Текст книги "Еще одна жизнь (СИ)"
Автор книги: Елизавета Назарова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)
Когда Елена все это закончила, она почувствовала, что устала, но чувство удовлетворения придавало усталости даже сладость.
"Да. Вот, что значит всю жизнь без мужика, всему научишься. Да разве в восемнадцать лет я бы это все смогла? А так, еще жить можно. Конечно, еще придется много сил приложить, чтоб довести все до ума, но для этого нужны уже денежки, а их еще надо заработать".
И она решила, что и второй день ее новой жизни не прошел даром...
А затем начались будни. В первый рабочий день Елене пришлось еще некоторое время выслушивать сочувственные слова: от кого откровенные, от кого явно лицемерные. Но ей было все равно, просто хотелось, чтоб поскорее все прекратилось, чтоб ее оставили в покое, чтоб можно было, наконец, с головой уйти в работу. Но даже, когда от нее уже все отстали, она вспомнила, что пора выполнять первый пункт плана, то есть идти в ЖКО, переоформлять квартиру. Потому в первый рабочий день ей не удалось поработать в полную силу, зато с «квартирным вопросом» было покончено.
"Господи! Будут ругать советскую бюрократию... Да она маленький червячок по сравнению с бюрократическим "питоном" будущего "демократического общества"!"
И еще одно достижение этого дня: она получила разрешение брать работу на дом. И пошло – поехало. С утра в проектный институт, вечером домой, легкий ужин, полчасика или часик отдыха, и снова за чертежи. Старалась не сидеть до поздней ночи, хорошо кушать, на работу и с работы ходить пешком для зарядки, чтоб раньше времени не свалиться. И все равно в первую неделю устала кошмарно. Хотя и получила необходимую сумму для осуществления домашней задумки, но сил, чтоб в субботу куда-то идти, не было никаких. Потому она решила, что время пока терпит, и отложила свой поход по магазинам в поисках подходящей кровати на следующую субботу. А пока занялась домашними делами: закупкой продуктов на неделю, благо рынок рядом, и немножко, ну, совсем немножко, поработала: начертила небольшой "поселочек".
Старшей в их копировальном отделе была Сонечка, крымская татарка, лет тридцати, очень маленького роста и кругленькая, мягкая не только во внешности, но и по характеру. К сожалению, этим пользовались некоторые нечистоплотные работники, чем очень ее подводили, и она стала в последнее время недоверчивой. Но к счастью Елены, она заслужила у Сонечки доверие и уважение, и потому та обещала, по возможности, подкидывать ей на выходные "поселки" – самые выгодные чертежи. Вот и на этот раз Соня сама принесла Елене чертеж в пятницу:
– Вот, Лена. Больших пока нет, но этот зато срочный.
Конечно, "старым" опытным копировщицам страшно не понравилось такое трудолюбие молоденькой девчонки. Вкалывать, как она, им не хотелось, но, чтоб и денег ей платили не больше, чем им. Но тут Сонечка оказалась на редкость твердой и благоразумной, она им сказала:
– Девочки! Вы же сами рвались на "сдельщину". Так что, кто, сколько заработает, тот столько и получит. Работы много, у меня порой чертежи по две недели лежат, вас дожидаются. Но давать кому-то выгодные, а кому-то копеечные, я не буду. У меня все записывается и распределяется. И, если она работает больше, беря работу на дом, она и заработает больше. Хотя, она только начала так работать, а вы уже в панике. Не беспокойтесь, работы хватит всем.
"Девочки" – это были две подруги, офицерские жены, которые стали здесь работать, по их словам, потому, что им не хочется сидеть дома, да еще хочется заработать себе на лишнюю "шмотку".
"Вот ведь, повкалывала всего неделю, а они уже успели подсчитать мои заработки. Что за люди?" – подумала Елена, когда узнала об этой "возне" за ее спиной.
Другие же копировщицы не возражали против ее заработков. Они понимающе говорили:
– Что плохого, что девчонке хочется приодеться получше, покушать повкуснее. Матери теперь нет, никто денег не даст. Пусть зарабатывает.
В воскресенье днем к ней зашла «почирикать» Танюшка. Сначала она говорила о своих делах: друзьях, институте, сестренке. А потом, после краткого молчания, как бы стесняясь, опустив глаза, спросила:
– Лен, а того парня, что ты тогда отшила, ты любила? – и в конце фразы подняла на Лену свои большие голубые глаза. В них светилось не любопытство, нет, скорее просьба: "Поговори со мной об этом".
"Милый воробушек. Как ей хочется чем-то поделиться. И она интуитивно чувствует, что у меня есть какой-то опыт по этой части".
– Что тебе сказать, Танечка? Да, была влюблена, страдала, плакала по ночам. Но теперь поняла, что любовь и влюбленность – разные вещи. Влюбленный человек не понимает, что это только страсть, а она застилает глаза. Влюбленный человек много не видит в объекте своей страсти, не хочет понимать, что его чувство безответно, если это так, идеализирует своего возлюбленного. И влюбленность, как всякая страсть, не долговечна. А, когда огонь в сердце утихает, у человека постепенно "открываются" глаза. И он не узнает предмет своей любви. Вроде, внешне тот же, и это еще волнует, но внутренне... не то, совсем не то... и от этого становится пусто и горько... и больно за свою слепоту, – она замолчала.
Таня тоже молчала некоторое время.
– А как отличить влюбленность от любви, ты знаешь?
– Очень трудно. Что такое любовь? По моему мнению, это так. Мы любим своих родителей, бабушек, дедушек, сестер, братьев, впоследствии, своих детей и внуков такими, какие они есть: с их достоинствами и недостатками. Просто любим: переживаем за них, прикладываем все силы, чтобы помочь, когда они в этом нуждаются, радуемся за них и вместе с ними, прощаем даже за боль, нам причиненную. Нам не надо с ними хитрить и лицемерить, не надо добиваться их любви, потому что они – наши родные души и тоже нас любят. Есть, конечно, исключения, и не мало, но это только исключения. Я считаю, что так же должно быть и между мужчиной и женщиной. Сразу понять это невозможно, потому что в девяноста процентах отношения начинаются с влюбленности, которая слепит. А вот, когда ты уже видишь, что из себя представляет предмет твоего обожания, и отношение к нему не меняется, он по-прежнему твоя родная душа, вот тогда ты действительно любишь.
– Но сколько же можно наделать ошибок, пока ты влюблена! Ты же не знаешь: любовь это или нет?
–Умница, девочка. А для этого есть еще десять процентов отношений между мужчиной и женщиной, когда долгая дружба, привязанность, так называемое, родство душ, перерастает в любовь. Такие отношения чаще случаются у людей более старшего возраста, но бывают и у молодых.
– Значит лучше не влюбляться, а сначала посмотреть, что это за человек?
– Это, конечно, идеальный вариант. Но, к сожалению, мы не властны над этим самым сильным, самым человеческим чувством – любовью, даже в ее горячем, но кратковременном варианте, как влюбленность. Хотя, и сама любовь не вечна. Почему? Не знаю.
– Да. Вот почему? Ведь маму мы любим всю жизнь: и в детстве, и в старости. Эта любовь вечна. А мужчину можем разлюбить и все, и он уже чужой человек.
– Правильно рассуждаешь, Танюша. Над этим стоит подумать. И хотя многие ученые мужи по части любовной философии так и не знают, почему любовь столь капризна: то придет, то уйдет, как та кошка, которая гуляет сама по себе, – может нам, простым смертным, удастся разгадать эту загадку. Ведь решения всех задач приходят лишь в те головы, которые думают... Хорошо сказала! А может, и не я сказала, просто вспомнила чье-то высказывание? – постаралась разрядить серьезность разговора Елена.
Таня тоже улыбнулась:
– Надо подумать. Глядишь, сделаем открытие и прославимся.
– А тебе нужна слава?
– Да нет. Это я так, к слову, – засмущалась Таня.
– А я серьезно. Ты хотела бы быть знаменитой ученой, или актрисой, или писательницей? Чтоб тебя узнавали, говорили: "Вон, вон, она идет. Это та самая..." А?
– Не знаю, – неуверенно протянула девушка. – Наверно, чтоб узнавали и пальцем тыкали, не хочу, но сделать что-нибудь такое, чем другие бы восхищались: "Вот эта Татьяна, какая умная! Или...смелая! Или...талантливая!" – была бы не прочь, – уже с задоринкой сказала она.
Они поболтали еще о чем-то уже менее серьезном. А когда Татьяна стала собираться уходить, она опять как-то неловко замолчала, словно, ну, очень ей хотелось чем-то поделиться, но не решается.
– Тань, ты мне хочешь что-то сказать? Давай, давай, колись. Я же вижу, что тебя так и распирает. Ну?
– Да нет... То есть, да. Просто хотелось с тобой поделиться...
– Так, поделись, если очень хочется.
Таня еще немного помолчала. Елена не мешала ей:
"Пусть подумает. Может, действительно, не стоит мне рассказывать. Я же напустилась на нее, будто она обязана мне все говорить. А я, кажется, догадываюсь, о чем она хочет сказать..."
А Таня тем временем решилась:
– Лен, у меня один парень знакомый есть, – начала она с расстановкой, – мы с ним просто друзья. Точнее, он друг Санька, ну, ты его видела, он с Ириной встречается. А так как ко мне все приходят, и он тоже приходит. Правда редко, он в военном училище учится, а у них строго с увольнениями. Так вот. Сказать, что он красавчик? Нет, конечно. Но он какой-то особенный, не такой, как другие парни. Он... – она задумалась и слегка улыбнулась своим мыслям – ... благородный, очень умный, но совсем не зануда, веселый, анекдоты умеет рассказывать, но никогда не рассказывает пошлых. Короче говоря, он мне нравится. Когда он приходит, меня начинает мелко трясти, и я совсем теряюсь. А он, кажется, этого не замечает. Он со мной разговаривает, как с маленькой девочкой, ласково так, покровительственно. А самому еще нет двадцати, они с Саньком в одном классе учились. Я и обижаюсь на него, и в то же время, как дурочка, радуюсь, когда он приходит. Вот, и сегодня тоже: сначала готова была от счастья прыгать, а потом реветь хотелось. Лен, что мне делать?
"А мне что делать? Ах, Таня, Таня, ну что я тебе могу сказать? Боюсь, что меня саму будет трясти при встрече с ним. Это единственный человек, о котором я жалела в той, "другой" жизни. Но тогда я встретила его поздно и совсем неправильно себя повела, а потом "локотки кусала". Ты хорошая, Танюшка, но я знаю, что он никогда не воспримет тебя всерьез, он будет относиться к тебе, как другу, как к сестренке, наконец, но никогда не полюбит, как женщину. Так бывает. И не мы в том виноваты. Просто бывает "магия притяжения", хотя, может, это просто "животный инстинкт", когда самец выбирает ту, а не иную самку... Ну, и как же мне все это тебе объяснить? Я и ждала подобного разговора, и совершенно к нему не готова..."
Пауза затягивалась, надо было что-то говорить.
– Что я могу тебе сказать? То, что он не замечает твоего отношения? Это не так. Все он замечает.
– Ты думаешь? – с некоторым испугом спросила Таня.
– Потому и ведет себя с тобою так. Ему не хочется тебя обижать, ты этого не заслуживаешь, но, в то же время, по той или иной причине, он не может ответить тебе взаимной симпатией.
– Почему?
– Не знаю. Может, у него есть девушка...
– Нет. Я узнавала у Ирины. У него была девушка, старше его на два года, но он с ней больше не встречается, а у нее другой парень.
– То, что не встречается, еще не означает, что сердце его свободно.
– Да?
– А с другой стороны: возможно сердечная рана его была так глубока, что ему просто не хочется больше никаких романов. Пока...
– Ты думаешь, стоит подождать?
– Не знаю, Танечка, не знаю. Знаешь, что?
– Что?
– Конечно, я не имею права тебе что-либо советовать – это очень трудно. Но, что бы я сделала в подобной ситуации?
– Что?
– А пожалела бы его. Представь, что он страдает и просто достойно держится в кругу друзей, не желая показывать, что творится у него на душе. Только пожалеть его надо на самом деле, а не сделать вид, тогда у тебя пройдет эта нервная дрожь, это смущение. Ты теряешься потому, что считаешь его выше себя. А когда ты его пожалеешь, как братика, как маленького мальчика, тебе не будет казаться, что он недоступен. Наоборот, ты обретешь подобие материнских чувств и встанешь над ним. И с этой высоты ты яснее увидишь, как он на самом деле к тебе относится, и стоит ли его ждать и добиваться. Попробуй.
– Не знаю... Как его жалеть? Он такой... как король на троне...
– Даже короли нуждаются в жалости. И это совсем не унизительное чувство. В старину в какой-то губернии говорили не "люблю тебя", а "жалею тебя". Искренняя жалость приближает человека к тебе, он становится тебе роднее и понятнее. А то, что обычно называют жалостью, когда жалеют убогого, но даже мысли в голову не приходит, помочь ему, это просто лицемерное равнодушие.
– Знаешь, Лен, вот ты сейчас говоришь, а я думаю: действительно, ему ведь совсем нелегко, наверно, с нами шутить, но ходить с кислой рожей для него не достойно. Бедненький, может, ему и поделиться не с кем. Я вот пришла к тебе, поделилась, мне сразу легче стало. А он мужчина, будущий офицер, ему плакаться нельзя...
– Вот-вот. Продолжай в том же духе. Думай об этом почаще, ты свыкнешься с этой мыслью. И, когда он придет в следующий раз, увидишь, как по-новому ты на него посмотришь, как изменится твое состояние. А потом мне расскажешь, если захочешь.
– Обязательно расскажу. Ну, я пойду, – в ее голосе чувствовалась легкость, будто с плеч свалилась какая-то тяжесть.
Она ушла.
"Правильно ли я сделала? Я посоветовала ей то, что сама не смогла бы сделать. Но мы же в разных ситуациях: она давно с ним знакома, можно сказать, что они друзья, а меня он даже еще не знает, и, когда мы встретимся, а мы обязательно встретимся, я буду свободна и готова к отношениям с ним. Как он поведет себя со мною? А вдруг он даже не обратит на меня внимание? Может, я заинтересовала его тогда только потому, что принадлежала другому? Запретный плод всегда сладок. Ведь, восхищаясь мною, оказывая мне знаки внимания и даже решившись на тот страстный поцелуй, он благородно сказал, что никогда не сможет перейти дорогу другу. Может, это была игра? А может, он просто мазохист? Ага, сейчас додумаюсь еще до чего-нибудь... Успокойся. Дыши глубже.
Не забегай мечтой вперед в прекрасное мгновенье.
Твоя мечта к тебе придет. Но жди, имей терпенье...
И не заклинивайся на этом парне, у тебя другие задачи..."
Следующая неделя мало отличалась от предыдущей: работа, домашние дела, немного общения и снова работа. Елена уже начала втягиваться в этот ритм, и он уже не казался ей таким изнурительным. Поэтому в субботу с удовольствием «пошла продавать глаза» по магазинам.
Она начала с ближайшего, что находился в квартале от ее дома. Конечно, в семидесятых любые магазины "не бог весть что", в том числе и мебельные, но ей повезло: в этом же первом магазине она нашла то, что хотела. Наверно, та кровать не была куплена только потому, что была светлая и лакированная, а в моде была мебель темная и полированная, рядом с теми "шедеврами" она казалась бедной "дурнушкой". Но это было то, что надо. Елена без колебаний оплатила ее и договорилась с двумя грузчиками, что они отнесут кровать ей домой. Два немолодых узбека с удовольствием согласились подзаработать, благо нести недалеко, правда попытались покапризничать, когда узнали, что нести надо на пятый этаж, но сумма была настолько убедительна, что они внесли свою ношу даже без остановок. Оставив свою покупку посреди гостиной, Елена, не мешкая, отправилась за тканями.
Это уже получилось надолго. Восемнадцатилетняя Я провела ее по всем магазинам, ей известным, где торгуют тканями, от вокзала через весь центр до Старого города. И только там, за Регистаном, на торговой улочке, ведущей к базару, в маленьком магазинчике она нашла то, что искала: широкую льняную ткань темно-малинового цвета с редким мелким золотистым рисунком, в виде иероглифов. И цена была божеской, так что она вполне уложилась в выделенную для этой цели сумму.
На обратном пути троллейбус тащился так медленно, что ей казалось, она пешком дошла бы быстрее, так переполняло ее нетерпение. Она даже попыталась себя приструнить:
"Мещанка! Тебя разве для этого на Землю вернули, чтоб ты себе быт обустраивала? На что себя растрачиваешь?" – но это не помогло, радость от того, что она может украсить квартиру по своему вкусу, не покидала ее, и она перестала себя грызть.
Возле дома ее ждал сюрприз: она встретила бывших одноклассниц – двух Марин и Гену, парня второй Марины. Сначала она расстроилась, что они ей помешают, а потом решила:
"Ничего. Я сейчас и их запрягу".
Дома, не теряя время даром, Елена дала задание Геннадию снять нижнюю спинку, отчертила линию, дала в руки ножовку (все-таки мать – молодец, все имела в хозяйстве) и велела пилить. Обе Марины и Гена посмотрели на нее, как на сумасшедшую – пилить совершенно новую кровать?! Но Елена их возражения отмела одним словом:
– Пили. Только аккуратно, не торопись.
Порезав ткань на необходимые отрезки, дала задание Марине-второй прострочить шторы на швейной машинке (она это делала лучше другой, это Елена знала по школьным урокам труда), а Марину-первую отправила на кухню чистить и жарить картошку. Сама же занялась покрывалом, оно должно было быть с широкими пришивными складками по трем сторонам. Взявшись за работу все дружно, они быстро справились с ней: отпиленная спинка была хорошо ошкурена и закрашена марганцовкой, чтоб не очень выделялась цветом, и привинчена к кровати. Старую кровать дружно разобрали, ее тоже отправили на лоджию, новую поставили на ее место. Шторы и покрывало подшиты, выглажены и развешены. Когда все привели в порядок, все согласились, что это здорово! А поначалу, Марина-первая была недовольна немодной кроватью, и обеим Маринам не понравилась расцветка ткани, слишком темная. Зато теперь, даже желтые стены с нелепыми золотыми кленовыми листьями выглядели вполне уместно. К этому времени у Марины-первой была готова картошка, почищена селедка и нарезаны соленые огурчики и помидорчики. Взглянув на этот аппетитный натюрморт, Гена вызвался сбегать за бутылкой. Все девчата дружно согласились, но лишь на вино. Гене под селедочку и огурчики хотелось бы водочки, но ему пришлось согласиться с большинством.
За столом выяснилось, что гости пришли навестить и развлечь "скорбеющую дочь". Но так как таковая отсутствует, решили этой темы больше не касаться. Поговорить у бывших одноклассников всегда найдется о чем: кто где учится, работает, кто с кем встречается, кто куда уехал. Просидели до вечера. Потом Марина-первая вспомнила, что обещала сестре посидеть с племяшкой, пока та сходит на свидание. У ее сестры Светланы семейные отношения с мужем не сложились сразу после рождения дочки, и он ушел. Света три года посвятила маленькой Юленьке, но вот теперь ей встретился неплохой человек. Марина всегда очень жалела сестру и, конечно, сейчас была за нее рада, да и Юлька была ей не в тягость. Потому, вспомнив об этом, она поспешно стала собираться, Марина-вторая с Геной тоже решили идти с ней. Елена вышла проводить их до остановки.
Пока все стояли в ожидании троллейбуса, на остановку подошли два молодых человека. Сначала Елена их не заметила вовсе, потому что стояла спиной, потом просто в сумерках не разглядела. Но, когда ее гости уехали, она обернулась и столкнулась с одним из них, подняла голову и встретилась взглядом... с ним. Конечно же, он ее не знал, но она-то его помнила всегда! Она не сдержала сдавленного вскрика, чем обратила внимание на себя и удивила его.
– Я Вас чем-то напугал?
– Нет-нет. Ничего.
"Вот же он, совсем рядом, совсем близко, я слышу его дыхание, но не только не могу до него дотронуться, но даже заговорить с ним".
Кровь сначала захлестнула ей голову, а потом откатилась, как штормовая волна на море, чтоб потом ударить с новой силой. У нее закружилась голова, она побледнела и качнулась. Ее поддержала сильная и такая до боли знакомая рука.
– Что с Вами? Вам плохо?
Ей ужасно захотелось прижаться к нему, уткнуться лицом в грудь, задохнуться в его объятиях. Но она нашла в себе силы устоять и даже, по возможности, спокойным, но осипшим голосом ответила:
– Ничего. Просто устала, – и попробовала улыбнуться, хорошо, что уже стемнело, потому что улыбка получилась жалкой.
– Может Вас проводить? – ни тени заигрывания в голосе, только участие.
– А то Вы, пожалуй, где-нибудь упадете, – подал голос и второй парень, он тоже был знаком Елене.
– Простите, ребята, мне право неловко...
– Да Вы нас не бойтесь, мы Вас не обидим, – продолжал второй парень, а он молчал, только внимательно смотрел на Елену и не выпускал ее локоток.
"Век бы так стояла..."
– Я не боюсь. Если вам не трудно, то проводите, я тут рядом живу, вон в том доме.
– Так близко? Ну вот, а мы собрались провожать Вас часика два-три, – не унимался разговорчивый парень.
– Жень, хватит чепуху молоть. Девушке плохо, а ты гулять собрался.
– Так может девушке как раз и не хватает свежего воздуха. Может, она работала где-нибудь в душном помещении, а вышла на воздух, голова и закружилась. Так девушка?
– Почти.
– Вот видишь. Я же говорил, что я психолог. Я таких хорошеньких девушек насквозь вижу.
"Рентген, ты, а не психолог, Женька", – хотелось сказать Елене, но она только улыбнулась.
– Во, видишь? Она уже улыбается. Ну, так как, погуляем?
Они уже дошли до ее дома. Он по-прежнему бережно держал ее за локоть, будто боялся, что, если отпустит его, она сразу исчезнет.
– Спасибо, ребята, но я уже дома.
– А, может, все же погуляем? – не унимался Женька.
– Нет. Извините.
– Жека! Угомонись! – тихо, но твердо сказал он, и уже, обращаясь к Елене, гораздо мягче: – Простите нас за навязчивость, и спасибо за компанию.
– Ой, ну что вы! Это вам спасибо.
"Надо уходить. Оставаться больше нельзя. Для случайной встречи вполне достаточно".
Но ноги не хотели идти..., а рука не хотела расставаться с теплом его руки..., а глаза хотели на него смотреть..., а уши хотели слушать его голос...
"Ну, все, хватит!" – одернула она себя.
– До свидания.
Его рука дрогнула и медленно разжалась.
– Вы теперь дойдете?
Ему хотелось удержать ее, что-то в этой хрупкой блондинке смущало его и притягивало с самого начала, как только они встретились глаза в глаза. Но он сам одернул Женьку, который сейчас обиженно сопит рядом. Ему показалось, что ей не очень приятно слушать его напористую болтовню, хотя он сам порой знакомился с девушками легко и непринужденно, но сейчас его что-то останавливало.
Тем временем, Елена еще раз поблагодарила их и попрощалась, он успел только сказать "до свидания". Он не уходил, пока не увидел, как она скрылась в последнем подъезде. Он стоял бы еще, пытаясь по загоревшемуся свету, отгадать ее окна, но, понимая, что половина квартир выходят окнами на другую сторону, и уследить не удастся, и, слыша нетерпеливое переминание с ноги на ногу Женьки, направился назад к остановке.
– Старик, ты че, запал? – сочувственно заговорил Женя. – Да ладно тебе. Она, конечно, девочка – ничего, хорошенькая, но уж больно упертая.
– Она не упертая, – резко отозвался Андрей, – она воспитанная.
– Ладно, воспитанная. А мы щас пойдем с тобой и подцепим каких-нибудь невоспитанных.
– Не хочу, Жень.
– Ну, ты даешь! Раз в неделю, а то и в две, выпадает шанс пообщаться с девчонками, а мой лучший друг заартачился. Андрюха, ты мне друг или не друг?
– Друг, друг. Только я сегодня никуда не пойду. Если хочешь, давай здесь погуляем.
– Совсем свихнулся. Кого ты здесь встретишь? Все молодые и красивые сейчас в центре гуляют, в парке танцуют.
– Во-первых, с ноября парк не работает, в том числе и танцплощадка, во-вторых, мои друзья вообще редко в центр ездят, у нас тут свой парк имеется, а в-третьих, давай я тебя лучше со своими друзьями познакомлю, среди них тоже классные девчонки есть.
– И все такие же воспитанные? – съехидничал Женька, но сразу присмирел, увидев реакцию Андрея на его шуточку: Андрея слегка передернуло, и лицо начало наливаться краской – явный признак сдерживаемого гнева.
– Ладно, ладно. Не сердись, – примирительно проговорил Женя. – Она, по-моему, тоже на тебя запала.
– Почему ты так думаешь? – сразу успокоился Андрей.
– Со стороны-то оно виднее, да и руку у тебя не вырывала, и уходить не хотела.
– Не хотела?
– Не хотела, – передразнил Женька, но Андрей уже не сердился. – Я же вижу, она не прочь познакомиться, но воспитание не дает. Я стараюсь для друга, уговариваю, а друг меня одергивает.
– Так ты для меня старался? – с иронией проговорил Андрей.
– А для кого же еще? – упрекнул его Женя, а потом добавил тише: – Да мне такие не очень нравятся. Я люблю ярких шатенок или жгучих брюнеток, и ростом поменьше.
– Почему? Ты же сам не маленький.
– А женщин люблю маленьких, "карманных". Кстати, твоя "воспитанная"...
– Женька, перестань!
– Как же я ее должен называть? Ты же, оболтус, даже имени не спросил!
– Еще спрошу.
– Вот, когда спросишь, скажешь мне, тогда я и буду ее по имени называть, а пока...
– А пока ты будешь называть ее... – и задумался: "Как же ее называть? Незнакомка? Банально. Блондинка? Пошло. Как такую королеву можно назвать?.. Придумал!!!" – Будешь звать ее "королева".
– Ага, так и буду называть – "Ваше величество".
– Не паясничай.
– Андрюх, ты точно сбрендил. Тебе лечиться надо.
– Спасибо, друг, за совет. Прямо сейчас и пойду.
– Куда?
– Лечиться.
– Куда лечиться, болезный, ты мой.
– Вот пойдем со мной, тебя там тоже вылечат.
– Ну, пойдем. Видно, тебя теперь никуда не вытянешь.
– Ты, кстати, что-то хотел сказать про мою королеву.
– Чего хотел сказать?
– Ты сказал: кстати, твоя королева...
– А-а. Нет. Я хотел сказать, что, кстати, твоя королева провожала девушку в моем вкусе: маленькую, кукольную шатенку. Знакомься с ней поскорее, а потом и меня с моей "куколкой" познакомите.
– Слушаюсь, товарищ командир!
И они притворным "парадным" шагом зашагали в направлении Татьяниного дома, пугая и веселя редких прохожих и нарываясь на отчаянный лай выгуливаемых собак.
А что же Елена после этой встречи?
Она почти бегом взлетела на пятый этаж, с трудом, трясущимися руками открыла дверь и, захлопнув ее, как вкопанная, встала на пороге. Ее трясло, как в сильнейшей лихорадке. Она с трудом соображала, пытаясь вспомнить, что говорила ему, но не могла. Медленно, оторвавшись от двери, разделась и прошла в гостиную. Вдруг ей захотелось посмотреть в окно, может, он там? Она заторопилась на лоджию, споткнулась о порог, больно ударилась коленом о железную сетку выставленной кровати. Но все же поспешно растворила створки окна и выглянула во двор. Он был пуст: ни соседей, ни случайных прохожих, ни его с Женькой не было. Она устало опустилась на стоявшую там раскладушку и только сейчас заплакала, унимая дрожь и тихо поскуливая. Почему она плакала? Она не знала. Она была рада его видеть, очень рада. Она почувствовала его заинтересованность – это хорошо, значит, вторая встреча будет уже плодотворнее. Но ей было просто себя жалко: такую юную, одинокую и беззащитную.
В той жизни, в свои восемнадцать лет, она не задумывалась над трудностями, которые ей встречались, которые ей предстояли. Она просто их преодолевала легко или с трудом, но в любом случае шла вперед, видя впереди только светлые цели, не отвлекаясь на мелочи, не зацикливаясь на проблемах, порой просто перла, как баран, сметая лбом все препятствия. Она ничего не боялась: ни смерти, ни зависти, ни равнодушия, ни тупости начальников, ни предательства друзей. Смерти она стала бояться, когда была беременна первой дочерью, и не за себя боялась, боялась сначала потерять ее, а потом оставить ее сиротой. Этот страх так и остался с ней до конца. Зависть сначала удивляла: в чем мне завидовать? Но потом эта зависть стала невидимым оружием, била, как током, в самые неподходящие моменты, и появился страх ожидания этих ударов. Равнодушие душило, как паутина: липкая, крепкая, неразрываемая. И стало страшно общаться с людьми, видя их лицемерие и жестокость, которые и происходили от равнодушия. С тупыми начальниками она сражалась почти до последнего, но устала, выбилась из сил, и появился страх, что может сломаться, подчинится невежеству, уступит хамству, сама станет равнодушной, превратится в серую пресмыкающуюся тварь. Предательство друзей и любимых тоже било током исподтишка, как зависть, но, если зависть сначала удивляла, то предательство било сразу с мощностью грозовой молнии. И она исключила из жизни всех друзей, оставив только очень узкий круг общения.
Ничего этого не было у нее, у этой девочки. Но сейчас, с памятью о прошлой жизни, в ней поселилась память и об этих страхах. Как ей с ними жить? Конечно, хорошо, что она помнит, с кем лучше не связываться, и она не будет связываться, куда лучше не соваться, и она не будет соваться. Но, изменяя события жизни, и круг общения будет меняться, появятся люди, которых она не знала раньше и не знает, чего от них ожидать. Вот тогда и выползут на свет божий эти страхи, и спеленают ее по рукам и ногам. Вот о чем она плакала. Хотя и причина к слезам вроде была счастливая: она вновь встретила человека, о котором мечтала даже перед смертью. Но как-то все повернется дальше?
А ночью ей приснился сон: ей снилась бабушка, такая, какою она обычно видела ее во сне, молодою, без единой сединки, с длинными косами. Она вошла в спальню, села на край кровати, провела по волосам почему-то шершавой, стариковской, ладонью и сказала:
"Ничего не бойся, ты справишься, главное, не обижай никого, кого обижать грех, и прощай. Прости мать свою. Она ведь не со зла".
"Не могу, бабуся, не умею я прощать".
"А ты пожалей ее, и само простится".
И ушла. Елена сразу открыла глаза.
"Приснилось мне это или привиделось? Надо же, она повторила мои слова, что я говорила Татьяне. Спасибо, бабуся, ты мне очень помогла".
И она снова уснула, крепко, без снов, как в первую ночь ее новой жизни.
Так как всю субботу она «просачковала», не начертила ни одной линии, то в воскресенье, не дав себе поваляться на новой, кстати, очень удобной, кровати, сразу с утра засела за чертежи. Но работа не шла: все мысли ее были о вчерашней встрече. Все же, как удивительно: люди, окружающие ее те же, нет только матери, а события разворачиваются совсем по-другому. Она вспомнила свой сон:
"Бабуся сказала простить ее, пожалеть. Я так всегда и делала в той жизни: как пожалею ее, а она на жалость умела давить, так и прощала, и все начиналось сначала. Не хочу о ней думать. У меня сейчас другие задачи".
Не смотря на то, что мысли Елены уплывали совсем в другую сторону, она почти справилась со своей работой. Ей оставалось доделать только один чертеж, когда раздался звонок.
"О, боже! Кого опять черт принес? Ну, никакого покоя нет, при матери никого в гости и на аркане было не затащить, а теперь, как проходной двор", – мысленно ворча, она с трудом поднялась со стула.– "Что это я как старуха? Не могу спину разогнуть..."
