Текст книги "Забыть Палермо"

Автор книги: Эдмонда Шарль-Ру

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Глава IV

Они были толкучие люди. И были такие торговые люди, что торговали ветром.

Юрий Тынянов

Все, что могло быть пищей для «Ярмарки», все, что годилось ей в качестве приправы, все, что считалось в Нью-Йорке значительным, преуспевающим, умеющим нажить деньгу, все, что продавалось, издавалось, вызывало аплодисменты (конечно, при том условии, что покупатели, читатели, зрители и слушатели исчислялись сотнями тысяч), все те, кто мог рекламировать себя целыми страницами, и те, кто по своей профессии наловчился внушать женщинам постоянную жажду новизны и одержимость приобретать в кредит, все мастера разжигать заманчивыми картинками эту неудовлетворенность, все торговцы иллюзиями – «купите ковер, а дом у вас потом появится», «вот мыло, ну, а ванну приобретете вслед», – все наставники и чемпионы по части роскоши, ставшей социальной необходимостью, все столпы общества там собрались. Они узнавали и отыскивали друг друга, обнимались, оценивали значение каждого согласно крупным тиражам или ставшим известными торговым маркам и фирмам.

И так же как жест или взгляд порой выражают скрытое беспокойство, так и подлинный характер этого сборища был выражен в каких-то странных, все время движущихся группах людей. Едва собравшись, они мгновенно расплывались и таяли, через несколько минут появлялись другие группы, чтобы вновь разойтись. Безразличие к обстоятельным беседам было слишком очевидным. Ведь не для этого собирались. Похоже, что было достаточно просто крикнуть «хэлло» между входом и выходом и выпить пару бокалов, чтоб получить удовлетворение от этой встречи.

Старая аристократия конфекциона, феодалы косметики инстинктивно направлялись в респектабельную гостиную миссис Мак-Маннокс с панелями красного дерева и розовыми абажурами. А дебютанты, подающие надежды художники-модельеры, солисты прессы и сцены, всемирно прославленные красавицы, постоянно посещающие шикарные пляжи, известнейшие спортсмены Лонг-Айленда и Лазурного берега, титулованные владельцы яхт и автомобилей «бентли», завсегдатаи казино – толпились в студии Бэбс, комнате с черными стенами, обставленной низкими банкетками и освещенной японскими фонариками. Тут было еще очень много никому не известных молодых личностей обоего пола, неясно чем занимающихся, пришедших с единственной целью – может, набежит сюжет для какой-нибудь статейки или удастся сделать злободневную фотографию. Эта сомнительная публика толпилась в коридоре и на лестничной площадке.

Среди женщин, искавших рекламы, а у миссис Мак-Маннокс их было много в этот день, преимуществом пользовались европейские аристократки, торговавшие своим именем. Именно благодаря им духам присваивались звучные имена и на этикетках с полным основанием воспроизводились рельефные короны. Владелицы имен и титулов взамен получали ренту и еще большую известность. С ними искали знакомства, считали это большой честью: «Княгиня Фарнезе, ну, вы, конечно, знаете так же, как этот лосьон».

Шумный успех у присутствующих имела молоденькая особа, хрупкая, рыжая, которая, чтоб преуспеть в карьере «cover girl» – «девушки с обложки», согласилась совершенно нагой позировать фотографу «Ярмарки». Когда она вошла, послышалось много восторженных возгласов. Ее тотчас же окружило около дюжины мужчин, директоров и служащих рекламных предприятий. Без конца поздравляли. Она молча принимала комплименты, стоя с полузакрытыми глазами и несколько открыв рот, похожая на монахиню, впавшую в экстаз. Видно, она немало потрудилась над этим выражением, пока оно ей как следует удалось.

– Она бесподобна…

– И так изысканна…

– А сколько в ней жизни…

– Не забывайте, что она из лучшего общества.

Успех перешел в триумф, когда новая знаменитость, сложив губы в форме буквы «о», потом облизнув их языком, чтоб улыбнуться покрасивее, заявила, что приезд в Нью-Йорк возбудил ее, как любовное приключение. Это откровение она закончила еще более интимной ноткой и сказала одному наиболее хваткому журналисту, переходившему от группы к группе с блокнотом в руках:

– Упомяните прежде всего о моем темпераменте. Именно ему я обязана успехом. О, мой ужасный темперамент… Он меня сжигает – не так-то легко с ним жить. Да вот еще, прошу вас называть меня Санни – «солнышко». Это мое профессиональное имя. Потому что мое настоящее имя просто непереносимо. Я родилась в Венеции. А если тебя зовут Фаустина, карьеры не сделаешь. Итак, договорились? Зовите меня Санни… – Она замолчала, а господ, занимающихся рекламой, объяла дрожь. Один из них, наиболее могущественный, Карл Паш, богач, виртуоз, просто магистр в области шумихи, долго и пристально ее осматривал, а затем прошептал ей на ухо:

– Не уйдем ли мы отсюда, а?

Ничего соблазнительного в этом индивидууме не было. Неприятный толстяк. Похож на тех типов, которые охотно воспользуются удобным обстоятельством, чтобы прижать ляжку к ноге соседки, если там, где они находятся, вместо шести человек теснятся пятнадцать. А какое скотское выражение лица – и этот тяжелый затылок, и это самодовольство. Однако новая знаменитость близко к нему не присматривалась. Трепет опять пробежал по ее губам, и снова эта влажная улыбка.

– Вы хотите сказать – сейчас?.. Немедленно?

– Вот именно.

Мгновение спустя оба исчезли. Шлюха… Когда «Ярмарка» опубликовала снимок, сделавший известным этот субтильный силуэт, это бледное тело и чуть округленный живот (такие писал Лука Крапах), то сообщили, что эта нежная красавица, обладающая такой притягательной силой, работает вовсе не из-за денег – ею руководит чисто спортивный интерес к делу, лишенный корысти; считалось, что эта деталь должна обеспечить ей симпатии читателей. И, наконец, журнал преподнес любопытные биографические подробности. Она наследница именитой семьи, ее предки подарили Благословенной Венецианской Республике многие острова, нескольких дожей, совершили морскую победу над турками и много других славных подвигов, для описания которых не хватит места на страницах журнала. Впрочем, последнее не помешало перечислить ее владения, описать их и рассказать, сколько у нее людей в услужении. Все это, видимо, давало возможность как следует оценить такую наготу, понять, какой это выдающийся случай, требующий особо изысканного смакования.

Совершенно очевидно, что нет смысла восставать против подобных приемов журналистики или удивляться пустословию, предназначенному оправдать этот древний рынок плоти и улыбок. Однако мне казалось невероятно оскорбительным толковать о красоте, об искусстве и культуре с единственной целью – замаскировать меркантилизм наихудшего пошиба. Может быть, это было следствием моего одиночества и иллюзий, которыми я жила.

Здесь, в гостиной миссис Мак-Маннокс, Европе предоставлялись любые возможности, чтобы изменять самой себе, все признаки европейского вырождения тут только превозносились и рекламировались, ценности прошлого продавались за злато, а если еще появлялась возможность для издевок, то можно держать пари, тут были специалисты и по этой части, с бокалом в руке и несколько отсутствующим видом. Арена интриг, грязных делишек. Эта потребность отступничества! На каждом лице – клеймо алчности. Вот что оскорбляло меня и вызывало гнетущую тоску. Не хотелось ни слышать, ни видеть этих людей: ветхая, отверженная от мира, полная тайны Сицилия подавляла эту толпу красоток «высшего света» и жадных дельцов. Она была здесь, как бы в воздухе, и, слепой гнев обуревал меня. Мне хотелось вопить: «Вы ничтожества, тесто, которым торгуют! Зазнаваться тут нечем. Доллар – это ваша гангрена». Однако я молчала. Все еще надеялась, что есть же какие-то исключения, ну хоть несколько человек, более выносливые, чем другие, которые не поддались этому разложению. Но я их не находила. Тут все они прогнили до самых костей. Этих людей было множество у тетушки Рози, все эти кучки липли друг к другу, разделялись по сортам: французы – с французами, хорошенькие мордашки, пустые и распутные, трусливые мужчины, молодые люди, которых война застала в Нью-Йорке, но они там недурно пристроились, заразились вкусом к гольфу и богатым дамам; русские с русскими – владельцы гостиниц, знаменосцы шикарных, многокомнатных номеров и апартаментов, снабженных кондиционированным воздухом (эти русские спекулировали своим прошлым, щеголяли исключительностью акцента, ослепляя им своих собеседников, и вечно говорили об этом екатеринбургском расстреле, словно некогда пережитые несчастья старой России увековечили за ними право носить двубортные жилеты и гвоздики в петлицах); фотографы – с фотографами; художники – с художниками. Но и теми и другими одинаково владел страх, страх, что они чего-то не успели сделать, великий страх, что грядет новое время, в котором не будет для них места, что придет волна, которую называют восстанием.

Антонио, я думаю о тебе. Ты умер, но ни от чего не отрекся. Как бы ты принял все, что здесь было? Ты говорил: «Ничто на меня не давит», считая себя еще свободней, чем птицы в небе, но в твоем сердце тайно горело пламя жалости. Тебе нравилось казаться безразличным, однако прошлое жило в тебе, наше необузданное и отважное прошлое. Я напишу о тебе, о том, как ты сказал мне: «Мы – Китай Европы и негры Италии… Нашу живописную нищету никто не может прикончить». Да, ты нашей породы, и все черты ее отразились в тебе полностью. Что бы ты подумал об этом сборище фальшивых господ?

Далеко я унеслась мыслями от этого зала, где происходил прием, устроенный Бэбс. И в этом полузабытьи я чувствовала, что иллюзии, которые увели меня в такую даль от древних берегов моей страны, уносятся как дым.

Молодость мира придется искать в другом месте.

Дебютантки на роль «cover girls», теснясь, как кобылицы на лугу, пытались пройти в студию Бэбс. Что еще они могли делать? Только терпеливо ждать. Впрочем, они к этому привыкли. Ждать солнца в дождливый день, ждать в студиях, в костюмерных, говорить в эти часы шепотом, жуя резинку, причесываясь, гримируясь, откусывая витаминизированные бисквиты. Заводили себе во время ожидания подружек, о которых мало знали, но часто встречали. Здесь, у дверей комнаты Бэбс, они опять повстречались. И снова ждут, обмениваются адресами, новостями, лихо глотают виски, чтобы набраться храбрости.

Две девушки в стиле «Боттичелли» в облегающих черных платьях нацепили на себя странные ожерелья в виде длинной цепочки, на которой вместо брелока был подвешен висячий замок. Эта штука, свисающая ниже живота, вызывала не меньшее удивление, чем, допустим, пояс целомудрия, надетый на кухонный стол. И все же трудно было отвести взгляд. Девушки попали сюда впервые. Они оживленно переговаривались, и можно было догадаться – спор шел о том, как лучше завоевать расположение знаменитого фотографа.

– Главное, совсем не говори с ним о фотографии.

– А о чем же?

– Во всяком случае, не о фото.

– Но ведь это его ремесло…

– Да, но он стыдится этого. Обходись с ним лучше как с художником. Скажи ему что-нибудь о живописи.

– Я в ней ничего не понимаю.

– Это неважно.

– А что же мне ему сказать?

– Сделай вид, что ты заприметила одно из его полотен на выставке. Ты ничем не рискуешь.

– Но как же?

– Он пишет постоянно одно и то же: гладко окрашивает поверхность, блестящую, как роскошная карета… Иногда в уголке он ставит крохотную белую точку. Малюсенькую, совсем как булавочная головка. Вот и вся его фантазия… Ты теперь поняла?..

Основной темой этой получасовой беседы была неотвязная забота об успехе. Упоминались имена и других диктаторов, имеющих влияние на редакционную карьеру, например этой редактрисы отдела мод, с которой следует беседовать только о политике, или вот этой директрисы агентства, очень влиятельной, можно сказать, единственной женщины, которая может обеспечить будущее «cover girls» на нью-йоркском рынке, однако она может стать и смертельным врагом, если вы не знаете о том, что она поэтесса, а также мамаша шестерых внебрачных детей, родившихся и воспитывающихся в Европе. Затем обе красотки в стило «Боттичелли» побыли немножко в коридоре, выпили по стаканчику с пронесенного мимо подноса и стали прохаживаться у дверей гостиной миссис Мак-Маннокс.

Гостей на площадке все прибавлялось. Прием был в самом разгаре. Лифт просто дюжинами привозил красоток. В большинстве это были девицы лет двадцати пяти, с каким-то голодным видом, туманным взглядом и нежной, как сметана, кожей. Наиболее заметные держали в объятиях крохотных собак, которые уже и на собак перестали походить, столько их носили по конторам, студиям, забывали около вешалки, парили в парикмахерских. От них пахло духами, табачным дымом, глаза у них с трудом открывались, мокрый язык свешивался наружу, и едва их опускали на пол, они начинали дрожать и шататься на лапах… и это всех забавляло. Собаки были полезны тем, что являлись поводом к знакомству и облегчали дальнейшую беседу. Этих маленьких компаньонов награждали комплиментами, и надо было винить самого черта, если после этого не удавалось вытянуть несколько слов из их молодых хозяек.

Словом, тут годились любые средства, чтобы выделиться, стать заметной в этой толпе, и некоторые находки в этом направлении были просто поразительны. Женщины, которые строили детские мордочки и разговаривали мяукающими голосками или при помощи нежного писка, как у новорожденных младенцев, уже в счет не шли. В этом сезоне имели успех акценты. Другие девицы обвязывали свою кисть бинтами и с нетерпением ожидали расспросов о попытке к самоубийству. Встречались еще и одетые, как бродяги, в грубые шерстяные чулки. Они говорили, что из любви к богемной жизни что ни вечер живут в другом отеле и что в их громадных походных сумках, похожих на котомки и висевших на плече, содержалось все их имущество. Но вот наиболее странные дамы, томные и экстравагантные, вместо колец они носят на пальцах старые резинки. Оказывается, это знак принадлежности к тайному обществу, в которое, как они утверждают; надо войти, если хочешь иметь успех на страницах журналов.

Все они чаяли одного: чтобы хоть раз Флер Ли обратила на них внимание. Все мечты могли бы осуществиться, если б она посмотрела на одну из этих никому не известных девушек, заметила бы ее обаяние, изящество, фотогеничность… Без этого только и оставалось ждать, не пожелает ли какой-нибудь важный фрукт покинуть салон тетушки Рози и провести время позабавней. Но это бывало не часто.

Они были уж очень одинаковые, все эти местные знаменитости, легко предавшие полному забвению свою родную страну и теперь настолько американизировавшиеся, что полностью позабыли свое прошлое, – и варшавский еврей, и чех с шумной одышкой, любитель тушеной капусты и солянки из карпа, и жирный немец, посещающий по воскресеньям отца и деда, живущих в дальнем пригороде; все они были похожи друг на друга своей важностью, достоинством, подчеркнутой снисходительностью, одинаковым медным загаром лица, присущим людям, бывающим раз в неделю на деревенском воздухе; все это были люди денежные, привыкшие говорить сухо и определенно, ходить в расстегнутом пиджаке, носить пояс незатянутым. И само собой, никто бы не заподозрил у них наличия грузного брюха, ведь свойственная им манера выдвигать вперед грудь помогала втянуть внутрь жирную припухлость живота, появившуюся из-за чрезмерного употребления алкоголя и от сидячей жизни. Эти превосходные типы американцев совершенно не владеют иностранными языками, но умеют выглядеть людьми знающими, потому что часто посещают столицы других государств.

Тетушка Рози относилась к ним, как к старым дядям, которые раз в неделю сохраняют за собой право оставить дома свою половину и напиться в спокойной обстановке. Она вела себя как ребенок, на любую шутку хлопала в ладошки, присаживалась на корточки или сбоку вроде амазонки верхом на подлокотники кресел, бегала от группы к группе с легкостью светлячка или в еще более кокетливой позе усаживалась, скрестив ноги, на ковре, изображая нечто вроде цветка гарема, в своей длинной нарядной пижаме. То она свертывалась клубком около некоего Нюссельбаума или Зоненштейна или же, как пастушья овчарка, обегала кругом свое богатое стадо, шаловливо тянула кого-то за ус, занималась нежной отповедью в другом месте и наблюдала, чтоб бокалы пустыми не оставались, да и сама подавала добрый пример, пила много и часто, подымая тост в память мистера Мака каждый раз, когда ей случалось пройти мимо его портрета, – словом, услаждала своих гостей столь отработанными комедийными сценами, что они издавали крики восторга.

– She is a darling old girl[8]8
  Что за прелесть эта старушка (англ.).


[Закрыть], – говорили они, глядя на нее. Никто, конечно, и не думал над ней издеваться, просто в этот вечер все ей на диво удавалось. Флер Ли несколько шаткой походкой прохаживалась на своих высоких каблуках, заметно возбужденная и уже переставшая говорить о цифрах, делах, тираже, возобновлении договоров. Ее голос становился все громче. Она переходила от одной темы к другой без всякой паузы, забывала во время разговора имена своих собеседников, частенько просила проводить ее в туалетную комнату и даже там, освобождаясь от излишнего бремени, болтала через дверь. В такой момент, чтобы замаскировать ее исчезновение, тетушка Рози ставила пластинку, и музыка гремела на весь дом. Потом снова обходила гостей, приглашала их закусить, выпить, потанцевать, приводя мудрые высказывания дорогого дяди Мака: «Хороший танец – лучшее средство для процветания бизнеса», или же: «Танцуя, говорят друг другу такие вещи, на которые у письменного стола никогда не решатся». Когда Флер Ли входила, в салоне шумно звучала музыка, и ей надо было громко кричать, чтобы ее слышали гости:

– Девочке хочется танцевать… танцевать! Вы слышите, милые, я хочу танцевать!..

Как сопротивляться такому призыву? Никто из приглашенных не пренебрег им. Все ринулись в ее сторону вовсе не из-за того, что им так хотелось танцевать с ней. Флер Ли сейчас была чрезвычайно непривлекательна, она притулилась к двери, чтоб устоять, держа в руке бокал с двойной порцией виски. Ее возглас пробудил в людях деловых инстинкты. Началась грубая стычка… Всемирно известный меховщик Капленберг заработал шишку на лбу и даже взвыл от боли. А какой-то парижский владелец ресторана, пошедший на прием в надежде расширить свою клиентуру, очень тихий человек, с профилем острым, как вилка, фотография которого часто появлялась на светских страницах «Ярмарки», тоже попал в эту толкотню, его бросали то влево, то вправо, и он не смог удержаться от яростного замечания, что, по-видимому, попал в сумасшедший дом. Он трижды повторил это:

– Психическая больница в часы отдыха!

Прокричав это, он с возмущением повернулся и ушел.

Тетушка Рози слишком поздно пришла и не успела его задержать, она возилась с Капленбергом, прикладывая лед к его шишке. Скандальная история. Правда, Флер Ли не обратила на это никакого внимания. Она бессмысленно хохотала, а толпа гостей несла ее на руках, как сенсационную знаменитость, осажденную своими поклонниками. Один из приглашенных, который в этой давке невольно с ней столкнулся, схватил ее в объятия и повел в ритме слоу-фокса, прижавшись щекой к щеке. Но, по-видимому, танцор ей не поправился, она отшатнулась от него и тут же потеряла равновесие.

– Она мертвецки пьяна, но я этим займусь.

Флер Ли на лету, как мяч, сразу попала в руки этого человека, как будто он стоял здесь, лишь ожидая этого момента. Это был хорошо сложенный брюнет в белом галстуке и дымчатых очках, он казался слишком холеным и как будто хотел, чтоб его внешность бросалась в глаза.

Едва он появился в гостиной тетушки Рози, я заметила, как она огорчилась этим. И, показав на него, спросила у Бэбс:

– Зачем он сюда пожаловал, а?

Судя по всему, за этим последовал бы еще более резкий протест по поводу этого визита, может быть, она собиралась выпроводить этого гостя, потому что разговор с племянницей в стороне все еще продолжался, и я слышала ответ Бэбс:

– Вы отлично знаете, что он всюду принят…

Такое замечание вызвало у тетушки Рози нервный смешок. Однако он уже был тут, танцевал с Флер Ли, и похоже, что присутствующие сочли его весьма решительным и самоотверженным мужчиной. Каждый раз, когда он пытался усмирить буйные страсти своей партнерши, она обхватывала его шею обеими руками, тесно прижималась к нему лицом и вопрошала:

– Ну, Кармине, что же вы? Бесчувственный вы, что ли?

– Вам надо пойти передохнуть, Флер…

Тогда она начинала ныть жалким голосом:

– Мне так нужна нежность.

Никогда я еще не видела более пьяной женщины. Все, кто был в зале, смутились, когда она вдруг влепила ему поцелуй, а он, онемев от неожиданности и удивления, видимо, почувствовал такое отвращение к этому отвисшему рту, высунутому языку и слюням, обильно попавшим ему на подбородок, что оттолкнул ее. Но когда вслед за этим Флер Ли принялась бранить своим пронзительным голосом всех присутствующих, гости были просто поражены.

– Лучше него здесь никто не танцует, – вопила она, – никто! Зарубите это себе на носу! Никто!

Все это выглядело не так уж забавно, и людям стало за нее просто стыдно. А тот, которому она адресовала все эти похвалы, с трудом скрыл свое замешательство.

Что же так отличало его от других? Медленные, спокойные движения? Подчеркнутая тактичность? Или то, что он совсем не пил? Трудно было определить, куда он смотрит. Может быть, дымчатые очки этому мешали?

– Кто это? – спросила я у Бэбс.

– Некий Кармине Бонавиа.

– Чем он занимается?

– Это человек с будущим.

– В какой же области?

– В политике или что-то в этом роде. Это один из лидеров демократической партии. Правда, симпатичный?

– Очень… Они с Флер Ли в близких отношениях?

Бэбс как будто не поняла моего вопроса.

– Она, как и я, впервые его видит! – воскликнула Бэбс. – Одна тетушка Рози знала его прежде, правда, очень давно… В конторе дяди Мака. Но она никогда ничего не забывает, и, по ее словам, в те времена он был достаточно противным типом.

– Но с тех пор он, видно, сильно изменился…

Бэбс отвернулась, чтоб разыскать Флер Ли. Та все еще танцевала, если можно было так назвать ее шатание по комнате. Засунув руки под пиджак Кармине, она ухватила его за пояс и в этой позе покачивалась, закрыв глаза.

– Она ужасно много пьет с некоторого времени, – доверительно поделилась со мной Бэбс.

– Да это и видно…

Кармине пытался вырваться из тисков Флер Ли, но, как только ему удавалось отвести от себя ее руки, она сразу же ударялась о попадавшуюся на пути мебель, и каждое такое столкновение ее настолько забавляло, что она тут же начинала до упаду хохотать.

Бэбс беспокойно оглядывалась кругом, чтоб увидеть, как гости реагируют на эти выходки. Никто, оказывается, не обращал внимания. Как и раньше, эти люди напропалую хвастали друг перед другом, флиртовали, пританцовывали в гостиной с панелями красного дерева, а невозмутимые Этель и Поп разносили подносы с угощением. Беспокойный огонек, появившийся было в глазах Бэбс, скоро исчез, и она, обратившись ко мне, добавила:

– Знаешь ли, наши коллеги умеют превосходно себя вести…

– Даже сегодня?..

– Ну конечно… Они знают, что… – Бэбс помедлила в поисках нужного слова, – распущенность Флер совершенно не отражается на ее профессиональных достоинствах. Как-то, перехватив спиртного больше чем следует, она заснула во время показа новых моделей… Как следует поспала, пока показывали всю коллекцию, но вдруг проснулась и зааплодировала… платью, которое появилось перед ней. Ну представь себе, самому лучшему и как раз вовремя, чтоб сделать его самым популярным… В мире моды Флер наибольший знаток. Поэтому с ее недостатками считаются. Ничего не поделаешь с ней. Сколько раз я повторяла ей – необходимо лечиться. Она отвечает – нет времени… Нервы у нее сдали, понимаешь – сдали нервы. Вот и результат: один бокал к концу дня, и нет уже Флер Ли. А сегодня она вдобавок с кем-то сцепилась, потому в таком скверном состоянии.

Флер Ли, закрыв глаза, все еще цепко держала Кармине Бонавиа за пояс, голова ее тряслась, и она совершенно истерически смеялась. Дождавшись паузы в музыке, Кармине с неумолимой твердостью прислонил Флер к стене. Она перестала смеяться.

– Хватит. Успокойтесь, вам пора возвращаться домой, – сказал он ей, показывая рукой в сторону лифта.

– Мне уйти! – завопила она пронзительным голосом, так что их сразу окружило кольцо людей. – Как вы смеете?.. Я хочу пить…

Она стремилась вырваться, но он обхватил ее руками и крепко притиснул к стене.

– Слышите, отпустите меня! Пустите!

Флер Ли вопила. Кармине своим низким, теплым голосом пытался ее утихомирить. Он сохранял спокойствие, но иногда в его жестах проскальзывало нечто типично средиземноморское. Отсутствие каких бы то ни было сомнений в своей правоте, в том, что он действует так, как надо, уже говорило о том, откуда он родом.

– Послушайте, Флер Ли, куда вас заведет подобное пьянство?! Пока вы еще в силах, надо отправляться домой, я помогу вам.

– Ну, это уж слишком! – кричала она. – Вам кажется, что я нуждаюсь в ваших советах. Я – пьяна? Ладно, пусть так… А вы? Вы? Кто вы такой? Я вам это скажу сейчас. Мерзкий тип… Вот вы кто. Какая каналья! Вот так вас называют – невоспитанная каналья… Это всем известно, не только мне.

Кармине на мгновение замер, потом перестал поддерживать Флер, отпустил ее, и она рухнула на колени. Кто-то засмеялся, но даже дымчатые очки Кармине не скрыли, как ему это все неприятно. Смех затих. Кармине помог Флер встать на ноги, и в этот момент из лифта вышел молодой человек. Я успела заметить только, что это был смуглый брюнет с глазами, выражавшими одновременно холод и твердость.

– Хэлло, это ты, – сказал Кармине, хлопнув его по плечу. – Вот уж вовремя…

Как будто он раньте знал, что явится этот молодой человек… Как будто он сам все это подготовил и не сомневался в том, какое это произведет впечатление на Флер Ли. Он посмотрел в ее сторону. В ней произошел какой-то перелом, и по ее лицу лились слезы. То, что она, плача, произносила, утратило угрозу и злость. Она умоляла о помощи.

– Да, да… Спасибо. Помогите мне. Помогите… Я хочу отсюда уйти.

Кармине смотрел на нее с состраданием. Он разговаривал с ней так, как будто они были знакомы очень давно. И во всех его движениях сквозило что-то особое – желание подбодрить.

– Он пригодится вам, Флер. Проводит вас домой. Это Тео, мой племянник…

Кармине стоял перед ней такой красивый, смуглый, похожий на ангела-воителя. Ну что было так беспокоиться о Флер Ли? В этом человеке открылось что-то новое, сознательное, сильное, и в то же время он был полон тревоги… Его можно было сравнить с атлетом, насторожившимся в ожидании предстоящих трудностей.

– Иди, Тео, – сказал он с видимым усилием. – Я тебя здесь обожду.

Потом добавил тихим голосом:

– Но поскорей, пожалуйста. Спасибо тебе… Как будто я вернулся к старым кошмарам. Я больше этого не вынесу.

Флер Ли позволила Тео резкими толчками протолкнуть ее к лифту, и он засунул туда эту жалобно стонущую ношу. Двенадцать уже давно пробило. Усы господина Мак-Маннокса по-прежнему стояли в карауле на панели из красного дерева, только увидеть их было трудно – так был наполнен воздух табачным дымом.

«Cover girls» спорили о какой-то несмываемой косметике, но перестали, как только послышалась музыка. Как будто она помешала им болтать о краске… С неменьшим пылом они принялись беседовать о новом рекламируемом методе для похудения.

Кто уйдет последним – на это в течение нескольких часов не могли решиться еще многие гости.

Когда дверь закрылась и победитель сего нелепого турнира удалился, тетушка Рози ничком повалилась на диван в своей гостиной и не могла даже поднять в последний раз бокал в память мистера Мака.

Понадобилась Этель, чтобы помочь ей добраться до постели.

* * *

То, что теперь последует, было мне рассказано позже в ответ на мои вопросы. Если я говорю сейчас о том, что впоследствии узнала о Кармине Бонавиа, – это с целью рассеять сомнения, которые он вызвал, и заставить читателя не разделять недоверие, проявленное к нему на том вечере, где я встретила его впервые.

У миссис Мак-Маннокс его никто не знал да и не стремился узнать. Это был «гвоздь программы», номер с риском, за которым наблюдали издали, удачная находка, давшая возможность на следующий же день обогатить собственными выдумками все сплетни на его счет. И все. С таким волнением следят обычно за укротителем, жонглером, эквилибристом. Но кто же захочет идти за кулисы с ним здороваться?

Для Бэбс дело обстояло сложнее: она расплачивалась за позволенную себе вольность. Пригласила в гости человека сомнительного… «Ураган Кармине», «Кармине Великий» – так величали его в той прессе, которая возносила его до облаков; для других газет он считался «вызывающим беспокойство синьором Б.», «человеком в дымчатых очках», не говоря уже о тех, кто откровенно называл его пиратом, полностью прогнившим типом, или о других, кто из позерства или благоразумия заявлял: «Ничего, ну совершенно ничего о нем не знаем», и тем самым только обогащал распространенные о нем легенды.

Все разговоры о нем обычно начинались со слов: «Говорят», «Ходят слухи» – потому что, повторяю, никто не знал его лично. В этом обществе, где любые откровения принимаются с повышенным интересом, каждый имел право интересоваться прошлым, настоящим и будущим ближнего, а вот молчание Кармине делало его человеком сомнительным. Молчит – значит, боится, чтоб чего-то не узнали. Просто забывали, что он выходец из страны, в которой молчание заменяет мораль и закон… Но я это понимала и совершенно не удивлялась тому, что в ожидании Тео мы почти не разговаривали. Первая встреча с Кармине не произвела на меня большого впечатления. Когда же, несколько недель спустя, я увидела его на тротуаре Малберри-стрит, то не сразу узнала.

Впрочем, это естественно. В своем черном костюме на Малберри-стрит он тотчас бросался в глаза. Самая примечательная фигура на улице… У тетушки Рози он не обращал на окружающих никакого внимания. Может быть, именно это было наиболее существенной чертой его обаяния – всегда казалось, что он думает о чем-то другом и даже не слушает ответов на те вопросы, которые сам задавал. Меня он спросил:

– И часто вы посещаете такие вечера?

– Я здесь по делам службы…

Это его, видимо, не заинтересовало. Во всяком случае, так можно было думать, потому что он молчал. Окинув присутствующих взглядом, мрачно сказал:

– Что за балаган… Терпеть не могу подобные вещи.

– Я тоже, уверяю вас…

Я ограничилась кратким замечанием, хотя мне захотелось поблагодарить его за помощь, оказанную Флер Ли. Но я этого не сделала. Принимать комплименты от незнакомой женщины – нет, это был не такой человек.