Текст книги "Декабрь без Рождества"

Автор книги: Елена Чудинова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

Глава XVII

 
– У кота, у кота,
Да колыбелька золота!
А за милой моей,
Дают сотню рублей!
Выехали сваты,
В каменны палаты!
 

При сем разухабистом пении Роман Кириллович не изменился в лице, но поспешил выпрыгнуть из саней, приостановившихся, не доехав до Кирпичного переулка.

Словно навстречу ему дверь части громко распахнулась под ударом ноги. И словно выбила пробку наполненной шумом бутылки. Теперь орал не только рассевшийся в снегу около крыльца топорник, очевидно, вышедший остудить голову, но слились в единый рев еще множество нестройных мужских голосов. Пьяных голосов. Пьяных в лоскуты.

Вышедший же трубочист озирался по сторонам, словно только что и внезапно пробудился ото сна, а вид имел невообразимо дурацкий: два связанных меж собою черных кожаных сигнальных шара болтались у него на шее.

 
– У кота, у кота,
Да колыбелька золота!
А за милой моей,
Дают шесть душегрей!
Выехали гости,
Скачут через мостик! —
 

надрывался под крыльцом уже обезноженный топорник.

– К свиньям тебя в кормушку, – ругнулся Роман Кириллович, и, спихнув пьяного трубочиста с дороги, устремился внутрь. – Брандмейстер!

В низком помещении, где меж нарами висели веревки для сушения намокшей одежды, по обыкновению было хоть вешай топор, благо топоров хватало. Но происходило притом нечто не весьма обыкновенное: посредине громоздился польский бочонок [47]47
  В польской бочке – 8 ведер и 14 чарок.


[Закрыть]с выбитым верхом. Водку из него черпали прямо кто чем мог – глиняными и оловянными кружками, ковшиками для воды.

– Брандмейстер!!

Зычный оклик Сабурова произвел некоторое действие. Брандмейстер отставил стакан и сделал пару неуверенных шагов навстречу.

– Что происходит, я спрашиваю?

– Так ведь не самочинно, ваше в… вашество, – пожарный зажевал конец фразы, обдумать которую не мог. – Особый случай! Да! Г… господа офицеры привезли от г… губернатора! Праздник! Присяга г… государю Николай Палычу! Сказано было, всем честным служивым г… гулять!

Лицо Роман Кирилловича потемнело. Резко обернувшись, он бегом бросился назад.

– К Львиному мостику! На Казанскую! Со всей мочи гони! – крикнул он, плюхнувшись в сани.

…После полудня уж минуло полчаса. Николай Павлович решился разделить то немногое, чем располагал. Одну роту он выдвинул на набережную, дабы отрезать карей от Исакиевского моста. Остальные преображенцы оставались при нем – на углу бульвара и площади.

– Государь! Слава Богу, медные лбы! – выкрикнул молоденький поручик Ивелин, но тут же густо залился краской. – Прошу прощения, Ваше Величество…

– Пустое, лбы и впрямь медные, долгонько добирались, – с облегчением рассмеялся Николай. – Вот что, друг мой… Ты, я гляжу, человек мне верный?

– Хоть нас и мало, зато предателей нет! – вытянулся молодой офицер.

– Езжай-ка стрелой к моим саперам. Из первых же саней высади седоков, хоть с пистолетом, и в казармы. Они должны были уж присягнуть. И, коли саперы мои присягнули мне, пусть выходят.

– На площадь, Ваше Величество?

Николай на мгновение задумался. Прав ли Роскоф? Если б знать наверное…

– Нет, в Зимний. Береженого Бог бережет, пусть укрепят защиту Зимнего.

Камни под ногами гудели. Конногвардейцы в латах летели галопом на своих мощных конях.

Полк гремел, как надвигающаяся гроза. Никаких сомнений не было больше в лицах, сомнения остались в казармах. Полк сделал свой выбор.

– Живее, Орлов! – крикнул Николай, не успел командир полка спешиться. – Разворачивай своих к Адмиралтейству спиной! Будем брать их в кольцо. Во всяком случае, попытаемся.

…Деревянная каланча 2-й Адмиралтейской части вызвала было у Роман Кирилловича досадливую мысль, что в городе, немало, невзирая на благодетельную воду каналов, страдавшем от пожаров, дело их тушения поставлено из рук вон плохо: уж коли может загореться то, что должно грозить огню… Впрочем, мысль он отбросил как ненужную и вновь выскочил из саней.

Оживленный гул, донесшийся, когда он рванул дверь части, было заставил его скрипнуть зубами.

– Вот так праздник!

– Любо!

– Жалует новый Государь простых служивых!

Польская бочка была и тут, но Сабуров с облегчением выдохнул: веселые голоса и лица были трезвы, а водка не почата. Как раз, когда он вбежал, один из пожарных примеривался, чтоб вышибить круг.

– Кто привез?! – взревел Роман Кириллович. – Задержать мерзавцев!

– Так ведь из дворца же прислали… По случаю праздника, – недовольно возразил брандмейстер.

– Ах, из дворца! Не от губернатора на сей раз, – коротко хохотнул Роман Кириллович.

– Как есть из дворца.

– Затейники… За ногу их!

Случись на месте Сабурова Платон Филиппович, тот задался бы непростым вопросом: кольцо с резным «азом», быть может, еще и способное прийти на помощь, не было известно Домрачеву [48]48
  Брандмайор Санкт-Петербурга.


[Закрыть]с его ведомством. Ну кто, в самом деле, мог знать, что оное ведомство понадобится? И что делать, как вынудить к повиновению, как объяснить? Но Роман Кирилловичу всегда покорялись потому, что подобные вопросы вовсе не приходили ему в голову.

Выхватив из козел первый попавшийся топор, Роман шагнул к бочонку столь быстро, что пожарные в испуге шарахнулись по сторонам.

Два взмаха – и водка рекою хлынула на каменный пол.

– Скажите спасибо, дурачье, коли не отрава! Брандмейстер! Запрягать! Семь человек со мной, остальные по другим частям, живо! Опасность пожара! Коли привезут в какую часть водки, хватать каналий на «слово и дело»!

…Конногвардейцы перестраивались на площади. В это же время московцы обнимались с подтянувшимися матросами. Каждый стан мог видеть, что происходит в противном. И все всех вправду видели.

К Николаю Павловичу шел вразвалочку какой-то офицер. Никто толком не понял, откуда он: то ли со стороны карея, то ли нет. Издали бросалась в глаза черная повязка на его лбу.

– Ваше Величество! Государь! – возвысил голос Якубович, когда двое офицеров попытались воспрепятствовать ему подойти.

– Пусть, пропустите, – Николай успокаивающе махнул рукой.

– Государь! – Якубович ощущал спрятанный пистолет, словно тот был органом собственного его тела. Ему даже показалось, что пистолет пульсирует. Эка хорошо стоит, словно к барьеру подтянулся. Пальнуть, что ли? Никаких шансов у Палыча. Так-то оно так, да ведь не один… Убить – легче легкого, а вот уйти… А ну их, он не нанимался, в конце концов, каштаны из огня таскать ради князишки Трубецкого. – Государь! Я был среди них!

– Вот как?

Теперь они глядели друг другу в глаза. Взгляд Якубовича был сердечен и правдив, взгляд Николая – холоден.

– Я был среди них, – повторил Якубович. – Но теперь я не с ними! Я узнал, что они злоумышляют против Вашего Величества.

Фраза вышла глупейшей: ну как, в самом деле, можно выступить с мятежниками, не зная, что они замышляют против Императора? Но глупость смягчила подчеркнутая сердечность, с каковою была произнесена.

– Что ж, коли так, вы свою должность знаете, – сдержанно произнес Николай Павлович, меж тем, как невольное обращение «на вы» словно вычеркивало Якубовича из числа верноподданных. – Если, конечно, не лжете. Как ваше имя?

– Якубович, Государь. Я не лгу, поверьте! – Пистолет перестал дрожать, затих и словно бы отлепился от тела, оставив лишь неудобное ощущение давящего на ребра железа. К чему был весь этот разговор? – Я могу доказать свою преданность! Если Вашему Величеству будет угодно, я пойду туда… Пойду к мятежным, переговорю с ними. Я попытаюсь их убедить сложить оружие!

Якубович вдруг заметил Кавелина, адъютанта Николая Павловича. Взгляд, которым обменялись оба, был далек от всяческой приязни.

– Ну, что же… Сейчас любая попытка не лишняя, покуда есть еще надежда не пролить крови. Ступайте, г-н Якубовский.

– Якубович, – веско поправил кавказец.

– Ступайте.

Якубович двинулся к карею. Было обидно, что Император сбился с его фамилией, смутно и непонятно, для чего все было сказано и предложено, а вместе с тем все ж весело. Кто его знает, сил-то ровно-поровну. Ласковый телятя двух маток сосет, а ему, славному малому, надлежит всегда быть с фортуною. Так что оно выходит и правильно все сделано. А Кавелин что, Кавелин смолчит, самому дороже.

Якубович шел, посвистывая песенку, что последнее время ходила по казармам.

 
– У кота, у кота,
Колыбелька золота!
А за милой моей,
Дают семь соболей!
Выехали сестры,
Платья у них пестры!
 

Глава XVIII

– Не могу взять в толк, для чего надобно было переезжать из приличной гостиницы в меблированные комнаты, – недовольно проговорил Ференц Тёкёли, глядя в невысокое окно на непримечательную тихую улицу. – Мы ведь в сей столице ненадолго, да и чье внимание может привлечь приезд частных лиц?

– Как знать, может стечься и такое, что сия улица покажется нам вскоре на диво приятным местом, – усмехнулся его старший товарищ. – Она в стороне от…

– В стороне от чего? – переспросил Тёкёли, не дождавшись.

– Любопытство – не добродетель для каменщика, брат Ференц. Наш брат Рылеев наделен довольно изощренной фантазией. А что вы все позваниваете часами?

– Нервическое, я чаю. Долго нету новостей от нашего изощренно фантастического брата. Уж пора бы… Не догадается ли он, что используем нами втемную?

– Да это теперь и неважно. – Германец, порывшись в карманах, вытащил объемистую золотую бонбоньерку, разукрашенную тонкими арабесками. Потряс, высыпал в ладонь горсть засахаренных гвоздик, глазированных орешков и чернослива. Некоторое время оба молчали: германец лакомился, а венгр, чьи часы теперь не звонили, тем не менее словно прислушивался сквозь карман к их ходу. Он, несомненно, ожидал чего-то и то ли не мог, то ли не хотел этого скрыть.

– Догадки нашего брата Кондратия Рылеева больше не имеют никакого значения, – веско повторил старый масон. – События, ради коих мы подкармливали сотни молодых бездельников, произошли. Вернее сказать – происходят сейчас. Третья попытка, будем надеяться, на сей раз еще более значительная. Да что с вами нынче, брат Ференц, вы как на иголках сидите…

– Скорей уж мне впору подивиться вашему спокойствию, – хмыкнул Тёкёли. – Мы в городе, объятом мятежом, исход коего не решен. По распоряжению вашему я направил русским братьям письмо, чтоб выслали для нас охрану по новому адресу, да только…

Обрывая его слова, кто-то резко постучал три раза в дверь.

– Вот и они уж не замедлили. Нет, брат Ференц! В глубине души и я вовсе не спокоен, я полон нетерпения. Весело ощущать, как отражается твоя сугубая воля в судьбах народов. Что перед этим соблазны сладострастия! Я…

Германец не договорил, поскольку Тёкёли растворил в это мгновение дверь.

Лицо окутанного морозной пылью вошедшего не было видно из-за высоко поднятого ворота шинели.

– Как же нынче холодно! – весело и громко произнес он. – Рад бы я остаться дома, в тепле, да приходится весь день кружить по городу!

– Представьтесь для начала, брат, – веско произнес германец, вновь опрокидывая над своей горстью бонбоньерку.

– Вы неосторожны, смею заметить, – широко улыбнулся гость, расстегивая пуговицы. – Ну как раскрыли бы себя неосторожным обращением к профану? Одно дело произношением своим обнаружить баварца, коим Вы, конечно, являетесь, но вовсе иное – некстати явить в себе каменщика.

– Полно играть в бирюльки, – германец кинул в рот засахаренную фиалку. – Кто из профанов может явиться по этому адресу в этот день?

– Вопрос непростой, – гость, высвободившись из тяжелого одеяния, улыбнулся вновь. – В самом деле, какой профан может к вам пожаловать? Пожалуй, разве что ваш покорный слуга. Не дергайтесь! Вы причастны к кровопролитию, что происходит в городе. Эдак ведь можно не сдержаться, да и бока намять Превосходному Князю Царской Тайны.

– …Откуда?! – выдохнул, как прошипел, старый масон. – Профан не может сего знать! Вы не профан, вы ополоумевший брат, затеявший на свою голову рискованную шутку!

– Я не брат, а отец, да только отец не вашему брату, – холодно ответил гость.

– Вот как… – Побелевший масон все вертел в руках золотую свою коробочку, потихоньку отступая в сторону своего более молодого соратника. Последний же напряженно молчал, не сводя глаз с лица гостя. – Общество Иисуса, здесь, в России…

– Что сделать… Русское духовенство еще не научилось управляться с вам подобными. – Не поворачиваясь спиною к германцу, гость уселся. – Не ждите, кстати, обещанной подмоги – никто не придет ибо никто не получал послания с новым адресом. Снаружи нас ждет лишь мой брат.

– Ну и что с того? – ощерился баварец. – Похитить меня у вас не получиться, у меня ведь нету оснований опасаться за свою жизнь! Чем, как ни страхом за оную можно принудить к повиновению человека – средь бела дня, в большом городе? А я не боюсь, я насквозь вижу вашу слабость: убить меня вы не можете!

– Он не может вас убить, Превосходный Князь Царской Тайны, – сквозь зубы процедил Тёкёли, обращаясь к германцу. – Ни вас, сильного и могущественного, ни самого смиренного из живущих, никого. Он священник. Но в случае необходимости вас могу убить я. И сделаю сие не моргнув глазом.

– Ференц!.. – масон, выронив бонбоньерку, беспомощно схватился за сердце. – Ты уже убил меня.

– Еще нет. Обойдемся без аллегорий. Поздороваемся же, Филипп! – Тёкёли раскрыл иезуиту объятия. – Личина так осточертела мне, что я считал минуты до твоего прихода.

– Осторожнее!

– Пистолет у старой лисы разряжен, – Тёкёли демонстративно повернулся спиною к масону. – Не с кулаками же он на меня кинется?

– Как всегда, мальчишествуешь, – улыбнулся аббат Морван, все же обнимая венгра. – Успокойся! Благодарение Господу, тебе личина более не нужна.

– Этого не может быть… Ференц, я знаю тебя с твоих двадцати годов! Католический шпион средь нас! Невозможно, католики слишком дорожат эфемеридой, которую называют душою! – голос масона сделался отчаянным, молящим. Казалось, разум его мутился. – Разве ты католик?

– Я католик. – Отвращение, которым на глазах наливался устремленный на масона темный взгляд Тёкёли, был много красноречивее слов.

– Но ты же проходил все посвящения! – Зубы масона выбивали дробь. Нежданное преображение соратника во врага потрясло его до самых глубоких глубин.

– Проходил… – Отвращение в лице венгра становилось все сильнее: словно, долго удерживаемое под запретом, оно не враз могло достичь своей полной силы. – Я из проклятого рода, видите ли. Грязная работа как раз для меня. Ею занимался отец, занимались деды и прадеды. Строго говоря, моя мать не хотела быть с моим отцом – из-за родового проклятия. Но человек слаб, а женское сердце еще слабее. Много размышляя над книгами, я понял, что особо огорчаться ей не стоило. То, что течет в моих жилах со стороны матери, тоже вызывает большие сомнения. Она – из кочевого народа, пусть даже знатной крови. Кочевые народы служат Злу и несут Зло. Но живая душа сильнее древней власти. Можно и Добру послужить, чихнув на то, что в жилах. Так что все посвящения я прошел.

– Тогда ты больше не католик! Ты отлучен!

– Похоже, что так. Ничего. Когда все, узнанное мною за долгие годы франкмасонства, записанное, ляжет в тайных хранилищах Рима, я буду каяться. Долго, весьма долго. И, может статься, к седым волосам хотя бы, я буду допущен к святому Причастию.

– Как же ты сумел войти в доверие ко мне? – почти простонал масон. Лицо его кривилось, словно от терзаний мигрени.

– Да всякими способами, не без магнетизма, в том числе, – ответил Тёкёли с неожиданной усталостью в голосе. – Но это не суть важно. Большего, нежели я уже знаю, мне не узнать. Посему пришла пора остановить того, кто прибыл в эту страну со злоумышлением.

– Положим того, зачем я прибыл, вам не прознать, – криво усмехнулся каменщик.

– Я не Рылеев, понял сразу, – Тёкёли недобро сверкнул черными глазами. – Самая частая человеческая глупость – недооценка противника.

– Нам вполне ясно, чего ради столь значительная персона утруждала себя путешествием, – отчеканил священник. – Ясно, чего нельзя передоверить, ради какой мерзости вы прибыли. Ради ритуального убийства.

– Напыщенное злодейство из оперетты! – ощерился каменщик. – Подите на улицу, скажите, что есть в мире силы, ищущие присовокупить Николая Романова к Карлу Стюарту и Людовику Бурбону! А еще лучше – напишите в книге, да издавайте! Кто поверит?

– Никто, – священник печально улыбнулся. – Только ведь и «гадина», кою вы чуть было не «раздавили», чему-то учится. Мы никого не просим нам верить. Мы врачуем общественное мнение понемногу, меж тем занимаясь тем, что должно. Разве мы предъявим сие обвинение масонству? Нет, мы лишь втайне предотвратим то, ради чего затевался сей мятеж.

Крупная испарина выступила на лбу германца. Казалось, в невысоких стенам было слышно, в каком страшном напряжении мечутся его мысли в поисках спасения.

– Умно, – наконец произнес он, поникнув плечами. Казалось, масон отчаялся и сие странным образом его успокоило. – Может статься, теперь вы меня и обошли. Но в меньшей, куда меньшей мере, чем думаете сами. Вольные каменщики умеют ждать. Этот Николай либо какой-нибудь другой, сейчас либо сто лет спустя… – германец улыбнулся со старомодной слащавостью. – Впрочем, не стану лукавить. Скрепить общественный договор надлежащей жертвой было бы приятнее не через сто лет, но теперь… И все же не в моем приятстве дело. Христианская Европа не устоит, ее институты падут. Процесс сей обширен. И сегодня он продвинется даже в случае нашего поражения. Сегодня много русских едва не молится Наполеону Бонапарту, нашему ставленнику. Что перед этим победа русского над ним оружия? Император Наполеон – победитель русских! Настоящий, истинный победитель! Мерами его жизни любой честолюбивый русский юноша мерит свою. Сколько русских произносят в день слово «Тулон», вкладывая в него самые сокровенные свои упования? А теперь мы не пожалеем ни денег ни влияния, дабы подарить русскому обществу новых героев. На это, а не на их победу, была настоящая наша ставка. Вы презираете в них убийц? Лучшие из юношей станут завтра молиться этим убийцам.

– Гиль! – Аббат Морван, сначала внимавший с напряженным выражением в лице, рассмеялся, не скрывая чувства облегчения. – Никогда подобного не случиться в этой прекрасной стране. Всему есть предел, в том числе и человеческому безумию!

– Убийцы, завистливые бездари, ничтожества! – подхватил Тёкёли презрительно. – Правду можно скрыть лишь в одном случае – когда победители пишут историю! Но на сей раз бунтовщикам не победить… Худо-бедно, а мы оказались готовы… Не выпади бунтовщикам карты с отсутствием Цесаревича в столице, заговор был бы раскрыт безо всякого мятежа. Нескольких недель к тому недоставало, уж Пестель с Муравьевым были арестованы… Я готов об заклад биться – мятеж будет подавлен! А нового, нового не допустит Сабуров! Еще пять годов тому, в Троппау, [49]49
  Имеется в виду контрреволюционный конгресс, созванный в 1820 году Священным Союзом.


[Закрыть]я понял, что о Сабурова масоны обломают зубы в России. Право, Филипп, новый Император даст ему куда большую власть, нежели прежний…

– Вы называете при мне имена, строите планы… – Старый масон, чему-то было обрадовавшийся, пожелтел лицом. – Вы вправду убьете меня?

– Только в случае, если будем к тому понуждены, – ответил Морван. – Ваша жизнь в собственных ваших руках.

– Так что ж вы намереваетесь сделать со мною? – чуть тверже спросил баварец. – Увезете меня в Ватикан?

– Нет, – аббат Морван окинул собеседника равнодушным взглядом. – Ватикан не залечил еще ран, нанесенных узурпацией Бонапарта. Там для вас будет не довольно покойно. У ордена Иисуса есть свои темницы. Успокойтесь, никто не станет вас пытать, это не наши свычаи. Но вам будут предоставлены превосходные возможности к покаянию. Вижу, теперь эта мысль вам смешна. Погляжу, каково вы посмеетесь года через четыре… Никого вам не обхитрить, ибо единственным живым доказательством истинности покаяния будет добровольное ваше желание остаться в заточении. Но мы впустую тратим время, а оно дорого. Ференц, поручаю тебе сего падшего человека. Тебе и отцу Роберу. Пускайтесь в дорогу немедля. Benedicat te omnipotens Deus…

– Вы пойдете со мною по улице дружелюбны и веселы, – оборотился Тёкёли к масону. – Вы безо всякого понуждения сядете в экипаж. Тени сомнения будет довольно, чтобы стилет переселился из моего рукава под ваше ребро. Другого предупреждения не будет, так что прислушайтесь сейчас. Мне легче легкого вас убить. Я, видите ли, большой грешник.

Глава XIX

По Невскому льду, в полном вооружении, бежала первая рота лейб-гренадер, увлеченная поручиком Сутгофом. Бежала по помощь повстанцам, презрев только что данную присягу…

– Живей, ребята, живей! Все уж там! Только нас ждут! – весело покрикивал набегу рыжеусый долговязый Сутгоф.

Бежали, впрочем, и так весело. Лед, слепящий в лучах зимнего солнца, празднично звенел.

…На помощь Николаю подтянулись два эскадрона конно-пионеров, за ними – кавалергарды.

Чья-то рука протянула Императору приятно теплую глиняную кружку со сбитнем. Николай осушил не глядя, в три глотка.

– У разносчика купил, – улыбнулся принц Евгений. – Самая торговля у них, каналий, вона сколько зрителей набежало.

– А что, согревает. Продолжаем окружать, Эжен.

– У нас есть силы атаковать, Государь.

– Я хочу обойтись без атаки, – жестко возразил Николай. – Занимай Исакиевский мост.

…Лейб-гренадеры уж выбирались со льда.

– Тяжелые у вас сумы-то, ребята! – весело окликали их белокурые преображенцы. – Боевыми набили? Нешто вы вправду сюда пришли в своих стрелять? Ох, ребята, не попадут ваши пули! [50]50
  Настоящие слова преображенцев.


[Закрыть]

Пущин и Бестужевы уж обнимались и целовались с Сутгофом, когда подошел Якубович.

– Чего пришел? – недовольно бросил ему Бестужев-Мумия. – Ты говорил с тираном, я видел, близко говорил, а убить не убил! Тебя ж не обыскали даже…

– Во всем порядок должен быть, – с достоинством отвечал кавказец. – Не было уговору мне его кончить. А говорил затем, чтоб его настроение понять. Тоже не пустяк. Трусит он здорово, Палыч-то. Нутка ему сейчас требования выдвинем, а? Я б его живо убедил теперь, право же, дело!

– Слушай, а пошел бы ты отсюда лесом, – прищурился Иван Пущин. – Пустозвон ты оказался, братец. А ведь в серьезном деле пустозвона и прибить могут, под горячую-то руку. Не искушай.

Якубович насупился, но препираться не стал. Побрел к забору стройки, туда, где толпился простой люд.

Пущин проводил его хмурым взглядом. Мысль об отсутствии Трубецкого все больше терзала его. К тому же куда-то незаметно делся Рылеев. Может статься, все же пробует финляндцев поднять? Оно бы и хорошо, мало народу, ох, как мало… Но Трубецкой? Мысль опять, сделавши круг, воротилась к князю. Заварил кашу, а нам теперь расхлебывай. Где вот он теперь, когда его планом собранные готовятся к бою?

…

– Князь Сергей Петрович изволили прибыть, – доложили между тем графине Потемкиной, воротившейся из гостей. Половину намеченных визитов графиня наносить передумала: не было сил плыть в русле обыденной жизни, когда тревога о брате таким гнетом давила сердце.

– Слава Богу! – невольно воскликнула Елизавета Петровна. Стало быть, он все же не с теми, не с бунтовщиками! Стало быть, все речи брата, все многозначительные его оговорки в недавних беседах – так, пустое. Теперь многие так говорят, из чего она, глупая, решила, что Серж способен затеять революционное кровопролитие? – Где он, в дневной гостиной?

Не дождавшись ответа, графиня поспешила в небольшую уютную комнату, обтянутую веселеньким английским ситцем в мелкие незабудки. И мебель в дневной комнате была светлого дерева. На круглом столе, покрытом скатертью цвета чайной розы, валялся небрежно кинутый альбом английских каррикатур, словно кто-то его только что листал.

– Так где же князь? Разве он меня не дождался?

– Не отбывали-с.

Графиня кинулась в большую гостиную, не понимая, отчего так стучит в висках.

– Серж!

Библиотека, кабинет мужа…

– Серж, где ты?!

Столовая, малая столовая… Происходящее мучительно напомнило вдруг детские прятки. Так же кричала она когда-то иным, веселым и детским голосом.

Да где ж может он быть? Всегда умел он прятаться лучше всех, ее брат.

Что за глупости, что за страх? Не застал, уехал. Глупые слуги проморгали. Самое простое дело. Надо успокоиться. Надо помолиться, помолиться о том, чтоб Сергей не оказался причастен к беспорядкам, о которых толкуют сегодня во всех гостиных.

Графиня вошла в свою молельню и пронзительно закричала.

Князь Сергей Петрович лежал на полу под образами, растянувшись во весь свой немалый рост. Лежа он казался еще длиннее.

Поднялась суматоха, сбежались лакеи, горничные. Сергея Петровича перенесли на ближний диван – в будуаре.

– Жив, матушка Елизавета Петровна, жив! – приговаривал старый мужнин слуга Степан. – В обмороке изволят быть, в обмороке!

В чувство Трубецкого приводили долго. Обморок оказался глубок, сколько князь пролежал в нем – не известно. Упал неудачно, набил шишку на лбу. Пока суетились с солями, принесли из погреба льда, приложили ко лбу полотенце.

Быть может, лед и помог лучше солей. Сергей Петрович вздрогнул, окинув комнату мутным, размытым взглядом.

– Что случилось, Серж? Боже милостивый, ответь же, что?

Сергей Петрович отвел глаза от лица сестры, застонал.

Что мог он ответить? Ужасный день, начинавшийся так четко и победно, казалось, длился долгие годы. Трудно было поверить, что солнце даже не думает заходить, а оно, меж тем, весело золотило белые ламбрекены. Каким давним казалось утро, когда, расставшись с Рылеевым и Пущиным, он направился в канцелярию Главного штаба. Там все были, понятное дело, хорошие знакомцы, так что сочинить предлог для того, чтоб проболтаться час другой в канцелярии не составило труда. Это было удачной мыслью – и до Зимнего рядом, и вести о начале восстания всего прежде притекли бы как раз туда. Но вестей не было. А явившись, наконец, были они вовсе не теми, коих князь ждал. Никто не подумал двигать матросов на Зимний. Из казарм же и вовсе удалось вывести одних московцев. Карточным домиком рушился план.

Раздираемый тревогой, князь вышел из канцелярии, но по площади не дошел: глядел из-за угла дома, как строится бесполезный карей. Несколько раз ворочался в канцелярию, все ждал вестей о Якубовиче. Опять вышел на угол. Тут уж случилось вовсе неприятное: вместо подмоги московцам на бульвар промаршировали мимо преображенцы, возглавляемые отнюдь не арестованным Императором.

Да еще, как раз поравнявшись с князем, Николай Павлович приказал батальону остановиться, чтоб зарядить ружья. Князя он заметил, заметил и, кажется, что-то понял. Даже взглядами столкнулись на мгновение. Тяжко между тем смотреть в глаза человеку, которого сам же только что обрек на гибель! За глаза нет ничего легче решить, в глаза же неприятно, смутно… Прежде чем Император отвернулся, сделав вид, что не заметил князя, Трубецкой ощутил, как щеки заливает предательская краска…

Караулить на углу после этого отхотелось. Зашел к Илариону Бибикову, благо квартировал приятель при штабе. Не застал, но полчаса проваландался у него, якобы ожидая. Взаправду, конечно, не решался отъехать от площади, все ждал атаки Экипажа.

И Экипаж выдвинулся… вовсе не туда! Что тут делать дальше, что?! Уж сам не понимая, зачем, поймал извозчика и, в обход, поехал на Исакиевскую, к сестре Лизе.

Хотел передохнуть от ожидания, собраться с силами, а сделалось только хуже. В уютной тишине тревожные мысли набросились на растерзанные нервы, словно мухи на мед.

– Что… там, Лиза, что там?

– На площади… Серж, лежи спокойно, умоляю! Не знаю… Там стреляют.

– О, Боже! Вся эта кровь падет на меня! – Трубецкой зарыдал.

…Домишка, оказавшийся ближним в списке Романа Кирилловича, оказался в два невысоких этажа. Наверху, в тепло учиханных оконцах, висели кружевные занавесочки, внизу пустовала лавка. Закрытые ставни в ней были снаружи заколочены. Впрочем, замок на дверях висел новехонький.

– Ломайте топорами! – кивнул Сабуров.

При первых ударах на улицу выскочил владелец в подбитом заячьим мехом халате и турецких туфлях без задников.

– Что?!.. Что здесь… – голос его с перепугу подскочил до фальцета. – Да у меня все бумаги выправлены! Я налог платил с аренды!

– С аренды? – Роман Кириллович усмехнулся. – А кто ж у нас будет арендатор?

– Вы прав не имеете ломать хорошую дверь!

– Так где ключ?

– Как же у меня может быть ключ от чужого добра? Арендатор почтенный – Компания Российско-Американская!

– Вот оно как! Быстрей, ребята, не ждет наше времечко!

От двери только щепа летела.

– Каков же товар, для коего места на складах не нашлось?

– Перестаньте, я прошу, кто будет отвечать?! Товар как товар, ворвань да твердый жир тюлений, кто ж теперь за его сохранность-то поручится? Деготь еще… Не в жилые ж горницы мне перетаскивать?

– Деготь да ворвань? – Роман Кириллович расхохотался. – Ну и товары нынче из Аляски доставляют. В Вологодской губернии, стало быть, деготь вышел, а в Архангельске жиры.

Дверь рухнула. Шарахнулись во все стороны голохвостые крысы.

Запах, наполнивший темное помещение, кое-как освещенное теперь из дверного проема, явственно свидетельствовал о наличии ворвани.

Нимало не озадаченный, Сабуров ринулся в полумрак. Пожарные только ошарашено глядели, как приседал он у каждого бочонка, лез во все углы, что-то щупал, что-то нюхал.

– Оба-на! Есть! Сюда, молодцы!

Владелец протиснулся вслед за пожарными.

В руках Роман Кирилловича был теперь круглый берестяной туес, из тех, что используют в хозяйствах попроще для хранения крупы. Темный порошок, его заполнявший доверху, не оставлял о себе малейших сомнений, даже коли рядом не нашлось бы запаса похожих на крысиные хвосты фитилей. Нашлись также длинные факелы, не меньше полудюжины.

– Затейно придумано, ворвань да тюлений жир! – хмыкнул Роман Кириллович. – А уж когда б еще порох рванул…

Что-то происходило с лицом брандмейстера. Магнетическое подчинение, кое вызвал в нем Сабуров, сменилось теперь живым человеческим пониманием.

– Ядрёна-матрёна! – охнул один из пожарных. – Весь квартал бы заполыхал, дома-то какие…

– Как же так… Такой приличный господин… – владелец дома съехал по стене и осел на грязный пол. Одна нога в теплом голландской чулке лишилась своей туфли.

– Вот что… – Сабуров на мгновение задумался. – Оставлять так нельзя, оно и без пороха хорошо горит. Не поленимся – все волочем на лед. До ближнего канала – две минуты. Грузите. Да, еще, одного малого надо послать в объездку, пусть теперь объяснит остальным, что надобно искать.

– Стало быть, до того, ты, сударь, и не знал, что найдем? – весело усмехнулся брандмейстер. – Прости, твое благородие, что не знаю чина. Однако ж для того, кто вслепую ищет, ты находить горазд.

– Чего-то такого ждал, но теперь все сошлось. Пусть все на лед выносят, а порох – по ветру.

– А может, лучше порох-то сдать куда следует? – неуверенно спросил брандмейстер.

– Нет, – уверенно ответил Сабуров. – Все на лед, в сугробы, по ветру. Черт ведь его знает…