гнида схватил авоську и задом уполз с промысла.

«Кто ж из нас раньше туда приволокся? Неужели он? Как же я его не приметил? А Кляп? Уж он увидел бы… Вот я его не смог ожмурить. А почему? А если бы проснулся? Он же всегда чуял беду. Кляп меня живьем из шкуры вытряхнул бы. Знаю я его, паскуду. Да и попробуй, пришей его, если никогда никого не жмурил! А тут – самого Кляпа! Хотя в зле я хуже зверя. Вот только при Кляпе эта злость куда-то девается…».

Гнида, выспавшийся, сытый, пошел напрямик к городу. Он поглазел на витрины магазинов и, не торопясь, направился к кладбищу.

Там, прикинувшись скорбящим, сидел над полу провалившейся могилой. Проходившие мимо люди даже внимания па Гниду не обратили.

Да и что и нем было особого? Сидел мужичонка, крошил хлеб на могилку птицам. Глаза кепкой тер. Но едва ушла с кладбища последняя старушка, Гнида моментально откинул землю с могилы. Приподнял доску. И вытащил два деревянных чемодана, обшитых брезентом.

Гнида тащил их, надрываясь. Нет, совсем унести трудно. Но перепрятать нужно скорее и надежнее. Но только не на погосте. Попадешься на глаза кому – считай, пропал. Сразу засветишься. С кладбища никто еще не уносил ничего. Принесенное сюда остается здесь навечно.

Гнида тянул чемодан ближе к ограде. Там – дыра. За нею метрах в ста – свалка. Через нее напрямик – город. В нем есть такси. И уж тогда руки развязаны.

Гнида остановился отдохнуть. Руки занемели. А до ограды еще так далеко! Больше половины пути. Нет, отдыхать нельзя. Но и нести тяжко. Словно не общак, а целый погост жмуров набил в майданы Кляп. А может, это все беды тут вместились. «Ничего, тяжело нести – зато дышать легко будет», – размышлял Гнида и подбадривал себя:

– Подумаешь, беды! И чего это я рассопливился? Разве сам мало стерпел? Удав сколько, из меня крови попил, а шило под пером всю ночь мурыжил. Привидение измывался. Да я этот общак каждым клочком шкуры отработал. Мой он! И никому его не отдам. Умру, но не отдам! Хотя зачем же сдыхать с таким наваром! Теперь только дышать! Уж с такими деньгами мне сам Привидение не кент! А Кляп – просто мразь. Шпана. Тут у меня большие тыщи. Я за них всю жизнь водку водкой запивать стану. И не протрезвею до старости. Эх и жизнь у меня настанет, всем фартовым на зависть! То-то будут знать, как Гниду обижать! И у меня есть имечко. И не только по имени, а с отчеством ко мне обращаться будут теперь. Все! И эти, падлюки фартовые! А то брезговали мне глоток вина дать. Да подавитесь вы им теперь. Я хоть и Гнида, а умней всех вас, законных. И не кенты вы мне теперь.

Подхватил чемоданы беспределыцик и засеменил, перебирая косолапо, через могилы прямиком, сокращая путь.

Едва Гнида допер свою ношу к ограде, как услышал над собой:

– Везет блядям! Опять что-то надыбал.

Беспределыцик, глянув вперед, увидел протянутую к чемоданам руку Привидения.

– Не трожь! Мое! – упал на ношу, выскользнувшую из-под живота легкой пушинкой.

Гнида вспорол землю носом. Взвыл от усталости и обиды.

Второй чемодан уплыл из-под руки так же легко.

Привидение был не так-то прост. Вернувшись в Оху, велел пацапьей ораве присмотреть за мужиком в заметной магаданской кепке, на которой имелось одно существенное отличие от прочих – круглые, пришитые намертво ушки. Второй такой кепки во всей Охе ни у кого не было.

По ней пацаны и приметили Гниду на кладбище. И хотя Привидение думал, что беспределыциков накроет обоих сразу, понял: придет Кляп на погост. А уж отсюда – прямиком к Дяде, купить фартового, сфаловать деньгами.

Привидение лишь предполагал, но с большой долей уверенности. Узнав о появлении Гниды на кладбище, сказал Берендею:

– Гнида поторопился. Ну а Кляп за общаком, если он имеете#, в нахрап не попрет. Он не я – пробиваться буром. Все выверит. Вот только кенты ему хреновые попались, не пофартило с ними фрайеру. Знать бы, взял он с Тунгора навар или нет? Если нет, то другого пути, как на погост, у него нет. Но если имеет башли, к Дяде нарисуется.

Обдумывал свое и Берендей. Ситуация не новая. И все ж каждый из нее постарался бы выкрутиться по-своему. Он сам, к примеру, поначалу узнал бы о кентах. Пришел бы на Сезон

ку, к чувихам. Упоил бы до свинячьего визга кентов Дамочки, те сами по кайфу разболтали бы все, что знают. Прослышав, что фрайеров накрыли, ночью забрал бы общак. Отправил бы его в Южный и сам – следом. Выбравшись из Охи, помахал бы ручкой местным кентам и навсегда слинял с Сахалина.

Но это он, Берендей. У Кляпа, конечно, свои планы и намерения. И все же погоста ему не миновать.

– Поднимайся, падлюка! Чего гундосишь, тварь негодная. На моем месте сшибаешь навары, да еще и дань давать не хочешь? Иль тебе показать, что за это бывает с фрайером? Где ты видел, чтоб вор у вора мошну увел? Лижи копыта, мерзавец! И говори спасибо, что своими катушками отсюда мотаешь. Иначе вобью к жмуру под бок живьем. Там и слюнявься, зараза! – пнул Гниду Привидение ботинком в бок. Тот вскочил.

– Иди могилу поправь. Чтоб все в прежнем виде, как нетронутое, было! Валяй шустрее! – подтолкнул фартовый.

Гнида торопливо заложил на место доску, закидал могилу землей. Разровнял, разгладил. И, не оглядываясь на Привидение, хотел слинять в другую сторону. Но его тут же пристопорили.

– Шалишь, гад!

Гнида дрожал мелкой непреходящей дрожыо. Все кончено. Рухнули мечты и планы. Ни одной надежды не осталось. Все отнял Привидение со своими фартовыми. Никогда еще Гниде не было так страшно.

Ну кто он без денег? Кому нужен, куда подастся? Все его пинают. Всех он заложил. Никто теперь не пощадит…

– Двигай сюда, лярва облезлая, – указал Привидение под куст. – Ложись, сучий выродок. Вздумаешь смотаться, угроблю тут же. Усек? И не дыши. Лежи тихо, – оставив возле Гниды плешивого кента, ушел куда-то вместе с Берендеем.

– Все же надо было к нему хвост прицепить, – высказал запоздалое сожаление Берендей. – Ведь, может, он уже виделся с Кляпом и тот его послал за общаком. Может, он здесь, неподалеку, и мы снова спугнем фрайера?

– Ты кент, не кипешись. Именно потому хвоста не дал, чтоб не спугнуть Кляпа. Ведь он, гад, мог не слинять, а остаться на шухере до конца, чтоб знать, чем все кончится. Если так, увидев Гниду отпущенного и без хвоста, он усек бы, что только эта паскуда заложил общак. В плату за шкуру. И, конечно, пришил бы его сам. За сучыда. Какой дурак, а Кляп не из таких, чтоб после такого кипежа послать его за вторым общаком? Зная, что Гнида заложит, не сморгнув? А значит, не виделись они. Иначе этот паскудник не пакостил бы на погосте.

И еще Кляп не хуже нас с тобой помнит о его кепке. По ней

любой пацан Гниду сыщет. Он – как фонарь. Но того не сообразил сам. И Кляп на него не выйдет. Если и встретятся, то «маслины» Гниде не миновать.

– Но ведь у Кляпа нет выбора: кентов лишился. Может, заставил последнюю службу сослужить. Принести общак в другое место.

– Не столь трудно это и самому сделать, в потемках. Слишком велик риск доверять последнее такому засранцу, как Гнида.

– Зачем ты его пристопорил теперь?

– Нельзя его отпускать. Этому фрайеру уже терять нечего. Вот сейчас может Кляпа предупредить о нас. Тогда жди всего. Петух на Сезонке был просто местью, не за общак, за побитое мурло. А пятерых кентов Дамочки не стало.

– Да, за фрайеров и общак, будь его воля, накрутил бы нам этот беспределыцик, – согласился Берендей. И тихо присел на бетонную плиту, отделяющую свалку от погоста.

Берендей велел своим кентам подойти ближе к могиле, где был общак, укрыться за оградами, кустами.

Предупредил: если с Кляпом будет Дядя, даже по случайности не задеть его.

– Пасите Гниду, он один знает Кляпа в мурло, – наказал Берендей кентам.

На кладбище всегда темнеет раньше, чем где бы то ни было. Печально шелестит листва над крестами и памятниками, одинаково заботливо укрывает ночь ухоженные и забытые могилы. Для нее все покойники равны. По всем одинаково скорбит плачущая звездами бледноликая лупа.

Она не высвечивает имен, выбитых в камне, не смотрит на лица мертвых портретов.

У покойников нет лица, нет имени. Есть маленький клочок земли и память. Но и та не о каждом. Не по всем льют слезы живущие. Случается, что память умирает раньше человека. А по могилам ходят люди без оглядки. Да и чего бояться: покойник не встанет, не обругает, не прогонит, не постоит за себя. Ему безразличны слезы и память живущих. Он отмучился, отстрадал свое. Его ничто не тревожит и не. волнует теперь. К чему фальшивые слова сожалений об утрате-потере? Их не слышат мертвые. Им давно не больно, им никого не жаль. Чужие и родные – все одинаковы. Ибо все когда-то окажутся на погосте. Навсегда умолкнут. Заснут. И забудут о земных заботах и суете.

Говорят, что все мертвецы одинаковы и похожи один на другого, как близкие родственники. Это правда. Ведь Создатель посылает на землю одинаково красивых детей. Может, потому и в кончине все похожи друг на друга.

На погосте нельзя шуметь и говорить в полный голос, чтобы не тревожить сон и души усопших. Преклони колени перед прахом. Кем бы он ни был в жизни, теперь он – вечность.

Помяни добрым словом ушедшего. Ибо каждая жизнь и судьба прошла свои муки и испытания. Прости мертвого врага, ибо ушедший не ответчик за дела земные. Он ушел, а значит, уступил и достоин прощения.

На погосте нельзя сквернословить. Так принято издавна. У могилы говорят доброе. А коли нет в сердце добра – молчи. Потому что судят мертвеца лишь законченные негодяи и трусы.

Врожденный страх перед кладбищем знаком и фартовым. Не суеверный он. И отчаянные лихие воры даже в самом глубоком угаре никогда не матерятся у могил, не приходят на погост пьяными, не ходят по могилам, никогда не забывают снять шапку и склонить голову перед прахом. Есть у них своя этика; а вдруг здесь, в земле, спит фартовый. Пусть ему будет спокойно…

Никогда не считают фартовые деньги на кладбище. По глубокому убеждению. Посчитал – значит, последние они в жизни.

Уважающий себя вор в законе не мародерствует, не вытаскивает у покойников золотые коронки и зубы, не снимает украшений с мертвецов. Не грабит похоронную процессию. Это – удел щипачей.

Кладбище – единственное место, примиряющее фартовых с фраерами, грабителей с ограбленными, убийц – с убитыми.

Потому, затихнув в укромных углах, молчали фартовые, прикусив языки.

Впервые за всю жизнь им приходилось свести последние счеты с врагом на погосте. Так распорядилась фортуна. А фартовым не хотелось более терять кентов. Зачем им уходить из жизни раньше времени? И так вон сколько могил поприбавилось! Там кенты… Не сами по себе ушли. За их смерть отомстить надо. Кровыо за кровь. А уж потом помянуть всех усопших. Таков обычай фартовых.

Шепталась листва на деревьях. Громадные тени деревьев пролегли по кладбищенским дорожкам. Лишь в конце кладбища звал голубку дикий голубь, да хор кузнечиков стрекотал.

Привидение замер у ограды длинным серым бревном. Неподалеку от пего, завесившись кустом можжевельника, прикинулся муравьиной кучен Берендей. Даже припоздавший ворон поверил, присел на голову фартового. Тот не пошевельнулся, а птица, заорав от удивления, полетела, крича: мол, главаря обгадила и ничего, жива!

Время шло к полуночи, когда еле приметная легкая тень скользнула через кладбищенскую ограду, прижалась к столбу,

огляделась и, махнув кому-то рукой в темноту, юркнула в заросли рябинника.

Через ограду полезла громоздкая лохматая тень Дяди.

– Верняк, говорю тебе! Не дрейфи! Шустри, тут рукой подать! – говорил первый.

– Не люблю погостов. Мое дело сейфы. А это – мародерам. Зачем меня сфаловал? – оглядывался Дядя.

– Тише! Хлебало заткни. Не место ботать. Давай сюда. Майдан примешь, – звал Кляп.

Привидение ждал, когда он начнет поднимать доску и наблюдал за беспредельщиком через решетку ограды.

Дядя шел вразвалку, не торопясь. Кляп торопил его.

Едва беспределыцик откинул землю, Берендей вылез из кустов, присел на корточки Привидение. Готовые к прыжку, замерли кенты.

Кляп ухватил доску, сдвинул ее и в это время тишину вспорол предсмертный крик:

– Гнида! За что?

– Смывайся, хозяин! Хана здесь! – услышали фартовые надтреснутый голос Гниды.

Кляп выстрелил, не целясь. В темноту.

– Бо-ольно, – упал Гнида простреленным мешком.

Привидение, перемахнув через ограду, мчался наперерез беспределыцику. Берендей прыжками догонял убегающего. Кенты, что гончие, обходили с боков.

Кляп метнулся в дальний угол погоста, скатился в распадок, заросший кустами п бурьяном. Дальше – тайга. Продолжать погоню было бесполезно и небезопасно.

Привидение, обхватив руками голову, шел, шатаясь, пьяной тенью. Берендей проклинал свою уступчивость, молча ругал Привидение последними словами.

Лишь выйдя за ограду, увидели, как жестоко убил Гнида сторожившего его кента, вспоров ему живот. У того не только защититься, даже подняться не было сил. Только на крик их и хватило.

– Ишь, «маслина» насквозь прошла, – указал Привидение на Гниду.

– Иди ты… Не надо было его оставлять здесь.

Положив мертвых в кучу, задвинув доску и закидав ее землей, фартовые только теперь приметили, что рядом с ними нет Дяди. Не было его и во время погони. Исчез, будто привиделся, приснился. Но и с Кляпом он не убегал.

Лишь кенты, дежурившие на стреме у выхода, сказали, что заметили Дядю вскоре после выстрела. Он мчался к свалке, напролом. Оттуда – ближе всего к городу.

Чувихи на танцплощадке враз узнали милиционеров, переодетых в штатское. Они не раз шмонали Сезонку и никогда не появлялись случайно.

Девки, привычные в любой ситуации снимать пенки, подходили к милиционерам, как к старым знакомым:

– Кого зашухарить хочешь? Не меня ли случайно? Пошли, прошвырнемся в аллейку. Замылим, а?

Милиционеры делали вид, что не слышат, не знают чувих. И тогда те, задетые за живое, шли буром:

– На какую курочку зенки вставил? Да она не лучше меня, не мечтай. И у нее не с золотыми краями. Пошли! Чего топчешься! Иль уламывать хочешь? Ты меня уломай! Я с червонцем и без уговоров согласная…

Чувихи отвлекали на себя милиционеров не без умысла. Надо дать фартовым свое провернуть. Ведь только из-за них может собраться в горсаду столько мусоров сразу. Видать, большое дело проворачивают кенты. Будет пир на Сезонке! Вот только бы не сорвали фарт лягавые. И старались чувихи вовсю, изображали на крашеных мордах такую страсть, какую оперативникам уже никогда не доведется увидеть. Чувихи сгорали от нетерпения и желания. А сколько любви вспыхивало в их глазах и улыбках! Устоять и не поверить было мудрено.

Оперативники уходили, снопа появлялись. Но вдруг исчезли нес сразу. Чувихи испугались.

– Что-то стряслось… Кенты засыпались…