Текст книги "Фартовые"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

– Дед, завтра тебе домой. Успеешь себе рыбы засолить? – спрашивал Берендей.

– Мне б сердце свое до дома донести, остальное – как Бог даст.

– Нет, так не пойдет. Иль зря ты тут со мной две недели кентовался? Теперь с тобой в любое дело можно идти закрыв глаза, – смеялся фартовый.

– Господь с тобой! Теперь о душе думать надо, чтоб ее не гадить грехами.

– Значит, я грешник?

– Таков и есть. В Заповеди сказано – не укради, не убий, а ты что?

– Вот, старый хрен, чего придумал. Значит, я пропащий грешник, а ты нет? Но тогда почему сам не следуешь Писанию? В нем сказано, что кесарь людям на землю Богом дан, кто обманул кесаря – обманул Бога. А ты преступал закон кесаря. Разве ты после этого не грешник? Да такой же, как и я! С той разницей, что я стыжусь обращаться к Богу, а ты еще и клянчишь чего-то у него.

Дед Силантий опустил седую голову, услышав такую отповедь.

– А я обязательно рыбы насолю на зиму. Чтоб вдоволь нам с матерью хватило. И грибов насушу. Раньше я ничем не интересовался, а теперь много узнал, – хвастался Хорек.

Внезапно Берендей подскочил и вскрикнул.

– Что с тобой? – : кинулся к нему Харя.

По траве, шурша сухими листьями, уползала в темноту медянка. Зеленая, почти незаметная змея, подкралась к огню погреться.

– Змея! – Харя увидел на руке Берендея след укуса, стал быстро высасывать яд, сплевывая его через плечо.

Рядом виновато Никифор топтался. Ему вспомнилось, как

именно Берендей говорил, что тайга не прощает людям чинимого ей зла.

После этого дня фартовый никогда не разлучался с Харей. Ни на день, ни на минуту. Да и тот стал добровольной тенью Берендея. И ни разу о том не жалел.

Глава вторая ЗАБРОШЕНКИ

В Ново-Тамбовском госпромхозе, оглядев Берендея и Харю, много не разговаривали.

– На продукты деньги есть? – спросил начальник.

– Да разве это деньги? – выволок Берендей из кармана несколько смятых, будто изжеванных трешек

– Ну там тратиться не на что. Магазинов нет, театров тоже. Ресторанов даже у нас не имеется. Вам. как полагаю, они вовсе ни к чему.

– Это отчего же? Мы что, не люди? – обиделся фартовый.

– Когда свободными станете, а пока – поселенцы. И поедете в Заброшенки, – сверкнули колючими льдинками глаза начальника.

– Заброшенки? Это чья «малина»? – паясничал Берендей.

– Там познакомитесь, на месте. А пока получите аванс, закупите продукты в магазине и милости прошу через час на пристань. Там вас моторка будет ждать. Она и подкинет в Заброшенки. А через три дня я приеду с заданием. Пока же устраивайтесь и обживайтесь.

– Да, не густо подкинули, – крутил головой Берендей, с грустью глядя на две полусотенные, выданные на двоих с Харей – А может, давай-ка в Южно-Сахалинск, к кентам. На дорогу хватит. И чмокнет нас начальник в задницу. Пусть сам в Заброшенки пилит по холодку.

– Не выйдет, Берендей. Глянь, на каждом шагу пограничники. Без ксив не дыхни. А наши – у начальника.

И все ж фартовый рискнул сунуться за билетами. Но, завидев рядом с кассиршей зеленый околышек пограничника, тут же отскочил. На железной дороге все пути охранялись. До Южно-Сахалинска не добраться пешком. Да и остановят. Вернут в зону.

– Пошли отовариваться, чтоб их маму черт пропил, – ругался Берендей, коряво топоча по немощенной улочке к магазину.

Наскоро накидав в мешки консервы, папиросы, хлеб и чай, бегом, запыхавшись, примчались к берегу моря. Моторная лодка и впрямь их ждала.

Молодой парень указал на скамейку посередине лодки, сам сел к мотору. Через минуту, вспарывая волны дюралевым носом, поднимая столбы воды, лодка помчалась к виднеющимся вдали серым холодным скалам.

Но и их обогнула лодка, помчалась наперегонки с ветром к крутому берегу, обдуваемому всеми штормами.

Моторка, сделав резкую дугу, ткнулась в темно-серый песок так неожиданно, что Харя носом влетел в колени паренька.

– Чтоб тебя волк сожрал! – пожелал он, потирая ушибленный об острые колени лоб. Парнишка словно и не услышал сказанного. Шагнул на берег долговязыми ногами и направился вверх по тропинке, петлявшей по скале к строению, похожему на занесенный тайфуном потрепанный вагончик.

Толкнув скрипнувшую дверь, сказал, пропуская вперед мужиков;

– Вот вам замок, – и тут же пошел вниз к своей лодке.

Берендей с Харей удивленно переглянулись.

– Это что?

Дощатые тонкие стены, щелясто оскалившись, заросли пылью и паутиной. Железная печурка, разинув рот, смотрела на пришельцев удивленно. Хромая табуретка, грязный стол, две железные койки с прогнувшейся панцирной сеткой и каким-то тряпьем – все это пропахло ветхостью, плесенью.

– Да они что, с ума сошли? Разве это жилье? Пошли назад, – повернул Берендей к двери, но увидел отсюда, с высоты, как далеко отошла от берега моторка.

Харя тем временем обошел будку, принес ведро, топор.

– Живем, Берендей! Родник рядом. Внизу река, может, в ней рыба есть. Не пропадем! Давай, наруби дров, а я в доме управлюсь.

Фартовый с яростью рубил сухие деревца, ломал их, с ужасом думая, что в этой дыре ему предстоит жить годы.

Наворочав целый воз дров, он перенес их к жилищу и решил было спуститься в распадок, – глянуть на речку, но позвал Харя его.

– Чего тебе? – не хотел входить в будку Берендей.

– Да зайди!

Фартовый вошел и удивился, не поверив глазам. Обметенная, отмытая, протопленная будка не казалась теперь большой собачьей конурой.

– Лучшего нам не дадут. Сам понимаешь. Значит, надо и делать все самим. А пока – садись к столу. Похаваем. Эту ночь уж как есть, – показал на протертые койки Харя, – завтра оглядимся.

Наутро Берендей проснулся, когда Федьки в будке уже не было.

Фартовый спустился к реке. Да, он не ошибся, здесь полным ходом шел нерест кижуча, нерки, семги.

Берендей, нахватав из косяка с десяток рыбин, еле поднял их к будке, около которой увидел нарезанную в снопы траву.

– Сбесился что ль Федька? На что трава? – спросил вслух.

– Нужна она нам. Вот подсохнет и посмотришь, зачем, – вынырнул Федька из будки: – Кто-то не дурак жил. Глянь, три бочонка вкопаны в землю, ледник был. И соли целый мешок оставил.

– Ты на рыбу глянь! – перебил Берендей.

– Так мы в рай попали! – радовался Харя. И предложил – Я жильем займусь, чтоб зимой нам не сдохнуть от холода, а ты – жратвой и дровами.

– Не-ет, я дождусь этого, начальничка! Душу из фрайера выпущу! – побагровел Берендей.

– Ну и зря. Охолонь. Чем тут плохо? Не зона, свобода! Сами себе хозяева и паханы. Иль в бараке было лучше?

Берендей поскреб затылок, умолк пристыженно. И, закинув на плечи пустой мешок, молча спустился к реке.

До вечера забил рыбой две бочки, засолил. Принес дров и начал делать немудрящую коптилку для рыбы.

Федька, походив по берегу, нашел обрывок рыбацкой сети и, обрадованный, приволок ее к будке и распустил на шпагат. А на третий день, когда срезанная трава высохла, стал плести из нее маты.

Берендей вначале отнесся с недоверием к затее Хари. Но к вечеру, когда даже на дверь повесил Федька отливающий желтизной душистый мат, застелил пол плетеной циновкой, а вместо тряпья положил на койки толстые крепкие маты, Берендей от души похвалил мужика:

– Живуч ты, кент. Спасибо, что и обо мне не забыл.

Теперь будка и вовсе преобразилась. В ней стало тепло, чисто и даже уютно. Мужики, забыв о недавнем своем раздражении, даже помылись у родника. И Берендей вскоре повесил в коптилку первую партию рыбы, попросив Федьку не забывать подкидывать на угли для дыма хвойные лапы. Сам ловил рыбу, зная: впереди зима. Скоро закончится нерест. Надо успеть. Успеть, чтоб выжить. Да и как иначе? Выжившим в зоне – стыдно погибнуть на воле. И мужики торопились.

Берендей, пока рыба коптилась, носил грибы, нанизывал на оструганные ветки, сушил их в будке. Вся ее крыша была засыпана кишмишем, какой тоже понадобится зимой. Даже лососевую икру засолил Берендей. Целую бочку наготовил стланниковых орехов. Из-за сложенных в поленницу дров едва виднелась крыша будки, снаружи утепленная в два слоя матами.

Соорудил Харя и завалинку, покрыл крышу будки морской ракушкой.

Дважды повезло поселенцам поймать на берегу после отлива громадных крабов. Их они сварили в морской воде, а потом им целую неделю снилась молодость, доверчивая, чистая, пылкая…

Лишь к концу третьей недели приехал в Заброшенки начальник госпромхоза. Глянув с берега вверх, удивленно присвистнул. Позвал поселенцев спуститься вниз:

– Я вам тут постели привез, матрацы, одеяла да мыло. Чтоб совсем не одичали.

– Ты что ж, решил тут заповедник открыть, что ли? А нас как обезьян, выживших всем на удивление, держать? – подступил к нему Берендей. – Навроде экспонатов?

– Не по своей вине не ехал. В Москву вызывали. Только вчера вернулся. Вы уж не взыщите. Хотя вы и так времени не теряли зря, – оправдывался приезжий.

– В Москву… Кому такой понадобится? Да и то сказать, что, помощников нет? Кинули, как псов! Сдохните, мол, туда и дорога. Меньше мороки. Никто за нас не спросит, – подал голос Харя.

– Я вам зарплату привез, – спохватился начальник.

– А куда мы ее всунем? Кой нам понт от нее? – злился Берендей.

– Могу в поселок отвезти. В магазин. Купите, что надо.

– Времени у нас нет мотаться. Сам знаешь, чего тут надо. Вот и купи на наши башли и привези. Особо хлеба. Уже от его вкуса отвыкать стали. И про табак не запамятуй.

Берендей забирал из лодки матрацы, одеяла. Харя тоже ухватил мешок на спину. Даже начальник волок вверх наволочку с чаем, сахаром, спичками.

– Это ты что ж, на свои нас подогреть решил? Не хотим. Вычти за это. Не то этот гостинец колом в горле станет, – потребовал Берендей.

– Конечно, вычту, – согласился начальник. И, оглядев будку снаружи и изнутри, сказал коротко: – Маты с пола снимите, чтоб пожара не получилось. А все остальное – просто здорово.

Поговорив об особенностях здешних мест, он обронил, что в будке этой и в прежние времена жили поселенцы. Но долго не выдерживали. Пили, дрались. Пришлось их обратно в зону вернуть.

– Думал, что и вы первым снегом к нам. Надолго не задержитесь, – признался начальник госпромхоза.

Берендей, чтобы кулак ненароком не сорвался, спрятал его под стол. А Харя, показав руку по локоть, буркнул:

– Вот всем вам – зона…

Начальник госпромхоза составил список продуктов для поселенцев и сказал, сменив уступчивый тон на деловой:

– Ну а теперь пора поговорить о работе. Она у вас нехитрая. Зимой, когда морозы скуют море, вместе с нашими промысловиками будете добывать нерпу, сивуча. Это морские животные, чьи шкуры пользуются спросом у населения. Из шкур этих в нашем цехе шьют шапки, куртки, шубы. Весной промысел нерпы прекращается. Но у вас дел не убавится. Нужно будет ловить корюшку, навагу для жителей Ново-Тамбовки. Эта рыба валом водится у вашего берега. Дадим лодку, весла, сети. Часть рыбы будете сдавать свежей, другую – вялить, коптить, как у себя сделали. Летом получите новое задание – будете черпать у берега ламинарию – морскую капусту и гребешки. [20]20
  Крупные креветки, сахалинский деликатес.


[Закрыть]Осенью выдадим сети для лова лососевых. А поздней осенью научат вас охоте на перелетных птиц – гусей, уток. Их мы продаем населению. Заработок – по тыще в месяц можете иметь. Втрое больше моего оклада, если не будете филонить, конечно. Заготавливаем мы и грибы, ягоды, стланниковый орех, так что без дела и приработка сидеть не придется. Ну и на свой страх и риск, поскольку милиция запрещает, привезу вам дробовик. Доверяю, значит. Во-первых, сивуча бить. А главное– не хочу грех на душу брать: места здесь хоть и спокойные, но вдруг рысь объявится иль медведь, хоть отпугнете.

При упоминании о рыси Берендея невольно передернуло.

– Кстати, привезу вам спецодежду. В своей одежонке долго не продержитесь. А чтоб без дела не сидеть вам уже сегодня, заготавливайте лосося для поселка. Нерест скоро кончится. Осталось в запасе недели две. Я вернусь завтра утром, сегодня вряд ли успею. Но приеду не один, привезти надо много, одна лодка все не возьмет.

Вскоре он уехал, не назвав, как и в первый день, не имени, ни фамилии. А поселенцы, расстелив матрацы, простыни и одеяла, положив подушки, пили чай с сахаром и галетами, как именинники.

Не забыл начальник о полотенцах и мыле. Привез риса и гречки, масла сливочного и картошки пару ведер, лука и чеснока.

Даже доставил пилу-двуручку, топоры и ложки, кружки и миски, пару кастрюль да чайник – головастый, блестящий, как лица мужиков, отмытые мылом.

Берендей на радостях, что их не забыли и не бросили на произвол судьбы, до темноты заготавливал дрова, складывая их поленницами вокруг жилья, вдобавок к тем, что уже имелись.

Харя собирал малину рядом с будкой. У него, как заметил фартовый, к этому делу был особый дар. До темноты два ведра с верхом набрал. На варенье.

«Чудно, – думал Берендей, – неужто я стану варенье жрать вместо водки?» – хохоча, загораживал будку от ветра новыми поленницами.

А Федька, перебрав малину, уже варил ее на раскаленной печурке. От варенья на всю тайгу аромат пополз. Берендею от него за две версты от зимовья детство вспомнилось.

Закручинился фартовый. Поник головой. Побрел к будке. И вдруг за спиной хруст сухих веток услышал. Дыхание тяжелое. Испугался. Пружинисто подскочил с коряги. За деревьями и кустами сразу никого не увидел.

Берендей осторожно спрятался за дерево, притаился, не дыша. И вскоре меж деревьев увидел оленя. Громадные рога гнули его голову к земле. Олень хромал. Передней ногой не мог наступать на мох, а потому шел тихо, вспотычку, осторожно прислушиваясь, оглядываясь на каждый звук.

Берендей подкрался. И едва олень нагнул голову, ударил его топором изо всех сил. Увидев, что убил хромого, Берендей заорал от восторга на всю тайгу:

– Федька! Беги сюда, харя неотмытая!

Харя, вышедший за дровами, испугался, услышав зов. Побежал на голос фартового. Вдвоем они быстро перетащили тушу к будке. О свежевали при свете костерка. Шкуру сушить повесили на будке. А мясо разделили на две части. Половину посолили, вторую – поставили варить в котел, который нашли на берегу реки, – видно, от прежних поселенцев остался.

До глубокой ночи радовались мужики удаче. Ведь оба забыли, когда в последний раз ели мясо.

– Век свободы не видать, если я хоть когда-то ел такое вкусное мясо! – хватал Берендей мясистые куски оленины.

А к утру разболелись у поселенцев желудки, отвыкшие от мяса. И если бы не ягоды лимонника, успокаивавшие резкую, не отпускавшую ни на минуту боль, не миновать бы обоим заворота кишок.

– Вот, гад хромой, отплатил за погибель нам, – покрутил башкой Берендей. Тут он услышал, как кто-то уверенно идет к будке.

Начальник госпромхоза с двумя мужиками несли на плечах громадные мешки, тюки. Сбросив их в будке, позвали к лодке.

Берендей, пошатываясь, встал. Сморщился.

– Что с тобой? – спросил его один из приезжих. Поселенцы рассказали об олене.

– После этого мяса сырую воду нельзя пить. Да и опасно оленину на ночь есть. Она отдых не любит. Поел – поработай.

– Да просто давно мяса не ели. Еще разок, другой, понемногу и наладится все. Ведь лопали без хлеба. Потому и отрыгнулось болью. Ну да хлеба мы вам два мешка привезли. Ешьте, сколько влезет, – говорил начальник госпромхоза.

Когда от мешков, узлов и свертков стало тесно в будке, Берендей рассмеялся: придется, видно, им с Федькой строить новый дом.

Фартовый пошутил. А Трофимыч, так звали начальника госпромхоза его спутники, быстро оглядев поселенцев, словно примерялся, сказал:

– Что ж, стройтесь, материалами поможем. Времени у вас много.

– Да не обучены мы этому, – взмолился Харя.

– Ничего. Плотников пришлем. Покажут, научат, помогут. И заживете по-человечески, постоянно, не сезонниками.

– Забарахлились мы с тобой совсем, – ворчал фартовый, когда гости уехали. Он злился от того, что не может вырваться из этой глуши и вынужден жить здесь годы.

Нет, надо искать какой-то выход из этой каторги. Пора на волю, к кентам. «Устал я от этой будки, от тайги, от моря, хочу в город к своим, хочу своих дел. Ведь с ума можно сойти от этих заброшенок», – сдавил голову руками Берендей. Его уже не радовала гора продуктов: «Ну что меня ждет здесь? Дожди, сырость, скука. А зима настанет, даже на лодке не приедут к нам. Табаком не разживешься. Занесет снегом по самые… И кукуй. Нет, пехом, но уйду отсюда. Не согласится Харя, хрен с ним. Один, сам слиняю».

В эту ночь фартовому не спалось. Он ворочался так, что койка на все голоса визжала. За будкой выл ветер, застревая в ракушках, пел на разные голоса.

«Нет больше сил. Сколько можно рубить этот сушняк, ловить рыбу, собирать грибы, как баба?»

Натянув на плечи привезенную телогрейку, он сунул в карман пачку галет, папирос, вышел из будки. Ноги сами понесли к морю.

Фартовый не слышал, как за ним, пискнув, приотворилась дверь. Из нее выскользнул Харя. Держась в тени, пошел по берегу следом за Берендеем. Фартовый шел размашисто, решив до утра миновать Ново-Тамбозку и на незаметном для глаз повороте, где поезд замедляет ход, вскочить в вагон, уехать в Южно-Сахалинск.

Харя, прижимаясь к берегу, еле поспевал за Берендеем.

Фартовый поначалу не обратил внимания на начавшийся прилив. Волны постепенно теснили его к скалистому берегу, набрасывались на ноги с шипеньем.

Берендей и не заметил как оказался прижатым к скалам. Здесь во время прилива вода поднималась на шесть метров.

Фартовый, спасаясь от прилива, лез на скалу. Но волны опережали. Отхлынув на миг, словно подарив человеку глоток воздуха, волны с разбегу ударяли его в спину, прижимали к скале, обдавая брызгами с головы до ног, а потом увлекали за собой, играя, как беспомощной игрушкой.

Вся одежда давно промокла. Лицо и руки избиты в кровь о скалы. Лишь упрямое сердце рвалось навстречу неведомому, не чуя боли и опасности.

Но новая волна уже хватала за шиворот. Выбраться бы наверх, переждать прилив. Но как, если пальцы ослабели?! А прилив кончится только утром и тогда он окажется на виду у всех.

Волны швыряли Берендея на уступ, грозя разбить голову, изломать, искрошить фартового. Спасло какое-то деревце, выросшее, чудом зацепившись в расщелине. И он удержался. Подтянулся на шаг. Но новая волна накрыла с головой.

«А может так и лучше», – мелькнула шальная мысль. Почему-то в последний миг стало жаль маленького Харю, который будет одиноко коротать свое поселение у безрадостного костра. Что подумает он, когда проснется? Впрочем, не все ли равно, – оглушила новая волна. И не дав опомниться, поволокла по камням в пучину.

Обезьяньи цепкая рука ухватила Берендея за шиворот. Вдавила в расщелину. Потом, толкая головой и руками, моля и матерясь одновременно, выдавил Харя Берендея на утес, туда, где волны не могли достать избитое человеческое тело.

Лишь к рассвету пришел в себя фартовый. Его рвало морской водой, которой наглотался там, внизу. Открыв глаза, увидел озябшего Харю, колотящего себя по всем местам, чтобы не превратиться в сосульку с ушами. Своей телогрейкой он укрыл Берендея. И теперь прыгал, как зяблик на болоте.

Фартовый встал. Федька, еле разжав посиневшие губы, пробурчал:

– Пошли домой, дурень.

Море уже успокоилось. Шел отлив. И Берендей с Харей вскоре прибежали к себе.

Федька, не говоря ни слова, не упрекая, растопил печь, помог Берендею снять мокрую одежду.

– Прости ты меня, если сможешь, – немного согревшись, попросил Берендей.

Харя ничего не ответил. Молча выполоскал свою и Берендееву одежду, повесил сушить. Растер одеколоном грудь фартового и, подвинув чай с малиной, вышел из будки, не сказав ни слова.

Был у Федьки свой заветный уголок в тайге. Маленький рыжий шалаш на березовой поляне. Сюда Харя приходил, когда жить становилось невмоготу и хотелось спрятаться от людей, от Берендея, от прошлого, от самого себя.

Вот и теперь дрожат его плечи. От слез или боли? Нелегко простить предательство того, с кем делишь все поровну. Ведь ничем не обидел. Ан у волка своя стая. К ней весь век тянуть будет. Может, и не стоило спасать? Нет-нет. Сильный слаб минутно. Пройдет и у него тоска по кентам. Пройдет… А если нет? Федька заварил чифир, сделал глоток, другой.

«А черт с ним, Берендеем!» Кружились в хороводе березы, а может, и не березы? Откуда ж у них глаза, девичьи улыбки? Танцевали девчонки. Косы русые ниже пояса. Глаза озер голубее. Затянули песню. О чем? Ох, как хороша и прозрачна их песня! Ее когда-то у колыбели пела мать.

Вот одна подошла к Федьке, взяла его за руку бережно, нежно и сказала голосом Берендея:

– Харя, пошли домой.

Федька выдернул свою руку у девчонки и рявкнул:

– Пришибу, паскуда!

Берендей сгреб в охапку трясущегося Харю, понес в будку. Там уложил его на кровать, предварительно разув. Укрыл одеялом с головой. Знал, пару часов Харю не стоит беспокоить.

Федька блаженно улыбался. Перед глазами его плыли приятные видения, далекие от Заброшенок, будки, Берендея.

А фартовый тем временем взялся за пристройку к будке. Для нее он заблаговременно оставил место, приволок напиленные накануне с Харей бревна. Вкопав их в ямы, утрамбовал землю. Начал выкладывать стены. Бревно к бревну. Равные по размеру и породе.

Трехстенок с каждым днем незаметно подрастал.

И хотя, намаявшись с рыбой, усталые поселенцы еле волочили ноги, о пристройке не забывали.

К первым заморозкам вывели ее под крышу. А к первому снегу навесили окна й двери.

Трофимыч не прислал плотников, сославшись на их занятость. Но привез вдоволь гвоздей и стекла.

Мужики вручную пилили доски на пол и потолок. А когда Харя проконопатил стены, соорудил из железной бочки печку,

пристройка показалась просторнее и уютней будки. И Берендей предложил Харе зимовать в трехстенке.

Федька, большой выдумщик, подолгу смотрел на стены пристройки. Уж очень неприглядными казались они ему. И хотя не пропускали ни ветерка, глаз не радовали.

Над своей кроватью Берендей повесил оленью шкуру. Федька – одеяло.

Трехстенок был вдвое просторнее будки. Но от этого не стало веселее в жилище поселенцев.

Харя, приходя с работы, ставил в банку букет желтых листьев. Долго смотрел на него, думая о своем.

Вот и к нему приходит осень жизни. В висках все отчетливее проступает седина. Лоб прорезали глубокие морщины – следы раздумий, горя.

Странно, как незаметно подкралась эта пора! Выхватила Харю из детства за тонкие лямки коротких, латаных порток. Она даже не позволила взглянуть на юность и задержаться в ней.

Юность… Плачем кукушки затерялась, высохла росой на траве. Да и что это такое – юность? Говорят, пора влюбленности. Харя грустно хмыкнул. Горькая боль полынным осадком бередила душу.

«За что судьбина такая паскудная? Ни одного светлого дня не подарила. Подыхать стану – вспомнить и пожалеть не о чем. Может, кончина и станет радостью мне от всех мытарств и мук?»– думал Федька.

В последнее время ему все чаще стали сниться голые бабы. Грудастые, с жирными, как у свиней, задами. Они паскудно крутили ими, зазывали Харю к себе. Федька смотрел на них во все глаза. Он никогда в жизни не видел живую голую бабу. И подсмотреть было негде. Разве только на картинках у зэков. На которые долго глазеть не давали. За смотрины требовали по три, а то и но пять пачек чая. А если с собой на нары, чтоб мужичью похоть согнать, – тогда всю посылку требовали. Дешевле было глотнуть чифира и забыться в кайфе. Своем, не выпрошенном, не купленном.

Но бабы во сне звали Харю все настойчивее. Федька порой даже просыпался во сне.

«Верно, это от того, что жратвы у нас от пуза имеется. От баланды, небось, вообще никаких снов не было», – думал Харя.

Но после,>этих снов весь день ходил мужик злой, хмурый, словно потерял что-то.

Берендей о бабах никогда не говорил вслух. Не вспоминал, не тосковал. Словно они не существовали, – так казалось Харе. Но он ошибался. Если бы умел заглянуть в мысли, вот где удивился бы! Но не дано было такое Федьке. И ставя на стол огненно-рыжий букет, Харя по-детски наивно ждал для себя какого-то чуда.

– Чего голову повесил, как старый мерин? Иль опять тебя червяк кайфа точит? – спрашивал Берендей.

– Мой кайф никому не в обузу, – бурчал Харя.

Начальник госпромхоза, впервые войдя в трехстенку, придирчиво оглядел строение.

– Ну, первая попытка удалась. Хотя и есть огрехи, – профессионализма маловато. Ошкурены бревна плоховато, пазы неровные. Доски в полу сырые. Перетягивать скоро придется. Но это не беда. Зимовать можно.

– Мы не напоказ делали. Для себя. Иль будка ваша лучше, чем пристройка? – не выдержал Берендей.

– Да вы не обижайтесь. Оплатим мы вам эту стройку. Молодцы, что сделали. Просто я говорю об огрехах. Доведись самому, и так не сумел бы, – признал Трофимыч.

В этот раз он привез поселенцам, кроме продуктов, лыжи– стопки, обычные лыжи, тулку-двухстволку и патроны.

Выложив на стол дробь, порох и войлок, показал, как запыживать, заряжать патроны, объяснил, где лучше держать лыжи, как за ними ухаживать. Выдал две меховые куртки, шапки. И, попив с поселенцами чаю, пообещал через неделю привезти в Заброшенки промысловиков, на морского зверя.

Весь вечер Берендей с Харей заряжали патроны. Когда стало совсем темно и поселенцы сели у печки перекурить, Харя вдруг насторожился.

– Кто-то в будку залез, – подскочил Федька к двери. Берендей схватил дробовик – вдруг пугнуть потребуется. Мало ль кто на харчи позарился, там ведь припасов на всю зимовку заготовлено.

– Мама-а! – резанул слух фартового крик Хари. Берендей ворвался в будку. Громадная старая медведица уже подмяла Федьку. Секунда, миг, и когти зверя содрали бы кожу с головы. Берендей выстрелил в ухо зверю из обоих стволов. Схватив топор у двери, размахнулся, но медведица встала на задние лапы. Фартовый отлетел в угол, перезарядил ружье. Выстрелил наугад. Вжался в стену. Медведица выскочила из будки, побежала в тайгу. Но вдруг резко остановилась и упала.

Берендей ждал. А зверь не подавал признаков жизни.

– Пришил, что ли? – ощупывал себя фартовый. Вдруг вспомнил о Харе. Тот вставал, матерясь, морщась от боли.

– Где эта падла? – спросил Берендея.

– Замокрил стерву. Вон, лежит около коряги.

– Пошли глянем, – позвал Федька – Нож для верности возьми.

Берендей увидел, что уши медведицы обвисли. Значит, мертва.

Не дотащить до будки. Тяжела. А оставлять опасно. Растащит зверье до утра по кускам. Придется здесь ее свежевать, – размышлял вслух Берендей.

Харя, чуть не падая от боли, развел костер. Когда фартовый срезал с медведицы шкуру, Федька и про боль забыл от удивления. Освежеванный зверь был так похож на голую бабу.

– Немыслимо! Так это она, гадюка, снилась мне.

Берендей не слушал его. Торопился. Запах мяса и крови в

морозной тайге разносится быстро. Его вмиг почуют звери. Среди них могут оказаться рыси. А тут вокруг деревья. Не спасешься.

Выложив внутренности медведицы на траву, Берендей вскоре перетащил все мясо в будку. Лишь голову и сердце закопал под деревом, повинуясь услышанному когда-то поверью.

– Шкуру эту себе возьмешь, когда высохнет, – сказал Харе.

Тот не расслышал. Думал о своем.

– Почему она к нам в будку забралась? Что ей там нужно было?

– Оленьи потроха завонялись. Позабыли мы о них. А медведи на всякую вонь падкие. Вот и влезла с голодухи. Старая стала. Жратву тяжко ей было добыть. Даже берлогу не хватило сил выкопать. Припозднилась. А по холоду жрать сильней охота, вот и потеряла страх, – сказал фартовый.

Оленьи кишки закопали поселенцы подальше от жилья. И уже под утро, перемазанные кровью, усталые, сели передохнуть в зимовье.

– Мяса нам теперь на всю зиму хватит, – радовался Берендей.

– А может, отдадим половину в госпромхоз? – предложил Харя.

– Ты чего, звезданулся ненароком? – не поверил в услышанное фартовый.

– Нельзя ж все время только брать. Какой-то понт от нас уже нужен.

– Иди ты к хренам, сознательный фрайер. Пусть тогда Трофимыч и схватился бы с медведицей. Жаль, не дождался он ее, поглядел бы я, как она ему калган раскроила. Кстати, и ты этого едва миновал. Но, верно, успела тебе мозги в жопу вбить, коль такое понес.

– А куда ты ей попал, что пришил насмерть? – спохватился Харя.

– Я ж ей почти по жопу дробовик всунул через ухо. Ну, и не забывай, что патроны запыженные были, убойная сила большая. Дробь кучкой идет, не распыляется. Вот и пробил ей все мозги… Она хоть и зверь, но в отличье от тебя их имела. Этот первый выстрел из двух стволов и угробил ее. Вторым – правую переднюю лапу малость поцарапал. От этого она и не почесалась бы, – признался фартовый.

– И как это она тебя не тронула?

– Я ж рядом с дверью был. А смертельный – от входа сразу ей влепил. Она и слух, и нюх, и зенки вмиг потеряла. Кинулась в прыжке туда, где сразу меня увидела. И попала в дверь. Иначе от меня мокрое место осталось бы, – смеялся фартовый.

…Федька и не собирался отдавать мясо в госпромхоз. По– своему примитивно решил проверить фартового. Но нет, не собирается тот в бега, коль о харчах беспокоится. И Харя, довольный своей проверкой, разговорился:

– Я, конечно, с медведями никогда дела не имел. Это точно. Но мозги мне никто не вывернул. Не ударялся я в бега, не зная места, и хоть мозгов, как говоришь, мне не хватает, не кидался бы на скалы в кирзовых сапогах. Разулся бы, так сподручней. Не рисковал бы бежать ночью без ксив. Потому что ночные фрайера всегда подозрительны. И ушел бы ты не дальше первого встречного лягавого. Они тут всякий поезд сопровождают. Ну и еще, я видел как ты смывался. Один хотел, сам. Но ведь знал, что меня после твоего побега враз бы в зону вернули. Я б такого свинства тебе не подложил. Хоть понятно, не фартовый, не кент тебе, а все ж случалась минута – тоже выручал.

– Эх, Харя, что ты мне грехи поминаешь? Не святоша я. Лучше б концы отбросил, чем вот так здесь прозябать. Далеко вперед из земных лишь орел видит, потому что ближе всех к Богу живет. Мы ж – на земле, в потемках, в хазах, да тюрягах, потому ослепли сначала душой, после – глазами. Чужое от своего давно не отличаем. Что руки сграбастали – все мое. Скорей бери да беги. А нужно ли оно, унесешь ли, а главное – впрок ли взятое, то уж потом обмозговываем, если на это время сыщется. Вот так и я: пахнуло свободой – обалдел, о судьбе твоей не подумал. Да и своей шкурой, сам про то ботаешь, пренебрег.

– А на кой хрен тебе такая судьба? Зачем фартовые нужны, малина? Иль не можешь без них?

– На кой тебе чифир сдался, а? Иль себя не жаль? Да вот сосешь его! Не можешь обойтись. Чего ж меня за душу тянешь? Я не фрайер. Я вор. Да без нас ни одна цивилизация не обходилась. Только начальству удобнее нас к прошлому, к пережиткам его относить. А мы – нынешние. И жизнь так коротка! У фартового – особо… Тем, кто такие длинные сроки придумал, самим бы хоть месяц на своей шкуре узнать, каково без воли

жить. А в лагере еще и выжить надобно. Ты моложе меня, и срок твой не чета моему. Еще и поживешь как-то. А мне, если не слинять, отсюда уже стариком доведется выйти. Для меня это то же самое – что вперед ногами… Ну, отыграл ты мою шкуру у Медведя, так уже и поквитались на медведице. Я бы тебя и взял с собой, да знаю – не пойдешь. Вот и получается, что я при тебе навроде заложника. Останусь – ты на волю отсюда выйдешь. Сбегу – через возврат в зону свободу увидишь.