Текст книги "Любовник Дженис Джоплин"

Автор книги: Элмер Мендоса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Выполнить это поручение не представило для Чоло большого труда, так что уже через неделю после происшествия с чемоданчиком Давид переехал в великолепный уютный домик, расположенный на верхушке холма, с двумя комнатами, кухней, металлическими креслами-качалками на веранде и задним двориком, окруженным зарослями бугенвиллеи. Вопреки ожиданиям Чато и Чоло, они после этого не стали чаще видеть Марию Фернанду. Ей не удалось выполнить данное поначалу обещание привести с собой весь биологический клуб, чтобы превратить садик в райские кущи, так как именно в эти дни ее больше заботили подробности жизни Хосе Хосе и Греты Гарбо, чем украшение жилища двоюродного брата. Давид, в свою очередь, не мог думать ни о чем, кроме Дженис Джоплин, и тем более ему не было никакого дела до Гарбо или Хосе Хосе и сенсационного успеха его песен «Печаль» и «Корабль забвения». Опять же, после того как двоюродная сестра решила всерьез заняться его лечением, Давиду пришлось взять за правило держать рот на замке в ее присутствии. Он даже согласился пройти курс лечения микстурами из натуральных компонентов, отчего моча у него приобрела устойчивый красноватый оттенок. Мария Фернанда впала в рассеянное состояние и постоянно находилась под впечатлением исполнительского таланта певца и киноактрисы, которую впервые увидела в фильме «Анна Каренина»; ее полное имя было Грета Ловиса, но все называли ее Кета – красавица с роскошным телом, обожаемая мужчинами, она покорила Голливуд, несмотря на то что родилась в бедной семье, и стала воплощением американской мечты.

– Ну зачем же она перестала сниматься?

– Ах, Нена, отстань, пожалуйста! – отмахивались подруги.

И хотя Мария Фернанда долго не сдавалась, эта тема тоже отошла на второй план вслед за идеей подать в суд на стражей правопорядка, с которой она носилась несколько дней, однако газеты так и не напечатали два ее письма с протестом против произвола полиции. Не удались и ее попытки найти поддержку у губернатора Бальдераса; политик все тянул с назначением даты приема, и однажды вечером Майтэ посоветовала ей забыть про судебный иск. так как в разговоре с ней отец с полной откровенностью высказал мнение, что обращаться в суд бесполезно, поскольку речь идет о «драконах», специальных полицейских формированиях по ведению антипартизанской войны, которые неприкосновенны и подчиняются непосредственно центральной власти.

Когда Давид уже вполне освоился в своем новом жилище, как-то ночью незадолго до рассвета явился Чато и разбудил его.

– Как дела, братан? – Они обнялись.

– Чато, мне надо о многом поговорить с тобой.

– Отлично, только если хочешь иметь хорошего собеседника, дай мне хоть немного поспать.

– Согласен, ты выглядишь усталым.

Чато проспал остаток ночи и весь следующий день. Вечером Давид вернулся с работы на складе пиломатериалов, разбудил брата, они вместе поужинали, а потом про говорили допоздна. Давид рассказал о том, как получилось, что он убил Рохелио, о Карлоте Амалии Басайне и – самое главное – о своей бессмертной части.

– Знаешь, у нее голос совсем нехороший, не поймешь – женский или мужской, страшный такой, но теперь я уже не так боюсь, как раньше. Папа говорит, что это не дьявол, что мне надо повторять: «Дьявол не существует», – и тогда голос пропадет.

– И что, помогает?

– Как бы не так! Наоборот, с каждым днем становится все наглее.

– Любопытно… Судя по тому, что ты мне рассказал, он ведет себя словно строгий папаша. И представляется твоей бессмертной частью?

– Да, угадывает все мои мысли и даже требует, чтобы я ему отвечал! Ты когда-нибудь слышал что-либо подобное?

– Я знаю только про переселение душ после смерти. А еще читал где-то, что те, кто кончает жизнь самоубийством, тем самым доводят свою бессмертную часть до безумия, и она в итоге терпит неописуемые муки. Но вообще-то я в этом не очень разбираюсь.

– Так что мне делать? Дядя Грегорио советует слушаться ее, может, подскажет что-нибудь полезное.

– Возможно, но если тебе не нравится, просто не обращай внимания, и все! Ну а теперь расскажи мне про то, как было с Дженис!

– Все вышло очень по-дурацки.

– А как вы понимали друг друга?

– С помощью жестов, больше никак. И вообще ничего глупее со мной в жизни не было!

– Она ведь очень знаменитая певица, знаешь?

– Да, Чоло говорил мне. Вот, посмотри! – Давид достал из папки вырезку из «Лос-Анджелес тайме» и передал брату.

– Ах ты, черт! – восхищенно произнес Чато. – Просто невероятно, как это у вас все получилось, братан! Ну а что с «Доджерс»?

– А вот, – показал Чато другую вырезку. – Нас с Дженис напечатали в один день!

– Круто, повезло тебе! «Новый питчер из Мексики»! Так в чем дело, почему ты не стал играть у них?

– Да не люблю я бейсбол, какой интерес в том. что один бросает мячик, второй бьет по нему палкой, а потом бежит как угорелый? А эта форма, которую надевают во время игры, такая смешная, они в ней просто как цыплята голозадые! Мне понравилось только, что там можно постоянно сплевывать прямо на поле.

Позже Давид признался, что все же жалеет о потере контракта с «Доджерс» по единственной причине: играть в лос-анджелесской команде означало бы находиться рядом с Дженис.

– Я хочу поехать к ней, – произнес он с решимостью человека, не привыкшего думать о последствиях своих поступков. – Уже и деньги начал копить.

– Она ведь живет в Сан-Франциско?

– Нет, в Лос-Анджелесе, на бульваре Сансет.

– Тебе понадобится немалая сумма.

– По моим подсчетам, примерно две тысячи песо.

– А сколько ты уже скопил?

– Двести восемьдесят.

– Да, самая малость осталась. И паспорт тоже нужен.

– У меня есть постоянная въездная виза! – с готовностью похвастался Давид, и Чато улыбнулся.

– Ну, тогда все в порядке, – подытожил он и сладко зевнул. – Давай-ка спать!

Чато заснул почти мгновенно, а Давид до двух часов ночи любовался луной, грезил о Дженис, сидя возле радиоприемника, включенного на случай, если передадут песню в ее исполнении, и совершенно не обращал внимания на треск и шуршание помех.

Глава 6

С того дня Чато стал чаше появляться в домике на холме. Вообще-то он использовал его главным образом для хранения оружия и пропагандистских материалов, но, когда выдавалась возможность, заваливался спать.

– Непонятно, – удивлялся Давид. – Почему он никогда не высыпается? – Лично у него сон отнимала не политика, а мысли о Дженис. Он жил воспоминаниями о ее гибком теле, о скрещенных руках, поднимающих подол платья, о милом ушке, о том, что произошло между ними и теперь постоянно воспроизводилось в его памяти, несмотря на минувшее время.

«Поеду к ней! Если не найдется работы на какой-нибудь лесопилке, в крайнем случае займусь бейсболом». Он принял вполне осознанное решение. Ему вдруг стаю стыдно при мысли о необходимости сказать Грегорио, что его совершенно не прельщает игра за дядину бейсбольную команду. Чато посоветовал ему даже не заботиться об этом.

– Отец по сути всего лишь реакционный старикашка, трусливый мелкий буржуа, который неспособен разглядеть исторической роли нарождающегося пролетариата! Призрак бродит по Мексике, Давид, призрак коммунизма! Тебе надо больше узнать о революционном движении! – Чато оставлял брату стопки отпечатанных на мимеографе страниц, чтобы читал на досуге. Но стоило Давиду пробежать глазами одну-две строки, как ему становилось скучно или тут же одолевал сон. Не понимал он, что написано в этих бумагах, и не хотел понимать. Двоюродный брат напоминал ему Марию Фернанду; та тоже заставляла его изучать брошюры о защите окружающей среды и хищническом разграблении водных ресурсов.

– Мы спасем мир, Санди, спасем наши реки! Чтобы прочитать полученную от нее экологическую литературу, Давиду понадобилось бы года три. А он изнемогал от желания вновь услышать голос Дженис: «Аге you Kris Kristofferson?» – вдохнуть запах ее кожи, ощутить горячую плоть в промежности. Какое ему дело до плачевного состояния речки Кеме, что стекает с гор Атакора и чья загрязненная вода отравляет существование племени барибас? Давиду хотелось только одного – вернуться в Лос-Анджелес, но он убил человека и жил как преступник – без денег, в разлуке с близкими людьми, в страхе перед внутренним голосом, не оставляющим его в покое.

Надежды, которые Давид связывал с Чато, также не оправдались. Двоюродный брат изменился до неузнаваемости; он теперь смотрел на действительность только через призму социализма.

– Отращивать волосы и носить расклешенные брюки – это еще не значит быть современным человеком, – внуша! он Давиду. – Ты должен соответствовать эпохе, в которой живешь, помнить о своем долге перед историей. Ничего, что тебе не вполне доступны мои слова, это не твоя вина. Я просто хочу, чтоб ты знал: общественный строй, за который мы боремся, создаст возможности для излечения таких болезней, как у тебя; при социализме полностью исчезнет человеческая отсталость любого происхождения. – Давиду хотелось поговорить с братом, как раньше, в детстве, но Чато этого не понимал.

– Чато, чем считали ацтеки Млечный Путь?

Брат перестал раскачиваться и сердито уставился на него; дело было поздним вечером, оба сидели на веранде в ржавых креслах-качалках.

– Давид, мы обсуждаем то, что касается непосредственно тебя!

– Ты мне как-то раз говорил, чем считали ацтеки Млечный Путь, но я не запомнил. Египтяне принимали его за рассыпанные зерна пшеницы, инки – за звездную золотую пыль, а вот насчет ацтеков я правда не помню – вроде что-то связанное с кроликом?

– Это Луну ацтеки считали кроликом; дались тебе всякие сказки, Давид! Будто не знаешь, что человек уже оставил свой след на лунной поверхности!

– Как это?

– Да ну– ты что, действительно не знаешь? Вместо того чтобы решать проблему мирового голода, гринго предпочли высадить трех астронавтов на Луну.

«Не иначе, твой двоюродный брат начитался Жюля Верна и захотел нас удивить», – вставил внутренний голос.

– А как они туда добрались?

– На космическом корабле.

– И что они там увидели?

– Ничего, на Луне ничего нет, братан, неужели ты не читал? В прошлом году все газеты печатали репортажи!

– А в Чакалу не завезли… Чато, расскажи мне о Млечном Пути.

Тот бросил на Давида недовольный взгляд; его долг – приобщить младшего брата к борьбе, насколько возможно, и времени на разные глупости не было.

– Послушай, Давид, нельзя всю жизнь забивать себе голову чепухой вроде Млечного Пути, Плеяд и Дженис Джоплин. Кстати, этой певице нечего предложить революционной молодежи. Будь последовательным, найди свой окоп и оттуда дай бой!

«Вот это мне нравится! – обрадовался голос железным ноткам в голосе Чато. – Кажется, запахло порохом!»

– Каждый из нас должен вступить в сражение за новый порядок, – продолжал Чато, – сделать свой, пусть маленький, вклад в общее дело!

– Раньше тебе нравилось рассказывать мне о Млечном Пути…

– Раньше было раньше, а сейчас есть сейчас! Теперь у нас другие потребности! – Давид заметил, что брат разволновался, у него загорелись глаза, но не разделял его восторга. Зато он вспомнил сладкий голос Дженис: «ls this place the Chelsea Hotel?* Хочешь – к тебе, а можно в моем номере…»

* Это отель «Челси»? (англ.)

Ночью Давид встал выпить воды и увидел в гостиной раскрытый чемодан, полный денег, оставленный там Чато. «Зачем он принес сюда эти деньги? Нельзя ли взять, сколько мне не хватает, чтобы уехать в Калифорнию?» Давиду больше всего на свете хотелось вернуться на бульвар Сан-сет, но его накопления не увеличивались. Удивительно, но вся прожитая жизнь словно сократилась для него до единственного воспоминания о тех восьми минутах с Дженис Джоплин; перед глазами так и стояло видение ее обнаженных ног на лиловом ковре. Давид решил поговорить об этом с Чато, когда тот проснется, но утром брат сообщил, что не появится в течение нескольких дней.

– Куда ты поедешь, Чато?

– Я не могу тебе сказать.

– А что будешь делать?

– Не задавай лишних вопросов!

И Давид забыл попросить у него денег. Через день он услышал по радио в вечерних новостях, что похитили банкира Иригойена, когда тот выходил из церкви после окончания мессы. Полиция полагала, что преступление совершили партизаны. Давид вспомнил о двоюродном брате, но тут к нему в гости приехал Чоло.

– Как дела, друг мой Санди? – Чоло неизменно привозил с собой упаковку пива и не уезжал, пока они не выпивали его все без остатка. Давид настраивал радиоприемник на станцию «5–70», где звучала музыка «Лед Зеппелин», «Доре», Сантаны и, конечно же, его любимой певицы, о встрече с которой он не переставал мечтать.

– У нее на руках были браслеты? – любопытствовал Чоло.

– Не помню.

– Да ты вообще ничего не помнишь! А халат, говоришь, психоделический?

– Да, какой-то странный, разрисованный весь.

– А ноги у нес длинные?

– Не обратил внимания.

– Кактус ты, Санди! КЪк можно сношаться с бабой и не видеть, что она собой представляет?

– Дело в том…

– Черт подери, тебе еще учиться и учиться!

– Я помню, что она была не совсем белая, а будто бы загорелая, и груди у нее маленькие, в веснушках.

– Ты их сосал?

– Нет…

– Пендехо, надо было сосать! Ну, хотя бы мял их в руках?

– Нет.

– Ну, ты точно озверел! А живот у нее какой?

– Мягенький такой…

– Ты его кусал?

– Нет, потому что от нее как-то странно пахло, будто сырой землей…

– Ну, так и должно быть! А целовалась как?

– Обалденно!

– А ты ее целовал?

– Вообше-то нет…

– Не могу в это поверить, вы что там, у себя в сьерре, девок не целуете?

– Она говорила не по-нашему, я ничего не понимал.

– Ну, ясно, она разговаривала с тобой по-английски!

– Я еще никогда не слышал такого голоса…

– Надо было называть ее «цыпленок» – чикен! Понял? Чикен – по-английски «цыпленок»! А ты потом отерся простыней?

– Там не было никакой простыни.

– Значит, ее халатом?

– Нет.

– Ты должен был пометить ее буквой «Z» – знаком Зорро! Многим женщинам это нравится!

«Вздор!» – буркнула бессмертная часть Давида.

Они сидели уже несколько часов и успели выпить много пива. Рот Давида безвольно открылся, зубы блестели, ему стало лень разговаривать.

– Ты так и не рассказал мне, что на тебя нашло в Лос-Анджелесе, во время матча? Почему твой дядя снял тебя с подачи?

Выпитое пиво подтолкнуло Давида на откровенность:

– Мне тогда слышались голоса, а теперь уже нет.

– Что?

– Голоса слышались.

– В смысле, в голове у тебя, что ли?

– Ага, – сказал Давид, отпивая глоток пива.

– С чего бы это, травки накурился? Я же предупреждал тебя – не прикасайся к марихуане!

– Далчет, не из-за этого!

– А почему ты мне не сказал?

– Неловко было.

Северный ветер трепал кроны деревьев, ночь стояла непроглядная, как чернила. Сантос допил свой стакан и наполнил снова.

– Знаешь что, чертов Санди? Не зря говорят, что удачу за деньги не купишь! Так, как тебе повезло с Дженис, больше не обломилось ни одному мексиканцу, могу спорить на что хочешь! Послушай меня, каброн ты этакий: по ночам я залезаю в постель к разным бабам, либо везу их к себе на ранчо, или просто на реку в кусты, куда придется – потому у меня и синева под глазами не проходит. Но никогда со мной не случится то, что было у тебя!

– Вот и Чато говорит то же самое.

– Каброн твой Чато! Кстати, мне надо обсудить с ним кое-что.

– Он уехал два дня назад и сказал, что вернется не скоро.

– Еше бы, недаром во вчерашнем похищении банкира Иригойена обвинили партизан; хорошо, если Чато еще не шлепнули – наши стражи правопорядка долго разбираться не станут! Как только он объявится – дай мне знать.

– Ты хочешь расспросить его о том, что случилось?

– Нет, просто передам пару слов от ребят.

– Ладно, только самих ребят не приводи.

– Не боись, этим кабронам здесь делать нечего. – Чоло стал пить длинными глотками, потом, будто впервые рассмотрев бугенвиллею, почти полностью закрывшую окно своими листьями, сказал с удивлением: – Вот живучая паразитка, а?

– Ага.

– Я на нее уже раз сто помочился!

– Большеньки-меньшеньки, как говорит Нена.

– Ох уж эта Нена! – Чоло пригладил свои длинные, волнистые волосы, в очередной раз отпил пива и закурил сигарету. По комнате разлился сладковатый запах марихуаны.

– А знаешь ли ты, друг мой Санди, что я влюблен в твою двоюродную сестру?

– А?

– Ты чего смеешься, каброн?

– Я не смеюсь, – сказал Давид, не в силах сдержать улыбку. – Просто любовь зла, Чоло!

– Да ты в своей Чакале вообще влюбился в чужую бабу!

Давид перевел взгляд на ночное небо, продолжая улыбаться; о Карлоте Амалии он уже даже не вспоминал, для него теперь существовала только Дженис Джоплин. Оба замолчали, раздумывая о том, какая коварная штука любовь, особенно если речь идет о такой шальной и самовольной девчонке, как Мария Фернанда.

– А Нена знает?

– Уж давно, с прошлого года, и Чато тоже.

– А ему-то зачем сказал?

– Как это зачем? Когда ухаживаешь за сестрой партизана, приходится учитывать, что он может подослать к тебе целый вооруженный отряд и отделать так, что родная мать не узнает!

– Значит, Нена не сказала тебе «да»?

– Она не сказала ни «да», ни «нет»!

– Сестра мне говорила, что хочет уехать учиться в Гвадалахару.

– Знаю…

– И что ты собираешься делать?

– Лапу сосать! Она ведь теперь даже встречаться со мной отказывается!

– В понедельник Нена заберет меня с работы к врачу, хочет, чтобы у меня рот больше не оставался открытым и зубы не торчали. Ты можешь поехать с нами.

– Постой, как это?

– Ты же хотел увидеться с ней! – Ну да!

– Так вот, пока мной будет заниматься коновал, вы двое пообщаетесь.

– Годится! – И они договорились встретиться в шесть вечера на складе пиломатериалов.

На следующий день, в воскресенье, Давид, как обычно, играл в бейсбол – подавал за команду Грегорио. Он занимался этим не столько ради своего возвращения в большой спорт, а скорее стараясь угодить дяде. Грегорио до сих пор дулся на племянника за промашку, из-за которой его выгнали из «Доджерс».

– Как ты мог позволить себе напиться? Зачем ты пил, зная, что тебе нельзя? Я-то боялся, тебя не возьмут из-за слуховых галлюцинаций, но уж никак не ожидал, что ты мне подложишь такое дерьмо! – Давид признавал дядину правоту, но подругой причине; ему было плевать на «Доджерс», зато страстно хотелось видеть Дженис и всеми правдами и неправдами скопить деньги, чтобы вернуться на бульвар Сансет. С того дня, как он переехал в домик на холме, Грегорио каждое воскресенье упрашивал его сыграть за кульяканских «Лос-Томатерос» или любой другой бейсбольный клуб тихоокранской лиги, но Давид не соглашался, оправдывая свой отказ тем, что это может быть небезопасно.

– Я не хочу, чтобы меня увидел кто-нибудь из Чака-лы, дядя Грегорио.

– Вряд ли здесь шляются твои чертовы земляки, не говоря уж о том, что они приедут специально надрать тебе задницу!

Сегодня игра началась в одиннадцать, когда солнце уже палило немилосердно. После того как Чоло заменил новый кэтчер, Давид не подружился больше ни с кем из игроков и даже не пытался запомнить их имена и прозвища. Он продолжал выходить на поле, поскольку это было в интересах дядиной команды, и бросал свои «страйки», чтобы потрафить Грегорио. После матча Давид отправился прямиком в свой домик на холме, в ближайшем магазине купил ветчины, сыра и три упаковки пива. Дома он занялся укладкой пива на лед: в отрезанную от двухсотлитровой бочки половину аккуратно уложил сначала слой льда, затем бутылки с пивом, снова лед и снова пиво. В соседнем доме проживали мелкие наркос, которые, если не работали на своих плантациях всьерре, занимались тем, что швыряли вырученные деньги налево и направо, закрывались в ресторане, кутили и спаивали играющих для них музыкантов. А заканчивали гульбу в «Бермудском треугольнике» вместе с такими же горькими пьяницами. Однако сейчас наступило время рабочего сезона на плантациях, и в доме по соседству царили покой и тишина. День был праздничный – воскрешенной Елены Троянской, – и жара стояла невыносимая.

Окно и белая облупленная веранда утопали в зарослях бугенвиллеи. Давид в самом благодушном настроении сидел в одном из кресел-качалок голый по пояс и слушал звучащую по радио «Бай-бай, беби». Он начал вторую бутылку пива, когда напротив дома остановился серый «ЛТД». Что за черт? Затемненные стекла машины мешали ему разглядеть лица пассажиров. Может, это Чоло шикует? Из машины доносилась музыка из включенной на всю громкость магнитолы. Или Чато? Видимо, на «ЛТД» стоял очень мощный кондиционер, потому что его гудение слышалось даже сквозь музыку. Сердце Давида встрепенулось – это Дженис! В тот же миг дверь со стороны пассажирского сиденья открылась, из машины вышел высокий мужчина в клетчатой рубашке и ковбойской шляпе и крикнул Давиду:

– Наконец-то я тебя отыскал, ублюдок! – Давид увидел, как мужчина вставляет в автомат черный рожок, и тут же узнал его – это был Сидронио Кастро, старший брат Рохелио! Прежде чем он успел прицелиться, Давид метнул ему в голову пивную бутылку. Сидронио рухнул на землю, беспорядочно стреляя в воздух. «Отними у него оружие! – завопила бессмертная часть Давида. – Добей его! Каждый раненный тобой человек может стать твоим палачом! – Давид побежал через дом на задний дворик, а голос продолжал надрываться: – Не убегай от них, хуже они тебе уже не сделают! – Давид не обращал на него внимания и, недолго думая, перемахнул через ограду – как раз вовремя, потому что выбежавший вслед за ним шофер Сидронио разрядил свой пистолет поверх того места, где он упал на землю. – Остановись, трус несчастный! – твердил свое голос. – Бьющий первым бьет два раза!»

Шофер, очень толстый мужчина, сопя, взобрался на ограду и увидел только, как сверкают пятки Давида, который улепетывал через пустырь в сторону ближайшей улочки.

«Достану», – подумал он, нажал на спусковой крючок, но услышал только металлическое: клик! Давид уже почти вскарабкался по краю обрыва. Мать твою! Пока шофер вставлял новую обойму, его цель пропала из виду; он несколько раз выстрелил вслед, но Давиду эта неприцельная пальба была уже не страшна. Тогда толстяк решил, что ему со своим весом беглеца не догнать, и вернулся на веранду, где Сидронио уже пришел в себя, но его разбитая голова сильно кровоточила. Шоферу пришлось помочь ему подняться на ноги. Они сели в машину и попытались преследовать Давида, но бесполезно: улочки были такие ухабистые, что годились разве что для съемок рекламы «Мальборо».

Когда Чоло Мохардин подъехал к дому на своем пикапе, запах пороха в воздухе еще не развеялся. Что за черт, недоумевал он, с тревогой разглядывая пулевые отметины на стенах веранды, бак с бутылками пива, распахнутую настежь входную дверь, шуршащий помехами продырявленный радиоприемник, разбросанные пустые гильзы и кровь на полу, и наконец решил, что, наверное, полиция добралась до обоих двоюродных братьев. Поэтому, не теряя времени на дальнейшее выяснение обстоятельств, он выключил радио и направился к выходу. «Вот гадство», – подумал Чоло, но прежде чем исчезнуть, вдруг остановился, вернулся и взял со льда три бутылки.

– Чертовы соседи, – произнес он вслух. – Ни один даже не вышел посмотреть, что за шум!