Текст книги "Мелодия Бесконечности. Симфония чувств - первый аккорд (СИ)"

Автор книги: Екатерина Голинченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 51 страниц)

Он тряхнул головой – и опять он стоит на полу в зале, голова ещё немного кружилась, а вокруг – толпы туристов и вещающие своим экскурсиям гиды, речей на каких только языках не было слышно: тут звучала и английская речь, и, разумеется, французский язык, и немецкий, итальянский, испанский.

Джон огляделся и увидел только спины друзей, он ускорил шаг и поспешил их догнать.

Вдруг, пол, потолок и стены заплясали перед глазами – словно, сами древние камни взывали к ней через века, Маргарита всё явственнее слышала голоса, некогда ходивших по этим плитам, людей, видела их тени, ощущала их присутствие прямо рядом с собой.

И она увидела один из множества эпизодов, что происходили в этих стенах – тот, что вселял надежду в этой истории, что не давала ей покоя – что и над этими двоими будет благодать когда-нибудь, и затянутся их раны, и найдут успокоение их мятежные души:

Париж. Лувр,1574 год

– Где книга, Мадлон? – Маргарита резко развернулась к кормилице брата.

– Книга, мадам? – она повернула на принцессу опухшее от слез лицо, убитая горем женщина не сразу поняла о чем идет речь.

– Та, что читал Шарль, – настаивала Маргарита.

– Она спрятана в шкафу в шкатулке, – женщина указала на стоявший в углу шкаф.

– Я думаю, Мадлон, что ядовитые пары продолжают отравлять воздух в этой комнате, и ни какие шкафы и шкатулки им не помеха, – голос девушки был твердым, а лицо её – бледным, – Дай книгу мне, я сожгу её, – решительно потребовала она.

– Ради Бога, аккуратно, мадам! – дрожащими руками кормилица протянула ей шкатулку, обвернутую алым бархатом.

– Какая красивая, – молодая служанка Маргариты не сдержала восхищенного взгляда, когда принцесса развернула перед собой сверток, – Подарок?

– Да, подарок… – устало ответила Маргарита, – Иди спать, Жийона, – она взяла девушку за руку и поцеловала её в лоб, – Я сама переоденусь. И ни кого ко мне не пускай, поняла? – затем махнула рукой в сторону двери кабинета, отпуская служанку, – Я всё сделаю сама…

– Спокойной ночи, мадам, – Жийона присела в глубоком реверансе и удалилась, до последнего не сводя глаз с искусно отделанной книги.

– Ну, же, давай, трусливое ничтожество… – у Маргариты тряслись руки, она так и не смогла себя заставить прикоснуться к ней. – Имей смелость, если уже решилась… – она всё так же и не смогла побороть свой страх, в отчаянии упав на пол, разразилась рыданиями.

– Что это за книга, мадам? – она поднялась с колен, когда её окликнул появившийся на пороге король Наваррский.

– Просто книга… – стараясь придать своему голосу спокойствие и небрежность, бросила Маргарита.

– Я спрашиваю, что это за книга, Марго? – он твердо шагнул к ней и схватил за руку.

– Книга о соколиной охоте, – заикаясь, еле выговорила она.

– Которую читал Карл? – язвительно усмехнулся Генрих, – Что же, если вы решили уйти из жизни, мадам, то я не буду вам мешать, только способ вы избрали не самый удачный – от этого яда вы будете умирать страшно и мучительно, как ваш брат, – он с удовлетворением наблюдал за выражением нескрываемого ужаса на её лице, когда Маргарита поднесла ладони к своим щекам, – Да, да, Марго, вы уже не сможете смотреть на себя в зеркало – всё ваше тело покроется волдырями и язвами, а все внутренности будет печь, как в адском огне. Подумайте, Марго, для того ли вы холили и лелеяли свои прелести, чтобы так ужасно умереть, – он схватил её за талию и порывисто привлек к себе, – Ну, всё, полно! Маргарита Валуа – самоубийца, да кто в это поверит, мадам!

– Вы – чудовище, Генрих, – Маргарита безуспешно пыталась освободиться от его объятий, – Оставьте меня!

– Ни вашего брата, ни вашего возлюбленного – их больше нет, Марго, смиритесь, – хватка его рук стала заметно слабее, а в голосе исчезла резкость и появилась нежность, – Но, я рядом. Королева Катрин в ярости от того, что узнала, что Карл собирался сделать меня регентом, а ваш брат Генрих уже мчится из Польши, пока матушка подготавливает ему еще не остывшее место правителя Франции. Мне опасно оставаться здесь. Я пришел за вами, чтобы увезти в Наварру. Помните наш уговор? Вы спасли меня, теперь я спасаю вас… от самой себя. Утонченная Маргарита считает меня неотесанным селянином, но, этот селянин помнит вашу доброту и умеет быть благодарным. Наше время пока не пришло, вы переживете ещё часы великого испытания – достойно и мужественно, как и подобает королеве… королеве Марго… Мы вернемся, Марго, вернемся победителями. Так предсказал мне мэтр Рене, и я склонен верить этому человеку – он тоже не раз помогал мне, и всё равно по какой причине он это делал: из-за вины ли передо мной за смерть моей матери, или ещё по какой другой. Всё это время вы давали мне силы, а сейчас я хочу поддержать вас – можете плакать, кричать, если вам станет от этого легче, но, я не выпущу вас из своих рук, пока я являюсь вашим мужем и другом.

– Да, как вы смеете! – она гордо вскинула голову и посмотрела на него, – Вы – бессердечное чудовище, Анрио!

– Смею, мадам, смею, – он ловко перехватил её руку, которой она хотела ударить его по щеке, – Я всё ещё ваш муж, Марго, и я должен признать, что безмерно восхищаюсь и люблю свою жену.

– Побойтесь Бога, месье, – она продолжала с вызовом смотреть на него, – Вы бесстыдный лжец, Анри.

– Это имя из ваших уст звучит как музыка, – ласково улыбнулся Генрих, – Назовите меня ещё раз по имени, Марго.

– Если вы сейчас же не прекратите, то я буду звать на помощь, – он всё никак не отпускал её.

– И что же вы скажете, мадам? – он провел пальцем по её губам, – Что вас домогается собственный муж? Вы вынуждаете меня применить самое надежное средство, чтобы заставить вас молчать, – не успела Маргарита опомниться, как он закрыл ей рот своими губами, сначала она изо всех сил пыталась вырваться из его рук, впиваясь ногтями в его плечи, но, потом она продолжала колотить руками по его груди уже больше автоматически, по инерции, всё больше отдаваясь этому поцелую, пока его руки с завидными проворностью и упорством уже успели совладать с её корсетом. В дальнейшем сопротивлении не было смысла – она отдала инициативу в его такие сильные, но – такие нежные руки.

– Ах, простите, мадам, – из кабинета выпорхнула, кутаясь в халат, Жийона, но тут же остановилась и опустила голову, пряча улыбку, – Я услышала шум и пришла посмотреть, всё ли с вами в порядке.

– Ну, и как вам увиденное? Удовлетворены? – лукаво улыбнулся Генрих, так что девушка стыдливо покраснела, – Можете идти спокойно досматривать свои очаровательные сны, милая Жийона. О мадам я позабочусь. Не волнуйтесь, милочка, со мной она будет в полной безопасности. К рассвету соберите вещи мадам, мы отправляемся в Наварру.

– Как прикажете, сир, – поклонилась она, не смея поднять глаз.

– Молодец, хорошая девочка, – кивнул Наваррский, – А теперь, будь добра, оставь нас, – потом он подошел к столу, взял завернутую в алый бархат книгу и бросил в огонь, – Надеюсь, вы не будете сожалеть об этой утрате? – повернулся он к Маргарите, в чьих глазах читалась полнейшее смятение чувств.

Она поднялась с кровати и подошла к нему:

– Скажите, Анри, почему мы так ужасно устроены, что начинаем ценить то, что имеем, только потерявши? Я принимала его любовь как должное, он окружил меня ею, сделав слабой, хотя, до встречи с ним я всегда считала себя достаточно сильной, лучше бы мне было и не встречать его вовсе… И как мне теперь прикажете жить с этим? Я так измучена…

– Целебный воздух Наварры как раз должен благотворно сказаться на вашем здоровье, – он обнял её, а в его голосе звучало искреннее участие.

– Неужели, этот несчастный провансалец пробудил в вас инстинкт собственника? – произнесла Маргарита, с интересом рассматривая его лицо и успокаиваясь в его объятиях.

– Может быть… – уклончиво ответил Генрих, – Возможно, и правда, эта история заставила меня ревновать. Только слепец или безумец не сможет оценить по достоинству вашу красоту, мадам, которая стольких мужчин свела с ума, а я не причисляю себя ни к тем, ни к другим. Я мог бы сказать, что вы мне безразличны, но, это означало бы солгать самому себе, – он посмотрел на неё своими серыми глазами и снова увлек на постель – до рассвета было ещё далеко…

Маргарита, наконец, освободилась от этого видения и пришла в себя, но, тотчас же увидела в дальнем конце галереи странный силуэт:

– Вы видели? – Маргарита вопрошающе посмотрела на друзей, – Даму в белом?

– Где?! – они посмотрели в ту сторону, куда показала девушка, но, там ни кого не увидели, – Марго, ты ничего не путаешь? Нет там ни кого в белом.

– Но, ведь я точно видела, – потерянно пробормотала она, – Да, нет же – она была, я уверена, – продолжала настаивать на своем Маргарита, но, уже не была настолько уверена в том, что именно она видела, – Я же видела… – она обмахивала себя музейным проспектом и тяжело дышала, – Наверно, я просто переутомилась, и это всего лишь игра воображения. Простите, мне надо в дамскую комнату, освежиться.

– Тебя проводить? – Даниэлла взяла подругу под руку, требовательно глядя на неё.

– Я думаю, что сама смогу справиться, – кивнула Маргарита, – Не стоит беспокоиться.

– Ты точно уверена? – встревоженно уточнила Джастина, с недоверием оценив её взволнованный вид.

– Угу, – Маргарита улыбнулась в ответ на озабоченный взгляд мужа и направилась в сторону уборной.

Она умыла лицо и посмотрела на себя в зеркало – это на неё жара так действует или беременность? Но, в отражении снова мелькнули очертания женщины в белом.

– Кто вы? – девушка обернулась, и на этот раз призрак не исчез.

– Ты можешь видеть меня? Стало быть, в тебе течет кровь Медичи? – женщина внимательно посмотрела на неё, – Помоги мне увидеть сына. Только ты можешь помочь. Я не держу зла на Ваш род, я лишь хочу увидеть сына, – она протянула руку – и рука эта была бледной и полупрозрачной, сквозь неё можно было видеть стену.

– Но… каким образом я могу это сделать? – Маргарита и сама не поняла, зачем она спросила это, только почему-то было такое чувство, что она знает эту женщину, могла знать её…

– Аббатство Сен-Дени. Мне нужно попасть туда. Сама я не могу покинуть стены Лувра – мне нужно твоё тело, – она подошла совсем близко и исчезла в живой плоти девушки, – Не бойся, тебе не будет больно, – глаза Маргариты стали неестественного василькового цвета.

– Куда это она? – Даниэлла дернула Джона за рукав, указав в сторону стремительно покидавшей музей Маргариты.

– Такси! – девушка словила машину и наскоро отсчитала купюры, – Аббатство Сен-Дени, пожалуйста, только поскорее, прошу вас.

– Марго! – Джон кинулся за ней, но, увидел лишь отъезжающий автомобиль, – Да, что же это такое тут происходит? – ему оставалось только проделать то же самое, что и Маргарита, – Такси! За той машиной, быстрее!

– Эй, ну, вот так всегда, – подняла глаза к потолку Даниэлла и глубоко вздохнула, – А нам что делать? Ловим машину – и за ними.

Маргарита так же наскоро заплатила за вход в некрополь аббатства, даже не обратив внимания на архитектуру этого величественного сооружения.

– Благодарю, – с этими словами призрак покинул её тело, и она без сил опустилась на пол, – Ну, здравствуй, Катрин, – девушка подняла голову и увидела перед собой двух женщин – одна из них была в простом темно – сером платье старинного фасона под цвет её серых глаз с аккуратно подобранными каштановыми волосами.

– Здравствуй, Иоанна, – вторая едва заметно улыбнулась на приветствие, на ней так же было простое платье старомодного покроя, только черного цвета, у неё были темно-рыжие волосы и пронизывающий взгляд карих глаз, – Ты всё ещё злишься на меня? За перчатки? Считаешь, что это я приказала их отравить?

– Жанна? Призрак Лувра – Жанна Д`Альбре, мать Генриха Наваррского, – догадалась вдруг Маргарита, – Тогда, вторая… – рассуждала она сама с собой.

– Я пережила смерть почти всех своих детей – неужели я не достаточно наказана? – философски заметила дама в черном.

– Потому я и не держу на тебя зла, Катрин, – покачала головой дама в сером, – Да, и не за тем я здесь. Я хочу видеть сына.

– Это твоё право, – за спиной у дамы в черном появилось ещё несколько фигур, которые, словно сошли с картин и старинных гравюр, что Маргарита видела в учебниках истории – перед ней стояли Екатерина Медичи, Генрих Валуа и их дети – последние представители династии Валуа – сыновья: Франциск, Карл, Генрих, Эркюль (при принятии титула герцога Алансонского переименованный во Франциска, вероятно, в память о старшем сыне – Франциске II) и дочери: Елизавета, Клод и Маргарита.

– Не бойся, дитя, – уже знакомая девушке королева Наваррская протянула ей руку и помогла подняться и успокоила ободряющим взглядом, – Мы встречались уже, не так ли? – потом она повернулась к стоящим рядом, – Она – потомок нашего рода. Матушка, отец, братья, будьте с ней учтивы и вежливы. В ней течет наша кровь – кровь Валуа.

– Ваши Величества! – потрясенная Маргарита попыталась слегка улыбнуться дрожащими губами и присесть в реверансе на слабых от волнения ногах.

– Да кому в голову придет обидеть такое ангельское создание? – к ним приблизилась новая фигура – высокий темноволосый мужчина с проницательными серыми глазами в расшитом старинном камзоле, он обворожительно улыбнулся и поклонился дамам.

– Анри! – дама в сером кинулась ему на шею, – Сын мой!

– Матушка! – с сыновьей почтительностью он поцеловал её руку, – Благодарю, дитя, за этот бесценный дар, – потом он подошел к Маргарите и поцеловал её руку.

– Вы очень добры, сир – она поклонилась и улыбнулась.

– Тебе не стоит нас бояться, твой род благословляет тебя и твое дитя. Эта вещь передавалась много поколений в семье Медичи, – дама в черном сняла со своей руки перстень с вензельной буквой «М» и надела его на палец ошеломленной девушке, – Это не только первая буква фамильного имени Медичи, но, и первая буква твоего имени. Пусть это кольцо будет твоим талисманом и хранит тебя.

– Но, Ваше величество… – девушка поначалу засмотрелась на прекрасное украшение, но потом попыталась снять его, – я не могу…

– Не волнуйся, – Дама в черном остановила её, – Можешь не бояться подарка от Екатерины Медичи, дитя. Не обижай меня своим отказом, – Маргарита снова одела кольцо.

Екатерина Мария Ромола ди Лоренцо де Медичи…

Как её только не называли – «купчиха», «итальянская волчица», «черная королева», «Мадам Гадюка», чья мрачная слава дожила и до наших дней. Женщина с тяжелой судьбой, которая хотела быть слабой и любимой своим мужем, но ставшая сильной и одинокой. Слишком много испытаний выпало на долю одной этой женщины, но кто-то из великих сказал, что что судьба более всего испытывает тех, кого находит наиболее достойным.

Как ни трагично, но никто не помнит неутомимых попыток королевы добиться мира между католиками и протестантами, зато прочно хранится память о кровавой августовской резне.

По прошествии веков, легко осуждать тех, кто уже не может замолвить слово в свое оправдание, но Маргарита предпочитала следовать принципу, процитированному Далай-ламой: «Прежде чем осуждать кого-то, возьми его обувь и пройди его путь, попробуй его слезы, почувствуй его боли. Наткнись на каждый камень, о который он споткнулся. И только после этого говори, что ты знаешь, как правильно жить», и наглядным тому примером было её отношение к Марку или Рафаэлю, что и их заставило измениться, и о чем ей не пришлось пожалеть до сегодняшнего времени.

Для восстановления исторической справедливости, за Екатерину скажут сохранившиеся и дошедшие до наших дней документы: письма, записи, мемуары. И з них предстает перед нами совсем другая Екатерина Медичи, совсем не такая, какой её показывают в учебниках истории. И Маргарите показалось, что она понимает это, как ни кто другой из живущих на земле, а в усталых глазах на морщинистом лице женщины, некогда вершившей судьбу всей Европы, читалась настоящая её история.

И вот она снова переносится во времени и пространстве, когда в старинных стенах бурлила жизнь, а по коридорам был слышен топот тысячи ног, людские голоса и резкий запах плохо вымытых тел, заглушаемый ещё более резкими ароматами парфюмов – эпоха интриг и заговоров, нищеты одних и роскоши других, становления монархии и государства, предъявлявшая невероятно высокие требования для выживания. Эпоха Екатерины Медичи.

– По твоему лицу вижу, дитя, что у тебя много вопросов, – дама в черном провела рукой в черной атласной перчатке по плечу девушки, взяв ее ладонь в свою руку, – Ты хочешь знать, что из того, что обо мне говорили, правда, – и это был ответ на все вопросы, что не укрылись от проницательной женщины, но которые так и не осмелилась высказать Маргарита, – Тогда послушай, верно, самую правдивую историю Екатерины Медичи, из её собственных уст. Почти сразу после рождения оставшись круглой сиротой, я провела беспокойные годы своей юности в заточении в мрачных монастырских стенах, я научилась помнить добро, и на протяжении всей своей жизни поддерживала общение с монастырскими сестрами, регулярно писала им и делилась доходами с принадлежащей мне собственности. В детстве и юности я посвящала много времени занятиям, сносно знала греческий, латынь и французский, проявляла способности к математике, что впоследствии отразилось на моей любви к астрологии и потребности окружить себя в дальнейшем людьми, обладающими пророческими талантами. Впрочем, я сама она была немного мистиком и могла предсказывать судьбы тех или иных людей, видя их грядущее во сне. Всё это помогло мне расположить к себе короля Франциска, отца моего будущего мужа, и его ближайшее окружение, а мое приданое, привезенное из Италии, привнесло ко французскому двору такие новшества, как женское боковое седло и панталоны, активно внедрялись духи. Я слушала и внимала, обучалась, наблюдала, разделяя любовь нации и монарха к охоте, искусству, и, помимо прочего – коллекционированию, собирая шахматы, миниатюрные бильярдные столики и другие игрушки, помогавшие скоротать время в непогоду. Фарфор, венецианское стекло и эмали, памятки прошедших дней, соседствовали с дорогими моему сердцу вещами, куклами в разнообразных одеяниях и сентиментальными безделушками, а на книжных полках выстраивались любимые литературные произведения, тексты, фолианты по истории и строительству, генеалогические древа родственников, книги с описанием игр и прочее, среди которых были и древние папирусы. Я одной из первых при французском дворе начала пользоваться украшенным складным веером, свисавшим с ленты, прикрепленной к поясу, открыла двору носовые платки, собрав огромную коллекцию декоративных платочков – и это новшество весьма полюбилось придворным, а платки стали неотъемлемым аксессуаром ренессансного костюма, их полагалось держать за серединку, демонстрируя расшитые края. Но даже королевы не всесильны – и власть становится в тягость, и огромные дворцовые стены давят непосильным грузом, и еда с позолоченных приборов горше полыни, и под роскошный полог балдахина приходят печальные и пугающие сны, когда ты нелюбима. Дай Бог, тебе никогда не познать равнодушия и холодности того, которого горячо и преданно любишь и которого постоянно страшишься потерять. Брак с прекрасным принцем принес мне, юной и наивной итальянке, исполненной надежд, лишь многие годы страданий с горечью унижения, ибо царственный супруг мой предпочитал обворожительную Диану де Пуатье, ставшую его официальной фавориткой не только на ложе, но сохранив первенство и в королевской детской, где его любовница хозяйничала наравне с нами. Моя же внешность была более чем заурядной, ни ростом, ни красотой я не выделялась, если что и отмечали в моей внешности, так это – цепкий и зоркий взгляд, а с возрастом к этому добавилась и полнота. После десяти лет бесплодия и фактического безбрачия, я наконец-то произвела на свет десятерых детей, но и тут я не обрела долгожданного счастья, словно продолжая нести свою кару за неведомые мне грехи – все они выросли, страдая, как от физических недугов, так и от душевных расстройств, и это ещё больше разрывало мне сердце. А после внезапной кончины супруга, лишь в последние годы перед самой своей смертью ставшего открыто полагаться на мою доказанную преданность и мои трезвые суждения, став новой значимой фигурой на международной арене власти, я вынуждена была превратиться защитницу своей династии и своей новой родины – искусную, отважную, порой жестокую. Но, не стоит считать меня несчастной жертвой сложившихся обстоятельств, – улыбнулась Екатерина, – Сражаясь за жизнь интересы – свои и своих отпрысков, я со всей решительностью использовала все те средства, что предоставляла моя эпоха, я и была волчицей, коей меня именовали – которая до последнего боролась за своих детей и их права, за благополучие всей Франции. Ещё накануне того страшного дня, когда должен был состояться рыцарский турнир по случаю свадьбы их дочери, принцессы Елизаветы, на котором и погибнет мой безумно любимый и дорогой муж и повелитель, мне приснился кошмарный сон, в котором я видела мужа мертвым, распростертым на земле с залитым кровью лицом. Даже самый известный пророк нашей эпохи, Мишель Нострадамус, не осмелился поделиться со мной содержанием одного из своих пророческих катренов, но у меня и у самой была сильно развита интуиция. Раненому королю не помог даже врачебный гений придворного медика Амбруаза Паре. По горькой иронии, лишь на смертном одре он всецело принадлежал мне, и ни какие фаворитки не имели права посягнуть в тот час на то, что принадлежит только мне – мой вдовий наряд, который станет моим спутником до самой смерти и продлит в моих глазах столь краткое царствие моего супруга. Оставшись в такое неспокойное время оставившего меня фактической правительницей Франции, раздираемой внутренними (между правящими группировками и религиозными конфессиями) и внешними конфликтами (с Англией, Испанией, Нидерландами), финансовым и политическим кризисом – иностранку в чужой державе с тремя малолетними детьми на руках, королевой этой самой державы… Я правила от имени трех своих венценосных сыновей, пытаясь каждого вразумить на мудрое и справедливое правление, советуя им лично наблюдать за всеми важными делами вверенного им Господом королевства, не позволяя секретарям брать на себя больше положенного и решать что-либо без ведома государя, и ни один официальный документ не мог считаться действительным без личной подписи монарха, и было велено лично показывать всю корреспонденцию. Главным из моих советов, что усвоили мои сыновья, были важность ведения регулярного расписания и воздержание от возвеличивания близких, не выказывая своего отношения, основываясь только на личной приязни, не учитывая прочих качеств претендента – с одной исключительной целью во имя блага для государства. Как могла, я пыталась играть роль женщины-миротворицы на начальном этапе религиозных распрей, отчаянно желая объединения страны и сохранения равновесия между двумя враждующими группировками, маневрируя между католическими и протестантскими лидерами, не позволяя ни той, ни другой группировке отнять у меня влияние на коронованных отпрысков.

– Как это несправедливо, – отстраненно пробормотала Маргарита, и в голосе звучало участие, но сама она словно перенеслась на столетия назад и воочию увидела всё то, о чем поведала Екатерина, безотчетно пропуская через себя чувства и переживания держащей её за руку женщины, – Но история вас заклеймила образом кровожадной и коварной злодейки-паучихи в черном, искусно плетущей свои кровавые интриги.

– Не забывай, дитя, что и Иисуса осудили, как вора, – невозмутимо обронила бывшая королева, – За все эти столетия я уже успела привыкнуть. В историю вошла легенда об отравленных бальных перчатках и коварстве безжалостной итальянки, но никто не помнит, что вскрытие показало у матери моего зятя, Жанны/Иоанны Наваррской, легочное заболевание. Самое известное масштабное кровопролитие, с которым связывают моё имя и по сей день – убийство французских протестантов в Париже в августовскую ночь в праздник Дня Святого Варфоломея. Дабы попытаться примирить католиков и протестантов, заодно и держать ближе к себе того, кто стал для меня живым напоминанием самого ужасного пророчества в моей жизни, в надежде отвести кошмарное предсказание от своей семьи, я пошла на этот, так страшивший меня, брак своей дочери и наследника Антуана Бурбона. Это бы смогло объединить старшую и младшую ветви королевской семьи и стало бы настоящим маяком надежды на будущий мир в королевстве. Разве в былые времена брак Елизаветы Йоркской и Генриха Тюдора не положил конец английским войнам Алой и Белой Розы? Возможно, что то же самое произойдет и во Франции? Кроме того, этот союз имел еще и другое весьма привлекательное качество: если Генрих Бурбон и унаследует трон Франции, кровь династии Валуа и Медичи сохрaнится в потомстве моей дочери – Маргариты. Масштабное кровопролитие не смогло бы положить конец обострившимся религиозным противоречиям, в то время, как устранение избранных вождей, под благовидным предлогом праздника бракосочетания своего принца, собравшихся в Париже со всех концов королевства, лишило бы протестантов опоры, стравив две сильнейшие враждующие группировки: гугенотских предводителей и ревностных католиков во главе с аристократическим семейством Гизов, не раз намекавших о своих притязаниях на престол моих детей. Но даже мой, славившийся прозорливостью, ум не смог предвидеть, какие масштабы примет эта бойня, разрастающаяся в пылу всеобщего безумия и дыму кровавой вакханалии, когда той страшной ночью уже большей частью стали сводиться личные счеты, смываться кровью денежные долги и избавляться от опостылевших супругов, а многие парижане – честные католики разделили же участь, что и протестанты. Тогда прошел слух, будто сам Всемогущий послал свой специальный знак в одобрение: якобы давно высохший куст боярышника возле статуи Пресвятой Девы на кладбище Невинно убиенных снова зацвел. Вышедшая из-под контроля ситуация впервые в жизни испугала меня не на шутку, на века сделав символом вероломства и смертоубийства. Таково моё наказание за кровь, что на моих руках. Это было жестокое время, когда любой вопрос был вопросом жизни и смерти, а я единственно пыталась выжить и не дать умереть моим детям, – женщина резко вскинула голову, и все старые мышцы под дряблой кожей на её лице и шее напряглись, – А они вменяют мне, подумать только, хладнокровное убийство одного из собственных сыновей, – Екатерина до того сжала пальцы на руках, что Маргарита испугалась, как бы её кожаные перчатки не впились ей в истончившуюся кожу на руках, – Как можно быть настолько жестокими и настолько слепыми, чтобы обвинять меня убийстве собственного сына? Да разве у меня имелась острая необходимость ускорить ужасную кончину, и без того, умирающего Шарля? Разумеется, в определенных вопросах, когда это было необходимо ради блага государства, в определенных вопросах я умела хранить твердость, но никогда – ценою жизни моего несчастного дитя. Они сделали мне мне одолжение, предполагая роковую случайность – предназначавшуюся Наваррскому королю, который многие годы, подобно Дамоклову мечу, угрожал престолу моих сыновей, пропитанную мышьяком, книгу о соколиной охоте, первым прочел мой Шарль – страницы книги были слипшимися, чтобы разделять их, приходилось каждый раз слюнявить палец, тем самым каждый раз всё увеличивая попадаемую в организм дозу отравляющего вещества.

– Несомненно, вы очень любили своих детей, – тихо заметила Маргарита, и готова была поспорить на что угодно, что ей не показалось, и лицо женщины действительно просветлело, словно стирая прожитые тяжелые года, – Пусть не всегда это выглядело именно так, но вы не переставали их любить – по-своему.

– Верно, дитя, – охотно согласилась Екатерина, и в её усталых глазах читалась нескрываемая нежность, – Признаю, что любить их было не всегда легко. Но, ведь это были мои дети, тяжело выстраданные после долгих десяти лет практически бесплодия… Излечение, неожиданное и чудотворное, я приняла как величайший дар Небес. Но потом и они стали моей болью, моим испытанием, – Маргарита повернула голову в сторону, куда указала Екатерина, – Посмотри на них. Мой старший сын Шарль, даже с возрастом, так и не смог достичь величия своих отца и деда, несмотря на все мои старания – умеренный в еде, мало интересовался развлечениями и женщинами, но как и все Валуа, любил охоту до странного самозабвения. Его постоянно терзали приступы удушья, доводившие порой до столь пугающего неконтролируемого бешенства, что придворные всерьез опасались за свои жизни. Со временем, постоянно преследующая его немощь доведет до настоящего умопомешательства, но, и в юном возрасте, оставаясь ещё ласковым и добросердечным мальчиком, он страдал порой от неудержимых гневных припадков. С пугающей страстностью он обожал преследовать зверя и выказывал не совсем нормальный интерес к убийству дичи, которое возбуждало его и притягивало, порой своими руками свежуя окровавленную добычу. Все эти такие жутковатые склонности сочетались в нем с юных лет с нежным поэтическим даром – и под настроение он писал на самом деле прекрасные стихи и отлично играл на рожке, выказывал неоспоримый талант в живописи, стихосложении и резьбе по дереву. Мой второй сын Генрих – он совсем не походил на своего царственного брата, любил литературу и считался одним из лучших комментаторов древних авторов своего времени. На его счету были и военные победы, однако, ратного дела он не жаловал, чем заслужил репутацию труса, предпочитавшего жизнь изнеженную, праздную и расточительную. И весь его такой образ жизни, все его увлечения чтением, живописью и другими искусствами осмеивались, рисовались в карикатурном виде, полностью искажая его личность, высмеивая его набожность, изысканную манеру одеваться, его щедрость по отношению к верным ему слугам (или тем, кого он считал таковыми). Даже в отношении своих приближенных миньонов – целой свиты франтоватых и миловидных молодых дворян, в которых он, прежде всего, видел верных друзей и сподвижников, чья поддержка была ему необходима, особенно когда против него ополчились и протестантский юг, и католический север страны – первые считали его уступки и попытки найти примирение в религиозном вопросе недостаточными, вторые – чрезмерными. Став у власти, он предпринимал попытки управлять разваливающимся государством, и эти попытки нередко приносили свои плоды – в его царствие были проведены реформы центрального управления, в результате которых были созданы министерства, была реформирована финансовая система и система налогообложения, введена единая система пошлин, инициирована кодификация законодательства, он, фактически, заложил основы придворного этикета, именно в годы его правления во Франции был введен Григорианский календарь, и он стал первым пользоваться вилкой. Самый младший из моих сыновей – Эркюль, родился красивым и славным ребенком, но в возрасте восьми лет жестокая оспа чудовищно изуродовала его. Тяжело перенеся в детстве болезнь, прежде живой и жизнелюбивый, мальчик стал замкнутым и раздражительным, теперь его имя Эркюль, что означало Геркулес, звучало с особенно горькой иронией. Но, к счастью, он, подобно брату, также сменил его, и теперь стал зваться Франсуа, в честь умершего брата и деда. Он больше других моих детей вызывал мою постоянную тревогу. Старшая из моих дочерей, Елизавета, стала третьей женой испанского короля Филиппа II, но, умерла в родах, производя на свет своего первого ребенка, вместе с новорожденной дочерью – это была большая личная трагедия в моей жизни, тогда я ещё не знала, что мне будет суждено пережить почти всех своих детей. Отрадой её сердцу было счастье второй дочери Клаудии (Клод) в замужестве за герцогом Лотарингским Карлом III – я так любила навещать эту семью и с удовольствием нянчила внуков, отдыхая и молодея душой рядом с ними. Маргарита, моя Марго… Темноволосая, хорошенькая, она с детства была прилежным и милым ребенком и радовала всех цветущим здоровьем и недюжинным, пытливым умом. Она любила учиться и получила образование, самое лучшее, из возможного, включая знание латыни, литературы и стихосложения. Марго обожала верховую езду и еще в детстве поражала всех мастерским исполнением танцев на балах, бывших обязательной частью придворной жизни. Державшаяся всегда царственно и с превеликим достоинством, она отлично знала, как следует преподнести себя в наилучшем свете, ее природная красота и блеск ее драгоценностей соперничали с бриллиантами звезд на ночном небе, если можно так выразиться – истинная жемчужина Французской короны шестнадцатого века. Даже мимолетного взгляда на ее портреты было достаточно, чтобы понять – она соблазнительная и игривая молодая женщина, выделяющаяся не только красотой, но и врожденным чувством стиля. Один из иностранных послов при дворе утверждал, что быть в Париже во Франции и не увидеть Маргариту Валуа – не увидеть ни Франции, ни Парижа.