Текст книги "Еще одна жизнь (СИ)"
Автор книги: Елизавета Назарова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)
Девчонка оказалась умной, с недюжинным интеллектом и тонким чувством юмора. Она быстро заслужила уважение, как учителей, так и учеников. Он не знает, как девчонки, но пацаны ее уважали. Было в ней что-то этакое! Вроде, "своя в доску": и списать могла дать, и подсказать на уроке, и анекдот новенький из России рассказать, а, если попросят, никому не отказывала объяснить задачку или теорему какую-нибудь, будет терпеливо повторять даже самому тупому, пока тот не поймет. Но, не дай бог, пошлое слово, скабрезная шуточка или жест непотребный – глаза сразу потемнеют, ноздри раздуются, того и гляди, разорвет. Но этого не требовалось, одного взгляда было достаточно, чтоб обидчик ретировался. Пацаны считали, что к ней не подкатишься, настолько она казалась неприступной. Потому, когда в десятом классе он нашел в своем портфеле письмо от нее, он был поражен.
Девчонки в классе его не любили, пацаны боялись, у него была слава прогульщика и хулигана. Хотя, если бы он захотел, он мог бы учиться даже без троек. Но он не хотел. Его родители жили в небольшом районном городишке, но отправили его в областной центр учиться в лучшую русскую школу и жить у тетки, которой он совершенно был не нужен. Она его кормила и одевала на присылаемые родителями деньги, и все. Во всем остальном он был предоставлен сам себе. Порой, они даже не разговаривали неделями – не о чем! Сначала ему такая свобода нравилась, а потом надоела. Не смотря на то, что он курил с третьего класса, как только приехал в Самарканд, к водке не пристрастился, но пиво любил, анашу терпеть не мог. Зато очень любил читать. У тетки была огромная библиотека, которую она собирала для "престижа", не раскрыв ни одну книгу. Но Тимур читал запоями: сначала Майн Рид, Марк Твен и Джек Лондон, затем Виктор Гюго, Вальтер Скотт, Диккенс, Драйзер, за ними Стендаль, Ги де Мопассан, Золя, Бальзак, читал и Шекспира, и Гете. Уличные дружки ему были неинтересны и мелки, одноклассники – заносчивые и трусливые, учителя – тупые и придирчивые. Он был волк-одиночка. Скатиться вниз не давало самолюбие, а как все учиться, суетиться, не хотел. Он не хотел быть, как все! Нет, конечно, он не ходил угрюмым, не шарахался от всех, он спокойно общался с одноклассниками, заносчиво и грубо – с учителями, и никого не пускал в душу.
А эта девчонка его раскусила. Ее письмо скорее напоминало страницы дневника, где она пишет о нем, о его одиночестве, о его уме и способностях (и когда она успела это заметить?), о том, что она верит в него, и о том, как любит его. Читая эти страницы, он поражался: сколько чувства, тоски и отчаяния в ее словах. Но еще больше его поразило то, что на следующий день она подошла к нему и, глядя прямо в лицо черными от волнения глазами, спросила: нашел ли он письмо и прочел ли его. Он ответил утвердительно. Тогда она попросила его вернуть письмо назад. Он сказал, что оставил его дома и принесет завтра. Он соврал, письмо лежало здесь, в портфеле. Он просто хотел перечесть его еще раз, хотя дома накануне прочитал раз десять. Дома он его переписал, а на следующий день вернул оригинал.
Несмотря на ее признание, Елена для него по-прежнему казалась неприступной. Но он изменился после этого, он вырос в своих глазах, почувствовал уверенность: решил все же нормально закончить школу, завел друзей, но из параллельного класса, и даже подцепил девушку. Общался с Еленой он только по поводу учебы. Он попросил ее, и она не отказалась помочь ему по некоторым предметам, особенно по математике, уж слишком много он напропускал. Когда они сидели рядом, он чувствовал, как она дрожит, и та дрожь передавалась ему, хотя голос ее всегда был ровный.
Впервые обнять ее он решился на выпускном вечере, если это можно назвать объятьями. Он только раз пригласил ее танцевать. Танцевали они молча, она, как всегда дрожала, его тоже начало трясти, и он крепче прижал ее к себе, она не сопротивлялась. Он прижимал ее все сильней и сильней, пока она не начала задыхаться, тогда он чуть отпустил ее. Она подняла к нему лицо и посмотрела в глаза. До этого взгляда у него было желание поцеловать ее, но теперь он не смел. Он прикоснулся губами только к ее волосам. А когда закончился танец, он сказал: "Спасибо тебе, Лена,... за все". Он решил, что они больше не встретятся.
Но они встретились. На проводах у одноклассника Валеры этой весной. Он пришел без Вики, она обещала подойти позже, и тут он увидел ее. Сначала даже обрадовался, а затем почувствовал неловкость: как с ней себя вести? Получилось, что они только поздоровались и больше не разговаривали. Но через некоторое время, Елена сама подошла и попросила его поговорить с ней в сторонке. Они вышли во двор и сели на скамейку, прикрытую виноградником, как палантином. Он опять ощутил ее дрожь. Сначала они говорили обо всем и ни о чем, как бывшие одноклассники, ее дрожь не проходила. И она вдруг сказала: «Я хотела спросить тебя: почему ты тогда так и не ответил на мое письмо? Я настолько тебе не приятна? Неужели, это для тебя совсем ничего не значит?» Он спросил: «Что – это?» Она ответила: «Моя любовь к тебе». Чего стоили ей эти слова, он не мог увидеть, но, наверняка, ее глаза были чернее самой черной ночи. Он молчал. Тогда она встала и собралась уйти. Он поднялся тоже, привлек ее к себе и поцеловал. Ему хотелось ее поцеловать, и он это сделал, и она не сопротивлялась. Если бы была постель, он, не задумываясь, затащил бы ее туда, потому что вряд ли она согласится «трахнуться» с ним прямо здесь, в беседке. Вот тогда, он впервые почувствовал власть над ней: любишь? – принимай мои условия.
После этого он не раз приходил к ней домой, когда ее матери не было дома. Но, как он не старался, она ни в какую не шла на близость с ним. Тогда он от злости оставлял ей засосы: на шее, на губах, – пусть повыкручивается. Вскоре ему это надоело, и он перестал к ней ходить. Но тут недавно пришла в голову мысль, увезти ее в Ургут, когда родителей не будет. Уж там-то он сделает с ней все, что захочет. А тут "облом".
Сначала он ужасно разозлился, потом попытался забыть, но не забывалось. Все чаще приходила в голову мысль, что он сволочь: он мстил ей за то, что, любя его, она возвысилась над ним. Подняться до нее он не мог, не научился любить, поэтому пытался принизить ее до себя, издеваясь над ней, но у него ничего не вышло. И ему вдруг стало стыдно. Впервые за многие годы. Потом он злился на себя за это чувство. А вчера понял, что надо идти к ней, упасть ей в ноги и просить прощения. Сегодня же не мог сдвинуться с места. Тогда он напился. Один. Он опять был один, потому что он никому не мог объяснить, что с ним творится, понять его могла только она одна. Он не сможет жить без нее: пока у него была ее любовь, у него все получалось, он добивался от жизни всего, что хотел. Мысль, что его любит такая девчонка, наполняла его, как гелий – воздушный шарик. Ему было легко, и он мог лететь по жизни в любую сторону. А теперь – шарик сдулся. Ее непременно надо вернуть, чего бы ему это не стоило.
Так думал он, сидя на скамейке. Но времени прошло много, а никто похожий на бугая не выходил. Он продрог, у него затекли ноги, и он решил пройтись кружочек вокруг дома. Так он пропустил, когда ушли ее гости. Так он наткнулся на Андрея, накручивая очередной "кружочек"...
Они остановились друг против друга. Андрей был на голову выше Тимура, и Тимур, хоть и не робкого десятка, с опаской покосился на него. Несколько секунд они разглядывали друг друга молча. Первым нарушил молчание Андрей:
– Послушай, парень, она же тебе ясно сказала, что не желает с тобой разговаривать.
– А это не твое дело.
– Мое, – спокойно продолжал Андрей. – Это моя девушка.
– Давно ли? – усмехнулся Тимур.
– А это уже не твое дело.
– Мое. Она моя девушка.
– Нет. Она не любит тебя.
– Это она тебе сказала?
– Это она тебе сказала.
– Любовь – штука переменчивая: пришла – ушла, ушла – пришла. Я сумею ее вернуть. Ты зря сюда лезешь, здесь место занято.
– Совершенно верно. Место занято. Мной. И я ее тебе в обиду не дам.
Если бы он сказал: я ее тебе не отдам, Тимур нашел бы, что ему сказать, но он сказал "...в обиду не дам", и Тимур запнулся. Обида, да-да, именно, он до сих пор, ее только обижал, а этот парень готов защищать. А сумеет ли он защитить ее от самого себя? Тогда он выдвинул последний аргумент:
– Я люблю ее.
– Я тоже люблю ее, – уверенно парировал Андрей, не задумываясь ни на миг.
– Вот пусть она сама и выберет, – ухватился, как за соломинку, Тимур.
– Она уже сделала свой выбор.
– Ты?
Андрей на секунду задумался, он не любил врать, кому бы то ни было, ведь Елена ничего ему не говорила, он сам почувствовал. И он остался верен себе:
– Она еще не сказала этого. Но не ты – это точно.
Тимур взбодрился и уже более нагло продолжал:
– Ну, так пойдем, спросим прямо сейчас.
– Парень, ты плохо слышишь? Я сказал: не ты – это точно. Это она тебе сказала. А о себе я спрошу у нее сам, без свидетелей.
– Без свидетелей? Знаем, что делают без свидетелей.
"Ну, все, пора заканчивать", – решил Андрей. Он одной рукой схватил Тимура "за грудки", другой стиснул обе руки, чтоб не сопротивлялся, приподнял его над землей и тихо, но отчетливо сказал:
– Еще раз ты скажешь о ней хоть слово, еще раз ты здесь появишься, я пересчитаю тебе все кости и гарантирую, некоторых ты не досчитаешься. Пошел вон.
Он слегка отбросил Тимура в сторону. Он старался быть осторожным, зная свою силу, но сейчас в гневе он себя не контролировал, потому тот отлетел метров на пять. Благо, что в том месте не было асфальта, и земля после дождя была мягкой, иначе без переломов бы не обошлось. Он дождался, пока Тимур поднялся, отряхнулся, почему-то с улыбкой посмотрел на него и ушел, слегка прихрамывая.
А Тимур шел и думал:
"Вот так, получил? Хотел подняться до нее, а тебя определили еще ниже, в самую грязь. Не лезь со свиным рылом в калашный ряд".
Он даже не злился, будто от удара о землю из него вышибло всю злость. Ему было просто смешно.
А Андрей постоял еще немного, чтоб унять сердце, выровнять дыхание. Он посмотрел вверх на ее окна: она там, она ждет его, такая нежная, хрупкая, волнующая. К нему вновь вернулся его настрой, и он вошел в подъезд. На пятый этаж взлетел легко, дыхание даже не сбилось, и осторожно, чтоб не разбудить соседей, позвонил.
Дверь открылась почти сразу, словно Елена стояла здесь, под дверью. Он вошел, тут же, не раздеваясь, схватил ее в объятья и впился губами в ее губы, будто не видел ее очень долгое время, скитаясь по пустыне и страдая от жажды. «Напившись», стал осыпать поцелуями ее всю. Елена тихонечко смеялась и пыталась снять с него куртку. Когда куртка и ботинки были сняты, Андрей подхватил ее на руки и, как пушинку, бережно прижимая к себе, понес в спальню. Молоденькая девочка в ней слабо воспротивилась:
"Нет-нет-нет, так нельзя, в первый же день знакомства".
Но взрослая, прожившая жизнь женщина ее оборвала:
"Да-да-да, я хочу и жду этого почти тридцать лет".
– Милая, нежная, золотая моя девочка, наконец-то, я нашел тебя, – шептал Андрей, целуя ее волосы, лоб, глаза.
Он осторожно положил ее на постель и, продолжая целовать, легко и аккуратно расстегнул пуговицы блузки. Его губы медленно, шажками-поцелуями спускались по шее вниз к груди, руки гладили и сжимали плечи, постепенно проникая под блузку и стягивая ее с плеч, затем, запустив руки под спину, он расстегнул бюстгальтер. Руки опять скользнули к груди, мягко освободили каждую грудь из чашечек и сжали их. От этого она тихо застонала и изогнулась, как будто груди сами устремились поглубже спрятаться в его ладонях и потянули ее за собой. А губы уже добрались сюда, сначала они устремились в ложбинку между грудями, потом постепенно поднялись на один "холмик", по серпантину стали подниматься к вершине, оказавшись почти у цели, они вдруг переметнулись на другой "холмик", начиная свое восхождение снова. А покинутой грудью уже завладела рука, бережно сжимая и разжимая ее, и сдавливая пальцами сосок сильнее и сильнее. Губы на другой груди, достигнув соска, не спешили набрасываться на него, предоставив языку право первым исследовать эту вершину.
Все это время Елена лежала и прислушивалась к своему телу. Каждое прикосновение его губ и рук заставляло его слегка вздрагивать, и от места соприкосновения расходились кругами волны тепла и неги, как на воде от брошенного камня. Чем крепче сжатие ладоней, чем дольше поцелуй, тем выше и длиннее волна. Но когда язык осторожно коснулся соска, она замерла, остановилось дыхание, как в ожидании чуда. И чудо свершилось! Губы обхватили сосок и стали втягивать его в рот все глубже и глубже. В то же самое время, пальцы другой руки обхватили второй сосок и потянули с такой же нарастающей силой... "Цунами" прокатилось по ее телу, заставив его выгнуться от головы до самых ног. Не стон, а сдавленный крик сорвался с ее губ. Вторая его рука, которая все это время ласкала ее волосы, лицо, шею метнулась ко рту, но не зажала его, а легонько прикрыла пальцами. Она сразу поймала пальцы губами и осторожно сжала зубами один из них. Ее руки, все это время ворошившие его короткие волосы, ласкавшие его шею и спину, с силой сжали его голову, а, когда он отпустил губами сосок, направили ее к другой груди. И опять волна, судорога и стон!.. И едва он отпустил сосок, она потянула его голову к своему лицу и жадно стала целовать. Найдя губами его губы, втиснула их в приоткрытый рот, языком нащупала его язык, приглашая его к себе. Заманив язык к себе в рот, она проделала с ним то же самое, что он проделал с ее сосками. Теперь уже Андрей очень тихо, сдавленно застонал, напрягся, обхватил ее руками и с силой прижался к ней всем телом. Поцелуй получился очень долгим, борьба языков с переменным успехом продолжалась все это время. А руки не дремали: расстегивали пуговицы его рубашки, стаскивали рукава. Наконец, его обнаженная грудь прижалась к ее груди, и новая волна страстного желания прокатилась по их телам, заставляя их прижиматься друг к другу крепче и крепче. Она чувствовала его напряжение, но он пока не спешил раздевать ее дальше. Вдруг он отпустил ее губы, приподнялся и сказал:
– Здесь так темно. А я хочу видеть тебя. Можно включить какой-нибудь неяркий свет?
– Обязательно нужно. Над кроватью есть бра. Дотянешься?
Сначала свет ее ослепил, и она зажмурилась. А когда открыла глаза, прямо над собой увидела его лицо. Он смотрел на нее бездонными синими, как море, глазами. Ее голова лежала на ладони одной его руки, а пальцами другой руки он медленно, едва прикасаясь, поглаживал ее лицо: лоб, брови, щеки, нос, губы, – будто хотел запомнить его на ощупь. Некоторое время он делал это молча, а потом тихо заговорил:
– Я искал тебя. Я ходил под твоими окнами и молил, чтоб ты выглянула. Я знал, что найду тебя, даже если бы мне пришлось искать всю жизнь. Все три недели не было дня, чтоб я не думал о тебе. И чем больше я думал, тем больше был уверен, что найду. И вот ты со мной. Я верю и не верю своему счастью. Я не хочу тебя больше терять. Ведь ты не исчезнешь? Нет?
– Нет, – покачала она головой.
А он продолжал:
– До встречи с тобой во мне жила уверенность, что я обязательно встречу девушку своей мечты. Она должна была быть похожа на тебя: с соломенными волосами и карими глазами, высокая и хрупкая. И я сразу узнал тебя. Но не только по внешности, нет. Я взглянул в твои глаза и увидел там себя. А ты видишь себя в моих глазах?
– Нет. Я просто в них тону, растворяюсь. Если б ты знал, какое это наслаждение быть частичкой тебя!
Ее слова разожгли в нем страстное, непреодолимое желание обладать ею, слиться с ней в единое целое. И он снова с жадной ненасытностью принялся целовать ее, шепча:
– Будь моею частичкой! Будь!.. Я хочу тебя... хочу тебя... хочу тебя...
А она шептала ему в ответ:
– Да...да...да... я твоя, только твоя... хочу тебя...
Они раздевали друг друга торопливо, яростно, словно боялись терять драгоценные минуты. Брюки, трусики, носки – все летело на пол, покрывало, резко выдернутое из-под ее спины, тоже полетело туда. Она сама раздвинула ноги и чуть приподнялась в нетерпеливом ожидании. Он вошел в нее осторожно, стараясь не причинить боли. И все же почувствовал, как она дернулась, увидел, как она впилась зубами в собственную руку, чтоб не закричать, но глухой стон все же прорвался сквозь зубы. Он остановился. Беспокойно вглядываясь в ее лицо, спросил:
– Что с тобой? Тебе больно?
– Нет... ничего... все хорошо... – проговорила она, убрав руку и переводя дыхание, и так как он все же не решался продолжать, нетерпеливо бросила: – Ну же!
Она забыла, что была еще девственницей и, ощутив боль, не успела сдержаться, чем напугала его. Но желание близости было столь велико, что она справилась с собой и теперь чувствовала невероятное наслаждение не просто от физического контакта, а именно оттого, что это был он, Андрей. В мозгу стучало одно слово: мой...мой...мой... И она уже шептала вслух:
– Мой... родной... Андрюшенька... люблю... Как я тебя люблю!..
Сладкое томление и наслаждение стало сменяться ощущением сначала медленного, а потом все убыстряющегося падения, падения в никуда. И когда казалось, что все, ей уже не выбраться из этой воронки, она вдруг взлетела, взлетела вместе с ним, паря в невесомости, не ощущая своего тела, растворившегося в нем...
А он смотрел сверху в ее широко открытые, ничего не видящие глаза и читал в них все, что с ней происходило. Его переполнял восторг, который уже распирал его, рвался наружу, но выхода не было. Уже он заполнил его всего, каждую клеточку, уже стало невозможно дышать, он задыхается... И вдруг... свобода! И он летит, летит вместе с ней, слившись в одно целое...
Они замерли, наслаждаясь этим мгновением, умоляя небеса, чтоб оно длилось дольше и дольше...
Затем он снова осыпал ее поцелуями, нашептывая:
– Милая... только моя... моя навсегда... моя жена... моя королева... моя частичка...
А у нее не было сил ни говорить, ни шевелиться, она слушала его и улыбалась. Ему показалось, что она замерзла, и он потянулся за одеялом, которое лежало у них в ногах. И вдруг он увидел пятно крови, расплывшееся под ее бедром. Его, как током ударило: так она была девочкой?! Так вот откуда та боль, которую она пыталась от него скрыть! С глазами, полными смятения, он оглянулся на нее. Она смотрела на него устало и счастливо улыбалась, но, заметив его смятение, тоже забеспокоилась. Она приподнялась и увидела пятно.
– Ой, надо же скорее застирать.
Она вскочила с кровати, он тоже поднялся, но тут ее качнуло, он только успел ее подхватить.
– Прости. Голова закружилась, – прошептала она еле слышно, совсем упавшим голосом, и обмякла в его руках.
Он испугался не на шутку, поднял ее на руки, соображая, куда же ее положить. Но она уже пошевелилась, застонала и поморщилась. Он сел на край кровати, посадил ее к себе на колени, закутал одеялом и прижал к себе, как маленького больного ребенка.
"Что же я наделал?" – ругал он сам себя. – "Она же такая хрупкая, нежная! Боже! Как же ей, наверно, было больно! А она стерпела и ничего мне не сказала".
– Бедненькая моя, девочка, – тихим голосом зашептал он ей в ухо, покачивая на руках. – Что же с тобой? Может "скорую" вызвать?
– Ты что? Какую "скорую", – осипшим голосом отозвалась она. – Ну, закружилась голова немного, слишком резко встала. Сейчас все пройдет, – она смотрела на него из одеяла усталыми потухшими глазами. – Андрюшенька, чего ты испугался? Что ты у меня первый? Что же в этом плохого?
– Не говори глупостей. Я испугался только за тебя. Ты дорога мне, я люблю тебя и не хочу потерять.
– Типун тебе на язык. Ну, потеряла немного крови, переволновалась, что особенного, – уже более окрепшим голосом заговорила она. – Вот уже и все прошло.
Она попыталась встать, но он не пустил.
– Никуда не пойдешь. Я сам все сделаю, – он встал, поставил ее на ноги и, крепко придерживая за талию одной рукой, другой стащил простынь. Пятно было и на чехле, которым покрывался матрац. Он растерянно посмотрел на него и на Елену. Ей стало смешно.
– Знаешь, от чего мне станет легче?
– От чего! – проговорил он с готовностью уже куда-нибудь бежать за чудодейственным средством.
– Обними меня и поцелуй, – сказала она, обнимая его за шею, а когда он исполнил первый пункт ее "рецепта", добавила: – Теперь, пока я здесь уберу, – он попытался возразить, но она закрыла ему рот ладошкой, – ты подогреешь чайник и заваришь нам чай.
Он поцеловал ее ладонь, потом в губы и, заглядывая в глаза, спросил:
– Ты, правда, хорошо себя чувствуешь?
– Правда. Очень хорошо. Ну, иди, – и она легонько подтолкнула его к двери.
Потом они пили чай, курили, вспоминали вечер.
– Андрей, а ты знаешь, что Тане нравишься? – спросила Елена, внимательно на него посмотрев.
– Догадываюсь. Она хорошая девушка, добрая, красивая. Но у нас никогда ничего не может быть, она для меня всегда будет только, как сестра.
– А мне как-то неловко перед ней, будто я в чем-то виновата. Боюсь, узнав о нас с тобой, она от меня отвернется.
– Нет. Не переживай. Она умная девочка, все поймет.
– Надеюсь.
Он бережно обнял ее, притянул к себе.
– А вообще, я благодарен ей, если бы не она, мы бы сегодня не были вместе.
– Да.
Она прижалась к нему, спряталась у него на груди, ей было уютно и спокойно в его объятиях, как никогда не было. А он опять почувствовал нарастающее возбуждение, поднял за подбородок ее лицо и поцеловал долгим, сначала нежным, но постепенно все более страстным поцелуем. Она с готовностью обвила его ноги своими.
– А тебе не будет больно? – спросил он.
В ответ она только покачала головой.
...И они снова "плыли", "падали" и "взлетали", шепча нежные и ласковые слова любви...
Она уснула у него на груди, обхватив рукой за талию и положив на него ногу. А он лежал на спине и боялся пошевелиться, чтоб не разбудить ее, не спал и думал:
"Как настоящий мужчина, я обязан на ней жениться. А я и женюсь – это определенно. Но я не думал, что так скоро. Сейчас я не могу жениться, мне еще почти три года учиться. Конечно, "женатиков" чаще отпускают в увольнения, но какой из меня муж, сам еще на шее у матери и государства. Мама... А что скажет она? Как отнесется к моей любимой? Она у меня умница, она тоже полюбит мою Аленушку. Ее нельзя не любить. К тому же, она сирота, зарабатывает нелегким трудом копировщицы, сам видел ее чертежи, которые она принесла домой. Бедная девочка! Как ей тяжело приходится, как она устает! Она же такая хрупкая, тоненькая, нуждается в обязательной защите и помощи. Столько сегодня наготовила, такой стол накрыла, а мы пришли бандой оглоедов, все умяли, да я еще ей пол ночи спать не давал. Вот она и не выдержала..."
И его мысли снова вернулись к тому же. Он как-то не подумал, что она еще девушка:
"Ведь, был же у нее парень. Мерзкий тип. За что она его любила? А за что я ее полюбил, еще совсем не зная, только двумя словами перекинулись. Ну-у, сравнить ее с этим пижоном!.. Хотя, может, когда они познакомились, он был другим? А потом изменился, она и разлюбила. А если я изменюсь, она меня тоже разлюбит?.. А почему я должен меняться?"
Он был уверен в себе: что бы не случилось в жизни, он не сподличает, не предаст, не ударит слабого, не унизит женщину. Нет. Он никогда не будет таким, как тот другой.
"Но, что же мне делать? Как уберечь ее и защитить? Я же не смогу все двадцать четыре часа быть с ней. Уйти из училища? Пойти работать? Но нужна ли ей будет такая жертва? А с другой стороны. Если я не женюсь сейчас, но буду к ней приходить, а я обязательно буду, что скажут о ней ее соседи, знакомые? Мне, конечно, плевать, а каково ей будет? Столько на свете злых, завистливых людей!"
Андрей вспомнил мать. Он совсем не знал своего отца, и никогда его не видел. Сколько себя помнил, были только мама и бабушка. Бабушка умерла давно, когда ему было шесть лет, и они остались вдвоем. Мама всегда много работала, у нее была ответственная должность в Самаркандском филиале Внешторга, но пока он был маленький, она не ездила в командировки. Когда же ему исполнилось двенадцать, мама объяснила ему, что он уже взрослый мужчина, вполне самостоятельный, а так как она больше не может отказываться от командировок по работе, то очень ему доверяет и надеется на него, что он ее не подведет. И он ее не подводил никогда: в квартире всегда было чисто, готовил он себе сам, а к ее приезду всегда накрывал стол, друзья к нему приходили только самые близкие, а с хулиганами он не дружил. И вот, лет шесть назад он стал замечать, что мама как-то преобразилась, похорошела, повеселела. О причине этих перемен он не догадывался, глуп еще был. Но "добрые" люди "открыли ему глаза". Одна из соседок с притворным участием сообщила, что, наверно, скоро у него появится отец, вот только у него уже есть жена и двое детей, а разбивать семью женщине, с ее положением, не хорошо и даже опасно. Он был поражен, но не столько тем, что мама полюбила какого-то мужчину, он был бы только рад за нее, но тем, с каким злорадством соседка говорила о возможной опасности, угрожавшей его матери. Андрей ничего не сказал маме, считал, что, если она сочтет нужным, сама все ему расскажет. Но вскоре, мама резко изменилась в худшую сторону: она стала задумчива, раздражительна, он замечал по утрам ее красные от слез глаза, она не разрешала ему поднимать телефонную трубку, а потом и вовсе отключила телефон, включала его только тогда, когда самой нужно было позвонить. И он решился сам заговорить с ней. Он рассказал ей о словах соседки. В глазах мамы сначала мелькнул испуг, а потом она обняла его, прижала щекой к своей груди, как делала в детстве, когда хотела пожалеть его и защитить, и сказала, что да, есть на свете такие люди, которым ненавистно чужое счастье, оно для них, как кость в горле, и они готовы совершить любую гадость, любую подлость, чтобы разрушить его. Но она со всем этим справится, потому что у нее есть такой замечательный сын. Через некоторое время, все наладилось, мама успокоилась, но с тех пор ее глаза были всегда грустные, даже, когда она улыбалась.
С мыслями о маме он уснул. Но проспал не долго. Когда он открыл глаза, уже рассвело. Елена перевернулась во сне: теперь она лежала у него под мышкой, прижавшись спиной к его боку, и положив голову на его руку. Он даже не заметил, так крепко уснул. Осторожно освободив руку, он встал, поправил на ней одеяло и оделся. На кухне он сварил кофе, нарезал бутерброды, но, съев один, вдруг устыдился, что хозяйничает здесь, как дома, да еще объедает ее. Заглянув в холодильник, отметил про себя каких продуктов, по его мнению, не хватает. На цыпочках прошел в спальню, его любимая, безмятежно раскинувшись, сладко спала, чему-то улыбаясь во сне. Он решил, что, наверно, ему. Внезапно возникшее желание наклониться и поцеловать ее, он с трудом подавил в себе и, так же на цыпочках, вышел.
Когда он уже надел куртку, собираясь потихоньку уйти, ему пришла в голову мысль, что он поступает, как нашкодивший мальчишка или кобель, который смывается втихаря, пока женщина спит. Что она подумает о нем, когда проснется? Сбежал, бросил, ничего не сказав, как какую-то девку! Тогда он вернулся в спальню, присел на краешек кровати и, сначала долго смотрел на нее, а потом мягко погладил по волосам, по щеке, по шее, наклонился и нежно поцеловал в губы. Она сладко потянулась, открыла сонные глаза и протянула к нему руки, присев на кровати. Одеяло сползло, открыв ее небольшие упругие, нежно розовые груди. Он обнял ее, еще раз поцеловал, подарил каждой из грудок по поцелую, но, боясь распалиться и снова остаться, просто крепко прижал ее к себе и тихо сказал на ухо:
– Мне нужно уйти.
– Да. Иди, – сонным голосом ответила она.
– Я еще приду.
– Да. Приходи.
– Ты проводишь меня?
– Не-а.
Он удивленно взглянул на нее. А она, приоткрыв слипающиеся глаза и хитро ухмыльнувшись, сказала:
– На гвоздике, за дверью, есть два ключа. Один ключ твой. А сейчас иди, я еще сплю.
Она рухнула на подушку и свернулась калачиком.
– Спи, моя маленькая, – шепнул он ей на ухо, укрывая одеялом.
Хотя он и не спал всю ночь, и шел не к ней, а от нее, он летел, парил, напевая одну из песенок популярного французского певца Джо Дассена. В кармане лежал ее ключ, который он сразу подцепил к домашнему, – «золотой ключик» от дверцы его Счастья.
Дома Андрей прошел в свою комнату, открыл ящик письменного стола, служивший ему кошельком. Так как его мама хорошо зарабатывала, и они никогда не нуждались в деньгах, она каждый месяц выделяла ему деньги на личные расходы. Особых расходов у него не было, особенно последнее время, поэтому у него накопилась довольно приличная сумма. Взяв часть ее, он сунул деньги в карман и вышел из комнаты. За дверью стояла мама и смотрела на него строгими глазами.
– Где ты был всю ночь? – (Да, на всю ночь ему пропадать еще не приходилось). – Ты мог позвонить?
– Нет, мам, там нет телефона. Но я приходил, а ты уже спала.
– Я заметила. Решил меня надуть, все убрал в холодильник, будто я не замечу.
– Мамочка! – обнял он ее и прижал голову к своей груди. – Да разве тебя можно надуть? Ты же у меня Шерлок Холмс, от тебя ничего не укроется.
– Ладно, подлиза, – смягчившись, сказала мать, – признавайся, с кем куролесил всю ночь, что даже о времени забыл.
– Ни с кем я не куролесил. Я вообще не куролесил. Я у тебя хороший мальчик, всю ночь в шахматы играл.
Мать поняла, если он заговорил о шахматах, в которые он играть умел, но не любил, значит пытать не стоит, все равно не скажет до поры до времени. Шахматы – это был пароль, табу на запретные темы. А тема была запретной обычно не долго, до того, как Андрей созревал для откровенного разговора с ней. Такой темой было поступление в училище, она даже не догадывалась о его решении. Такой темой была Татьяна, девушка не очень правильного поведения, но имевшая в определенный период его жизни большое значение для него. Мать верила своему сыну, пока он ее ни разу не подводил и не ставил в неловкое положение. Андрей поцеловал маму в лоб и выскочил в прихожую.
– А позавтракать? – крикнула она ему вдогонку, но уже хлопнула входная дверь.
Андрей уже решил, так как деньги у него Елена вряд ли возьмет, он будет покупать ей продукты, дарить подарки, чтоб как-то облегчить ее трудную жизнь. Поэтому он первым делом отправился в магазин, затем на базар, а на обратном пути зашел на вокзал, где всегда продавали цветы, и купил большой букет красных роз у знакомого армянина, который, как он знал, занимался их выращиванием у себя в теплице.
