Текст книги "Еще одна жизнь (СИ)"

Автор книги: Елизавета Назарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

– Щекотно.

– Мне их сбрить?

– Сейчас не надо. А потом, видно будет.

От ее слов чувство вины отступило, но он принялся целовать ее с еще большей страстью, нарочито щекоча усами. Она сказала потом! Значит, это потом обязательно наступит! Как он был ей благодарен! А она заливалась счастливым смехом. Да, она чувствовала себя счастливой, потому что был счастлив он.

– А мы не опоздаем? – прошептала она ему на ухо, когда он немного угомонился.

– А куда мы спешим?

– Встречать Надежду.

Ему хотелось сказать: а надо ли? Но он тоже был человеком долга, и, тяжело вздохнув, ответил:

– Можем опоздать.

– Значит, поехали, – сказала Елена, жестом давая понять, что пора одеваться.

Пока выезжали на шоссе и ехали дальше, они молчали. Состояние восторга постепенно угасало. Елена сидела, устало откинувшись на спинку сидения, смотрела на дорогу задумчивым взглядом. Вильдам изредка поглядывал на нее, пытаясь отгадать, о чем она думает. Он первым нарушил молчание:

– Почему ты это сделала?

Она прищурила глаза, горько усмехнулась.

– Если коротко – захотелось! – с вызовом в голосе ответила она.

Он заглянул в зеркало заднего вида, которое специально развернул так, чтоб видеть ее глаза. Она по-прежнему смотрела на дорогу, глаза ее уже не светились, в них он увидел черную тоску и отчаяние. Придерживая руль левой рукой, благо дорога была прямой и почти пустынной, правой крепко обхватил ее за плечи и прижал к себе.

– Ты раскаиваешься?

Она повернула к нему лицо, заглянула в глаза и с отчаяньем сказала:

– Нет. В том-то и дело, что нет. Я – развратная сука. Трахаюсь с двумя мужиками и еще получаю от этого двойное удовольствие.

Вильдам не мог удержаться и захохотал, еще крепче ее к себе прижимая. Она же сначала надула губы, потом улыбнулась и тоже захохотала.

Когда они успокоились, Вильдам, еще изредка усмехаясь, спросил ее:

– Почему же ты решила, что ты... – он замялся, – ...сука, да еще развратная.

– А как еще меня назвать? Нельзя любить двух мужчин сразу, это уже не любовь – это разврат.

Вильдам опять захохотал.

– Я думаю, разврат, – сказал он, успокоившись, – это, когда ты в постели с двумя одновременно. И то, если это никому не мешает, никого не обижает, пусть развлекаются – это их личное дело. Можно их не понимать, но осуждать... не стоит. Но ты говоришь о любви. Почему-то принято, что любить можно только одного мужчину или одну женщину. Я думаю, эти правила придумали монахи, которые вообще никого не любили. А сколько есть примеров того, как женщина разрывалась между двумя мужчинами. А сколько мужиков, живущих на две семьи! Но каждого из них все убеждают, что к одной женщине у него любовь, а к другой влечет только похоть.

– Все правильно, Вильдам. Но у тебя прозвучала одна фраза: "если это никому не мешает, никого не обижает". Но я уверена, что даже ты не хотел бы делить меня с Андреем, а уж Андрей...

– Почему – "даже я"? – в его голосе прозвучала обида.

– Потому, что ты готов мириться, что я принадлежу другому, и ждать.

– Ждать – да. Но кто тебе сказал, что я смирился? Молчать ради блага любимой – это одно, а мириться – совсем другое.

– Прости. Согласна. Сказала, не подумавши.

– Да ты тут уже много наговорила "не подумавши". Это на тебя не похоже.

– Странные вы – мужчины! Всюду твердите, что мужчинам нужно разнообразие, но стоит их женщине сказать или сделать что-то неожиданное, они, вместо того, чтобы радоваться, возмущаются.

Вильдам снова расхохотался. И утирая слезы, проговорил:

– Нет, я радуюсь, видишь, как радуюсь.

– Ага, – голосом капризной девочки прохныкала Елена, – тебе смешно, а мне что делать?

– Любить. Пока есть силы и желание, любить. Любить и получать удовольствие. Двух мужчин, так двух. Но не более, – погрозил он ей пальцем.

– Но это же измена. Сейчас я Андрею изменила, а потом изменю тебе с ним.

– Опять ты за свое. Хочешь, я скажу тебе, почему я тебя люблю и терплю твои отношения с Андреем?

– Конечно.

– Потому что ты другая, ты особенная, ты не такая, как все. После разговора там, в горах, я это только почувствовал, а вчера понял: в тебе живут две женщины, которые любят двух разных мужчин.

Волосы на ее голове встали дыбом, по спине пробежали мурашки, она перестала улыбаться и побледнела.

"Откуда он знает?.. Как он мог почувствовать?.. Что еще он обо мне знает?.."

А он продолжал, не замечая перемены в ней:

– Я много думал вчера, вспоминал тебя, размышлял, сопоставлял и пришел к выводу, что эта двойственность появилась в тебе после смерти матери. Да, точно. В тебе появилось что-то такое, что притянуло меня к тебе. И Андрея ты встретила тогда же, правильно?

Он взглянул на Елену через зеркало и... поразился перемене, произошедшей с нею: она сидела, съежившись, обхватив руками плечи и опустив голову, бледная до синевы и крупно дрожала, словно ее колотили судороги. От неожиданности он надавил на тормоза. Машина споткнулась, завизжала резина, Елену бросило на переднюю панель, она не успела выставить вперед руки, сильно ударилась головой и потеряла сознание. Хорошо, что сзади не было других машин, иначе аварии было бы не миновать. Вильдам съехал на обочину, выключил зажигание. Осторожно, за плечи он приподнял Елену, ее голова безвольно упала на грудь, он прислонил ее к спинке сидения, быстро выскочил из машины и подбежал к дверце с ее стороны, вытащил ее из машины, сел на землю и положил ее к себе на колени.

Редкие проезжающие машины притормаживали, из них высовывались любопытные пассажиры, но помощь не предлагали.

– Старый пень! Что я наделал! Елена, Еленушка, родная моя девочка, очнись!.. – приговаривал он.

Осмотрев ее, он обнаружил только одну неглубокую рану на голове, причем кровь из нее не хлестала, а слегка сочилась. Хорошо, что голова ее была наклонена, иначе она бы разбила лицо. Но в сознание она все не приходила. Вильдам сидел в пыли с Еленой на руках, подняв лицо к небу, и беззвучно плакал. Слезы ручьем катились по его щекам. Уже второй раз эта женщина заставляла его плакать. Его, Вильку, называли в детстве Вилька-кремень за то, что никакая боль, никакая обида не могли заставить его плакать. Он не плакал, когда глупо в драке погиб его друг детства Толян. Он не плакал, когда уходила жена. Но еще никто не проникал в его душу так глубоко, как эта девочка!

Рядом с ним затормозила серая "Волга", из нее выбежала женщина и подбежала к нему.

– Я врач. Что случилось?

Вильдам ничего не мог сказать. За женщиной подошел мужчина. Вдвоем они попытались забрать Елену из рук Вильдама, но он, как обезумел: прижал ее к себе еще крепче.

– Мужчина, я врач, – увещевала женщина. – Я только осмотрю ее. Я должна ее осмотреть. Вы же так можете ей хуже сделать!

Только после этих слов, Вильдам разжал руки. В этот момент Елена глубоко вздохнула и застонала. Вильдам, было, снова рванулся к ней, но женщина остановила его окриком:

– Не сметь!

Они положили ее на землю. Женщина осторожно ощупала ее, осмотрела и удовлетворенно поднялась с колен.

– Не переживайте, папаша. Переломов нет, рана на голове незначительная, у нее просто глубокий шок. Я сейчас обработаю рану, сделаю укол, положим ее в машину, и Вы поедете дальше. Вы куда едете?

– В Ташкент.

– Хорошо. По приезду, обратитесь в ближайший травмпункт, пусть сделают рентген на всякий случай. Но, по-моему, здесь тоже все нормально. Но небольшое сотрясение есть. Пусть полежит, поспит денька три. К понедельнику придет в себя.

– Она что, будет до понедельника без сознания?

– Нет, что Вы. Скоро очнется.

В подтверждение ее слов, Елена снова застонала и пошевелилась. Вильдам сам перенес ее в машину, положил на заднее сидение. Врач обработала ей рану, перевязала и сделала укол.

– Пусть она лучше поспит часика два, как раз до Ташкента доберетесь.

– Спасибо Вам, доктор! – Вильдам уже взял себя в руки. – Я Вам так благодарен.

– Не за что. У меня профессия такая. А Вам, папаша, надо осторожнее машину вести. Что, кстати, случилось?

– Я виноват, резко затормозил: что-то пробежало через дорогу прямо под машиной, а она наклонилась в это время и ударилась о переднюю панель.

– Вот я и говорю: ничего страшного. Но, конечно, когда родители видят своих детей без сознания, они уже, черте что, думают. Понимаю Вас – сама мать. До свидания. Будьте впредь осторожнее. А рентген все-таки сделайте, для успокоения души. Еще раз, до свидания.

– До свидания, доктор.

Они уехали. Вильдам наклонился над Еленой.

– Девочка моя, ты меня слышишь?

– Да, – прошептала она, едва шевеля губами, но не открывая глаз.

Вильдам обрадовался, взял осторожно ее руки, поцеловал.

– Прости меня.

Она молчала.

– Тебе плохо?

– Голова... кружится.

– Поспи, солнышко мое, а я поеду потихоньку.

– Да...только...побыстрее...не успеем.

– Хорошо-хорошо. Ты спи.

Она ничего не ответила.

Он вел машину осторожно, но благодаря ровной дороге, быстро, обдумывая, куда ехать. Если сразу в аэропорт, тогда они успевали к самолету. А если сначала к матери, чтоб отвезти Елену, уложить в постель, тогда он мог не успеть. Он притормозил, заглянул на заднее сидение: она мирно спала, положив под щеку кулачок и поджав ноги.

"Если я прозеваю и не встречу Надежду, она мне не простит".

Он улыбнулся, снова выехал на шоссе и погнал в аэропорт.

Когда Надежда увидела Вильдама одного, она обрадовалась. Она любила свою будущую невестку, но все же хотела побыть с Вильдамом наедине. Но при виде ее, он даже не улыбнулся, сухо поцеловал в щеку, взял из рук дорожную сумку и сказал:

– С приездом. У тебя еще вещи есть?

– Нет.

– Тогда, пойдем.

И быстро направился к выходу из здания аэропорта. Надежда за ним еле успевала. Настроение ее упало, появилось раздражение.

"Зачем я согласилась на его предложение, что я Ташкента не видела? Хоть бы вел себя тактичнее..."

Почти у самой машины Вильдам остановился, повернулся к Надежде, замялся.

– Прости меня, Надя, что так тебя встретил. Я рад твоему приезду, но тут произошла одна...неприятность. Ты только не пугайся.

Сердце Надежды упало: "Андрей?.." Вильдам посмотрел на нее, взял за руку.

– Ее осмотрел врач. С ней все в порядке, просто она спит.

На лице Надежды он прочитал удивление и растерянность.

– Кто спит?

– Елена.

– Алена? Где она? Что с ней?

– Она в машине, на заднем сидении, спит.

– Ничего не понимаю. Почему ее осматривал врач? Почему она спит в машине?

– Я сейчас все объясню: мы ехали по шоссе, прямо перед машиной пробежал какой-то зверь, я даже не разглядел, машинально нажал на тормоза, а Елена в это время наклонилась и ударилась головой о переднюю панель, – изложил он ей наскоро сочиненную для врача версию.

– А откуда взялся врач? Вы были в больнице? Почему же ты таскаешь ее за собой?

– Наденька, успокойся, – ровным спокойным голосом сказал Вильдам. – Врач оказалась в проезжавшей мимо машине, а, если бы я повез ее в больницу или домой, я бы не успел за тобой.

– Врач... из проезжавшей машины... да ей рентген нужен.

– Сделаем.

– А почему она спит?

– Доктор сделала ей укол, по-видимому, успокаивающий, у нее был шок.

– Еще и шок...

Надежда не понимала, чего в ней больше: беспокойства за Елену или раздражения, что она все-таки приехала, и теперь придется с ней нянчится, вместо праздников. Вильдам заметил ее раздражение, но отнес его на свой счет. В машине она взглянула на Елену. Та спала спокойно, но волосы надо лбом были выпачканы кровью, сквозь бинты повязки тоже проступила кровь, лоб припух и посинел, серые брюки и белая блузка грязные, и сердце ее оттаяло. Ей стало жалко Елену.

– О, ужас! Бедная девочка, как она выглядит. Куда ты сейчас нас везешь?

– Домой, к матери.

– Поехали. Ее надо помыть, ко лбу приложить лед...

– Поехали.

Мать Вильдама, Евгения Семеновна, жила в однокомнатной квартире на первом этаже панельной пятиэтажки. Но, приглашая с собой гостей, Вильдам рассчитывал не только на ее квартиру. В соседней двухкомнатной квартире жила семья геологов: муж с женой и его младший брат. Каждый летний сезон с мая по октябрь они всей семьей уезжали «в поле» и оставляли ключи от квартиры Евгении Семеновне, чтоб приглядывала и поливала цветы. Сюда Вильдам и собрался принести Елену. Не смотря на то, что она проснулась и хотела пойти сама, Вильдам, не слушая никаких возражений, взял ее на руки и понес к дому.

Когда Евгения Семеновна увидела из окна машину (Вильдам позвонил ей, что приедет на "Жигулях" синего цвета с гостями), она поняла, что это сын и поспешила навстречу. Но, увидев его с девушкой на руках, голова которой была перебинтована, всплеснула руками.

– Ах! Вилечка, что случилось? Кто эта девушка? Ты ее сбил?

– Нет, мама. Это моя знакомая девушка. Я все тебе расскажу, а пока открой дверь Сидорчуков, ей надо переодеться, помыться.

– А зачем к ним? Давай ко мне, за ней уход нужен. А ты у Сидорчуков поночуешь.

Но тут она увидела позади сына еще женщину и осеклась, молча достала из кармана ключ и открыла дверь. Вильдам положил Елену на диван. Она сразу приподнялась и села, глядя смущенно на Евгению Семеновну и Надежду. Только тут Вильдам представил женщин матери.

– Вот, мама, познакомься. Это Надежда, а это Елена.

– Очень приятно. Евгения Семеновна.

Не смотря на печальный инцидент, она очень обрадовалась гостьям. Наконец-то, ее Виля привез женщину, а то уж она думала, что так бобылем и останется. После развода с Вероникой, он и слышать не хотел ни о ком.

"Славная женщина, красивая, ладная. А то, наверно, ее дочь. Что-то не похожа на мать. Бедная крошка..."

Она захлопотала вокруг Елены: прогнала Вильдама из квартиры, принесла бинты, вату, йод, перекись, лед из холодильника. Надежда ей помогала. Они хотели раздеть Елену, как маленького ребенка, но она, уже совсем придя в себя, засмущалась, не позволила.

– Что ты, девонька? Кого стесняешься? Вили нету. Мы все женщины.

– Я не потому. Мне уже лучше, я могу сама.

– Ну, давай сама. Пойди в ванную, обмойся, а я тебе халатик принесу. Худенькая ты какая! На тебя Катенькин халатик подойдет.

Она поспешила в свою квартиру.

– Славная старушка, – сказала Надежда. – Но, по-моему, она русская?

– Да, – ответила Елена. – Она ему не родная. В институте что-то такое говорили, – она поморщилась, подняла руку к голове, – с войны его воспитывает. Я сейчас плохо помню.

– Так что ж с вами случилось?

– Я не помню. Как только пытаюсь думать, голова раскалывается.

– Возьми, выпей анальгин. И иди мойся.

За это время Вильдам перенес домой вещи из машины и теперь ходил из угла в угол, как медведь в клетке. Евгения Семеновна выслушала его версию о несчастном случае, но засомневалась:

"Что-то тут не так, уж очень он себя винит, вон, как мечется. Ладно, потом расскажет".

Через час все уже сидели за столом в квартире Евгении Семеновны. После ванны, обезболивающей таблетки, Елена совсем ожила. Голову ей бинтовать больше не стали, потому, как рана не кровоточила и даже слегка затянулась.

– Дома походи так, скорее заживет, а на улицу тебе надо платочек надеть, – сказала Евгения Семеновна.

Елена улыбнулась, представив себя в платочке, и замотала головой.

– Чего головой мотаешь? Надо.

– Я как раз тебе привезла шляпку соломенную, вот она тебе и пригодится, – тоже улыбнувшись, сказала Надежда.

За столом выяснилось, что Елена не дочь Нади, а будущая невестка (при этих словах мать заметила, что Вильдам помрачнел, но быстро взял себя в руки), что с Еленой Вильдам работает в одном проектном институте, что она сирота, и еще много другого. Вильдам еще раз рассказал версию произошедшего с ними несчастного случая уже для Елены, т.к. она ничего не помнила. И она вспомнила...

Он разглядел двойственность ее личности! Как она могла допустить, что это стало заметно со стороны? Или он просто это знает? Откуда?

У нее опять разболелась голова, она побледнела и поежилась. Вильдам видел, как изменилось ее состояние, как тогда, в машине. Сердце его разрывалось, если бы не Надежда, он не стал бы скрывать от матери своего отношения к ней, он бы уже обнял ее, прижал к себе, успокоил. Ее состояние заметила и Евгения Семеновна.

– Что с тобой, деточка, опять плохо? Приляг, полежи там, за ширмочкой.

Елена не стала отказываться, она почувствовала, как стремительно закружилась голова, и ее потянуло куда-то в пропасть. Но она нашла силы справиться с этим чувством, дошла до кровати, стоявшей за ширмой, и легла. Наконец, она вспомнила, что произошло.

Когда Вильдам заговорил о своих догадках, ее, будто, начал сковывать паралич, ей стало холодно, тело затрясло в судорогах и скрутило, а, когда машина затормозила, она почти отключилась, потому удара не помнит. Помнит только, как падала в черную пропасть, накручивая спиральные круги, словно ее затягивала воронка. Но в какое-то мгновение, чернота рассыпалась и она увидела сидевшего на земле Вильдама с нею на руках, а в голове зазвучал голос:

"Не торопись".

"Он знает!!! Откуда он знает?!"

"Пусть знает".

"Это вы ему сказали?"

"Нет. Просто, он очень близок к тебе".

"А Андрей?"

"Решай сама".

"Так я же умерла!"

"Нет. Но можешь, если опять остановишь свое сердце".

"А я что, сердце сама остановила?"

"Да. Эту жизнь ты можешь закончить сама, если сочтешь нужным, необходимо только остановить сердце. Сейчас ты сделала это случайно. Мы тебя не предупредили, это наша вина. Поэтому ты возвращаешься".

Она хотела еще многое у них спросить, но опять почувствовала головокружение и отключилась, очнулась уже в машине.

"Так, вот оно что?! Я могу сама себя убить! Как же я это сделала? Вот... блин, не могли подробно сказать, как это делается, чтоб я опять случайно не повторила. Вспоминай, что я делала в тот момент?.. Я испугалась, сильно испугалась. Что же, стоит теперь меня напугать, и я сразу умру? Бред какой-то. Что-то я сделала сама, но непроизвольно".

Она снова попыталась поставить себя в ту же ситуацию, но осторожно, чтоб не сделать непоправимого шага.

"Испугалась. Подумала... что подумала? Подумала, что меня накажут и заберут жизнь,...отчаялась и... покорилась. Да. Отчаялась и покорилась! Вот чего нельзя допускать! Потому что это уже граничит с желанием умереть. В прошлой жизни я столько раз отчаивалась, столько раз хотела умереть, но умерла, когда пришло время. А сейчас, все по-другому: одно желание смерти, и оно исполнится. Нужно быть с этим осторожнее, все время помнить об этом, и все обдумывать – действительно уже пора? Как же это все осуществить с моим-то импульсивным характером?! Что ты молчишь?" – спросила она свою младшую половину. – "А что говорить? – Если я умру, ты тоже умрешь вместе со мной. – Я понимаю, но я – это ты, только моложе, т.е. еще импульсивнее. Нужен кто-то другой. Может Андрею открыться? Чтоб берег меня, не допускал до такой мысли. – Объяснить, что я знала его раньше, до знакомства, что, будучи телесно девственницей, оказалась опытной сорокалетней женщиной, и, по сути, все это время его обманывала. Так? – А зачем все это объяснять? – А ты думаешь, он так глуп, что сам не додумается? – Ну, не знаю. – А я знаю! Они сказали: пусть знает. Значит, они допускают, что Вильдаму можно открыться. И он не будет столь шокирован, как Андрей, он сам догадывается. – Вот, видишь, ты сама нашла решение. – Вместе с тобой. Спасибо. – Пожалуйста..."

За ширму заглянула Надежда. Вильдам все это время нервничал, но сам подойти, посмотреть, не смел, и он попросил Надю. Елена лежала с открытыми глазами и смотрела в потолок. Заметив Надежду, она повернула к ней голову.

– Аленушка, как ты? Может таблетку еще дать?

– Уже гораздо лучше, но голова болит. Пожалуй, выпью еще анальгин.

– Может, ты спать пойдешь?

– Нет. Я спать не хочу. Я выспалась, – и она поднялась.

С решением, как ей поступить, ушел страх, ушло головокружение, а, соответственно, прошла бледность, глаза снова заблестели. Она даже улыбалась, чуть-чуть, самыми уголками губ. Эту улыбку заметил Вильдам, когда она подошла к столу, на сердце у него полегчало.

– Ну! Наша девочка уже повеселела, значит, идет на поправку.

– Да. Теперь все будет нормально.

– А рентген все равно надо сделать, – сказала Надежда.

– Сделаем. Хоть сейчас, – откликнулся повеселевший Вильдам.

– Вы что, уже поздно, – возразила Елена.

– Мам, давай побеспокоим Фариду.

– Вильдам, не надо. Зачем беспокоить людей ночью. Успею, сделаю в Самарканде, – увещевала его Елена.

В разговор вступила Евгения Семеновна:

– Ты не переживай, деточка, Фарида – это бывшая наша соседка по общему двору во время и после войны. Она нам, как родная, можно сказать сестра Вилина. Отец ее на фронте погиб, а мать от тифа умерла. Братья и сестры намного старше ее были, у кого свои семьи, кто работал, кто уехал. А она так с нами и жила. Выучилась. Теперь доктор медицинских наук, заведующая отделением кардиологии в республиканской больнице, где большие "шишки" лечатся. Она в любое время готова помочь. Как же? Мы ей, не чужие. Я и деток ее досматривала, как внуков родных. Можно. Конечно, можно к ней обратиться. Звони, Виля.

Фарида, выслушав Вильдама без лишних вопросов, сказала:

– Вези. Я сейчас подъеду.

Надежда тоже вызвалась ехать.

– Я теперь ее одну с тобой не отпущу, мне за нее перед сыном отвечать.

На самом деле, ее грыз малюсенький червячок ревности, наличие которого она еще не сознавала.

Назад вернулись после двенадцати. Евгения Семеновна уже и постели постелила. Вот только не решила, кто будет спать с ней в квартире: Елена или Вильдам. Что-то она не заметила каких-либо близких отношений у него с Надей. Даже наоборот, он больше говорил и беспокоился о Елене. Она несколько раз ловила его задумчивый взгляд, устремленный на нее. На Надежду он так не смотрел.

Результат рентгена и осмотра привлеченного Фаридой специалиста всех поразил: у Елены не только не было ни переломов, ни трещин, но и рана почти затянулась, спала опухоль и исчезла синева, будто не восемь часов прошло после аварии, а восемь суток.

"Оказывается, на мне теперь все заживает, как на собаке", – подумала Елена и усмехнулась.

Поговорить с Вильдамом ей, конечно, не удалось ни сейчас, ни на следующий день, ни по дороге домой. Надежда везде их сопровождала, а спали они с ней в квартире геологов.

Зато состоялся разговор у Вильдама с Евгенией Семеновной.

– Виля, я вижу, ты привез ко мне свою женщину?

– Да, мама, любимую женщину, – обнимая мать и счастливо улыбаясь, сказал Вильдам, когда они остались одни.

– Вот только которая?

Евгения Семеновна посмотрела в сияющие глаза сына.

– А ты отгадай.

– Тут и гадать не надо, в молоденькую влюбился, – в глазах ее появился укор.

– Она тебе не понравилась?

– Дело не в этом. Она, как я слышала, замуж выходит. А вот ее будущая свекровь на тебя виды имеет.

– Да, – вздохнул Вильдам. – Ах, мама, все так запуталось. Не могу я ее разлюбить, и она меня любит.

– Любит, а замуж за другого идет? Что ж ее так неволит?

– Она и его любит, – он опять вздохнул. – Но ему она согласие дала полгода назад. Я опоздал.

– Двоих любить трудно, но такое бывает, – сочувственно произнесла мать. – Ты бы ее отпустил, Виля, раз уж опоздал.

– Не могу, мам. Чует мое сердце, что это моя женщина и будет моей.

– Ох, Виля, Виля, посмотри, сколько жизней может покалечится, если ты ее отобьешь: и жениха, и матери его, да и ей не легко будет, предательство – оно тяжким грузом на душу ложится. А может и так быть: к тебе уйдет, а сердце туда потянет, так и будет меж двух огней метаться.

– Я отбивать ее не буду. Я ждать буду.

– Час от часу не легче! И сколько ты ждать собрался? Тебе ведь не двадцать годков, а она совсем девочка. Пока ждешь, состаришься и не нужен ей будешь.

– Вот, когда не нужен буду, тогда и оставлю.

– Да с чего ты взял, что сейчас ей нужен?

– Нужен, мама. Ты правильно сказала, ей нелегко приходится. Я-то о ее женихе знаю, а он обо мне нет. Мучается она, что скрывать от него приходится наши отношения...

– Ах! Так у вас уже и отношения? – всплеснула руками Евгения Семеновна.

– Мама, ну не надо. Только плохо о ней не думай. Это я виноват, не мог удержаться.

– Конечно, ты. Как же она теперь себя жениху преподнесет?

Вильдам опять заулыбался наивности матери, а она, заметив его улыбку, с сомнением в голосе спросила:

– Так она что, и с ним уже успела?

– Мама! Сейчас другое время, сейчас первая брачная ночь необязательно только после регистрации бывает, – уговаривал ее сын, но она нахмурилась и отвернулась. – Мамочка! Она замечательная, она необыкновенная!

– Да, куда уж необыкновенней. Ей сколько?

– Восемнадцать.

– Господи! – не удержала она вздоха. – В восемнадцать лет, небось, только школу окончила, а уже с двумя мужиками путается.

– Мама! – грубо окрикнул ее Вильдам и уже тише и мягче добавил. – Ты же ее совсем не знаешь. Но знаешь меня, и я прошу тебя поверить мне на слово: она не развратная девица, она просто очень несчастна. Она сама себя грызет, и за меня, и за Андрея, но пока не понимает одного, что любит нас по-разному, т.е. в ней уживаются две разные женщины, которые любят разных мужчин. А я это понял. И с Андреем они живут, как муж и жена. Надежда это знает, даже в гости к ним ходит. У них было что-то вроде официальной помолвки. Никого это не шокирует. А со мной... Я уже тебе говорил – я виноват.

– Ты что ж, изнасиловал ее?

– Опять ты за свое. Любит она меня, любит! – не сдержался Вильдам.

– Ладно, ладно. Успокойся. Не кричи, соседей разбудишь. Я все поняла. Не понимаю только одного: зачем же ты Надежду-то привез. Ну и летела бы она дальше, в Самарканд.

– А как Елена объяснит ей, а потом мужу, где она пропадала три дня.

– Так вы же все равно с ней... это... в разных же квартирах спите.

– А я что, ее для этого привез. Я хотел тебя с ней познакомить, лишний день, час, минутку рядом побыть.

– Вот как? – задумчиво протянула Евгения Семеновна и, помолчав, сказала: – Бог вам судья! Но, коль так любишь, береги ее, а то сам же чуть не убил. Там на дороге, как все было-то?

– Так и было, мам, только не было никакого животного, просто ей стало плохо, внезапно, я невольно на тормоз и надавил.

– Вот-вот. Следи уж за собой, машина она тоже внимания требует, – и, подумав еще, добавила: – Говоришь, плохо стало? А, если она забеременеет, как узнаете, чей это ребенок?

– Мам, – просительно взглянул на нее Вильдам. – Давай спать, а то мы с тобой до такого договоримся и додумаемся...

– И все же? – уже уходя к кровати, оглянулась Евгения Семеновна.

– Разберемся, мам, разберемся, – ответил Вильдам, укладываясь на диване.

– Вы уж разберетесь... – проворчала себе под нос мать.

На следующий день, девятого мая, Елена чувствовала себя замечательно: выглядела она нормально, голова не болела, а почти затянувшуюся рану под волосами было совсем не видно. День предстоял хлопотный. С утра приехала Фарида с мужем и внучкой, поздравить мать с праздником и справиться о состоянии здоровья пострадавшей. Здоровье всех удовлетворило, и они уселись за праздничный стол. Выпили за победу, помянули погибших, а затем, все вместе поехали на митинг к могиле неизвестного солдата. В обязательную программу этого дня входила и поездка на кладбище на могилу матери Фариды, это была единственная могила, умершего во время войны родственника из всех собравшихся здесь людей. После кладбища вернулись домой. Во время «минуты молчания» каждый думал и вспоминал погибших или умерших от ран после войны родных и близких, даже пятилетняя Зульфия сидела в уголочке, притихшая. Елена в последние годы своей прошлой жизни всегда плакала в этот момент, и сейчас слезы катились по ее щекам. Евгения Семеновна заметила это и поразилась:

"Девчонка еще совсем, а как плачет. Видно, кто-то из близких погиб или умер. Нынешняя молодежь более черствая, даже циничная, в лучшем случае, сочувственно помолчат, а она вон, как убивается".

Когда закончилась "минута молчания" она спросила Елену:

– А у тебя кто погиб?

– Дед. Я, конечно, его не знала. Но мама много рассказывала о нем. И вообще, столько людей погибло... – ей хотелось добавить "зря", но она промолчала.

Сидевший рядом Вильдам не удержался и обнял ее за плечи.

– Давайте, еще раз помянем всех их, они сейчас в раю, – произнес он, поднимая бокал.

Еще вчера, когда Вильдам за ужином пил со всеми вино, мать забеспокоилась. Но сейчас уже убедилась, что к старой беде он не вернется.

А вечером втроем они бродили по городу, смотрели салют.

Десятого с утра пришла дочь Вильдама, Катя. Она знала, что папа всегда приезжал к бабушке на День Победы, но в этот день ей с ними было скучно, потому она приходила на следующий.

Девочка Елене понравилась: крупная, рослая, выглядящая старше своих двенадцати лет: огромные миндалевидные глаза, обрамленные густыми черными ресницами, точеный, чуть крупноватый с небольшой горбинкой нос, пухлые сочные губы – настоящая восточная красавица, совершенно не похожая на отца.

"Интересно, кто ее мать? По внешности дочери – вылитая персиянка, т.е. иранка, а может, армянка, но обязательно с иранской кровью".

Елене захотелось поделиться своим восхищением.

– Вильдам. Какая красавица у тебя дочь! В маму? – осторожно спросила она.

– Нет. Мама говорит в мою родную мать. Правда она видела ее только мертвой, но все равно она была очень красива.

– А у тебя мама, что, иранка была?

– Почему иранка?

– У Кати явная иранская внешность. Ей бы персидские шаровары с открытым пупком, коротенький лиф с пышными прозрачными рукавами, расшитые туфли с острыми носами, на шею мониста, на запястья и щиколотки браслеты и четыре длинных косы – вылитая Шехерезада.

Катя услышала ее слова, и ее щеки покрылись румянцем, цвета персика, но она смело взглянула на Елену, а та уже обратилась к ней:

– Ты "Птичку певчую" не читала?

– Не-ет.

– Рано ей еще такие книжки читать, – возразил Вильдам.

– Ничего не рано. Там ничего такого нет. Книга о любви, – возразила ему Елена и снова повернулась к Кате: – Это история турецкой девочки, затем девушки. Она в детстве этакой пацанкой росла, по деревьям лазала, вишню любила, ее за это прозвали Чалыкушу – это по-турецки название какой-то птички, не помню какой. Она считала себя некрасивой, но на самом деле была настоящей красавицей. Очень романтичная книга. Я ее в твоем возрасте читала. Почитай, может, себя узнаешь? Автор – Решад Нури Гюнтекин.

– А где мне ее взять? – заинтересовалась Катя.

– Если хочешь, я могу дать почитать, у меня есть, правда в Самарканде. Ты к папе в гости приедешь?

– Да. В июне.

– Вот я тебе и передам через него. А захочешь, в гости придешь, сама возьмешь.

– Не знаю. Может быть.

Вместе с Катей они немного погуляли в ближайшем парке. Елена с Катей быстро нашли общий язык и всю дорогу щебетали друг с другом. Они вместе катались на качелях, каруселях и других аттракционах.

Надежду это обстоятельство очень обрадовало. Наконец, хоть и не совсем, но они оказались вдвоем. Вильдам был с ней общителен, весел, учтив, не жалел комплиментов, но, к сожалению Надежды, не более.