Текст книги "Любовник Дженис Джоплин"

Автор книги: Элмер Мендоса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Глава 18

Вернувшись в Альтату, Чоло первым делом позвонил Марии Фернанде. Договорились встретиться вечером.

– Не хочу докучать тебе нашими проблемами, но мы все очень беспокоимся за Давида, его причислили к партизанам, а он и мухи не обидит.

– Это правда, что о нем написали в газете?

– Во всех газетах! А фотографию поместили такую ужасную, хуже быть не может!

– А у тебя как дела?

– Большеньки-меньшеньки.

– Скажи своему отцу, что Санди я беру на себя; мой шеф сможет его вытащить.

– Ох, Чоло, где ты работаешь, чем занимаешься?

– Заеду к тебе в восемь.

– Заупокойная месса начнется в семь – на случай, если захочешь прийти.

Часом позже Сантос рассказал о своем деле адвокату Угарте, и тот терпеливо выслушал его. Они сидели в кабинете юриста в здании Биржи; на лице советника дона Серхио время от времени появлялась холодная улыбка.

– Мохардин, ты должен понять две вещи. Во-первых, ты совершил серьезную ошибку, пустив жить в свой дом чужих людей. Вилла понравилась команданте, который руководил операцией по захвату, и теперь ее хотят конфисковать – мне только что звонили из генштаба.

– Что? Этот каброн весь ум растерял, если надеется жить в моем доме!

– Нам лишняя проблема совершенно не нужна, тебе пытались растолковать, что бизнес сугубо семейный!

– Если полицейские войдут в мой дом, я его взорву! Почему нельзя урегулировать эту проблему другим способом? Займитесь этим – надо ведь только заплатить, все трудности с правительством решаются с помощью денег! Но главное, я хочу, чтобы вы помогли мне уладить дело моего друга.

Угарте, одетый в легкий льняной костюм, состроил недовольную мину.

– У меня есть четко очерченный круг обязанностей, и тебя это тоже не касается – никто в нашем бизнесе не должен вмешиваться в посторонние проблемы!

– Послушайте, адвокат, с вашей помощью или без нее я вытащу его оттуда. Наш разговор сейчас происходит лишь потому, что мне велено консультироваться с вами по любым вопросам.

– Почему тебя так волнует судьба какого-то бунтаря?

– Поймите, адвокат, он мой человек, этот парень сорок часов находился в море, чтобы гринго в Лас-Вегасе могли без лишних волнений проигрывать свои деньги и даже получать при этом удовольствие; и я обещал его родственникам помочь ему. Кроме того, никакой он не партизан, и я уверен, что его обвинили без всяких на то оснований.

– Послушай, Сантос, ни дон Серихо, ни Грасьела не хотят терять виллу, но они оба считают, что надо уступить полицейским, если другого выбора нет; не в наших интересах портить хорошие отношения с силовыми ведомствами.

– А как же мой друг?

– Я не могу им заниматься, мне не позволяют моя репутация, связи и положение в картеле, но если ты твердо решил взяться за это дело, тебе может помочь только Доротео Аранго.

– При всем моем уважении к вам, адвокат, не надо вешать мне лапшу на уши!

– Я говорю совершенно серьезно! Доротео П. Аранго молодой, талантливый адвокат, практиковался у меня в конторе, из тех, кого называют толстокожими, с одинаковым успехом выступает против правительства и больших компаний. Он даже выиграл дела по защите прав работников таких гигантов, как «Кока-кола» и «Фундидора-де-Монтеррей»!

– Ну и что?

– Это означает, что у него есть все необходимые связи и умение, и он, возможно, единственный, кому под силу спасти твоего парня! Вот адрес, по которому ты его найдешь!

Мохардин поехал в колонию Эхидаль на прием к молодому юристу и через двадцать минут припарковался напротив жилого дома на четвертой улице. Его встретил мужчина могучего телосложения, с пышными усами, как у Сапаты, дружелюбным и в то же время недоверчивым взглядом и культей на месте левой руки. В его кабинете не было ничего лишнего, включая секретаря.

– У вас есть хоть какие-то сомнения в невиновности вашего друга?

– Ни малейших!

Доротео П. Аранго задумчиво погладил усы.

– Вы уверены? Каждый считает себя невинной овечкой, однако в большинстве случаев оборачивается страшным серым волком.

– А почему вы сомневаетесь?

– Послушайте, дружище: одолеть правительство очень трудно, особенно в таких делах, поскольку этому препятствует все законодательство – не существует законов, защищающих бунтовщиков или позволяющих добиться отсрочки рассмотрения дела в суде. Сами видите, какая борьба идет, чтобы вырвать из застенков заключенных 1968 года.

– Но ведь говорят, что у них как раз все налаживается?

– В том-то и штука, что эта проблема решается не законным путем, а с помощью политических усилий. Поэтому повторяю свой вопрос: у вас есть сомнения в невиновности вашего друга?

– Послушайте, если бы этот кактус совершил то, в чем его обвиняют, разве стал бы я вмешиваться? Просто я знаю, что никакой он не партизан, а обыкновенный бедолага и не занимался ничем, кроме рыбной ловли. На днях собирался жениться.

– Однако в газете пишут совсем другое. – Адвокат развернул «Эль-Нороэсте» на странице с фотографией Давида.

– Это чистое недоразумение, настоящим партизаном был двоюродный брат Давида, Грегорио Палафокс, но его убили совсем в другом месте, а тело сбросили в море. Санди никогда не интересовался делами брата, из него, как водится, сделали мальчика для битья.

– А сообщники?

– Это полицейская уловка. Чато если и проявлял осторожность, то как раз в том, чтобы не приводить к себе в дом своих товарищей – боялся, что кто-нибудь донесет.

– У вас есть друзья среди журналистов?

– Нет, но у меня есть деньги, а я слышал, что среди журналистов найдется пара-тройка таких, кто деньги очень любит, это вопрос технический.

– А знакомые в судебной коллегии?

– Я же говорю вам, у меня есть деньги, это вы должны иметь там знакомых!

Адвокат улыбнулся:

– Позвольте задать вам нескромный вопрос – кем вы работаете?

– Я скотовод, владелец ранчо по дороге на Эль-Дорадо.

– А еще кем?

– На что вы намекаете?

– Простите за навязчивость, но я должен знать, кто мне платит, – тогда я в силах предугадать возможные негативные последствия для себя от сотрудничества с клиентом.

– Хотите знать, откуда у меня бабки?

– Можно и так сказать.

– И вы не верите, что я их заработал, выращивая крупный рогатый скот и скаковых лошадей?

– Я должен знать!

– Ладно, я еще работаю на Серхио Карвахаля Кинтеро, слышали о таком?

– Кто же о нем не слышал!

– А вас мне рекомендовал Угарте.

– Вот как, значит, этот ваш друг работает на Угарте?

– Нет, говорю же вам, он рыбак.

– Я вынужден просить вас не обманывать меня, это в ваших же интересах: если понадобится лгать на суде, то мне легче сделать это, зная всю правду.

– Значит, вы принимаете мое предложение?

– Да, принимаю.

– Ну, так вот, Санди не партизан и не наркоторговец; правда, один раз он перевез груз по моей просьбе, и хотя я заплатил ему выше крыши, работа ему не понравилась. У него на уме совсем другое, водится за ним пара грешков, но они к этому делу не имеют никакого отношения, за них могут наказать лишь священники, и никто другой. Санди только и мечтает о том, чтобы повторилась та ночь, когда он переспал с Дженис Джоплин.

– Ха-ха!

– Не верите? Он действительно единственный мексиканец, который трахнул Белую Ведьму.

– В таком случае ваш друг заслуживает свободы, и если кто-то вытащит его из тюрьмы, то это буду я!

– Примерно, то же самое сказал мне Угарте.

– Сегодня воскресенье, и я намерен съездить в гости к родителям, но завтра же отправлюсь в Агуаруто разузнать, как глубоко утопили вашего друга.

– Отлично, вот вам на телефонные расходы! – Чоло, улыбнулся. – Я потому и обратился к вам, чтобы вы нашли для него способ выйти сухим из воды!

Сантос подъехал к дому Палафоксов уже после того, как те вернулись с заупокойной мессы. Прямо с порога он рассказан Марии Фернанде о своей встрече с юристом.

– Здоровенный мужик, только левой руки нет.

Нена, вопреки запрету отца, поделилась с ним некоторыми подробностями прощания с покойным братом в Наволато, когда в итоге им пришлось вынести его тело на улицу и положить под огромным деревом манго, и ей пришлось незаметно отмахиваться от мух, пока наконец не поехали в церковь. А поскольку туалет в похоронном бюро представлял собой настоящий гадючник, им пришлось ездить справлять естественные надобности домой к своим друзьям Маркосу и Хавьеру Ранхель.

– Как себя чувствуешь?

– Большеньки-меньшеньки. Послушай, Чоло, откуда это все у тебя? Чем ты занимаешься?

– Так, работаю на одном ранчо. Сейчас некогда об этом, расскажу как-нибудь.

Глаза Нены широко раскрылись, ей все стало ясно. Чоло был не единственный из ее знакомых, кто зарабатывал на наркотиках; послухам, несколько соседей Палафоксов тоже занимались перевозкой марихуаны, но впервые она узнала с полной достоверностью, что к этому причастен близкий ей человек.

– Так-так, теперь понятно!

– Не пугайся, я только недавно начал!

– И я только недавно начала догадываться! Скажи, а тебе необходимо надевать на себя столько побрякушек?

– Так принято.

– И все-таки, не слишком ли много? А ну-ка, посмотрим: у тебя две толстые цепочки, одна с изображением Вирхен де Гуадалупе и – кто это, святой Худас Тадео?

– Да, он.

– Дальше – браслет, золотые часы, кольцо с бриллиантами и твоими инициалами… и все они довольно грубо сделаны и слишком большие.

– Наверно, потому, что у нас есть чем заплатить за них; а кроме того, они отличают нас от остальной толпы.

– А зачем тебе этот образок Мапьверде?

– Говорю же, так принято!

– Послушай, я хочу попросить тебя об одном одолжении.

– Да что угодно!

– Папе не нравится, что ты нам помогаешь, и он осуждает тебя за твой бизнес, как ты его сам называешь.

– Ничего, потерпит! Я обешат Чато позаботиться о вас, и никто не сможет помешать мне делать это.

– Я знаю и думаю, что ты нам очень нужен, и не только потому, что ты был большим другом моего брата и остаешься им для Санди, но мы также просто не умеем сами за себя постоять! Например, пошли сегодня в полицию узнать насчет Санди, и ничего не смогли сделать, никто не захотел с нами разговаривать, просто ужасно, когда тебя ни во что не ставят!

– Теперь можешь сообщить отцу, что за дело берется адвокат!

– Ладно, только обещай, что, если отец скажет тебе что-нибудь обидное, ты не станешь обращать на это внимания!

– Не бойся, я люблю твоего старика.

– Знаешь, на заупокойную мессу, конечно же, явились друзья брата, студенты факультета экономики, и заявили, что после ее окончания хотят устроить большой митинг с требованием наказать убийц, что пригласят для этого ребят из других университетов, так, чтобы в соборе места свободного не осталось.

– И что ты думаешь на этот счет?

– Не знаю, мне только горько оттого, что я не сумела до конца понять моего брата, его дело, но теперь уж ничего не поделаешь. Все мне кажется таким ненастоящим, таким лицемерным!

Мохардин представил себе разгоряченное, потное сборище, орущее до хрипоты, и решил, что не стоило устраивать митинг – Чато уже не воскресить, но как убедить студентов, что их выступление лишь разожжет ненужные страсти? А еще его беспокоило положение Санди – что-то он сейчас делает? Наверное, мысленно стягивает трусики с Дженис.

Они вдвоем пили кофе с печеньем, а остальные Палафоксы разошлись по своим комнатам.

– Ты собираешься жениться? – спросила Нена.

– С чего ты взяла? – поперхнулся Чоло.

– Попугай на хвосте принес! – улыбнулась она. – Так, значит, это правда? Ты ее любишь?

– Ну, да, в общем.

– В общем! Все мужики кретины, почему-то всегда врут, просто наваждение какое-то! Ну, по каким ощущениям определяет мужчина, что он «в общем» любит женщину, с которой ему предстоит быть вместе всю жизнь?

– По тем же, что и в бейсбольном матче, когда на девятой подаче отбивает восьмой бэттер, счет три-два, в запасе есть один хоумран и два аута, и отбивающая команда проигрывает одну базу.

– Полная галиматья!

– И тем не менее очень похоже: тебе и хочется продолжать игру, и нет, а по сути все это не имеет ни малейшего значения.

– Санди рассказал мне, что она очень красивая. У тебя есть ее фото?

– Зачем тебе?

– Познакомиться.

– Нету, – соврал Чоло. – И если я женюсь на ней, то лишь потому, что ты мне дала отставку!

Нена состроила ему глазки.

– Вовсе не отставку, а просто попросила подождать немного. Я же не предполагала, что ты решишь жениться так рано!

– Рано? Мне двадцать три года, моего лучшего друга уже нет в живых, второй сидит в тюрьме, а женщина, которую я всегда любил, послала меня к долбаной матери!

– Неправда, я не посылала тебя ни к какой другой женщине.

– Разве нет?

– Нет!

– Ты уверена?

– Абсолютно.

Чоло вдруг почувствовал себя в такой растерянности, что ему захотелось уйти, но это выглядело бы нелепо, да и недостойно, поэтому он только поднялся со стула. Мария Фернанда тоже встала, оказавшись прямо перед ним, так близко, что ближе некуда, и поцеловала в щеку. Мохардин совсем потерял голову и почувствовал себя маленьким и беспомощным перед безграничной непредсказуемостью женского поведения.

«Что происходит? Два месяца назад я мог только мечтать об этом, а теперь то же самое может превратиться для меня в серьезную проблему».

– Я должен идти.

– Тебя ждут?

«Она смеется надо мной; чертовка, недаром говорят, все они одинаковые. Ну, что с ними делать, если и убить их нельзя, и приручить невозможно!»

Глава 19

– Мне здесь нравится, – сказал Роллинг. Бакасегуа разглядывал странички «Калимана»; у него под боком высилась целая стопка старых сборников комиксов, истрепавшихся от многократного перелистывания. – У меня всего навалом – клубники, малины, вишни! К цветущим растениям летят колибри, за колибри бабочки, а бабочки живут только на воле! Пчелы заняты опылением соцветий, а значит, у нас будет мед – ты когда-нибудь пробовал сыр с медом? Японцы просто тащатся от сыра с медом, они готовы променять на сыр с медом даже сумо и оригами, им лишь бы ездить по всему миру, фотографировать все подряд да есть сыр с медом!

Давид чувствовал себя плохо; он провел два дня в лазарете и еще столько же в камере, и все это время мочился кровью. Ему хотелось выспаться, но приходилось присматривать за Роллингом. Давид уже собрался выйти в коридор, когда к решетчатой двери подошел охранник с толстыми темными губами и нехорошим взглядом.

– Рожей не вышел, жопой не прошел – Давид Валенсуэла, к решетке с вещами! – «Похоже, уходим насовсем», – смекнула бессмертная часть Давида. Охранник обратился к Роллингу: – Ну, все безобразничаешь, чертов придурок?

– Здравствуйте, сеньор Ананасовый Нектар, будьте так любезны, скажите, какая сегодня погода?

– Погода зашибись, придурок чертов, а вот ты портишься с каждым днем!

– «Случается, мне тяжко оставаться человеком, и пылает понедельник, как бензин!»

– Вот я и говорю, у тебя с головой день ото дня все хуже, скоро начнешь тараканов жрать! Валенсуэла! Пошевеливайся, некогда мне с тобой возиться!

– Тише, сеньор Ананасовый Нектар, они здесь! В последнее время они вселяются в человеческие тела и присваивают их! – Давид молча подошел к охраннику. Ананасовый Нектар надел на него наручники и повел по коридору.

«Спроси его, вещи с собой брать», – суетилась карма.

– Заткнись! – крикнул охранник Роллингу.

Ночь стояла душная; они пересекли маленький двор, где днем заключенные вывешивали проветриваться свою одежду, вошли в административное здание и зашагали по темному коридору. Впереди, метрах в пятнадцати, виднелся какой-то свет, но до него не дошли; Ананасовый Нектар втолкнул Давида в боковую дверь. Его встретили ударом кулака, от которого он упал на стоящий посреди комнаты стул.

«Вот дьявол, – отозвалась его бессмертная часть, – проклятое человечество, сколько себя помню, правосудие во все времена сопровождалось побоями!»

– Пожалуйста, не бейте меня! – взмолился Давид.

Неожиданно он почувствовал странное желание умереть и отчетливо вспомнил те восемь минут, что провел вместе с Дженис Джоплин. Давид представил себе, как они вдвоем купаются в деревенской речушке, мокрые и смеющиеся; и как Дженис в широкой юбке с психоделическим рисунком ведет его куда-то, предлагает ему сигарету, он закуривает; Дженис приближает к нему свое лицо, и он целует ее в губы; отдает ему свое тело, и он ласкает его. Are you Kris Kristofferson? Потом они идут по длинному коридору, у него перед глазами ритмично движутся ее ягодицы, и ему чудится запах Ребеки. Однако Давид не возбуждается, адреналин в крови не позволяет, но понимает, какая она привлекательная. В устланной коврами гостиной Дженис, не вынимая сигареты изо рта, снимаете себя одежду, безмолвно приглашая его сделать то же самое. Давид видит ее груди с веснушками и маленькими сосками, волосы на лобке – длинные и взлохмаченные, ее плоский живот и начинает ласкать пупок, в который набилась какая-то дрянь. Дженис улыбается, не переставая курить и отпивать из стакана, а после у нее в руке оказывается шприц с розовой жидкостью и плавающими в ней крокодилами. Потом Давид рассматривает плакаты на стенах – Брайен Джонс, Джимми Хендрикс, Джим Моррисон и сама Дженис у микрофона, потная, с растрепанными длинными волосами, одетая во что-то блестящее и сверкающее.

От сильной пощечины Давид вернулся в действительность и понял, что опять сидит на стуле перед Маскареньо.

– Ты знаком с Ребекой Мансо?

– Да. – Он уже хорошо знал, какие ответы от него требуются.

– Марихуана, обнаруженная у нее в доме, принадлежит тебе? – Утвердительный кивок головой.

– Ага, вот даже как! – Маскареньо затянулся самокруткой и выпустил дым ему в лицо. – Отличная травка, скажу я тебе!

– Неплохая, правда?

– Откуда она?

– Из «золотого треугольника».

– Ох, Ротозей, думаешь, я поверю тебе? Прытко пела рыбка! Да какой из тебя наркоторговец! Ты всего лишь жалкий партизан и вдобавок трясешь своим членом перед детьми!

– Я? – с неподдельным удивлением переспросил Давид.

– А поскольку ты извращенец и вдобавок не любишь женщин, кто знает, какие грязные мыслишки роятся в твоей башке. Ты знаком с Аурелио Трухильо по кличке Капи?

– Да.

– А с Данило Мансо?

– Тоже.

– Так вот, они умерли, все твои рыбаки умерли от язвы двенадцатиперстной кишки! – Маскареньо достал из кармана флакончик маалокса и отпил глоток.

«Он беспринципный негодяй!» – заметила карма.

Давид подумал о старике Мансо – бедняга, хороший был человек. (На самом деле рыбаки вовсе не умерли; через три дня после их ареста профсоюз рыбацких кооперативов добился освобождения всех, кроме Ребеки, оставленной под стражей из-за марихуаны, обнаруженной в ее доме. Старика Мансо тоже не хотели отпускать, но подвыпившие на радостях рыбаки увели Данило чуть ли не силой, сославшись на его хронический кашель и необходимость стационарного лечения.) Очередная порция дыма заклубилась в лицо Давиду.

– А эта книга? – Маскареньо держал в руке «Свободу под честное слово». – Твоя? – Давид кивнул. – Скука, словоблудие и разврат! Ах ты, долбаная партизанская всезнайка, не знаю почему, но ты мне нравишься! А ну-ка, высунь язык!

Давид послушался, и полицейский начальник загасил у него на языке свой окурок. Давид принялся отплевываться и фыркать от боли с таким остервенением, будто решил избавиться от своей бессмертной части, не замедлившей его подначить: «Чего ты ждешь, врежь этому ублюдку как следует!»

– Почему тебя избили в камере? – Во рту у Давида словно образовалась взрывная воронка, он продолжал отплевываться, но жжение не прекращалось – будь оно все проклято! – и ответить не получалось.

«Разоблачи своих недоброжелателей! – науськивала карма. – Ротозей, ты забыл, что я не люблю твои капризы?»

– Они думают, что я шпион!

– Ты – шпион? Прытко пела рыбка! Впрочем, почему бы и нет? Теперь ты для них меченый!

– У меня все тело болит, и я писаю кровью!

– Не хнычь, это все мелочи для настоящего мужчины, который прошел спец подготовку в России и участвовал в шестнадцати похищениях людей!

«Выведи его из себя, расскажи, что у твоей возлюбленной зеленые глаза!»

– У меня к тебе предложение; похоже, ты не такой уж и злодей, каким выглядишь, и я хочу помочь тебе. – «Не верь ему! Этот полицейский хитер и коварен!» – Мы обошлись с тобой сурово, но вообще-то это не наш стиль. Франко! – позвал Маскареньо; из глубины помещения появился его помощник и поставил на письменный стол начальника поднос, на котором стояли тарелки с жареной курицей, тортильяс и сальсой. После многодневного голодания у Давида слюнки потекли, а от аппетитного запаха закружилась голова. – «Кажется, ничего! – с вожделением произнес внутренний голос. – Это тебе не тюремные помои с тремя фасолинами и коровьей костью!» – Гарантирую тебе три таких банкета в неделю в обмен на сотрудничество. Послушай меня: Элвер, Чуко, Бакасегуа – плохие люди, настоящие убийцы. Ты не такой, как они, и я хочу протянуть тебе руку помощи, здесь не место порядочному юноше, ты должен сейчас отдыхать в кругу семьи, или лакомиться мороженым в «Лас-Парагуас», или пить что-нибудь освежающее в «Бермудском треугольнике», как думаешь? – «Скажи ему, что не на того напал!» – Ничего сверхъестественного от тебя не требуется; просто поболтаешь с ними и невзначай, будто нехотя, расспросишь об их друзьях, где живут, работают, как и в чем оказывают содействие партизанам. – «Попроси его, чтобы тебя положили в больницу. – посоветовал голос. – И чтобы разрешили посещения».

– Ну, так как? Тебе это сделать – раз плюнуть, а мы тебя прикроем в случае надобности, подбросим им какую-нибудь дезу, чтоб тебя не заподозрили!

– Мне нужно еще кое-что.

– Проси что угодно, ты же теперь мой человек!

– Верните мне фотографии, которые вы у меня отняли.

– Какие фотографии?

– Одна с Дженис, а вторая – моя. Маскареньо вспомнил:

– Ну, раз ты от них тащишься… – Он уничтожил обе газетные вырезки, как только выяснилось, что Дженис Джоплин не Сандра Ромо, однако надо было продолжать игру франко! – подмигнул команданте своему подчиненному. – Немедленно сходи за фотографиями и принеси мне! – Потом взял в руки поднос. – Только понюхай, как вкусно пахнет, а, Ротозей? Принесешь первую информацию, сразу нажрешься от пуза! Так, Франко?

– Я бы его сразу накормил, шеф, похоже, парень готов сотрудничать!

– Значит, отдадим все ему? Тебе фартит, чертов Ротозей, даже я не могу позволить себе такого угощения!

– Шеф, он ведь теперь один из нас!

– А ему плохо не станет?

«Вот сволочи!» – заметила карма.

– Да нет, не думаю, шеф!

– О’кей, Франко, под твою ответственность! Если этот парень тебе так понравился, позаботься, чтобы никто ему не мешал.

– Есть, мой команданте!

Маскареньо потрогал свой живот в том месте, где болело.

– Мне завтра рано утром надо на прием к гастрологу. – Во рту у команданте не проходил едкий привкус. – Хочет меня оперировать. Ты здесь будь готов к разным неожиданностям!

– Не беспокойтесь, мой команданте.

Давид поедал глазами курицу. Никогда, говорил ему отец, ни за что не продавай себя, это не по-мужски; все равно рано или поздно раскаешься в своей слабости. А что подумает о нем Дженис?

«Она не думает, а только и знает, что поет», – сказал голос.

– Ну же, остывает, – подзадорил Франко, беря пальцами куриную ножку.

– Я не могу есть, у меня язык обожжен.

– Правда, значит, все достанется мне? – Он откусил от ножки. – Роллинг продолжает твердить об инопланетянах?

– Да.

– Вот каброн упрямый, но ты его не бойся!

– Да, этот каброн совсем спятил, чуть было не задушил меня!

– Кто тебя так красиво отделал?

– Чуко и Лоса.

– Будь с ними поосторожнее, придет время, мы за тебя поквитаемся! Бакасегуа ошивается у вас в камере 7?

– Да.

– Поговори с ним в первую очередь!

На следующий день у двери камеры остановился Ананасовый Нектар.

– Валенсуэла, лучше тянуть не лямку, а за сиськи мамку, подпиши-ка здесь. – И протянул сквозь решетку какую-то бумагу.

Давид лежал совсем без сил; он сделал попытку подняться, но его остановил Бакасегуа, молодой индеец, сидящий возле своей стопки комиксов.

– Нет, – сказал он и отмахнулся от Ананасового Нектара, – товарищ не будет подписывать.

– Это почему же?

– Потому что нам не хочется.

– Очень хорошо, великий вождь Бдительный Бык! – И охранник удалился как ни в чем не бывало. Давид мучился от невыносимых болей во всем теле, он едва притронулся к завтраку, и силы покидали его прямо на глазах.

– Так, значит, ты родственник Фонсеки? – спросил Бакасегуа. Давид кивнул. – Сегодня с воли передали статью из газеты, где говорится, что вы были вместе в Альтате, когда он погиб. – Давид ничего не ответил. – До сих пор мы считали, что его схватили на автовокзале Масатлана при выходе из автобуса.

«Несчастный Чато, как они надоели со своими дурацкими расспросами – жил ли он в Коль-Попе, изучал ли экономику, был ли образованным человеком, – будто больше не о чем поговорить!»

– Товарищ, по глазам вижу, что в душе у тебя настоящая буря, значение которой не поддается моему пониманию, но, если хочешь знать, тучи клубятся тяжелые и черные и пока не движутся с места!

«Нам еще только не хватало индейского шамана!» – возмутилась карма.

– Я не верю, что тебя подослали шпионить за нами, и мне до фени, что думает Элвер Лоса!

Давид едва сдерживался, чтобы не начать расспрашивать Бакасегуа о его друзьях.

«Чего ты ждешь? – подначил Давида внутренний голос. – Или ты не хочешь увидеть свою Дженис?» – «Думаешь, они выпустят меня, если я разведаю то, что им нужно?» – «Попытка не пытка, а если будешь сидеть сложа руки, то никогда этого не узнаешь!»

Накануне Лоса заявил Бакасегуа по поводу Давида:

– Меня не обманет ни один шпион, товарищ, Лоса видит дальше своего носа! Этот хамелеон только прикидывается пай-мальчиком, увидишь, что скоро его поведут докладывать. Маскареньо каброн, он готов убить одного из своих, чтобы провести нас. Кто поверит, что этот доносчик вдруг занемог? И пусть кому-нибудь другому рассказывают, что его кличка Санди! – Бакасегуа думал иначе, но молчал, как настоящий партизан.

– Пойду повешу сушиться трусы – увидимся, товарищ!

«Если меня не выпустят, Дженис должна приехать ко мне на свидание», – подумал Давид. «Выбрось это из головы, она там у себя, наверно, считается сумасшедшей!» – «Помнишь ее на фотке со своим папой, которую показывала мне Нена? Дженис совсем маленькая, рядом стоит сестра, а папа сидит на диване. Нена хотела подарить мне эту фотографию, но как раз в тот день мне пришлось спасаться от Сидронио». – «Мы все родились в приличных семьях». – «Она была красивой девочкой». – «Мы должны вернуться в Чакалу!» – «Поедем после, вместе с Дженис». – «Да, но с Чакалой мы должны закончить еще до свадьбы!»

– Чертовы марсиане! – В камеру вошел Роллинг. Давид не пошевелился. – В науке они продвинулись далеко вперед, но у них совсем нет поэтов, а поскольку мы, мексиканцы, хорошие стихотворцы, они хотят нас уничтожить! – Сумасшедший отошел в угол и долго мочился. Давид только на секунду потерял бдительность, и в то же мгновение Роллинг накинулся на него. – Хватит отрицать, что ты один из них, каброн! – Давид безуспешно отбивался, силенок по-прежнему не хватало. – Маска, я тебя знаю! – Уже задыхаясь, Давид сделал последнее отчаянное усилие. – Ах, вот ты как!

– Стой, каброн! – выкрикнул Бакасегуа, который пришел в камеру за комиксами. Роллинг выпустил свою жертву и улыбнулся. – Слушай меня внимательно: если еще хоть раз тронешь товарища, будешь иметь дело со мной! – На лице Роллинга застыла плутоватая улыбка.

Давид шумно дышат, кашлял и нащупывал, что бы бросить, но под руку ничего не попадалось. Потом с трудом поднялся на ноги и, пошатываясь, пошел вместе с Бакасегуа на сушильный двор.

Всю ночь шел дождь, и комары не давали покоя.

– Там, где ты жил, – красиво? – Бакасегуа оторвался от сборника комиксов «Холостяцкая жизнь».

– Да, красиво, река делает изгиб, и полно всякой растительности. – Ветер шевелил края сохнущей одежды. – У нас в деревне тоже красиво, все дома вокруг площади одинаковые, белые, с крытым крыльцом, и тюрьма своя есть!

– В нашей деревне нет ни тюрьмы, ничего такого, и вообще это хутор из шести хижин; моя хижина прохладная, жена, наверно, сейчас дома.

– У тебя есть жена?

– Ее зовут Марина Буйтимеа, а у тебя есть жена?

– Есть, ее зовут Дженис Джоплин.

«Вот это мне нравится! – насмешливо вставила карма. – Правильно, нельзя себя недооценивать!»

– Временами, когда идет дождь, жена мне снится.

– И вчера снилась?

– Да, только в плохом сне, будто в наш дом пришел бородатый мужчина, убил меня, а ее увел с собой, я хотел догнать, но поскольку был мертвый, ничего не мог поделать.

– Ты охоту любишь? Я – да, мы часто охотились вместе с Дуке, это мой друг.

– У меня тоже были друзья, но нам больше нравилась рыбалка. Рядом с моим домом есть пруд, и река близко протекает.

– А друзья тоже из твоей деревни?

– Да, двое: Мигель Тахья Сьяли и Хуан Кутагоча.

– Какие странные фамилии!

– Это индейские, они означают «зеленый огонь» и «деревянный башмак». Мы охотились с луком и стрелами, аты?

– С камнями.

– Из рогатки стрелял?

– Нет, просто 6pocai рукой. Как тебя угораздило попасть сюда?

– Мы, индейцы, всю жизнь попадаем, и только потому, что хотим лучшей жизни.

– Мы в Чакале тоже…

Когда одежда высохла, они вернулись в камеру. Роллинг, пуская изо рта слюни, писал на дальней стене: «Волосы моей жены пламенеют, как костры, талия – что песочные часы, глаза чистой воды, чтоб в тюрьме мне жажду утолять». В сушилке Бакасегуа подробно объяснил Давиду, почему его товарищи не доверяют ему, и попросил набраться терпения, пока те не поймут, что их подозрения беспочвенны. Однако Лоса и Чуко не оставляли попыток разоблачить Давида. Накануне, вечером шестнадцатого сентября, Чуко проэкзаменовал его по ряду важных вопросов, и Давид не сумел ответить ни на один из них.

– Сколько километров проплывал Мао ежедневно? Сколько он мог проплыть сверх того? Почему он не проплывал те километры, которые мог проплыть? Что думал Ленин о полуночном солнце? – Давиду до смерти хотелось спать, но он оставался во власти Роллинга, поскольку Бакасегуа уселся на противоположном краю камеры читать свои комиксы. Решившись, Давид прикорнул – черт с ним, с этим сумасшедшим! – но все же одним глазом присматривал за ним!

Через день, когда они хлебали отвратительную баланду, а Роллинг выводил на стене бессмысленные каракули и фразы типа «тюрьма – это песочные часы», Бакасегуа снова заговорил с Элвером по поводу Давида.

– Зачем навешивать на товарища лишнее? С чего ты взял, что его подослали наушничать? У него едва душа в теле теплится, а из-за Роллинга он вообще ни жив ни мертв.

– Думай что хочешь, но не переставай следить за ним, понял?

– Но…

– Просто следи, и все; когда нам понадобится знать твое мнение, мы тебя спросим!

– Даю тебе эту красную книжку, – подошел к Давиду Роллинг. – Это обязательное чтение, пятьдесят страниц в день, я проверю! – И оскалил свои желтые зубы.