Текст книги "Фартовые"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)

– Три куска.

– Не-эт, жидко больно. Ты с тех фрайеров барыш сорвешь полный. А мне – крохи!

– Когда возьму – треть твоя, – пообещал Берендей.

– А три гони теперь! – требовал Дамочка настырным голодным побирушкой, суя протянутую ладонь Берендею.

– Получишь, чего суешься! Заметано ведь. Ты мне того фрайера поначалу дай. Потом тяни лапу, – оборвал Берендей.

…Вечером, когда серые сумерки, сливаясь с бараками Сезонки, приглушили шаги и голоса прохожих, чувихи вышли на промысел.

Неподалеку от магазина на ящиках из-под вина под тусклым фонарем вместе с кентами забивал «козла» Дамочка, не выпуская из виду ни одного прохожего, ни одну из чувих, стоявших возле магазина.

Берендей наблюдал за Колькой из окна. А тот весь превратился в слух и зрение, словно барбос, почуявший кость, которую может вырвать у него властная рука.

Да и как тут быть иначе, как не потеть, не настораживаться, если на кон три куска поставлены! На них уж не портвейн —

водяры можно нажраться. Да так, что всей «малине» на неделю гудежа хватит. На закусь не кильку в томате, а балыка принести можно. С луком и с картошкой! Да колбасы! Впрочем, закусь – не главное. А вот башли [14]14
  Деньгами.


[Закрыть]… У Кольки даже спина взмокла от ожидания. Неужели и в этот раз фортуна обнесет его фигой? А выпить так охота, аж в кишках холодеет. Но под столом в комнате – тихо. Лишь пара пустых бутылок. Одну – Берендей выдул. Что делать? Не угостить хозяина «малины»– обидеть его. Можно и на кулак Привидения нарваться за жлобство.

Дамочку даже передернуло от такой мысли:

«Ладно, хрен с ними. Вот только бы фрайер нарисовался».

– Хиляет, – тихо прошелестел один из кентов, кивнув головой в узкий проулок Сезонки. Уши Дамочки вмиг загорелись жаром, словно у пса – торчком встали.

Колька искоса наблюдал за человеком, направляющимся в магазин. Шел он торопливо, поминутно оглядываясь по сторонам. Будто опасаясь кого-то, держался подальше от домов, поближе к середине улицы. Увидев фартовых, замедлил шаги, словно раздумывая, не повернуть ли назад. Но убедившись, что те не обращают на него ни малейшего внимания, нырнул поспешно в магазин.

Дамочка встал с ящика, заложив руки за голову, потянулся. Увидев условный знак, из барака большой тенью выскочил Берендей. Свернул в указанный проулок. Прикинулся столбом.

Дамочка, собрав домино, складывал его в коробку, не торопясь. Ему хотелось знать, видеть, как работают большие воры. Он много знал о том понаслышке, но никогда не бывал с ними в делах. Так хоть увидеть, подсмотреть…

Чувихи заегозили на крыльце. Зашевелились. Поправляли юбки, поддергивали лифчики. И едва незнакомец вышел из магазина, бросились к нему со всех ног собачьей сворой:

– Угости, миленький, – дергали бутылку из кармана.

– Не хочешь ли со мной на ночку?

– Приглашаю в гости…

– Хотел бы, да нечем мне вас радовать. Приятель ждет. Получку обмоем, – отказывался мужик.

– Отмазываешься, падлюка! Вон сколько набрал, а нас угостить не хочешь, жлоб! – выкрикнула одна из чувих. Вторая ухватилась за сумку, полную бутылок: – А ну, девки, свой навар сами возьмем!

– Я тебе возьму, блядища лохматая! Отдай, курва, сумку! Не то схлопочешь! – поднял мужик кулак над головой чувихи.

– А ну, попробуй – ударь, мурло твое поганое! Ударь! – подошла чувиха вплотную. Свирепый удар отшвырнул ее к ногам чувишьей своры.

Дамочка в один кошачий прыжок оказался рядом. За ним и кенты подоспели. Под крик и брапь чувих молотили чужака молча. Не успокоились, когда тот, свалившись в пыль дороги, закрыл руками избитую личность.

– А ну, отвяжитесь, сучье племя! Щипачье шакалье! – грохнул Берендей, подойдя. И, подняв лежащего на ноги, придержал едва, чтоб запомнить его лицо, и вернул ему сумку с бутылками.

Мужик, шатаясь, поплелся в проулок, поминутно вздрагивая спиной. Но не оглядывался, не бежал.

«Фартовый фрайер! – убедился Берендей, скользя за ним тенью от заборов к домам. – Ты сам покажешь мне свое логово, лучше любого наводчика. Битый, петлять не станешь. У битого нет сил и осторожности. Битый пес всегда подводит свору. И ты не станешь исключением», – легко успевал Берендей за чужаком.

Тот часто останавливался, ставил сумку на землю, откашливался с хрипом, стонал.

«Знатно поработал Дамочка. Вон как отделал фрайера! Не идет, ползет, падлюка», – ругался Берендей.

Ему вспомнилось запекшееся в кровавую лепешку лицо чужака. Особо – его челюсть, выдвинутая вперед, схожая с волчьей. Глаза, смотревшие из лысой макушки, и нос, тонким крючком свисавший над губой. Злые маленькие уши, прижатые к голове. Сомнений не было. Это он – Удав, тот самый, только полинявший за прошедшие годы.

Вот он вышел на дорогу, ведущую к кирпичному заводу. Там нет домов. Надо отойти к лесу, к деревьям, чтоб не заметил. Берендей ползком пробирался к ближайшим кустам.

Человек, словно заслышав шорох, остановился. Напряженно вслушался в темноту. Огляделся по сторонам и, подхватив сумку, свернул к деревьям. Прижался к ели выжидательно.

Замер и Берендей.

«Не уйдешь, змей! Выловлю! Со всем выводком тебя накрою, за все ответишь, пес!»– сжимал кулаки Берендей.

Удав, решив, что шорох ему померещился, осторожно пошел лесом к заводу. Когда до того оставалось совсем немного, Удав споткнулся о корягу, упал. Выругался грязно, в полный голос. И хромая, вышел на узкую улочку, бегущую вдоль частных домов. Здесь он шел, держась вблизи заборов. У одного присел на лавку. Закурил.

Берендей ждал терпеливо, понимая, что осталось совсем недалеко.

Удав курил, опустив голову. Потирал ушибленную ногу. Прикладывал руку к распухшему лицу.

«Узнал ли он меня? Да нет! За годы в тюрягах столько рож перевидал. Всех не упомнишь. Да и не довелось с ним кентоваться. А в зонах мы все на одну рожу. Злобой друг от друга только и отличались. Но большей злобы, чем у этого неразоблаченного полицая, ни у кого не было», – вспоминал Берендей и, крадучись, шел следом за Удавом.

Тот, миновав улочку, подался вверх по тропинке к одинокому дому, стоявшему на отшибе.

Пробравшись лесом к нему, Берендей видел, как Удав полез на чердак вместе с сумкой. Вот кто-то включил фонарь. Через пяток минут оттуда по лестнице спустились во двор трое.

Берендей подкрался ближе.

Удав, умываясь во дворе, рассказывал кому-то о Сезонке.

– Они меня еще вспомнят, лярвы! – грозился в темноту.

– Так что за фрайер вытащил тебя? – поинтересовался кто-то у Удава.

В темноте не разглядел. Но нутром чую, фартовый это был. От него, как он нарисовался, вся блядва отвалила! Если б мусор, то и меня, и этих чувих замел бы враз. А тут – только брехнул на них.

– Навар требовал за шкуру?

– Нет, не заикнулся.

– Малахольный, что ли?

– Мне все казалось по дороге, вроде за мной хвост повис. Я уж прикидывался, петлял, в лесу переждал. Но нет. Никого. Но что-то свербит – и все тут. Чую, смываться надо нам отсюда, – говорил Удав.

– Куда, лягавые на каждом шагу. На всех дорогах посты. Накроют – и все. За жопу – и, пожалуй, в клетку, где солнце всходит и заходит.

– Не каркай. И не бери «на понял». Ладно, отсидимся здесь. Но Дамочке я устрою финт с парком. Это – как пить дать. И блядям его заодно, – пообещал Удав и полез на чердак, отказавшись от кайфа.

Во дворе дома было тихо. Никто не выходил. И, прождав еще целый час, Берендей вернулся к Привидению.

Рассказав об увиденном и услышанном, добавил:

– Петуха красного хотел им подпустить. Руки чесались. Да только в окна фартовые могли повыскочить. Один я с ними не управился бы. Нужна помощь твоя. Чтоб наверняка. Накроем всех. Разом. Пикнуть не успеют.

– А хозяева? – напомнил Привидение прежние опасения.

– Никого не видел, может, и нет их. Может, на материк он их спровадил, хорошие деньги дав, – отозвался Берендей.

– Заметано. Завтра возьмем кодлу. А насчет Дамочки – пустое болтал. Что он ему устроит? Да ни хрена. Тот с любого хрена сухим сорвется. Его чувихи пуще мусоров берегут, и днем и ночью. Да и мы постараемся опередить. Ты вот только не забудь ему три куска по утру отнести, иначе в другой раз не выручит. Обидчивый, – улыбался Привидение. И добавил: – Какой ни на есть, а свой. И эта мелочь нужна бывает.

Выпив на ночь, заснули фартовые крепким сном. А утром вскочили в ужасе от крика:

– Сезонка сгорела!

Берендей, застегивая рубашку на ходу, помчался к Дамочке. Но было поздно…

На месте барака дымилось пепелище. Сладковатый, сизый дымок вился над обуглившимися головешками, останками дома, а быть может…

– Спалили бардак! Никто не проснулся. Спьяну так и сгорели. Может, от папиросы, а скорее – бог за грехи наказал непутевых, царствие им небесное! Прости, Господи, рабов твоих, – перекрестилась старушка, подняв к небу слезящиеся глаза.

– Давно это случилось? – спросил Берендей.

– Я только подошла. Люди тут были, соседи ихние, вон с того барака. Они все знают. Говорят, что ночыо стряслось.

Берендея знобило. Слишком много выпил вчера. Вон и у Привидения дым слезу вышибает.

Может, это сон? Но вдруг вспомнилась угроза Удава. Опередил. Отомстил.

Глава восьмая БЕСПРЕДЕЛ: ПЫТКИ И КАЗНИ

Белые-белые стены, белый потолок, белая, как смерть, подушка, белое одеяло. И даже дверь белым покойником примостилась в углу.

«Где я? Наверное, уже жмур. Мать, покойная, как-то по-пьянке сказку рассказывала про белую смерть, которая убежала от алкаша, услышав о его последнем желании. Не могла его выполнить смерть. Побелела от ужаса, а алкаш тем временем удрал с того света за опохмелкой, да так и не вернулся в могилу. Видно, и за Колькой сейчас смерть придет. Он ей за

даст желание такое, от которого она сама сдохнет. Но со смеху. Умирать в слезах умеют старухи. Фартовые и в последний час должны смеяться… Но что это? Муха? Да какая толстая, хоть ты ее на сковородку вместо курицы… Ишь, лярва, ногами дрыгает, камаринскую выделывает, что чувиха во хмелю!.. Знать, не совсем сдох. Иначе – откуда муха? Их на том свете не водится, одни черти да фартовые», – думал Колька, приходя в сознание.

Тихо скрипнув, открылась дверь. Белая фигура шла к койке, неся что-то белое в руке.

Дамочка хотел встать, но не смог и пошевелиться.

«Крышка!»– подумал в ужасе. Но вглядевшись, увидел подошедшую девушку. Над белым халатом щеки в ярком румянце, пухлые губы, серые глаза.

– Чувиха! Мама родная, я ж тебя за смерть принял! – признался Дамочка.

Медсестра рассмеялась:

– Ожили? А теперь давайте ягодицу.

– Чего тебе дать? – не понял Колька.

Медсестра откинула одеяло, легко повернула Дамочку на бок, протерла спиртом место укола, ввела иглу.

– Слушай, дай мне на зуб то, чем ты жопу балуешь. На что добро изводишь? Иль девать некуда? Я враз покажу, как спирт потреблять надо.

– Спокойно, больной, – укрыла девушка Кольку и пошла к двери.

– Стой! Ты не отказывайся. Принеси стаканчик, не то…

– Лежите, вам спиртное вредно, – закрылась дверь.

«Больной? Это как меня угораздило им стать? – трудно припоминал Дамочка весь свой последний вечер. – Ну да, чувихи принесли три поллитровки вермута. Ну да разве это много"? Бывало, и втрое больше перепадало. Но в этот день клевых чуваков не удалось закадрить. А дальше – спать лег. Потом жара. Нечем было дышать. Все в огне. Но откуда ему взяться в Колькиной комнате? И как он оказался здесь? Нет, пи хрена непонятно. Но где кенты, чувихи? Что с ними? И почему он не может пошевелить ни рукой, ни ногой?» – думал Дамочка. И только тут почувствовал резкую боль откуда-то снизу.

Кольку охватил ужас. Впервые он испугался за свою жизнь. Кто и как мог его отделать? Почему не помнит, как оказался здесь? А может, это сон?

Конечно, сон. Ну кто это ему, фартовому, не во сне, а по здравому, станет жопу спиртом натирать. Такое лишь в дурном сне и приснится. Уж что-что, а спирт, он не запамятовал, чем пить надо.

Кольку клонило в сон. Сказался укол. Во сне он снова вернулся на Сезонку, к кентам и чувихам, рассказал им про недавний сон о мухе, спирте и чувихе с иглой.

«Малина» смеялась, пила и пела. А Дамочке никто и глотка не дал.

– Пить, – тянулся Колька к бутылке. Но се отнимала Фея и, высадив вино до дна, смеялась в лицо.

– Пить, – взялся Дамочка за стакан. Но он оказался без дна.

– Пейте, – подняла его голову медсестра и, приложив к обгоревшим губам стакан, дала воды.

Колька не сразу понял, что перед ним медсестра. Она расплылась в белом тумане светлым пятном.

Сколько таких дней между жизнью и смертью, сном и полубредом прошло, он не помнил. И лишь когда резкая боль сковывала сердце, в сознании четко срабатывало, что с ним что-то случилось.

Когда в один из дней он окончательно пришел в себя, то увидел пронзительный луч солнца, протянувшийся из окна.

Дамочка уже лежал в палате не один. Рядом койка. Па ней – фрайер в синей пижаме.

«Сосед, что ли? – подумал Колька вслух. Тот повернул голову н Дамочка узнал Дядю.

Григорий Смело» попал н больницу без сознания после ранения. Потерял много крови. Анна первые два дня дежурила у постели неотлучно…

Когда в палату принесли Дамочку, Дядя хотел уйти из больницы, но врачи не пустили, да и сам увидел, как выставляли носилки с Дамочкой больные из других палат, едва узнав, кто станет соседом.

– А, черт с ним, – махнул рукой Дядя и остался в палате.

– Дядя, а ты здесь как примазался? От кентов? – спросил Колька.

– Сам по себе, – нехотя ответил Григорий.

– Мне болтали, что тебя ожмурили по случайности. А того, кто тебя гробанул уже в жмурах, Привидение грохнул.

Дядя слушал молча.

– Ты хоть знаешь, что с тобой? А я никак не додую. Целый я иль нет?

Дядя откинул одеяло и, глянув на сжавшегося в комок Кольку, сказал:

– Целый, как собака.

Дамочка от этого известия сразу повеселел.

– Кто тут Кириченко? – вошла медсестра и объявила Дамочке, что к нему пришли родственники.

В палату лохматым вихрем влетели чувихи. Не все. Всех не пустили, не поверили, что столько у Дамочки жен.

Девки принесли портвейн, колбасы, много других харчей. И, перебивая друг друга, даже не оглянувшись на Дядю, стали рассказывать, что случилось в ту ночь:

– Бензином барак был облит. Потому сразу загорелся. А двери в комнатах чувих, как и Колькиной, подпертыми оказались. Первой стала гореть Колькина комната. Потому – они ничего не поняли поначалу. А сообразив, вышиблн окна. Колькину камору открыли. Вытащили его, горящего. Сами чуть не задохнулись… И отправили его в больницу. Справлялись каждый день о нем.

– А где кенты? – осведомился Дамочка.

– Трое живы. А пятеро – сгорели. Не успели мы…

– Где ж теперь живете, чувишки вы мои? – пожалел их Дамочка.

– Чего ж тут? Не мы одни так решили. Старуха неподалеку от нас сковырнулась. А у нее дом был. Мы в нем теперь кайфуем. Мусора хотели нас выкурить, да мы их подогрели. Теперь отмазались. Живем – на большой. Кенты – в двух комнатах, в других трех – мы. У бабки детей не было. Вот и стали мы у нее хозяйками, – сказала Фея.

– А общак? – спросил Колька.

– Оглобля спас его, – созналась Фея.

– Чего ж раньше не пришли, лярвы! Я из-за этого ночами не спал. Давно бы одыбался, если б знал, что цел общак, – разозлился Дамочка.

– Тебя фартовые ищут. И нас спрашивали, где ты? – с опаской оглянувшись на Дядю, шептала чувиха,

Дамочка весь вспотел.

– Берендей не смылся?

– Он-то тебя ищет.

– Пусть бегом бежит! – облизал Дамочка сухие губы. И, глотнув из бутылки, сказал, оттопырив губу: – Уж я с него сдеру свое!

Едва Берендей протиснулся на следующий день в палату, Дамочка, протянув к нему ладонь, потребовал.

– Гони! Иль думал, что некому стало должок вернуть? Да я и сдохнуть не мог, покуда его не получил. Гони! Не тяни резину.

Берендей вытащил из-за пазухи сверток.

– Поправляйся, кент!

Дамочка просиял от радости. Он так давно не видел купюр, да еще столько! Нет, с таким наваром не годится болеть. Надо

скорее домой, на Сезонку. Несколько хороших попоек враз поставят на катушки.

Берендей разглядывал Дамочку так, словно видел его впервые.

– Кто ж мне красного петуха пустил, неужели шальная баба за чувака? Иные грозились тем. Но не насмеливались. Боялись. А может, тот фрайер, какого мы пристопорили в тот вечер? Не сам, конечно, «малина» его отплатить могла, – то ли спрашивал, то ли размышлял вслух Колька.

– Сыщем. Из-под земли найдем, – не хотел тревожить Кольку Берендей.

– Пятерых кентов потерял. Сгорели. Не могли вырваться наружу. Меня чуть не загробили. И все ж живой я! А раз так – изыщу с падлы. За все! На сходе! Я его, паскуду, всюду достану. Мурло запомнил.

– Не ерепенься. Духариться будешь, когда поправишься.

Не один ты; как и положено фартовым, вместе беспределыциков сыщем. По нашему закону судить будем. Сходом, – подтвердил Берендей.

В это время в палату вернулся Дядя. Увидев его, Берендей от удивления встал:

– А я думал, что тебя уже нет…

– Все того хотели, – хмуро бросил Дядя через плечо и прошел к своей койке.

– Так на меня чего бочку катишь? Я о том деле ничего не знал.

– И то ладно, что не стал заодно с Привидением, – отмахнулся Дядя.

– Оп того не хотел.

– Не темни, в тот вечер он меня сам пришить хотел. Да сбил я ему кайф, – хмурился Григорий.

– Слушай, Дядя, никто тебя жмурить не думал. Мы теперь много кентов из-за беспредела потеряли. Выловить, накрыть их нам надо. Чтоб все по закону было. Теперь каждый фартовый дорог. Даже те, кто в больших делах не бывал, – покосился Берендей на Дамочку.

– Кого еще уложили? – встрепенулся Колька.

– Это на Сезонке узнаешь. А теперь не буду стопорить вас. Кенты ждут, – встал Берендей.

В коридор он вышел вместе с Дядей. Они о чем-то долго говорили в тенистом углу больничного двора.

/(идя то мотал головой, то смеялся во весь голос, держась:»а живот, то говорил шепотом с Берендеем, будто делился секретом.

Колька, глядя на них, сгорал от любопытства и зависти.

– Меня обошли. Западло Дамочка. Свои дела обговариваете, я вам уже не кент, не фартовый. У, скорпионы! А я из-за вас, из-за тебя, Берендей, вляпался в эту заваруху, шкурой поплатился. А ты – целехонек! И еще от меня секреты заводишь, змей! Ну, дай только оклематься! Все припомню! Заткнул мне пасть тремя кусками! Да мне их на латки не хватит нынче, – достал Дамочка деньги и онемел. Не три, тридцать кусков отвалил ему Берендей! От такой неожиданности Колька потерял дар мыслить. В маленьком лобике его все перепуталось, перемешалось. Он гордо выпятил вперед грудь коленкой: – Ох, видать, и я гож в крупные акулы, раз мне такой куш отвалился! Видать, знатно я того фрайера отделал, если столько отломилось. Да за такой навар можно и еще один пожар перенести! Только чтоб в жмурах не остаться, а то кто ж гудеть будет? Да за такое я всю Сезонку насмерть напою. Нет! С такой мошной не стану здесь валяться. Смоюсь. Сегодня же, – лихорадочно тряслись руки Дамочки.

Колька стал искать свою одежду под койкой, в тумбочке, но ничего не находил.

– Черт, неужели меня в чем мать родила сюда привезли? Где мое барахло? – возмущался Дамочка.

Он так расстроился, что стал швырять табуретки в дверь, как это с ним по пьянке случалось на Сезонке. На шум пришла нянечка. Увидев беспорядок в палате, укорила мягко:

– Лечат, лечат вас здесь, а в благодарность свинство получают.

– А ты не гавкай, старая транда, лучше вякни, куда барахлишко мое подевала? Иль на базаре спустила за бутылку? – уставился на нее Дамочка.

– Да у тебя, видно, мозги сгорели. Какое барахлишко? Тебя даже без шкуры привезли в реанимацию. Никто не верил, что жив останешься. А ты – барахлишко… Дурак совсем, – приводила нянечка палату в порядок.

– А если я сорваться отсюда хочу, в чем мне идти, голиком по-твоему?

– Куда тебе идти? Дай шкуре прирасти, тогда и беги. Никто держать не будет.

Дамочка решил сбежать на Сезонку в больничной пижаме.

«Что шкура? Да я врежу хорошенько с кентами – она намертво возьмется», – думал Колька.

Ночью, когда Дядя заснул крепким сном, Дамочка завернув сверток с деньгами в полотенце, убежал из больницы.

Дядя, увидев утром пустую кровать, понял все без слов. И рассчитавшись за пижаму и полотенце, посмеялся в душе над обалдевшим от денег фартовым. Вспомнил, как и сам, впер

вые получив крупный куш, всю ночь не мог заснуть, боясь, что стянут у него навар кенты.

Берендей словно знал, – не улежится Дамочка в больнице с деньгами. Смоется. И ждал его в новом жилище в окружении чувих.

Колька чинно, как и подобало хозяину, расположился в кресле покойной старухи. Слушал рассказ Берендея о том, что случилось на следующий день после пожара на Сезонке.

– Мы с Привидением поняли, чьих рук это дело. И решили зашухарить гастролеров. Я уже в хвосте висел и надыбал хазу, где они остановились. Их бабка пустила. Ночью мы с кентами I! Привидением навострились туда. Все шло, как по маслу. Со всех сторон хату взял на шухер. Беспредельные голиком в окна лезть стали. Ну, тут мои кенты подоспели. Взяли троих. Я один остался у крыльца. Сообразил, что хозяин в окно не полезет. Глядь, и верно, кто-то из двери шмыгнул. И во двор. За сарай скокнул. Я – за ним. А у него – пушка. Крикнул Привидению, чтоб стопорнуть фрайера вместе. Так тот, падла, три «маслины» в меня выпустил. Но мимо. Привидение шваркнул его по калгану. И только тогда мы его взяли. На пожар соседи бабкины очухались. Могли застукать всех. Мы фрайеров под микитки – и в тайгу. Лафа, что она рядом. Ну, а потом… Мы ж думали, что те, остальные, сгорят. Оказалось – не всех накрыли. Двое – в деле были. И Кляп уцелел. Фортуна его уберегла, да думаю – ненадолго. Знал бы ты, кого мы с Привидением накрыли. Самого Удава! Он, сука, твой бардак подпалил. Раскололи мы его.

Берендей умолчал о всех подробностях той самой короткой ночи за все время в Охе.

Когда фартовые взяли беспределыциков и поволокли в тайгу. он вместе с Привидением долго не мог подступиться к Удаву. Тот понял, что попался в капкан сродни тому, который сам ставил на щипача и сутенера Дамочку. Он едва не задушил Привидение, сбив его с ног. Он был в полупрыжке от леса. По Берендей нагнал. Удав защищался по-звериному отчаянно, зная, что в этой драке ставка слишком велика. Проиграть ее – потерять жизнь. Иного не могло быть. И потому, собрав в комок псе силы, боролся за это единственное, что было у него своим, не отнятым, не украденным.

Берендей, упав на корягу спиной от удара Удава, коротко охнул. В спине – будто сук остался. Но тут же, оттолкнувшись от коряги, влепил в челюсть Удава всю тяжесть своего тела, вложенную в кулак. Привидение только тут добавил свой коронный удар сверху, по темени.

Удав упал, как срезанный. Его сразу же подхватили кенты.

Уволокли в темноту тайги, заткнув рот мокрушника колючим комком мха.

Берендей и Привидение оглянулись на горевший дом. К нему уже мчались со всех сторон люди из соседних домов.

С ведрами, лопатами, они спешили спасти старуху, которую гастролеры убили, покидая дом.

Не оставлять свидетелей – таков закон Удава. И, обхватив шею приютившей их бабки, сдавил коротко.

– Теперь пусть спасают тебя, – бросил он вполголоса хозяйке, уже не слышавшей его.

Беспределыциков приволокли фартовые в самую глухомань. Здесь кричи, плачь иль смейся – никто не услышит. Ни радость, ни горе не с кем разделить.

Хмурые ели, обступив маленькую поляну-пятачок, о чем-то перешептывались между собой. Словно спрашивали друг друга, что понадобилось здесь людям? Зачем в глухую ночь будоражат они сон тайги?

Удава фартовые определили отдельно от других беспредельщиков. Но на виду.

Раздев его донага, так велел Привидение, фартовые плюхнули его под ель, голым задом на муравейник, оживший вмиг, едва человечье тело коснулось их.

Накинув тугие петли на шею, руки и ноги, фартовые привязали Удава к стволу могучей ели.

Изо рта выбили мох, чтоб отвечал на вопросы. Но душегуб молчал.

Лишь через полчаса, когда муравьи, проникнув в тело, стали грызть его изнутри, Удав застонал. Лицо перекосила боль.

– Кто хозяин вашей кодлы? – улыбаясь, спросил его Привидение.

– Кляп, – едва выдавил Удав.

– Покажь его!

– Хрен в зубы! Нет его! Теперь уж смылся. Не накроете, – взвыл Удав от боли.

Муравьи сплошь покрыли его тело. И ликуя, что никто им не мешает, пировали вволю.

– Где Кляп? – подступил Берендей к Удаву.

– Отвали, падла!

Привидение изо всей силы наступил своим сапогом на колено мокрушника. Оно хрустнуло, переломилось.

– Где Кляп? – рыкнул Привидение.

Удав прокусил губу до крови.

– Где Кляп? – сломано второе колено.

Теряя сознание от боли. Удав выдавил!

– Смотался на Тунгор.

– С кем? И зачем? – занесен сук над запястьем руки.

Удав вобрал голову в плечи:

– С мокрушником, какой шофера грохнул у геологоразведки. Кликуха – Боксер.

– Когда прибудут?

– Ночью сегодня, – бледнел Удав.

– Где общак?

Мокрушник рассмеялся из последних сил.

– Хрен вам! Не знаю!

Удар по запястью и – нечеловеческий крик потряс тайгу. Удав изжевал все губы. Но второй удар по локтевому суставу заставил заговорить:

– Кляп держал общак сам. Никому не показал, где он. И я не знаю.

– Не темни! Уж тебя не проведешь, от тебя не спрячешь. Говори, падла! – занес Привидение корягу над вторым запястьем.

– Один хрен – хана мне! Ничего не знаю…

Привидение не промедлил. Удав стонал хрипло.

– Где общак?

– В сарае, что возле дома. Там вырыта яма. В ней…

– Темнит! – вырвалось у беспределыцнка, которого стерегли поодаль. Он так боялся, что и его ждет участь Удава…

Петли, стягивавшие плечевые суставы, тут же натянулись. Облепленная муравьями грудь Удава выгнулась колесом. По ней Привидение прошелся корявым, увесистым суком:

– Где общак?

– Да я вам его покажу. Приведу и отдам. Только кончайте уж сразу. Не тяни резину, – срывался голос все того же бес– предельщика.

– Век бы тебе свободы не видать. Знай наперед, какой ты гад, давно бы пришил, – хрипел Удав, задыхаясь от боли.

Муравьи уже прогрызли ему кишечник и в уголках рта мокрушника закипела кровавая пена.

– Сдыхает, а грозится, падлюка! – хотелось выжить беспределыцику.

– Заткнись, выкидыш бляди! Я еще сдохну ли? А вот тебе точно крышка будет, – стихал голос Удава.

Вот мокрушник заорал так, что фартовые поспешили заткнуть ему кляп. Но поток крови вытолкнул его. Удав пытался вдохнуть, но захлебнулся, заклокотал горлом. Глаза его стали вылезать двумя облезлыми пуговицами.

– Нажрался чужой крови до усеру, а своей задохнулся, – не унимался беспределыцик, видимо, не раз битый Удавом.

Тот еще слышал. Повернул голову, хотел что-то сказать, да смерть помешала.

Остальных беспределыциков, едва с них стали сдирать тряпье, забил озноб, один – опаскудил исподнее.

– Фартовые, за что? Мы ж под «маслиной» были с Кляпом. Отпустите!

Того, который обещал указать общак, Привидение отнял у кентов:

– Сгодится фрайер. Этих – кончайте, – указал на оставшихся.

Короткие удары, короткие вскрики – и вот уже мертвецы завалены одной громадной корягой.

Тайга, глядя вслед уходящим фартовым, качала верхушками проснувшихся деревьев, то ли осуждая, то ли удивляясь жестокости, на которую не было способно ни одно из ее порождений.

– Шустрей надо! Без общака Кляп не смоется. Это – как пить дать. Там и накрыть его сможете с Боксером. А я что, я только форточник. Меня под примусом [15]15
  Под принуждением.


[Закрыть] держали. Пером, «маслиной» грозились. Вот так и сдыхал со страху каждый раз, – семенил беспределыцик впереди всех, радуясь тому, что жив. Вот только надолго ли? – вздрагивали спина и колени.

«И что теперь с этим мокрожопым делать?» – думал Привидение, шагая через пни и коряги.

Когда фартовые вышли из тайги в город, беспределыцик, оставшийся в живых, показал рукой в противоположную сторону:

– Туда километров пятнадцать идти надо. Пехом.

– Темнишь, паскуда? Ты что ж, хочешь навешать нам на уши, что два мешка купюр ваш Кляп пер туда, к черту на кулички? Будто ближе не могли. Да вас по пути мусора не раз ухлопали бы. Ни хрена ты не знаешь, где общак, – вытащил Привидение финку и передал Шило со словами:

– Кончай мудака.

– Пришить успеете. Я вас точно к общаку приведу. Зачем мне темнить? Я ж его не заберу с собой. Пусть он не сгниет дарма, – защищался беспределыцик.

Берендей загородил его собою от Шило и Привидения. Вступился:

– Верно ботает. Пусть ведет. Коль липу лепил, там и пришьем. А если прав – оставим дышать.

Фартовые лишь под вечер добрались к месту. У таежного озера, глубоко под корягой, был спрятан общак Кляпа.

– Почему он его тут определил? – не понимал Привидение.

– Хозяин это место присмотрел. Я по случайности узнал, – дрожал беспределыцик.

– Лопаты на место. Положите в кустах, как были. И все остальное – тоже. Общак с собой возьмем.

– Фартовые, у меня к вам слово есть, – попросил беспределыцик, уловив добрую перемену в настроении.

– Вали, – отвернулся Привидение.

Беспределыцик прижался к коряге, заговорил глухо:

– В очко я проигран был Кляпу. В Александровске еще. Тогда он велел мне с ним на гастроли ехать. На два года. Потом обещал отпустить. Через месяц мое время кончается. Отпустите меня. Ведь я вам общак отдал. Под это отпустите.

– Отколоться? Ну, такому не бывать! – вскипел Шило.

– В делах я неудачливый. Сыпался. Били меня, мусорам сдавали. Кляп выручал, а вы – не станете. Пришьете. А какой понт от того и вам и мне? Как на духу каюсь. Отпустите.

– Чего захотел, мразь! Я тебя отколю зараз! – шипел Шило.

– Отвали! – прикрикнул на него Берендей и, отослав беспредельщика ближе к озеру, предложил Привидению: – Жмурить этого фрайера нет толку. Давай с хвостом отпустим пока. Захочет с Кляпом свидеться, предупредить, хвост его и грохнет. Ну, а коль отколоться хочет, он себя выкупил общаком. Давай с ним по закону нашему. На чем засыпался, тем и спасся.

– Хочешь, чтоб твой кент его в свою «малину» сфаловал? – не верил Привидение.

– Своего кента посади ему на хвост, – предложил Берендей.

– Слушай, кент, нельзя его в откол. Чую, хреново для нас это кончится. Шухарилой оставим, пацаном, но не откольником. Знает он много, – не соглашался Привидение.

– Битого не бьют. Коль не примазался он нутром к «малине», пусть катит на все четыре.

– С четырех и легавых жди. Сам сботал – неудачник. Засыплется и нас заложит. Давай накроем Кляпа здесь. Он про своего кента, заложившего общак, все выложит. Тогда и решим, что с ним делать, – предложил Привидение.

– Заметано. Пусть по-твоему, – согласился Берендей.

Фартовые оглядели корягу. И, оставшись довольными работой, приказали всем укрыться получше в кустах.

– А ты, Шило, беспределыцика паси, чтоб не смылся. Он нам хозяина расколоть поможет, когда тот нарисуется. Упустишь фрайера – на калган укорочу, – пообещал Привидение.

Шило, смекнув все разом, кинулся к беспределыцику. Загнал

его за кочки, под кусты. Пообещав, если тот пошевелится или перднет ненароком, посадить его на перо.

Вечер опускался над озером, не торопясь. Он укрыл синью дальние сопки и, словно обнимая фартовых вместе с озером и тайгой, заглядывал в лицо каждому последними лучами солнца.