Текст книги "Пуля для любимого"

Автор книги: Елена Лагутина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Всем почему-то становилось жалко маленькую и хрупкую Настю, а Настя просто не выносила, когда ее жалели. Поэтому в кругу малознакомых людей предпочитала о себе не распространяться.

– Иди ко мне, – повторила она и протянула руки навстречу пухлой розовощекой девчушке с длинными белыми кудряшками, которая тут же привычно и ловко обхватила ее шею и взобралась на руки. Настя улыбнулась, легонько прижала светлую головку к щеке, закрыла на минуту глаза – ну почему все дети так удивительно, так приятно пахнут!

– Что случилось?

В глазах у Иришки стояли слезы, грозившие с минуты на минуту хлынуть по щекам бурным потоком. Она моргнула, и тут же из каждого глаза выкатилось по слезинке, тонкие розовые губы растянулись – уголками вниз, щеки заалели сильнее.

– На-а-асть, – растягивала Иришка, – он опять вредничает, опять не дает мне игрушки!

– Ну, тише. Не плачь. Сейчас мы все выясним.

Иришка была легонькой как перышко. Настя прижала ее к себе покрепче, слегка коснулась губами теплой розовой щеки, почувствовала, как быстро и тревожно бьется сердечко, нахмурилась – в самом деле, Андрюшка, хоть и неплохой, умненький мальчишка, но Иранку уже замучил. Ни дня – да что там дня, ни часа не проходит без того, чтобы он ее не стукнул, не дернул за волосы, не подставил подножку...

– Андрей, – Настя смотрела на рыжего вихрастого мальчишку строго, сдвинув тонкие брови, и он тут же нахмурился в ответ, опустил голову, – ведь ты же мужчина. Или пет?

– Муссина, – весомо подтвердил Андрей и, подняв глаза, уставился на нее вопросительно.

– Настоящие мужчины никогда не обижают слабых. А ты опять обидел Иру. Видишь, она плачет.

– Больше не буду.

Андрей был лаконичен, и Настя вздохнула – сколько раз она уже слышала эти обещания. Она спустила Иринку на пол, но та тут же снова прижалась к ней, уткнулась лицом в подол, обхватила коленки руками.

– Он все равно будет... Он обманывает... Не хочу больше с ним дружить...

– Видишь, Андрей, Ира тебе больше не верит.

Минуту Андрей простоял в задумчивости, потом нерешительно шагнул по направлению к Ирине, робко погладил ее по голове, и, как обычно проглотив букву «р», тихо и серьезно произнес:

– Прости меня пожалуйста, Ира.

Иришка расцепила руки, повернулась к мальчишке – ее лицо было мокрым от слез, глаза – пронзительно синими, чистыми и ясными. Такие глаза бывают только у детей. Дети вырастают, и глаза тускнеют. Андрей протянул ей руку, она минуту поколебалась, но потом все же протянула в ответ свою пухлую ладошку. Он сжал ее пальцами.

– Пойдем, будем играть вместе.

Иринка тряхнула кудряшками и согласилась. Настя долго смотрела им вслед, улыбаясь, думая о своем. О Никитке, о сыне.

– Настя, опять ворон считаешь! Насть!

– А? – Настя вздрогнула, словно позабыв, что находится в помещении, где полным-полно народу.

– Что стоишь, как столб посреди дороги? – Наташа улыбалась, но ее глаза смотрели тревожно.

– Задумалась... Извини, Наташа.

– Пошли чай пить, Вера за детьми присмотрит.

– Пойдем, – не раздумывая, согласилась Настя. Поискала глазами Иринку и Андрея – они сидели в противоположном углу комнаты на маленьком диванчике и что-то оживленно обсуждали. Иришка улыбалась, а Андрей, как и полагается настоящему мужчине, был серьезен и сдержан. Вера – полноватая, очень миленькая девочка-практикантка сидела неподалеку, окруженная гурьбой детей, и читала «Красную шапочку».

Вера читала просто потрясающе, как настоящая актриса. Зачитанная до дыр, чуть ли не заученная уже наизусть, а оттого мало кому интересная «Шапочка» в ее исполнении так завораживала, Волк казался таким настоящим и страшным, а сама Шапочка такой милой и беззащитной, что даже воспитатели иногда заслушивались. Вообще Вера, как и Настя, была воспитателем от Бога, детей любила и понимала, отдавала работе всю себя без остатка. Единственное, чего ей пока не хватало – так это опыта, но опыт – дело наживное. Настя вздохнула, снова заправила за ухо непослушную прядь и пошла пить чай в «воспитательскую».

Ритуал чаепития всегда проходил одинаково и немного торжественно. Наташа заваривала чай сама, никому не доверяя этого ответственного дела. Она заваривала его как-то по-особенному, долго подготавливала заварочный чайник, мыла, ошпаривала, грела его над паром, потом переворачивала вверх дном, потом сыпала заварку, тщательно отмеряя количество, добавляла щепотку сахара, заливала кипятком в строго определенный момент, ставила на край плиты, снова доливала воду и никогда не накрывала сверху полотенцем. Настя в это время расставляла блюдца и чашки, ставила на маленький столик вазочку с конфетами и печеньем, тонко нарезала лимон. А иногда разворачивала полиэтиленовый пакет и выкладывала на стол очередной кулинарный шедевр собственного приготовления – торт, пирожные или печенья. По части выпечки Насте не было равных.

– Насть, ты – волшебница. – Наташа сделала вывод, откусив внушительных размеров кусок пирога, даже еще не прожевав его до конца.

– Едва ли, – грустно усмехнулась Настя. – Будь я волшебницей, в моей жизни было бы, наверное, гораздо меньше проблем.

– Ну, я имею в виду по части кулинарного творчества. Ладно, не вешай нос. Не хотела тебя расстраивать. Доставай сигареты.

– Наташ, может не будем? – засомневалась Настя. – Вдруг Светлана Петровна?

– Да нет никакой Светланы Петровны, она же с утра в администрацию уехала. Вряд ли появится. А курить охота.

– А если дети?

– Ой, ну не ворчи ты. Давай одну на двоих передернем.

Закурив, они некоторое время помолчали. В этом молчании чувствовалась тревога – так было всегда, когда на душе у одной из них было тяжело. Потому что Настя и Наташа были не только коллегами. Они были настоящими, близкими подругами. Им часто приходилось курить одну сигарету на двоих.

– Ну, так что у нас сегодня? – прищурившись от сигаретного дыма, спросила Наташа.

– Четверг.

– Не делай из меня идиотку. Я спрашиваю, что случилось?

– Тогда так и спрашивай – что случилось? Ничего не случилось. Просто...

Настя молчала. Так было всегда – вечно Наташе приходилось из нее чуть ли не клещами вытаскивать все то, что ее мучает. Наташа делала это не из любопытства – просто знала, что подруге необходимо выговориться, как знала и то, что ей всегда тяжело начать говорить о чем-то сложном, серьезном и неразрешимом.

– Просто тебе в троллейбусе наступили на ногу? – с большим сомнением в голосе предположила Наташа. – Или, может быть, тебе голубь на плечо нагадил и не извинился?

– Да ладно тебе, Наташка. – Настя опустила глаза и медленно затушила о край пепельницы тлеющий окурок, а потом принялась водить этим окурком по гладкой черной поверхности, разгребая дорожки среди серого пепла и вычерчивая хитрые узоры на донышке пепельницы.

– Но я же вижу, что что-то не так. Ты с самого утра – как в воду опущенная. Как приговоренный к смертной казни в день накануне повешения. Да брось ты этот бычок!

Наташа резко поднялась, забрала пепельницу из рук Насти, вытряхнула все содержимое на газетный обрывок, свернула, смяла и сунула в ведро.

– Не забыть потом вынести, чтоб запаха не было. Настя!

Настя подняла глаза, стараясь не моргать, чтобы не стряхнуть слезинок, грозивших стать первыми каплями настоящего потока слез. И все-таки не сдержалась.

Наташа тут же подлетела, прижала ее к себе, принялась молча гладить по волосам, изредка касаясь губами.

– Ну перестань, слышишь. Что-то с тобой случилось, я знаю. Причем не сегодня и не вчера, Настька. А гораздо раньше. Что-то, о чем ты не хочешь говорить. Не хочешь или не можешь – не знаю. И я понятия не имею, что это. Успокойся, прошу тебя. Не надо плакать. Лучше расскажи.

Наташа осторожно сжала ладонями ее лицо и подняла его, заглянула в глаза. У Насти были серо-зеленые глаза в мелкую крапинку. Наташа вздохнула – в этот момент она поняла, что и в этот раз подруга ничего ей не скажет.

– Не могу, Наташа. Я не могу тебе этого сказать. И никому не могу. Прости, но это правда.

– Да ладно, я тебе верю. Может быть, потом, когда-нибудь, скажешь... Не буду настаивать. Ты только скажи – может быть, я могу чем-то тебе помочь?

– Нет, Наташка, – Настя добела закусила нижнюю губу, – не можешь. Я, наверное, поеду домой пораньше. У меня завтра тренировка. И вообще... Хочется немного пройтись, воздухом подышать.

Некоторое время они молчали, слушая, как бьются в окно мелкие снежинки.

– Послушай, – Наташа наконец нарушила молчание, – пойдем лучше ко мне. Ты помнишь, я тебе рассказывала про Олега. Приятеля моего Кости, журналиста, помнишь?

– Помню, – с неохотой подтвердила Настя, смахивая рукой крошки со стола в подставленную ладонь.

– Господи, ну сколько раз тебе говорить – не смахивай ты так крошки! Нельзя! Денег не будет! Ну неужели трудно тряпку взять!

– Да ну тебя с твоими приметами, – отмахнулась Настя, – не верю я в них. Ни в одну не верю.

– И напрасно.

В этот момент Настя уронила со стола нож, чем и спровоцировала очередной всплеск эмоций со стороны подруги.

– Вот видишь! – торжественно произнесла она. – А ты говоришь – не верю! Кто-то к нам придет. Может, это твоя...

Наташа не договорила. Именно в этот момент ручка на входной двери зашевелилась, скрипнула, повернулась – дверь тихо, медленно приоткрылась, и вот в дверном проеме показался силуэт мужчины. Мужчина был в шапке-ушанке из меха кролика, темно-синей телогрейке и валенках. Лицо багровело от мороза, глаза, окруженные бесчисленным количеством мелких лучиков-морщинок, смотрели с оптимизмом.

– ...судьба! – договорила Наташа и прыснула в кулак. – Дядь Миш, вам чего надо-то?

– Да у меня тут... это... заначка была, девчонки. Уж больно холодно, не могу, согреться охота. Душа просит. Там, за батареей, в нижнем углу. Достань, Наташ, а?

Теперь уже Наташа и Настя смеялись вместе. Не долго думая присоединился к ним и дядя Миша, детсадовский дворник, потому что от природы был человеком веселым.

– Ну, девчата, за вас. Женихов вам хороших. Чтоб все у вас было.

Он опрокинул рюмку, крякнул, выдохнул – и снова покинул помещение, удалившись во двор разгребать снежные завалы. Наташа молча закурила еще одну сигарету, откинулась на спинку стула.

– Ну, так о чем мы с тобой говорили? Ах да... Олег. Помнишь, я говорила тебе про Олега?

– Помню. Он журналист, замечательный парень, умный, красивый и веселый, отлично зарабатывает, а главное – холостой. Ты решила нас сосватать.

– Не нужно быть такой циничной, Настя. Я решила вас просто познакомить. И вообще – почему бы и нет? Ты молодая, симпатичная, тебе мужик нужен. А сыну твоему – отец.

– У моего сына есть отец. Вернее, был... И ты это знаешь. Только прошлого уже не вернешь. Конечно, Никитке нужен отец, но я сильно сомневаюсь в том, что кому-то нужен такой вот сын, Наташа. Ты же знаешь – он болен.

– Да брось ты, Настя! Ты зациклилась на этой мысли. Твой ребенок никому не нужен, ты никому не нужна... Жизнь-то идет, оглянуться не успеешь – уже тридцатник. Вот тогда ты точно никому не будешь нужна.

– Ну и пусть. Не хочу, Наташа. Не хочу ни с кем знакомиться, не хочу ни на что надеяться.

– Глупая ты. Не хочешь себе помочь. А ты ему, между прочим, понравилась. Он твою фотографию видел. Ту самую, летнюю, на которой ты волосы распустила по плечам...

– Ты мне это уже говорила. Знаешь, я многим нравлюсь. Что с того?

– Ладно, – Наташа махнула рукой, нахмурила брови, – живи как знаешь. Пойдем, детей пора спать укладывать. Надумаешь – приходи сегодня ко мне, часов в семь вечера. У нас сегодня небольшое торжество – год со дня знакомства. Из приглашенных только ты и Олег. И еще одна полусемейная пара... Алена, ты ее знаешь, и ее бой-френд Женя. Веселый парень. Просто уморительный!

– Нет, Наташа... Не обижайся, я как-нибудь в другой раз зайду вас поздравить. Идем, правда засиделись уже.

Через час, когда все дети наконец заснули, Настя прошла по спальне, поправила одеяла, подняла с пола и положила на подушку спящей Иришке плюшевого зайца – она всегда засыпала с ним в обнимку, осторожно задвинула шторы. Андрей во сне улыбался, и она улыбнулась ему в ответ. Потрогала лоб у Аленки – та с утра была какая-то раскрасневшаяся, Настя беспокоилась – не заболела ли? Но лоб был холодный, Аленка дышала неслышно. Вышла из спальни, аккуратно развесила на доске детские рисунки – сегодня дети рисовали свой дом. Почти на каждом листочке рядом с прямоугольным домиком были нарисованы три фигурки – мама, папа и я. Хорошо, когда у ребенка есть папа...

Она постаралась отвлечься, разобрала папки на столе, в десятый раз пересмотрела план предстоящего утренника. Потом она некоторое время разбирала методические пособия, набросала приблизительный план занятий на следующую неделю... Все как обычно, только на душе у нее в тот день было слишком тяжело. Дети проснулись, поели, разбрелись по углам – день подходил к концу, сейчас, как обычно, придет самая первая мама за Стасиком Петренко, потом придет отец Оли Головиной.

– Настя, можно мне пойти домой с папой?

– Можно, Оленька. Иди. До свидания.

– Настя, как она сегодня? Не кашляла?

– Да нет, я не слышала, чтобы она кашляла.

– Ну слава Богу. А что ела?

– Кашу утром поела, в обед от супа отказалась, зато целую тарелку макаронов по-флотски съела, еще добавки попросила. Макаронная душа. Вечером тоже хорошо поела, сладкий плов, кисель...

Настя все знала, все помнила – что они ели, как они спали, кто кашлял, кто из-за чего плакал. Как будто все они были ее детьми.

Наташа ушла пораньше – ей нужно было кое-что приготовить, накрыть стол для предстоящего, хоть и скромного, торжества. Вскоре ушла и Настя – к шести часам всех детей уже разобрали, комната опустела, стала тихой и неживой. Едва оказавшись за порогом трехэтажного панельного здания детского сада, Настя поняла, что погода явно не располагает к далеким путешествиям. Острые, колючие снежинки били в лицо, ветер был каким-то сумасшедшим – невозможно было понять, откуда он дует. Было такое ощущение, что она находится в самом центре какого-то дикого смерча, грозившего с минуты на минуту подхватить ее и унести черт знает куда. Ветер не давал дышать, она захлебывалась. На улице уже почти стемнело. На самом деле погода к прогулкам не располагала.

Но домой идти тоже не хотелось. Дома было пусто и тихо, и она знала, что ей снова станет страшно. Куда же деваться? К Наташке идти категорически не хотелось, К тому же у нее нет подарка, а без подарка идти неудобно.

В своих раздумьях она не заметила, как дошла до остановки. Подошел трамвай – десятый маршрут, самый длинный в городе, он едет далеко, почти за черту города, конечный пункт – какие-то дачные массивы... И она прыгнула на подножку – в тот самый момент, когда двери уже закрывались.

Настя часто предпринимала такие вот путешествия в детстве – точнее, не в детстве, а в ранней юности, в четырнадцатилетнем возрасте, может быть, чуть позже. Когда ей было тоскливо и одиноко, когда хотелось остаться одной и вместе с тем одной оставаться было страшно, она садилась в трамвай, выбирая самый длинный маршрут, и ездила кругами. Садилась тихонечко в уголочке, смотрела в окно, рассматривала людей. Она была среди них – но в то же время ее одиночество ничто не могло потревожить. Мерный стук колес по рельсам успокаивал, убаюкивал мечущуюся душу, мелькающие за окном деревья отмеряли не только расстояние, но и время, и она чувствовала, как боль отступает.

Так было и в этот раз. Сиденья в трамвае оказались с подогревом, и Настя быстро разомлела, ей даже стало жарко. В окно смотреть было невозможно – как-то быстро и резко стемнело, и только порывы ветра бросали в стекло россыпи колючего снега. Она стала смотреть на людей.

Люди были разными – хотя, если приглядеться и немного задуматься, у всех было что-то общее. Половина седьмого – все едут с работы, у каждого за плечами – трудный день, а впереди – тихий, уютный, домашний вечер. И все же окружающие Настю лица были хмурыми, а не радостными, глаза – уставшими, без блеска. Редкие фразы кололи слух ощутимым раздражением. Где-то в самом начале вагона две пожилые женщины оживленно обсуждали молодежь, не пытаясь понизить голос, видимо, рассчитывая втянуть в разговор побольше людей. Кондуктор спорил с каким-то парнем, почти подростком, – тот предъявил льготный проездной билет без подтверждающего право на льготы документа...

– Пятьдесят три рубля – только за квартплату. – Позади Насти сидели две пожилые женщины, жалуясь одна другой на свою судьбу. – Да куда же это, с моей-то пенсией... Мясо не помню когда последний раз покупала, все на картошке, хорошо, со своего огорода на всю зиму запасла...

Настя попыталась отключиться, но ей никак не удавалось. С каждой минутой она чувствовала, как ей становится тесно в этом вагоне, почему-то вдруг стало трудно дышать... Поднявшись, она вышла на первой же остановке.

Трамвай, громыхая железными колесами, медленно, словно железная гусеница, уполз вперед, и она осталась одна посреди совершенно незнакомой местности. Ветер немного утих, снег пошел уже крупными хлопьями. Вокруг было темно – один-единственный фонарь светил метрах в десяти, все остальные почему-то были темными. Где-то вдалеке залаяла собака, ее лай тут же подхватила вторая, третья... Словно из ниоткуда, вынырнула машина, с шумом проехала мимо, и снова наступила тишина. Настя огляделась по сторонам – черт знает что такое! Где она находится, хоть бы спросила, что за остановка, прежде чем выйти!

В принципе этот вопрос ее сильно не беспокоил. Полоса трамвайных рельсов гарантировала ей, что она сможет вернуться туда, откуда приехала, просто перейдя дорогу и сев на трамвай, который идет в противоположном направлении. Она решила пройтись. Ветер успокоился. Снег падал мягко и тихо, скрипел под ногами, приминаясь, охотно и податливо принимая форму причудливых геометрических рельефов на подошве ее ботинок. Она шла вперед, вдоль дороги, абсолютно не задумываясь о том, куда идет. По обе стороны дороги – теперь фонарей стало больше, и она сумела рассмотреть окружающую местность – тянулись пятиэтажные дома, «хрущевки», традиционные в отдаленных уголках города. Свет в окнах горел равномерными столбиками, и Настя подумала, что эти столбики – кухни, находящиеся друг над другом. Семь часов – время, когда вся семья собирается вместе, чтобы поужинать и обсудить прошедший день. Семья...

Впереди Настя заметила машину, стоящую прямо на дороге. Свет фар бил в лицо, и она зажмурилась. Несколько шагов она шла вслепую, и вдруг, вздрогнув от неожиданности, услышала голос:

– Девушка, помогите толкнуть машину.

Она прикрыла глаза ладонью, попытавшись рассмотреть своего неизвестно откуда появившегося собеседника. Сделала шаг в сторону и наконец увидела его.

Молодой парень – на вид лет двадцать восемь, может, чуть больше, в широких брюках, толстом самовязаном свитере и небрежно расстегнутой короткой дубленке. Светлые волосы длинными, прямыми и влажными прядями спадают на высокий лоб, а сзади, на затылке, сбриты почти под «ноль». Со лба стекают капли пота, утопая в густых и широких черных бровях. Глаза – глубоко посаженные, серые, пристальные, узкие губы растянуты в улыбке. В улыбке, а не в усмешке – Настя сразу это поняла, а потому не стала возмущаться, почувствовав, как нарастающая волна раздражения быстро спадает, уступая место привычному равнодушию.

– Вы бы хоть фары выключили. Так и ослепнуть недолго. Где это вы видели, чтобы девушки толкали машины?

– Нигде. Только если вы не поможете мне толкнуть машину, мне придется торчать здесь всю ночь. А может быть, и весь следующий день. За прошедшие полтора часа вы единственный человек, который прошел мимо меня. Согласитесь, мои шансы призрачны. У меня двигатель не заводится, и если вы меня не подтолкнете, то я замерзну. Умру, и моя смерть будет на вашей совести.

Он улыбнулся еще шире, обнажив ряд удивительно белых, плотно посаженных зубов, и вытер рукавом капли пота со лба.

– Ну, так что вы решили? Моя судьба – в ваших руках. Кстати, если машина заведется, обещаю довезти вас куда надо. Бесплатно. Отвечу, как говорится, добром на добро. Ну так что, толкнете?

– Послушайте, – Настя слегка смутилась, – я не уверена... Я никогда не толкала машины.

– Ничего страшного, все в жизни бывает первый раз. Хотя я абсолютно точно уверен в том, что у вас ничего не получится.

Настя пожала плечами:

– Зачем же тогда пробовать?

– Я обязан использовать свой последний шанс. Умру с чистой совестью. Перед Богом и людьми.

– Вы что, проповедник?

– Нет, а вы?

– Что – я? – не поняла Настя.

– Вы – проповедник?

– Нет...

– Ну вот, кое-что мы уже узнали друг о друге. Начало положено – а это самое главное.

– Послушайте... – Глупый диалог про проповедников, видимо, показавшийся ее собеседнику смешным, вызнал у нее раздражение, и она решила больше здесь не задерживаться. – Вы извините, но мне пора. Всего хорошего. Считайте, что вы использовали свой последний шанс.

Она быстро зашагала вперед. Но не успела пройти и десяти шагов, как услышала за спиной его голос:

– Девушка, подождите, пожалуйста.

Настя обернулась. Он догнал се, взял за мокрую варежку, улыбнулся чему-то.

– Давно я не видел, чтобы девушки ходили в варежках – как дети... Послушайте, я не хотел вас обидеть.

– Да с чего вы взяли, что обидели меня? – Настя выдернула руку из его ладони.

– Тогда почему вы уходите?

– Почему я ухожу? Но ведь вы сами сказали, что я вряд ли сумею толкнуть вашу машину. Значит, я не могу ничем быть полезной. Зачем же мне оставаться?

– Но вы не можете меня бросить – одного, посреди дороги, в холодной машине.

– Мне вас очень жаль, но, кажется, я ничем вам не обязана, – отрезала Настя.

Он нахмурился. Странная девушка, слишком серьезная, все воспринимает в штыки. И все-таки ему не хотелось ее отпускать.

– Не обязаны. Но, знаете, есть такое чувство – милосердие. Оно вам знакомо?

Настя вздохнула, но не сказала ни слова, предоставив ему возможность завершить свой монолог.

– Пожалуйста, не бросайте меня. Я уже почти два часа бьюсь с этой грудой металла, я истекаю потом и кровью, у меня ужасно замерзли ноги, меня пригласили на вечеринку, меня ждут друзья, а я не могу сдвинуться с места. Мне показалось, что вы не торопитесь. Ведь не торопитесь? – Он снова окинул Настю пристальным взглядом прищуренных серых глаз.

– Не тороплюсь.

– Побудьте со мной. Хотя бы полчаса. Кто знает, может быть, мне все-таки удастся завести этот гроб на колесах. И тогда я подвезу вас до дома. Пожалуйста.

– Мне бы не хотелось ехать домой в гробу... На мой взгляд, у вас вполне приличная машина. Кажется, десятая модель «Жигулей»?..

– Мне иногда тоже так кажется. И в паспорте вроде бы то же самое написано. Только почему-то ломается она чаще, чем «Запорожец». Странная, загадочная, капризная машина. Как женщина. Не хотите осмотреть салон?

Настя улыбнулась.

«Растаяла», – подумал он, галантно приоткрывая дверцу.

– Курите? Угощайтесь! – Он протянул ей пачку сигарет, и она с удовольствием затянулась. Почувствовала, как дым наполняет легкие, как постепенно отступает тоска...

– К сожалению, это все, что я могу вам предложить на данный момент. Кстати, вы не имеете ничего против имени Олег?

– Ничего не имею.

– Тогда можете называть меня Олегом.

Настя улыбнулась. «Кажется, это имя меня преследует. Пытались познакомить с одним, а я другого нашла – с таким же именем!»

– Я вас рассмешил?

– Немного.

– Это уже кое-что. Еще немного – и вы, пожалуй, решитесь назвать мне свое имя.

– Настя.

– Настя? – чему-то удивившись, переспросил он.

– Да, Настя. Что-то не так?

– Да нет... все в порядке. Замечательное имя. Вы не поверите, но я всю жизнь мечтал познакомиться с девушкой по имени Настя.

– И что же, ни одной Насти не попадалось? – с сомнением в голосе спросила она.

– Такой, как вы, – нет.

– А какая я?

– Какая-то... необыкновенная. В варежках.

– Господи, дались, вам мои варежки! – улыбнулась она.

– Я что, такой старый?

– Старый? Да нет, почему старый? Вы о чем?

– Я – о «вы». Так обычно обращаются к пожилым людям...

– Не только пожилым. Еще и к незнакомым.

– К незнакомым? Но кажется, я уже в курсе, что вас зовут Настя, а вы знаете, что меня зовут Олег. И все-таки вы считаете, что мы незнакомы?

Настя от души рассмеялась:

– Послушайте, вы, случайно, не учились на филфаке?

– Ну вот, вечно я забываю про эту надпись на лбу, давно уже пора ее стереть. Учился.

– Заметно. Не по надписи на лбу, а по манере разговаривать. Словеса плетете.

– Все-таки – «плетете»? – переспросил он, делая ударение на последнем слоге.

– Ладно, сдаюсь, давай на ты. Послушай, Олег, – затушив в пепельнице окурок, Настя решительно схватилась за ручку двери, – пойдем, попробуем толкнуть машину.

– Стоит ли? – с сомнением в голосе спросил он.

– Стоит, – уверенно ответила она, – это я только с виду такая слабая. А на самом деле – мастер спорта.

– По шахматам? – не унимался он.

– По стрельбе.

– Ого! По стрельбе? Шутишь!

– Не шучу. Честное слово.

– С тобой связываться опасно. У тебя, наверное, пистолет есть?

– Нет у меня пистолета. – Она вдруг нахмурилась. – И вообще, прекрати говорить ерунду. Пойдем толкать машину.

Снег уже перестал падать с неба, вокруг воцарились тишина и покой, не нарушаемые ни единым звуком. Они немного постояли, оглядываясь по сторонам, тайком бросая взгляды друг на друга и тут же с видимым равнодушием отводя глаза.

– Послушай, Настя, дело в том, что... Вдвоем толкать машину не имеет смысла. Я должен сидеть за рулем, иначе ничего не получится – нам придется толкать ее бесконечно.

– Ты должен сидеть за рулем, а я должна толкать твою машину?! – Настины глаза сверкали – казалось, гневом, но на самом деле это был всего лишь смех.

Олег же принял ее возмущение за чистую монету.

– Да нет, ничего ты мне не должна, не надо опять обижаться. Пойдем в салоп.

– Подожди. А нельзя наоборот?

– Что – наоборот? – не понял он.

– Я сижу за рулем, а ты толкаешь свою машину.

– А ты умеешь? – обрадовался он.

– Представь себе, умею. Немного. А ты впервые видишь женщину, которая умеет заводить машину?

– Такую красивую – впервые. Я имею в виду женщину, а не машину.

Настя не отреагировала на комплимент – вернее, сделала вид, что не отреагировала.

– Тогда – вперед.

Через десять минут они ехали по заснеженной дороге и смеялись, вспоминая, как тарахтел мотор «десятки». Олег, сидя за рулем, рассуждал:

– Ну чем не «Запорожец»?

* * *

Настя вздрогнула, услышав телефонный звонок. Несколько секунд не могла прийти в себя, находясь будто бы на грани между прошлым и настоящим. Так бывает, когда из полной темноты вдруг попадаешь на свет и он начинает больно резать глаза. Потом глаза привыкают к свету и очертания предметов наконец становятся четкими.

– Настя! – услышала она в трубке возбужденный голос Наташи.

– Я слушаю...

– Настя, пожалуйста, приходи! Нам без тебя ужасно скучно!

По голосу Наташи было понятно, что она уже слегка навеселе. Настя улыбнулась, услышав ее последнюю фразу – вот уж кого приглашать для веселья, только не ее! Душой компании она никогда не была, разговаривала мало, предпочитая слушать. Смеялась от души над чужими шутками, но сама шутила редко. Настя была прирожденным мастером задушевных разговоров, отличной, просто незаменимой, «жилеткой», но вот по части веселья...

Она осмотрелась кругом, увидела себя со стороны – одинокая женщина посреди комнаты с игрушками и фотографиями. Тихо и размеренно тикают часы на стене, равнодушно отсчитывая секунды ее пустой, ничем не заполненной жизни. Что ее здесь держит? Зачем ей снова быть одной, мучить себя, упиваясь горькими воспоминаниями?

– Настя! Алло! Ты слышишь?

– Слышу, Наташка. Сейчас приду, ждите. Только перышки почищу, минут через двадцать буду.

– Наська! Ты – прелесть!

Настя аккуратно положила трубку, подошла к зеркалу, провела рукой по волосам. Обычно она, не мудрствуя лукаво, заплетала из них косу – эта прическа была хоть и простой, но удивительно шла ей, и девчонки всегда завидовали, что у Насти никогда нет проблем с тем, как уложить волосы. Стянув резинку, она распустила волосы по плечам, и они легли ровными крупными волнами. Припудрила веснушчатое лицо, провела тушью по ресницам. В шкафу имелось единственное платье, которое с некоторой натяжкой могло сойти за вечернее. Куплено оно было пять лет назад – с тех пор фасон сильно устарел: длинное, почти до щиколоток, с цельнокроенными рукавами и овальным вырезом. Полушерстяная ткань уже покрылась шарушками. Настя покрутила его в руках, приложила к себе. «Скромная вечеринка у подруги вряд ли требует такого шикарного туалета», – грустно улыбнувшись, подумала Настя, и повесила платье обратно в шкаф. Она надела строгие черные брюки и сиреневую блузку из тонкого поплина, сверху натянула толстый свитер – для тепла. «Примерила» улыбку перед зеркалом, потом улыбнулась снова – уже от души, даже искорки в глазах засияли, и решительно захлопнула за собой дверь.

Наташа жила неподалеку, в двух кварталах от Насти. По дороге Настя зашла в супермаркет – единственный магазин, который после восьми часов вечера еще работал, купила там бутылку шампанского. Живых цветов в этом магазине, к сожалению, не продавали, но она обнаружила великолепный искусственный папоротник, который стоил совсем недорого. Наташка вот уже несколько месяцев после того, как они с Костей закончили ремонт в квартире, просто бредила искусственными цветами, картинами в рамочках и прочими декоративными элементами интерьера. Что ж, пожалуй, папоротник вполне подойдет в качестве подарка... Она с некоторым сомнением оглядела цветок, но подвернувшаяся вовремя продавщица поспешила уверить ее в том, что он великолепен.

– Как живой, вы посмотрите!

Настя снова с подозрением оглядела пластиковые заросли – на ее взгляд, в них не было даже подобия жизни. Но она всегда была придирчива к таким вещам, а Наташка относилась к ним значительно проще. Искусственные цветы были в моде, а Наташка мечтала о том, чтобы ее жилище выглядело современно. Тем более что Настя не располагала слишком большими средствами для того, чтобы позволить себе проявлять излишнюю щепетильность. В общем, не стоит делать проблему из пустяка – заключила Настя и решительно расплатилась за цветок.

Музыку из Наташкиной квартиры было слышно уже на первом этаже. Настя быстренько взлетела по ступенькам, одолев несколько лестничных пролетов буквально за минуту. Нажав пару раз на кнопку звонка, она поняла, что ей, видимо, придется ждать долго, пока кто-нибудь ее услышит. Она обреченно прислонилась к дверному косяку, палец застыл на серой кнопке. С той стороны раздавались только музыка и какие-то нечленораздельные звуки – обрывки мужских голосов и Наташкины визги. Отчаявшись, Настя несколько раз стукнула носком ботинка о железную дверь – но и это, кажется, не помогло. Она снова нажала на кнопку, почувствовав легкий приступ раздражения – кто же так встречает гостей?