Текст книги "Утро без рассвета. Книга 2"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

– А другим как делают?

– Ну, положим, «сявке», так тут уж совсем просто. Нарисуют ему кралю на весь живот.

– Почему кралю?

– Так не просто кралю. А мадам на горшке.

– Зачем такое?

– Так он же «сявка». Параши носит. Из-под всего барака. А тут женщина. Предел его мечты – «сявкам» даже говорить о бабах вслух не дозволялось. Ранг слишком низкий. Так вот, чтоб и им не так тяжело жилось, на весь живот им баб рисовали. Но головой вниз. А поскольку другие с ним о серьезном и о бабах не говорили, ляжет «сявка» на нары, рубаху задерет, живот надует, а с него ему баба улыбается. Вот и говорит он с нею, единственной. Часами. Это им не запрещалось. Хоть и не всамделишная баба, а отрада. И успокоение «сявке». Тоже ведь человек, что ни говори. А потому баб им делали на брюхе красивыми, улыбчивыми. Ведь нелегкая жизнь у «сявок». Всяк помыкать норовит. Так вот эта отрада была их неотнятая. Она никогда не осмеивала и не ругалась. Ничего не требовала. И никогда не изменяла. Всегда понимала «сявку» и была с ним, в нем. Вот этим подарком, а он считался самым щедрым, и одаривали тех, кто не имел ни веса, ни силы. Всякому своя утеха.

– А как им делали татуировки?

– Очень просто. Без обработок намалюют «сявке» на брюхе бабу. Надует он живот, скажет – нравится. Ее обколят враз. Смажут тушью – и проваливай. Остальное сам делай, как хочешь.

– Что ж, все «сявки» с такими наколками ходили?

– Э, нет. Тут смотря за что попал.

– К примеру?

– Ну, «сявки» зачастую из служащих. А тут смотря по какой специальности работал.

– Если это счетовод?

– Лысую башку нарисуют. А на ней орла.

– Орла?

– Тот дурные головы клюет. А эти разве по уму сюда попали? Да ладно б так, а то еще и надпись соорудят на манер письма запорожцев к турецкому султану…

– Скажите, а какие наколки работягам делали?

– Этим тоже всякое. Но в основном по желанию. Их не кололи принудительно. Клей ма не ставили. Ну а если попросит кто, не отказывали…

– А им что кололи?

– Безобидное. Цветочки, женские имена. Тоже на радость. Чтоб ночами спокойнее было. Вроде не имя, а жену его или там подругу сюда ему вернули.

– Штурвалы кому кололи?

– Какие штурвалы?

– От кораблей. Выкинутые на берег?

– А! Вы о нем, о своем покойничке!

– У кого что болит, тот о том и говорит, – рассмеялся Игорь Павлович.

– Штурвал – символ управления. Раз вышвырнули на берег, значит, выкинули из какой – то кампании. За что – не знаю. Там у него рисунок сборный. Вроде винегрета. Все в одну кучу смешано. Может, сразу по нескольким статьям сидел. Основной – не понять, не угадать.

– Ну а если несколько, то какие статьи?

– Одна – за изнасилование.

– А вторая?

– Там у него надпись есть: «Они устали, они хотят отдохнуть». На ногах выколото.

– Помню.

– Так вот это делали тем, кому за побеги срок добавляли.

– А еще?

– Еще у него кусок моря. Тоже символ. К растрате причастен.

– Изнасилование и растрата?

– Да. А что? Скажете, не вяжется?

– Он по некоторым соображениям мог иметь какое-то отношение к медицине.

– Не знаю, может, вы больше знаете, чем те, кто с ним сидел, кто клей мил его, – насупился Трофимыч.

– Это предположение. Продолжайте.

– Берег у него узкой полосой. Похожий на берег бухты Певека. Это значит, что он там побывал. Возможно, туда его должны были отправить после побега или попытки к побегу. Но может и другое значение имеет эта полоска: что идти ему по этому берегу придется одному. В один след. И никто ему не друг и не попутчик.

– А такое кому делали?

– Доносчикам. Кто многих людей загубил. И еще. Берег на его татуировке– скалистый, высокий. Значит, свобода ему не скоро светила. Долго в лагере сидел.

– Да, запутанная у него биография, – вздохнул Яровой.

– Дельце у тебя и впрямь незавидное. Но как знать? Случалось нам сложные дела распутывать, а в легких завязнуть, – усмехнулся Бондарев и продолжил: – Бывало! Чего там… Однажды к нам партию зэков привезли. Под вечер уже. Человек эдак триста. Стали мы их по баракам определять. В дела заглядывать некогда. Смотрим, время к полуночи. А у нас еле-еле половина распределена. Мы и ускорили. В те времена в блатном, воровском мире всех ворюг по квартирам звали мастерами по курятникам. Мы это тоже знали. Подошел ко мне очередной зэк, я, не заглядывая в дело, спрашиваю: «За что сел?» Он мне: мол, за курятник. Я его к ворам в барак и отправил. Утром пошли навестить новичков. Познакомиться с ними. Заходим в барак к ворам. А там… Тудыт-твою мать, мужик на тоненькой перекладине сидит. А она над проходом, меж нар. На верхнем ярусе. Я поначалу изумился и спрашиваю: «Как ты там?» А он мне в ответ– сижу, дескать. Приказываю ему слезть, а он трясется. Спрашиваю, за что, мол, туда попал, а он мне– за курятник. А сам на перекладине, как петух. Хорошо, что худой, иначе б не удержался. Оказалось, что и не вор он вовсе, и не грабил квартир, а заведовал курятником. Но сгорел по недосмотру его птичник. Мужика и посадили. А воры его за несоответствие с их обществом на нашест загнали. Мол, за что попал, так и живи. Мы его тут же перевели. К работягам. Ну какой из него преступник…

– Таким наколок не делали?

– А какую ему наколку делать, куриную жопку?

– Да ладно ты, Игорь Павлович, и таких потом клей мили, – вмешался Трофимыч.

– Потом! Если заслужит.

– А работягам кто наколки ставил?

– На это мастера имелись почти в каждом бараке. Но особенно – воры были знамениты. Они решали, кому что ставить в память до самого гроба.

– А разве заключенные могли свободно общаться друг с другом?

– Конечно. Куда ж от этого денешься? На работе, в столовой, в красном уголке – они все перезнакомятся.

Игорь Павлович, потягивал чай из захватанного стакана. Поглядывал на портреты, висевшие на стене. Подмигивая, улыбался одним, кивал головою другим. Со всеми– с живыми и мертвыми вел свой, одному ему известный, молчаливый диалог.

Трофимыч одолевал пузатую кружку чая. Грел руки, душу. Молча смотрел в нее на свое отображение. Изумлялся. Как изменился, как постарел! Лицо– что печеная картошка. Все в морщинах, волосах, будто у обезьяны. Недаром месяцами на себя в зеркало не смотрит. А лысина! Скоро шапкой не прикроешь. Эх, жизнь! Душа – в шишках, лицо – в синяках, сердце – в рубцах… Куда это годится? И матюгнув самого себя в кружке, отвернулся от нее, забыл про чай.

– Послушай, Игорь, а ты помнишь, как воры мурло отделали насильнику тому? Забыл я, как его звали.

– А, Игле! – Бондарев рассмеялся так, что стекла в очках испуганно зазвенели.

– Расскажи следователю.

– Ты это лучше меня знаешь, давай!

– В общем, попала в наш лагерь партия насильников. Всякого возраста. Среди них – дед! Тоже в кобели попался. Уж не знаю, что он утворил на воле, какую старуху лапал, только к нам он на семь лет прибыл. Наружностью – кляча с перепоя, только с бородой. И что ни слово – мат или брехня. Ну и решили зэки его проучить. Поначалу прозвище дали– мол, чем насиловал, такова и кличка тебе. А он не унимается. Требует уважения к своему возрасту. Сам же забыл, по какой статье попал. Ну и однажды, когда зэки под кайфом были, начал о женщинах всякие непристойности нести. Не пожалели воры пойла и для Иглы. Напоили его чифирем и на мурло ему клеймо поставили. Чтоб все знали, с кем поимели несчастье свидеться. Старик этот долго ничего не понимал. От чего каждый встречающийся с ним хохочет до упаду и сразу статью его узнает. Зеркал у них в бараке не водилось. Но как-то через полгода повезло ему в больницу попасть. Глянул он на свою морду, да так и остался немым. То ли от горя, то ли от неожиданности. Правда, срока он не дотянул. За полтора года до выхода помер. Но с этим клеймом.

– А что ему сделали?

– За что сел, то и накололи…

– М-да, – поморщился Яровой.

– Игорь, ты расскажи про «президентов» перстень, – предложил Трофимыч.

– Тот «президент» был исколот весь. Ни одного живого места. У него по всей шее змея вилась. Нетронутым было лицо и ладони рук. Остальное все разрисовано.

– Что основное, характерное было в его наколках?

– Много чего.

– Главное! – настаивал Яровой.

– Главное – это змея. Удав у него от пупка и до затылка вился. Как живой. Страшно было смотреть. А удав – символ коварства и силы. Такое ставили лишь тем, кто в руках своих не одну, а добрую дюжину шаек имел. В чьих руках воры дрожали. Кто имел право распоряжаться их жизнью и смертью. Казнил и миловал. Кого, сбиваясь с ног, искали много оперов [4]4
  т. е. оперативных сотрудников милиции


[Закрыть]и долго не могли поймать. Удав – символ неограниченной власти над всеми живыми ворами. А если у него, у удава этого, на голове и корона выколота – это князь воров, их повелитель. За него воры пачками на смерть пойдут, не раздумывая. Вместо него – под суд, в тюрьму – куда угодно. До войны удавов на теле лишь пятеро по всей стране носили. Их знали все угро. Но к нам попал лишь «президент». А сколько мы с ним намучились, только нам известно. Не меньше двадцати раз в году зэки подстраивали ему побеги. Да спасибо вот этому человеку, он все хитрости знал и обоняние имел особое, – указал Бондарев на портрет погибшего командира роты охраны – «Президент» был негласным хозяином зоны. И пользовался многими привилегиями, которые сам для себя установил. На работу он, конечно, не ходил. Зэки отдавали ему безропотно свои пайки. Хотя сами оставались голодными. И не «сявки», а даже сами фартовые. Разговаривать с начальством лагеря он не желал. Гад, в знак протеста снимал брюки и поворачивался к вошедшим голым задом. На котором у этого вора «в законе» сотенные купюры были выколоты. И никто, ни один из начальников лагеря не смог заставить его работать. Но гут я появился, – рассмеялся Бондарев.

– И тебя он так же встретил, как и прежних? – улыбался Яровой.

– Тоже сторублевками. Зэки ему доложили, что в барак зашел новый начальник лагеря, но он даже не повернулся. Честно говоря, такое откровенное хамство меня взбесило. И решил я прибрать его к рукам. А для начала хорошенько изучил дело этого «президента»: над ним восемнадцать следователей работали. Приличный труд получился. Так вот, он был не просто «вор в законе», не просто главарь, он – воровской жрец. И у него на руке был перстень выколот. Цветной тушью. С зеленым камнем. Это символ бессмертия. Таких наколок я больше ни у кого не видел. Поймали его в Одессе. Повезло двум старым опытным оперативникам – на квартире у одной девахи его взяли. И, опасаясь осложнений, судить привезли в Киев. Ведь «президент» – птица необычная. И что ты думаешь, за пару дней до суда он чуть не сбежал из тюрьмы. На машине, что продукты привозила. Потом, в день суда – прямо из зала. Здание суда воры подожгли. После этого в тот же день по дороге в тюрьму на машину напали. Хорошо, что конвой был усиленный. Десять конвоиров эту птичку доставили. Потом по дороге в Магадан его дважды пытались украсть. А уж отсюда – счет потеряли…

– А что ему инкриминировалось?

– Он контролировал двенадцать шаек в крупных городах. Сам «мокрушник». Но, как ты знаешь, расстрела в те годы не давали. Осудили его на четвертной.

– Самому «президенту» сколько было?

– Тридцать девять.

– Молод. И воры ему такую власть дали?

– Воры не на годы, на способности смотрят. А они у него были поистине исключительные. К тому же эту шишку они избирают сами. Хотел я сразу круто повернуть. Но Трофимыч, он осмотрительней меня, не посоветовал это делать, чтоб не вызвать беспорядков со стороны воров. Посоветовал выждать удобного случая. И случай наступил, когда рассортировал воров я по всем баракам. С этим типом оставил лишь Папашу– тоже отпетого вора. А остальные в их бараке были работяги. Эти не только кого-то кормить, сами добавки просили. «Президент», лишенный окружения своих джигитов-телохранителей, поскучнел.

—А почему сразу это не сделал?

—К тому времени из лагеря вышли самые рьяные сторонники «президента», его кормильцы и заступники. Вот и поторопился выход.

—Оставшиеся воры как на происшедшее отреагировали?

– Покричали немного. Одни продолжали кормить «президента», другие на сытые желудки поняли, что так даже лучше. Да и у Папаши уже много сторонников среди них было… А Папаша в тот же день был бригадиром назначен в своем бараке. И поскольку работягам бригадир, понятно, дороже, его охраняли день и ночь. Следили за каждым движением «президента».

– Значит, Папашу решил столкнуть с «президентом» лицом к лицу?

– Да, именно так. Папаша – мужик с гонором. Прислужничать не умел и не любил. Делиться тоже. Считал, что по способностям и воровским заслугам он не ниже «президента» и в душе обижался на воров. Считал себя обойденным и мстил за это ворам. А коль скоро воровской элиты в лагере не стало, вся его злость закономерно пала на самого «президента». Ибо в работягах Папаша не видел помехи. К тому же отношение работяг к «президенту» было ему на руку и он не только одобрял стычки между ними и участвовал в них, но и нередко был их инициатором. Особенно его бесило, когда «президент» показывал ему свой перстень. Это была крайняя мера. И Папаша обязан был беспрекословно подчиниться воле «президента». Но отдавать ему свою пайку он уже не мог. И решил целиком избавиться от повиновения. К тому же, как ни охраняла Папашу бригада, но кто-то из воров по приказу «президента» мог его убрать. Эта опасность заставляла искатьвыход. И как-то Папаша не нашел в своем чемодане золотое кольцо, которое он пронес с собой и о существовании которого знал «президент». Между ними началась жестокая драка.

– Это не драка, побоище целое было, – встрял Трофимыч.

– Да, мне этого тоже не забыть, – продолжил Бондарев. – Так могли схватиться только лютые враги. Один отстаивал свое «президентство», другой, Папаша, претендовал на него. Папаша пошел ва-банк. Не могли дерущихся остановить ни выстрелы вверх, ни холодная вода. Оба знали, что от исхода зависит многое. А потому все средства были хороши. Сразу никто ничего не понял, почему «президент» вдруг вскрикнул, как зверь. Глаза его остервенели. И удалось ему свалить Папашу наземь. Так бы и задушил он его. Но что– то помешало. Глянули, а у него палец, на котором был перстень выколот, не просто сломан, а вырван с мясом. И кровь из руки фонтаном хлещет. Эта рука и подвела. Ослабла на секунду. Тогда Папаша из рук «президента» и вырвался и тут же конвой растащил их в стороны. «Президента» в больницу отправили. Но… по воровскому закону потерявший эту наколку не имеет прежней власти над ворами. Если он лишился руки – ее порезали или прострелили и пришлось отнять, или болячка села на этом месте и съела метку, воры не обязаны подчиняться этому человеку и избирают другого вместо него. А тот, который ранее имел перстень, становится обычным, рядовым вором «в законе». Ничем не отличающимся от других. Считают, что с потерей «перстня» этот человек потерял удачу. И не только свою. Вот почему взбесился «президент», не только от боли… И пропавшее кольцо было только поводом к схватке, но не причиной. Даже единственный вор, оставшийся в зоне, обязан был угождать, кормить «президента», покуда у того имелся «перстень». А кольцо – не столь важно. За него здесь он и пайки хлеба не купил бы. Каждому свой желудок важнее украшений. И «президенту» не кольцо нужно было, а лишний повод для драки. Чтобы усмирить Папашу в назидание другим.

– Эта история имела продолжение? – не скрывал любопытства Яровой.

– Да. Вышел «президент» из больницы и понял, как изменилось отношение воров к нему. Они могли мстить за него, пока была метка. А без нее даже перестали замечать. Да и обижал он многих прежде. Вот и вылезло все наружу. Неприязнь, злость сразу дали знать себя. Если ты – удав, как допустил, чтобы кто-то одержал над тобой победу? Да еще такую! Ну и пуще затаил «президент» зло на Папашу. Тот это понимал и всегда был начеку. Ночью от малейшего шороха просыпался. «Президент» вскоре понял, что о беде его и на воле узнали воры. Перестали посылки слать. Пришлось ему идти на работу. Как всем. А как раз зима стояла. Снежная, холодная. Папаша уже давно втянулся в работу. А «президент» через час выдохся. Сел отдыхать. А Папаше только и нужен справедливый повод. Он знал, что «президент» ждет удобного случая. А если нет выхода, то лучшая защита– это нападение. Так и тут случилось. Папаша не дурак, все учел: что «президент» устал, что рука у него болит. Ну и налетел. Якобы тот хуже любой «сявки» нарочно отлынивает. А из-за него выработка будет меньше, меньше хлеба дадут бригаде. «Президент» уже психологически надломлен был. Реакция замедлилась. Челюсть-то он Папаше сломал, но и сам с раздробленной гортанью оказался. В итоге – смерть…

– Но ведь Папаша знал, что ему срок добавят…

– Знал. Но срок – не смерть. И если бы не он «президента» – «президент» его где-нибудь подкараулил. За все одним махом. Слишком тесно им обоим стало в одном лагере. Мы тоже это понимали. Да, срок Папаше добавили. Небольшой. За такого-то потерпевшего…

– Кстати, этот «президент» был вдвойне опасен тем, что знал, как можно убить, не оставив следов, – напомнил Бондареву Трофимыч.

– Да! – спохватился Бондарев. – Этот такой тайной владел, как говорили зэки. Хотя в деле «президента» никаких данных такого рода не было.

– А что говорили?.. – интересовался Яровой.

– «Президента» этому якобы обучал какой-то старый японец. Он хорошо знал строение человека. Так вот на теле у каждого есть опасные точки. Если любую из них уколоть иглой, можно отключить один из органов. Вызвать паралич или разрыв сердца. Та же иглотерапия, но в преступном варианте.

– А где расположены эти точки?

– Может, наш медик вам объяснит. Но, что несомненно, для успеха убийце нужно иметь определенные возможности и познания.

– Физические.

—Да.

– Чтобы преодолеть сопротивление?

– Иногда используют спиртное. Но чаще предпочитают обойтись силой.

– Почему? – удивился Яровой.

– При спиртном такие уколы следы оставляют.

– Внешние?

– Не только. И внутренние. Их экспертиза сразу обнаружит. При вскрытии, – уточнил Бондарев.

– Какие следы? – торопил Яровой.

– Тело сразу сводит судорогой. А места уколов, при употреблении перед этим спиртного, становятся заметными – неестественные черные пятна. При кропотливом расследовании можно установить все.

– Значит, в данном случае спиртное служит проявителем?

– Да, что-то в этом роде. Тебе о таких случаях расскажет врач лагеря. Он завтра утром будет на работе. С ним детально все обговоришь.

– Игорь, скажи, ты видел перстни «веревочка»? – вернулся к прежней теме Трофимыч.

– Не помню таких.

– А их многие в нашем лагере имели. Тоже наколка. Тушью обычно делалась. В виде тонкой веревки на безымянном пальце.

– Что за символ? – заинтересовался Яровой.

– Убийцы такое имели. Сколько раз эта веревка скручена – столько убитых на счету.

– Почему на безымянном пальце?

– Потому что не раскрыты эти убийства. Без имени остались. Тонкая веревка – чтоб в глаза никому не бросалась.

– За что они убивали?

– Потому что смежники.

– Как понять?

– Грабили и убивали. К ним в лагере никто особо не придирался. Отчаянные ребята.

– А раскрытые убийства как метили?

– Без перстня. По надписи «Колыма» черепа имелись. Сколько раскрыто – столько их и выколото, – объяснял Трофимыч.

– Я замечал, на пальцах у иных – тонкие кольца выколоты. Ровные. В суровую нитку толщиной. Что это означает? – спросил майор.

– Тоже метка. «Скользкой дорожкой» прозвали.

– А что это?

– Отравители имели такое, – ответил Трофимыч.

– Почему «скользкая дорожка»?

– Их все равно разоблачали когда-нибудь. Часто после вскрытия трупа. И они знали, что их ждет. Потому и метка тонкая. Как лезвие ножа, без особых примет.

– А зубчатое кольцо? – спросил майор.

– Это заметная работа. Такое кольцо и называлось – пила. Это тоже убийцы. Но особые. Разбойники. Они жестоки. В дело нож не брали. Работали топорами, кастетами. Сколько зубцов – столько убитых. Они обычно драчливы, задиристы были, эти мужики, – Трофимыч был явно польщен вниманием к своим познаниям.

– В этих перстнях я не очень разбираюсь. Но вот однажды из-за настоящего хорошего перстня чуть мужика одного не ухлопали. Капитана дальнего плавания. Он к нам попал после аварии, которую его судно в море потерпело. Так вот у него перстень был с сапфиром. Синим-синим. Глаз от него нельзя было отвести. Настолько красив. В золото вправлен. От деда достался в память. Тот еще при царе моряком в загранку ходил. Воры и приметили этот перстень. Стали вокруг того капитана виться. А он ни в какую. Как на грех, приглянулся сапфир «бугру» воров. Тот прямо-таки во сне видел сапфир на своей руке. Ведь синий цвет – цвет удачи и мужества. Да к тому же обрамление – червонное золото самой высшей пробы. Так вот этот «бугор» решил во что бы то ни стало тем перстнем завладеть. Но как? Вначале его кенты подошли к тому мужику по-хорошему, дружбу предложили, опеку свою. Тот не отреагировал. Уже наслышался, что даром воры ничего не сулят. Ну и ответил, – мол, век с фартовыми не знался и знаться не хочу. Тогда они стали называть цену за перстень. Он тоже отказался. Обмен навязывали… – Бондарев сделал паузу, как бы дожидаясь вопросов.

– А на что обменять? – удивился Яровой.

– На теплую куртку. Кому-то с воли прислали. Она, конечно, теплее телогрейки. Но перстень был очень дорог капитану и он снова отказался. Ну что тут делать? Решил «бугор» силой завладеть этим перстнем. А капитана ухлопать. Но своими руками не хотел и обратился к двоим. У них на среднем пальце руки был выколот перстень с агатом. Это черный полудрагоценный камень и носили ею все, кто причастен к банде «Черная кошка». А камень этот – символ ночи, мести. Эти двое работали рядом с бригадой, в какой был капитан. Вот как-то они на перекуре и предложили ему сыграть и карты. А он им и отвечает, что кроме преферанса ничего не признает. Мол, после работы пульку расчертим. А плебейские игры только мозг засоряют. Эти двое согласились. В преферансе они секли. Но для игры нужно четверо человек. И убийцы предложили человека из своей компании. Но капитан – не дурак. Уперся, настоял, что прямого партнера он себе выберет сам. Те вынуждены были согласиться, предупредив капитана, что играть будут на деньги. Капитан согласился. А вечером после ужина подошел к бригадиру. Рассказал ему в чем дело. Тот долго не раздумывал. Снял с капитана перстень, припрятал его от греха и соблазна подальше. Бригадир играть в преферанс не умел. Но знал наперечет всех, кто в этой игре силен. Вот и позвал одного. У того на руке пиковый туз был выколот. А на пальце перстень с камнем рубиновым. В виде бубнового туза. Это картежные шулеры такое имели. Он за это и сел. Так вот, – откашлялся Бондарев, – они в назначенное время и ждут, те бандюги. Глянули на руку капитана, видят– перстня нет. Поняли, что догадался. А когда увидели напарника, вовсе разозлились. Он их не раз не только без зарплаты, а и голодными оставлял, и «гардероб» выигрывал. Догадались, что неспроста капитан взял с собою шулера. Решили, что знают они друг друга. Ну и, проиграв через час все деньги, какие у них с собою были, схватились за ножи.

– Где они их взяли?

– Из гвоздей сделали. Сами.

– А разве вы их не проверяли?

– Сегодня отберу – завтра новые готовы.

– Что дальше было?

– А что? Шулер в картах силен. А драться на ножах не умел. Увидел их – и ходу от капитана и от этих двоих. Ну а капитан – мужик не промах. Силенок хватало.

– Понятно. В дальнее плаванье задохликов не посылают, – встрял майор.

– У первого он нож ногой выбил. И головой в живот. К стене барака припечатал. Да так, что из него, если б не телогрей ка, все кишки на десяток метров разлетелись бы. Но второй успел капитана ножом в бок ткнуть. Капитан за бок схватился. Но все же поддел бандюгу. Сапогом в пах… А из-за барака– сам «бугор». С финкой на капитана. А у того крови полный сапог. Сознание мутит. Шаг сделал и свалился в ту же секунду. «Бугор» нему. На бандюг не оглянулся, не посмотрел – живы ли они? Враз по карманам шарить стал. Ну а шулер уже в барак прибежал. Рассказал тому бригадиру, что случилось. Он с нар подскочил. И как был телешом, в одном исподнем, рванулся к месту драки. «Бугор» хотел в это время горло капитану ножом перерезать. Но бригадир сбил его. «Перо» отнял. Измолотив до полусмерти, принес в барак к его же кентам. И, насовав мордой в парашу, на нары кинул, как мешок. Приказал его людям на три пушечных выстрела не подходить к своему бараку. Пригрозил. А воры иных работяг не только уважали, но и побаивались. Так что на этом дело и кончилось.

– Капитан жив остался?

– Три месяца в больнице лежал. Крови много потерял. Едва оклемался, – ответил Бондарев.

– А те двое?

– Этим что сделается? Они, как кошки, живучи. Недаром в такой банде были.

– Как? И никаких последствий не было? – уточнил вопрос Яровой.

– Срок добавили им! Как же!

– Они вышли уже?

– В Певеке парятся.

– Там другой режим?

– Да, но не только это. И климат с нашим не сравнить. И многое другое.

– А контингент заключенных?

– Все бандюги, душегубы. У многих широкие кольца на безымянном. Всех под пулемет можно. Одной очередью скосить. Сволоты проклятые.

– Расскажи об их метках, Игорь Павлович, – попросил Яровой.

– Зачем о них. Здесь своего такого дерьма целый барак.

– И все-таки, – настаивал Яровой.

– Все там по три, по четыре срока имеют. За побеги, за убийства, за разбой и бандитизм.

– По сколько же им лет?

– В среднем – пятьдесят три.

– А что у них за татуировки?

– Это самые опасные подонки, сплошь садисты. И убивают с особой жестокостью. Вот и метка их – широкое черное кольцо. Она символизирует их дела – ничего светлого, ни одного пятнышка. И называется – катафалк. Звери сущие. Их разве кто исправит? Чем шире кольцо, тем больше убийств.

– Ты расскажи про кольцо «тихая ночь», – попросил Бондарева Трофимыч.

– Давай не будем. Хватит.

– Почему?

– На душе от них тошно. И так полжизни среди этих… Надо хоть на время о таком забывать. Вспоминать, что есть нормальные люди, без наколок со смыслом. От них ведь устаешь.

– Если вспомнили, зачем останавливаться на середине?

– Что, заинтриговало. Аркадий Федорович, сознайся?

– Конечно.

– У нас эти метки и во сне перед глазами мельтешат, – засмеялся Игорь Павлович. – Преступников мы должны знать не только по делам, а и по татуировкам: по «браслетам», «кольцам», «перстням». Вот, к примеру, та же «тихая ночь». Она ровными волнами по среднему пальцу на правой руке выколота. Можно подумать, что перед тобой бывший моряк или рыбак. Черта с два! Тоже душегубы. На мостах охотятся. По закоулкам всяким. Выберут жертву, выследят ее и – поминай как звали.

– Мотивы убийств? Нажива?

– Именно.

– А почему «тихая ночь»? Они себя охотниками считают. Для них тишина – главное.

– Давай вернемся к «медвежатникам». Они имеют между собой отличия? – Яровой уже давно записывал ответы на свои вопросы в блокнот.

Ответил Трофимыч:

– Какже, все меченые. Начиная с рук и кончая мягким местом. Все биографии – налицо. То бишь, на ж… Сами себе не брешут. Вот ты интересуешься «медвежатниками». Их у нас было немного. Один от горла до пупка отмычку имел наколотую. Чем работал, то и в память. Но мужик неглупый. Шпану всякую не любил. Сам себя большим человеком считал. И уважал. За то, что руки в крови не пачкал. Он и работал по-интеллигентному. Коль поймали его при взломе сейфа – не сопротивлялся. Сам руки под наручники подал. Когда его обыскали, даже удивились: никакого оружия при нем не было! Отмычка и руки. Вот и все. Во всех грехах он сразу сознался. Но только в своих. И то ладно. Не вилял, не выкручивался, как другие. Ничего не скрывал. Стали проверять – все верно сказал. Он и в лагере человеком держался. Работал до пота. Ни на кого не ворчал. Ни с кем не дрался.

– Он один был пойман или с группой?

– Привезли его к нам одного. Доставившие не могли им нахвалиться. А насчет его сообщников ничего не знаю. В приговоре об этом – ни слова. Но если они у него имелись, то тоже серьезные мужики, этот с «мокрушниками» не пошел бы на дело. Так вот, на первом году я всяких ужасов наслышался о «медвежатниках». Но когда понаблюдал, многое понял.

– Изменили мнение?

– Конечно. Чем крупнее преступник, тем он сильнее. Как человек. Его не надо уговаривать. Он сам понимает, что нужно работать, раз засыпался, иначе кормить не будут. И вкалывать они умеют здорово. В лагере не занимаются ерундой. Никого не трогают, не задевают.

– А «президент»? Этот покрупнее вашего «медвежатника». Почему ж иным был? – Яровой отложил блокнот.

– Что «президент»… Он требовал к себе отношения по своим законам. Не смог понять, что лагерь – не только исправительный, но итрудовой. Не живучим оказался. А главное – у него было что отнять. Вот это ему и помешало. Не в пример «медвежатнику». У того что отнимешь? Все, что имел, до лагеря отняли. Все, что принес, только с ним уйти могло. Потом «медвежатник» ни у кого из кентов не отнимал, ни из кого не сосал, ничего не требовал. Но держался, как положено. Себя и словом, и кулаком мог отстоять при необходимости. Так что сравнений тут быть не может. Ведь «медвежатники» – это наследие международной воровской элиты. А обычные осколки профессиональной преступности – «президенты» и прочие воры в законе, так я понимаю, – ответил Трофимыч.

– Чем он занимается теперь?

– В Магадане работает, – сказал Бондарев. – Здесь в лагере он стал электриком. Выучился. И теперь работает по этой специальности. Все имеет. Даже приемники ремонтирует. По схемам. Семьей обзавелся. На вдове женился. На старушке. Живут – друг на дружку не надышатся. А вот второму такому же не повезло, – Игорь Павлович вздохнул.

– Умер?

– Нет.

– Расскажи подробнее.

– У него одна наколка имелась. «Гусиная лапа». От плеча до локтя.

– А это что такое?

– Татуировка. А «гусиная лапа»– его инструмент. Чем он сейфы банковские вскрывал. Как консервную банку. «Медвежатники» по– разному работали. Одни с отмычками. Другие с «гусиной лапой». Третьи с ключами и прочим… Так вот этого в Орле поймали. И сюда к нам прямиком. Здесь ему поставили эту проклятущую татуировку.

– Почему проклятущую?

– Жизнь она ему сломала.

– Сам виноват.

– В чем виноват – за то отсидел. И, между прочим, если бы все такие в лагере были, не поседел бы наш Трофимыч и мы поздоровее были бы. Не хватало б сердце по ночам. Он, братец ты мой, совсем неплохим человеком стал. Как отсидел червонец, понял, что гусиное– гусю, а человеку – человеково. Не захотел на прежнюю дорожку возвращаться. И никто с ним бесед не проводил. Сам все осмыслил.

– Что ж раньше не хватился?

– Раньше? Ишь, как хорошо нам здесь судить. По-всякому в жизни складывается. Может, не все от него зависело в его судьбе. Только и здесь не каждый поймет. Иной хоть, всю жизнь здесь сиди – дураком сдохнет. Этот всего три года пробыл, ко мне пришел: мол, помоги для жизни специальность получить. Пусть хоть пяток лет и останется, хочу по-человечески дожить их на свободе.