Текст книги "Принцесса разыскивает горошину"

Автор книги: Елена Яковлева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Глава 17
БЕЗУМСТВУ ХРАБРЫХ ПОЕМ МЫ ПЕСНЮ

– Да-а, впечатляет! – глубокомысленно изрек Димыч, когда мы поравнялись с покривившейся стелой, символизирующей въезд в славный град Чугуновск, и даже притормозил у обочины. Видимо, от избытка чувств.

– Еще бы! – фыркнула я.

Что и говорить, там было на что посмотреть. Особливо свежим глазом. Один герб, состоящий из изображения белки, чей-то зловещей волей помещенной в шестеренку, дорогого стоил. Под гербом хотя и с трудом, но все еще читалась витиеватая старославянская вязь «Добро пожаловать в город Чугуновск», а также корявая самодеятельная приписка неизвестного хохмача «город-герой». Дальше шел указатель, содержащий сведения, в каком направлении и в скольких километрах располагаются ближайшие к Чугуновску культурные центры, поперек которого чья-то неутомимая рука начертала ура-патриотическое «Чугуновск – столица мира».

Правда, я все это видела в тысячу первый раз, а потому остроты ощущений не испытывала. В отличие от Димыча, который так прямо и ухохатывался. И вообще это его идея была – проведать Катькину бабку с целью выяснения Катькиной же дальнейшей судьбы. Что касается меня, так я в Чугуновск не рвалась и тоской по родине не страдала, а потому вся эта тупая наскальная живопись приступов умиления во мне не вызывала.

А впрочем, уже через какие-то двести метров и я заметила нечто принципиально новенькое. Свежую надпись на тянущемся вдоль железной дороги заборе. «Риелтор Харламов – жулик» извещал прогрессивную общественность очередной чугуновский правдолюбец. Согласитесь, а ведь не каждый день такое на заборе-то прочтешь. Обычно-то все больше матерная лирика да предвыборная агитация, а тут, чувствуется, – наболело у человека. Вот и выплеснул, тем паче что никаким судом, хоть даже и Страсбургским, риелтора Харламова не ужучишь, только зазря денежки потратишь. А тут всего лишь баллончик краски – и попранная справедливость восторжествовала.

Не поверите, но на меня вдруг такое странное мечтание нашло. Отчего бы, думаю, и мне какое-никакое изречение не запечатлеть? Типа: «Мой муж – кобель, а подружка – стерва». Ага, а заодно указать фамилию, телефон и домашний адрес. А еще лучше – запустить большу-ущий воздушный шар и написать на нем все, что я думаю об этой собачьей жизни. Чтобы он парил себе под облаками, не зная преград, и каждый, кому не лень, мог запросто запрокинуть голову, почитать и подивиться: «Во дает Надюха Куприянова! Ничегошеньки не боится, акромя хламидиозу!»

И так я увлеклась этой идеей, что чуть было не поплатилась из-за этого. А вместе со мной и ничего не подозревающий Димыч, буквально в последний момент вернувший меня с небес на землю ехидным вопросом:

– О! А это что за манифестация? Неужто антиглобалисты?

– Хуже! – встрепенулась я, лихорадочно соображая, что у нас хоть и ржавая, но иномарка. – Это сковородочники! Жми на газ со всей дури и не оборачивайся!

– Не понял, – пробормотал Димыч, однако выжал из своей развалюхи целых восемьдесят кэмэ.

– Когда поймешь, поздно будет, – резонно заметила я и совершила специально для этого молокососа небольшой экскурс в новейшую историю Чугуновска. Другими словами, рассказала про то, как на местном оборонном заводе, по конверсии переориентированном на ширпотреб, зарплату несколько лет выдавали продукцией. Ну этими самыми сковородками и казанами. Концерн «Российский чугун», как водится, незлым тихим словом помянула.

– И что? – Димыч внимательно посмотрел в зеркало заднего вида.

– А то, – теперь, когда мы миновали опасный участок, я позволила себе перевести дух и слегка расслабиться, – что наши, чугуновские, эту продукцию не покупают, потому что у них либо денег нет, либо у самих все чуланы точно таким же железом забиты. А московские предпочитают «тефаль», поскольку это красивше. Вот сковородочники и вымещают свое классовое чувство на проезжающих, особенно на иномарках с московскими номерами. Знаешь, как могут запулить, мало не покажется!

Реакция Димыча на все выше мною изложенное оказалась в высшей степени неординарной.

– Ха! – изумился он. – Да этот ваш Чугуновск – просто райские кущи. Будь это мой родной город, ни за что не променял бы его на какую-то паршивую Москву!

– Так это и есть твоя родина, – покрутила я пальцем у виска, – только духовная.

– Точно! – радостно заржал этот раздолбай и сбросил скорость у первого чугуновского перекрестка. – А теперь куда?

– Прямо, в центр, – скомандовала я, и мы бодро потрюхали по главному чугуновскому проспекту. Мимо бывшей оборонной «звездочки», ныне именуемой в народе «сковородкой», мимо гастронома, в котором я чуть ли не каждый день отоваривалась, мимо моего родного дома с видом на помойку… Самой не верится, но что-то такое ностальгическое на дне моей души все-таки шевельнулось. Разок. – А теперь бери налево и шпарь до переезда, – не забывала я наставлять Димыча по праву чугуновской аборигенки. – За переездом – еще семь километров грунтовки – и можешь считать, что мы у цели.

* * *

– Ориентируйся на те бурьяны, – посоветовала я Димычу, едва мы въехали в поселок, имея в виду заросший дачный участок, на котором я некогда горбатилась, не разгибаясь, как рабыня Изаура. Кстати, за последний не то чтобы очень продолжительный период моих новых московских приключений сорняки, не теряя времени даром, вымахали до совсем уж гигантских размеров, что в длину, что в ширину. По крайней мере выходить на них с тяпкой я бы не решилась. Если только с топором, а то и с бензопилой «Дружба». А как вольготно заколосились, паразиты, так что избушку тетки Матвеевны с дороги не разглядеть, сколько не пыжься.

– Здесь, что ли? – Димыч затормозил у некрашеной калитки.

– Ну да, – кивнула я и тревожно насупилась. Матвеевны нигде не было видно. Собака и та не тявкала.

– Пошли, чего сидишь? – Димыч первым выбрался из своего иноземного рыдвана.

– Что-то не нравится мне эта тишина, – призналась я, не трогаясь с места. – Может, не стоит?

– И за каким тогда хреном мы сюда тащились? – уперся Димыч. – На природу любоваться?

– Ладно, – пробурчала я и нехотя вылезла из провонявшего бензином нутра Димычевой консервной банки. – Только ты идешь первым.

И мы медленно двинулись к домику. Уж не знаю, что было на душе у Димыча, а меня одолевали скверные предчувствия, которые язык не повернется назвать необоснованными. Ведь Плейбой до своей скоропостижной гибели в старом московском особнячке успел нанести визит в Чугуновск. До меня он, к счастью, так и не добрался, а насколько повезло Матвеевне, еще под вопросом. Причем под большим.

Короче говоря, мы с Димычем топали по тропинке к крыльцу и как раз обогнули курятник, когда сверху прямо мне на голову свалилась какая-та дрянь. Я и разобрать-то не успела толком, что это такое, но на всякий случай заверещала дурным голосом.

– Чего орешь, это всего лишь сеть… К тому же дырявая… – забрюзжал рядом Димыч.

– А ты бы чего хотел? Шелковый саван? – огрызнулась я и заверещала еще громче. Так что не сразу и с большим трудом расслышала знакомое старческое покряхтывание:

– Надюха, ты, что ль, али нет?

– Матвеевна! – обалдела я от счастья. – Матвеевна, дорогая, любимая!..

– Ну вот-те, здрасьте, – всплеснула руками показавшаяся из-за курятника Катькина бабка. – Надюха, она и есть Надюха! Вот, значит, какой у меня седни улов!

– Так это ты на нас невод закинула? – ахнула я, продолжая отчаянно сражаться с сетью. Дырявая она, может, и дырявая, но еще какая крепкая, зараза!

– А вы че ж крадетесь, как супостаты? – попеняла нам эта старая карга. – Я уж думаю, опять планетяне, язви их в душу. Повадились шляндрать незвано, непрошено. А вдруг и меня заберут, как Катьку? А у меня хозяйство: восемь курочек и три индоутки, а картошку колорады объели, почитай, подчистую. А тут еще ты, Надюха, свой огород запустила, и твои бурьяны нахальные ко мне так и прутся, не хуже тех планетян…

– Постой-постой, – мне все-таки удалось выбраться из сети с помощью Димыча. – А Катька что ж, с тех пор так и не появлялась?

– Пропала Катька, – жалостливо запричитывала Матвеевна, – совсем сгинула, кровиночка моя. Никакой весточки не подавала с той ночи, как планетяне умыкнули ее на свою Альфа-Кентавру.

– Слыхал? – обернулась я к Димычу.

– А это кто ж будет? – тут же полюбопытствовала Матвеевна. – Вроде не наш, не чугуновский?

– Не ваш я, бабушка, не ваш, – подтвердил Димыч, – хотя и не прочь тут у вас обосноваться. Места уж больно хорошие.

– Да уж какие ноне места! – отмахнулась Катькина бабка. – Были да все вышли. Всю экологию загадили. Вон уже планетяне шастают, как к себе домой, радиацию распространяют…

– Так сразу и радиацию? – очень натурально ужаснулся Димыч.

– А то! – раззадорилась Матвеевна. – Подкинули мне специально такую адскую машинку, чтоб облучать меня. Видать, извести наш род под корень задумали. Катьки им одной мало, обезьянам зеленым!

– Почему зеленым? Ты их видела, что ли, Матвеевна? – Мне стало как-то даже не по себе.

– Да не, они так сразу не показываются, в своем натуральном-то виде, – со знанием дела пояснила старуха. – А уж как покажутся, то, считай, все, место тебе на Альфа-Кентавре забронированное.

Ну, Матвеевна, во шпарит-то. Прямо не бабка, а «Очевидное – невероятное»! Не дай бог, наедет сюда ненароком какой-нибудь, прости господи, уфолог, наслушается, и пойдет дым коромыслом. «Нашествие инопланетян!», «Чугуновск облюбовали зеленые человечки!». А с другой стороны, чего бы им его и не облюбовать, если он самая что ни на есть «столица мира»?

Матвеевна между тем и не думала успокаиваться.

– Точно это они! – тараторила она. – Эти, зелененькие. Хотя тот, что приходил опосля Катькиной пропажи, под земного маскировался. Только уж больно хорош, бери да картину малюй. А еще прикинулся, будто не знает, куды Катька подевалась. Расспрашивал, и где это, мол, ваш внучка. А я ему прямо так в глаза правду-матку: ваши-де забрали, с Альфа-Кентавры…

– А он? – Я схватилась за сердце, догадавшись, что речь идет о Плейбое.

– А че он? – подбоченилась Матвеевна. – Криво так оскалился и пошел со двора. Смекешил, что я его раскусила. И с машинкой ихней с адским огнем я тоже в два счета разобралась.

– Подожди-ка, бабуль, – вмешался в нашу задушевную беседу Димыч. – Ты про какую машинку-то все рассказываешь?

– Да про ту, про самую. – Катькина бабка многозначительно поджала губы и сложила руки на животе. – Которую они мне подбросили, чтобы меня облучать, посля того, как Катьку забрали. Я ее в бурьянах нашла, возле забора. Гляжу, чего это такое блестючее? Присмотрелась – явно неземного происхождения. А еще, если на кнопку нажать, из нее пламя, как из ракеты!

– Ну и где же эта адская машина? – Мы с Димычем переглянулись.

– В уборной утопила, – сообщила Матвеевна.

– Ну ты молодец, – крякнул Димыч. – А в уборной, по-твоему, радиации не будет, так, что ли?

– Так я ж ее не просто так швырнула, а прежде в старый чугунок засунула, как в эту самую, саркофагу, – выдала свои тайны Матвеевна.

– Ну ты даешь! – обреченно вздохнул Димыч и попросил: – Ладно, бабуся, показывай свой Чернобыль. И вилы, какие-нибудь дай, что ли. Освобожу я тебя от радиации, хотя и с риском для своей молодой цветущей жизни, заметь.

– Смотри, сынок, дело твое, – посуровела челом Матвеевна и указала Димычу дорогу к деревянному сортиру в конце огорода.

– А вдруг это взрывное устройство? – шепнула я ему на ухо.

– Тогда хана вашему Чугуновску, – осклабился этот раздолбай. – Заминированное дерьмо сметет его с лица земли.

– Как знаешь, – фыркнула я, однако же удалилась на некоторое расстояние. Под благовидным предлогом осмотра собственного дачного участка. Послонялась там среди бурьянов, пока Димыч не возник посреди бабкиного двора с кривой физиономией и с насаженным на вилы чугунком, распространяющим амбре по всей округе.

– Безумству храбрых поем мы песню! – прокомментировала я это судьбоносное событие, зажала нос пальцами и подошла чуть ближе.

Из чугунка и в самом деле вывалилась какая-то странная металлическая хреновина, в которой после многократного окунания в кадушку с дождевой водой всезнающий Димыч признал ни много ни мало зажигалку для сигар.

– Ты уверен? – засомневалась я, не столько приглядываясь, сколько принюхиваясь к странной находке.

В ответ на это Димыч пообещал мне свой зуб, а также устроил настоящий ликбез:

– Я тебе говорю – зажигалка. Причем очень дорогая и редкая. Штучной работы. Если на эту кнопочку нажать, выскочит нож для обрезания сигары, а на эту – зажжется пламя. И если я не ошибаюсь, на ней еще и гравировочка имеется. Ну-ка, ну-ка…

– «Моему верному другу и спасителю. 17.12.2000», – продекламировали мы с Димычем не очень стройным хором, переглянулись и трогательно распрощались с Катькиной бабкой, пожелав ей мужества в неравной борьбе с зелеными пришельцами. Подванивающий, несмотря на омовение в кадушке, вещдок Димыч после непродолжительных препирательств с моей стороны все-таки засунул в багажник, и мы покатили обратно, тем же маршрутом. А посему путь наш, понятное дело, пролегал через пребывавший в вечерней неге Чугуновск. Мимо бывшей «звездочки», а ныне «сковородки», мимо гастронома, мимо дома с видом на…

– Тормози! – вцепилась я в плечо Димычу. Колымага пошла юзом и чуть не врезалась в ту самую помойку, на которую выходили окна моей квартиры, а в них ярко и нахально горело электричество!

Глава 18
ПО ЗАКОНАМ ВОЕННОГО ВРЕМЕНИ

– Там мужик, – сообщил вернувшийся с разведки Димыч. – Какой из себя? – Он задумчиво поскреб пятерней подбородок. – Да никакой!

– Тогда это Маоист! – пришла я к заключению после непродолжительного размышления. – Все приметы сходятся.

– В смысле твой муж? – оживился Димыч. – Тот самый, что с твоей подружкой?..

– Тот самый, какой же еще. А другого у меня не было. К сожалению… – процедила я сквозь зубы. – Кстати, он там один?

– Не знаю. Он же меня в квартиру не пустил. Высунулся из-за двери, буркнул, что тебя нет дома. Да, он еще, кажется, что-то жевал…

– Жевал? – не поверила я своим ушам.

– Ну да, жевал, а что такого? – шмыгнул носом Димыч. – Между прочим, я бы тоже не отказался.

Что такого? Что такого? Эта сволочь, мой бывший, сначала устроил себе элитную жизнь на стороне, а теперь явился трескать мои стратегические запасы! Мои маринады и соленья! Мои джемы и конфитюры! Так не бывать же этому! Во всяком случае, пока я еще жива.

– Дай пистолет! – потребовала я у Димыча. – Пристрелю этого гада!

– Ты че, очумела? – крякнул Димыч и слегка отступил.

– А тебе его жаль, конечно! – Моя благородная ярость была очень близка к закипанию. – Мужская солидарность проснулась, да?

– Да не фига мне его не жалко, – начал торговаться Димыч. – Только сама рассуди. Гульнул мужик, с кем не бывает, а ты его сразу к высшей мере?

– А как еще поступают с предателями в условиях военного времени? – парировала я со знанием дела. На тот случай, если бы Димычу вздумалось настаивать, что время сейчас вовсе даже мирное, я уже заготовила ответ следующего содержания: – А чего ж тогда нам киллеры на пятки наступают?

Димыч, однако, не стал спорить по существу, зато принялся цепляться за частности:

– Но и на войне бывает суд. Военный трибунал. Сначала дают слово подсудимому, потом оглашают приговор…

– Еще скажи, что разрешают последнюю сигарету перед смертью выкурить, – хмыкнула я.

– Ну и это тоже, – подтвердил Димыч, оказавшийся ко всему прочему еще и крупным специалистом по военно-полевым судам.

– Маоист не курит, – поспешила я разочаровать его. – Здоровье бережет.

– А это неважно.

– Ну и что ты предлагаешь? Оставить все как есть? Пусть он там лопает мои припасы, так, по-твоему? – У меня даже слезы из глаз брызнули.

– Нет, не так, – замотал головой Димыч. – Я предлагаю подняться в квартиру, выслушать твоего… Ну, короче, предателя. И только после этого вынести ему приговор по всей строгости закона. Заодно и пожрем. Как тебе мой план?

– Ну просто стратегический, – пробормотала я, слегка поостыв. – Ладно уж, пойдем. Только официально предупреждаю: не вздумай его защищать!

– Да чтобы я защищал такого гада! – Димыч в горячке даже кулаком себя в грудь стукнул. – Провалиться мне на этом самом месте!

– Ну хорошо, ловлю на слове, – устало вздохнула я и побрела к подъезду, порог которого я еще недавно переступала по нескольку раз на дню. С тяжелыми авоськами, но легким сердцем. Стоит ли уточнять, что теперь все было в точности наоборот.

Дверь я открыла своим ключом, завалявшимся в кармане. Чертыхнулась, споткнувшись о Маоистовы башмаки, разбросанные по всей прихожей. Димыч за моей спиной тоже ругнулся, только немного покрепче, потому что в темноте стукнулся затылком о притолоку. Ничего, в другой раз повнимательнее будет, а то привык, понимаешь, к профессорским апартаментам.

На шум из кухни выбежал Маоист. В трусах, майке и шлепанцах на босу ногу. Поправил очки на переносице и радостно изумился:

– Надя, это ты? Ну наконец-то! А то я так волновался!

Он волновался! Надо же! Прямо с лица спал!

– Куда ты запропала? – засуетился он вокруг меня. Даже тапки подал, чего за ним сроду не водилось. – А это кто? – наконец заметил он Димыча.

– Мой боевой товарищ, – отрекомендовала я Димыча Маоисту. – А это… мой бывший муж.

– Очень приятно, – раскланялся Димыч, все еще потирая шишку на затылке.

После чего Маоист на меня этак смущенно зашикал:

– Почему же бывший-то? Что ты такое говоришь, Наденька? Молодой человек, не слушайте вы ее…

– Да ладно тебе, – отмахнулась я от него, – скажи лучше, меня кто-нибудь спрашивал?

– Да нет, никто, – Маоист почесал проплешину на темени и недовольно покосился на Димыча, – только этот вот… Твой боевой товарищ…

– Понятно, – пробормотала я себе под нос, бегло обследовала комнаты на предмет обнаружения маскирующейся под домашнюю утварь Лили, и поскольку таковой нигде не оказалось, решительно проследовала на кухню.

Картина, которую я там застала, вдребезги разбила мое бедное сердце. Кругом свинство неописуемое, а посреди стола – трехлитровая банка с клубничным вареньем из ягод свежего урожая, на треть початая и с похабно торчащей наружу столовой ложкой.

– Ну… Ты видел? – поискала я поддержки у Димыча. – Это же мародерство чистой воды.

Преданный нашему общему делу Димыч пошел еще дальше моего.

– Акт вандализма, – с готовностью засвидетельствовал он. – Больше скажу: форменное осквернение святынь.

Маоист растерянно посмотрел сначала на Димыча, потом на меня и растянул свой вымазанный в клубничном варенье рот в на редкость идиотскую ухмылку:

– Надь, ты чего, а?..

– Сейчас узнаешь, – пообещала я Маоисту и снова обратилась к Димычу: – А скажи-ка мне, Димыч, что по законам военного времени полагается за следующие тяжкие деяния. Предательство. – Я загнула мизинец левой руки. – И мародерство. – Компанию моему левому мизинцу составил мой же безымянный палец.

– По законам военного времени? – уточнил Димыч, деловито примериваясь к оскверненной Маоистом банке с клубничным вареньем. – Думаю, что высшая мера. Хотя при наличии смягчающих обстоятельств… Эй, мужик, а хлеб у тебя есть? – поинтересовался он у Маоиста.

– Что?.. Ах, хлеб, – не сразу очнулся Маоист. – Да, где-то был. – Беспомощно огляделся по сторонам и притащил с подоконника полузасохший батон. Не исключено еще мной купленный в последний день моей мирной жизни. Ибо за те пятнадцать лет, пока он задарма имел мою красоту и молодость, Маоист напрочь позабыл дорогу в булочную.

– Вот и отлично, – одобрил его поведение Димыч, не без усилий отпилил ножом от батона приличный ломоть, щедро намазал его вареньем, откусил и, заметно изменившись в лице, продолжил свою речь: – Прошу суд учесть, что, как показали последние события, подсудимый осознал свою вину и встал на путь исправления, а потому может рассчитывать на снисхождение.

– Да что он там осознал? – Подлая соглашательская позиция Димыча разозлила меня пуще прежнего.

– Осознал, Надюха, все осознал! – поспешил воспользоваться удачным для него раскладом Маоист, даже за руку меня схватил, наглец. – Честное слово, осознал! Ты даже представить не можешь, до какой степени! Ну прости ты меня, ей-богу, а? Клянусь, я так больше не буду!

Надо же, мелькнуло у меня, а ведь это те самые слова, которых мне с лихвой хватило бы в прошлый раз, когда мы с Лили делили Маоиста на новой московской квартире. Но тогда он их так и не сказал. А посему хотелось бы все-таки знать, что же теперь сподвигло его на раскаяние.

– Любопытно, любопытно… – Я решительно сбросила Маоистову руку со своего плеча. – А как же Лили? И ваша с ней общность интересов? С джакузи и стеклопакетами?

– Да эта твоя Лили… – Маоист покрылся нервическими пятнами. – Эта твоя Лили… Она меня обобрала, эта стерва! До нитки обобрала!

Вы не можете представить, что со мной сделалось после таких Маоистовых откровений. Это был даже не триумф, а что-то совершенно неподдающееся описанию. Даже Димыч, осознав судьбоносность момента, перестал жевать и сделал многозначительную мину.

– Я так и знала! – наконец произнесла я. – Я так и знала!

– А если знала, зачем ее привадила! – вдруг окрысился на меня Маоист. – Это же ты с ней первая водиться стала! Да она у нас с кухни целыми днями не вылазила! – поискал он поддержки у Димыча.

У меня даже дыхание перехватило от такой наглости.

– Так это я, оказывается, виновата? Нет, ты слышал, что он несет? – Я тоже адресовала свое справедливое негодование Димычу.

– Слышал-слышал, – прочавкал тот, давясь хлебом с вареньем.

А Маоист, который еще минуту назад чуть ли не в ногах у меня валялся, решил, видно, не упускать инициативы. Встал посреди кухни в третью позицию, подбоченился и заявил тоном оскорбленной добродетели:

– А позволь-ка, кстати, поинтересоваться, кого это ты опять в нашу квартиру приволокла? Боевые товарищи какие-то… Я требую объяснений, кто этот сопляк и по какому праву он ест наше варенье?

Бедняга Димыч, не ожидавший такого поворота событий, когда обвиняемый самовольно присвоил себе лавры обвинителя, подавился и громко закашлялся. Мне даже пришлось постучать по его спине.

– Во дает! – искренне изумился он.

– А ты бы его больше защищал, – мстительно напомнила я.

Тут и до Маоиста дошло, что перегнул палку, и он молниеносно сменил тактику. Снова прикинулся заблудшим барашком:

– Ты уж меня прости, Надюха, я не в себе сегодня… Столько всего навалилось… И главное – чувство вины гложет. Думаешь, я бесчувственный, не понимаю, как тебя обидел? Но я это… искуплю… Честное слово, искуплю!

– Он искупит! – воздела я руки к облупившемуся потолку. – Он, который пятнадцать лет держал меня в черном теле! Цепями к плите приковал! Да у меня, у меня… – дала я волю нахлынувшим эмоциям – у меня даже фондюшницы не было!

– Ужас! Кошмар! – вскричал из-за банки с вареньем Димыч. – Просто не могу в это поверить!

– Да куплю я тебе эту фондюшницу, – принялся сулить мне златые горы Маоист. – Подумаешь, фондюшница какая-то! Да все у тебя будет, чего ни пожелаешь. Подожди немного, вот снова наво… Заработаю, и заживем, как белые люди. Все еще нам завидовать будут! Ты, главное, не забывай, что у нас дочка есть. – И тут же повторил специально для Димыча: – У нас, между прочим, дочка имеется. Пятнадцати лет. Нелей зовут. Недавно звонила из Парижа.

– Звонила? – встрепенулась я. – Что… Что там у нее?

– Да все в порядке. Очень довольна. Сказала, что уже была на Эйфелевой башне. Спрашивала про тебя, – доложил Маоист.

Я покосилась на Димыча, а тот с непонятной полуулыбкой отодвинул от себя банку с вареньем и встал из-за стола:

– Спасибо за угощение. Пойду-ка я, пожалуй, не буду нарушать вашу семейную идиллию.

– Иди-иди, парень, – напутствовал его Маоист, чуть не взашей выталкивая из кухни, а меня вдруг объяла неведомая доселе ватная пустота, которую – я знала это наверняка и заранее – никакими фондюшницами не заполнить.

Да, согласна, сто тысяч раз согласна, что в эту историю с киллерами и младенцами из пробирки я влипла по глупости, как и ее главная героиня Катька Пяткина, но, окажись я умней и прозорливей, где бы я сейчас была? Ага, угадайте с трех раз. Долго думаете: все у той же плиты, прикованная к ней, как Прометей, цепями. Ибо где гарантия, что я когда-нибудь узнала бы про шуры-муры Лили и Маоиста, если б не потащилась в Москву по Катькиным делам? А обобранный до нитки Маоист не вернулся бы в Чугуновск с видом усталого отца семейства, а потом всю оставшуюся жизнь не мордовал бы меня за каждую копейку?

– Стоять! – заорала я нечеловеческим голосом и в два прыжка нагнала их в прихожей. Подскочила к Димычу, выхватила у него из-за пояса спрятанный под рубашкой пистолет и навела его на Маоиста.

Маоист сначала громко икнул от неожиданности, а потом театрально разорвал на своей впалой груди майку и отважно замычал:

– На! Убивай, если ты такая!

Ага, такая я дура, убивать его! Мало мне, что я на него живого пятнадцать лет потратила, чтобы еще столько же париться на нарах – за мертвого.

– Ладно уж, живи, – разрешила я ему. – И жри мое варенье. – Но для острастки еще с полминуты на мушке подержала. Пока рука не устала. Я ведь уже сказала, что стрелять совершенно не собиралась и вроде бы даже ни на что не нажимала, и вдруг – чпок – трехлитровая банка, та, что стояла на кухонном столе, – взорвалась и разлетелась на кусочки, разукрасив стены клубничным вареньем.

– Мама… – прошептал Маоист и тихо осел на пол.

Ноги у меня подломились, я выронила Димычеву пушку и с ревом кинулась проверять у Маоиста пульс. Затем ощупала его с головы до тапок, но ранений не обнаружила, только в варенье перемазалась.

– Ну ты лихая баба, Надюха, – восхитился Димыч, поднимая пистолет, – прямо освобожденная женщина Востока какая-то! Я уж думал, ты его и правда порешишь.

– Да запросто, – покосилась я на пребывающего в глубоком обмороке Маоиста и зарыдала белугой, – мне б автомат, я бы пол-Чугуновска уложила, начиная с собственной свекрови и кончая риелтором Харламовым.

Тут и Маоист на полу закопошился. Открыл глаза и поинтересовался у Димыча:

– Я живой?

– Живой ты, мужик, еще какой живой, – заверил его Димыч. – Можешь не сомневаться.

– Серьезно? – уточнил Маоист и с опаской поглядел на меня.

– Ты извини, – покаялась я, продолжая реветь. – Честное слово, не хотела. Случайно получилось.

– Да я так и понял. – Маоист был само смирение. – Ты бы меня, Надюха, все-таки того… Простила… А то я сковородку найти не могу. Даже яичницу пожарить не на чем, а от варенья у меня уже все слиплось…

– Сковородка – в духовке, гладильная доска за гардеробом, а рубашки лучше стирать в экономном режиме при сорока градусах, так машинка жрет не больше двух киловатт, – отрапортовала я, как «Отче наш» отчитала. – Если будет звонить Нэлка, скажи, что я в гостях у подруги детства и что скоро ей напишу. – И с чувством честно исполненного долга направилась к двери.

– Не пущу! – заголосил ни с того ни с сего Маоист и даже предпринял попытку преградить мне путь своим хилым телом.

– С дороги! – потребовала я не очень громко, но решительно.

Маоист сник и покорно размазался по стенке, а я гордо прошествовала мимо. На волю! В пампасы! Туда, где бродят дикие бизоны и рыщут кровожадные киллеры! Да к черту на рога, лишь бы только подальше от газовой плиты и стиральной машины!