Текст книги "Забыть Палермо"

Автор книги: Эдмонда Шарль-Ру

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Сердиться на нее нелепо. Разве могла она согласиться с желанием Бэбс?

Кармине она понимала. Он следует расчету – это для нее ясно. Женитьба на Бэбс придаст ему весу, и шансы на успех возрастут. Не в этом ли смысл счастливого союза? Бэбс? Влюбилась ли она в него? Во всяком случае, он ее покорил, и при каждой оказии она это подтверждала. Сколько лет она ждала, что вот что-нибудь случится и она, Бэбс, начнет блистать в обществе. И вот этот случай. Кармине на виду. Мужчина заметный. Тетушка Рози заявила, что виной всему цвет волос! «Будь он блондин, она б не обратила на него внимания». Говорила еще о фотогеничности Кармине, его смуглом лице, крепкой, широкоплечей фигуре. Бэбс мечтает о том, какой эффект произведут они, когда снимутся для журнала. «Поверьте, Жанна, замуж она выходит из профессиональных соображений». Не будь у тетушки Рози такой раздраженный голос, я бы с любопытством отнеслась к ее мнению.

Обычно я и Бэбс завтракали вместе. Она откровенничала сначала осторожно, потом – утратив всякий стыд. Прежде Бэбс казалась мне похожей на несколько отсталую студентку с обывательскими взглядами. Эта блондинка с пустыми глазами была напичкана принципами и косметическими кремами и столь привержена своей работе, что было немыслимо представить ее в объятиях мужчины, тем более во власти любви. Но я, оказывается, ошибалась, хотя мне трудно было с этим свыкнуться. Бэбс сказала, что у нее от меня нет никаких секретов и я должна понимать, почему она выходит замуж за Кармине. Тут превалируют моральные принципы, ей хочется создать семью. Я ее поздравила. Мое внимание ее обрадовало, и она еще более разоткровенничалась, сообщив, что Кармине не признает никаких предосторожностей в любви, и поспешила добавить, словно это было так важно:

– Вовсе не из-за лени.

Я сказала:

– Раз ты берешь на себя эти заботы, то какая разница?

– Это настолько здоровый человек! – воскликнула она.

В другой раз ей снова захотелось довериться, и Бэбс сказала:

– До сих пор мне попадались мужчины, либо трясущиеся от страха, как школьники, либо чрезмерно стыдливые или вообще не мужчины, какие-то равнодушные, скучные, может, просто искавшие себе компанию на досуге.

Мне уже надоели ее речи.

– Знаешь, Бэбс, трудно поверить, что тебе встречались лишь избалованные детки, недавно оторвавшиеся от материнской юбки, модные фотографы или тоскующие бездельники. Наверняка бывали другие…

– Да, был и бизнесмен, – ответила она насупившись.

– Ну?

– Это муж моей школьной подружки, очень богатой еврейки. Он тоже еврей. Она его бросила. – Бэбс нахмурилась. – Такие огромные и плоские ноги, как у него, я видела один раз в жизни, – сказала она. – Когда я замечала их под столом рядом с моими, в ужас приходила.

Потом она объяснила мне, что он был не совсем «comme il faut»[18]18
  Недостаточно приличным человеком (франц.).


[Закрыть] и «не как другие». Сверх всего, когда он говорил, то всегда смотрел вниз, на свои коленки.

– Может, он был ненормальный? Ты на это намекаешь? – спросила я.

И Бэбс своим отчетливым, эффектным голосом, который мне был известен, как «голос для телефона», рассказала, что он посылал ей прекрасные дорогие цветы. Много-много цветов, вся комната была ими заполнена. Тетушка Рози чувствовала себя на небесах от радости. Только цветы эти всегда сопровождались карточкой, указывавшей, сколько они стоят, причем писал это он.

– Больной, – сказала Бэбс, покачивая головой. – Он говорил, что всегда должен знать, во сколько ему обходится женщина, это стимулирует любовь.

Она мне рассказала еще, как он собирался пригласить ее обедать, как он заранее заказал столик в одном из лучших ресторанов, подробно обсуждал с Бэбс меню. Но то, что хотела она, казалось ему не слишком хорошим, чересчур обычным. В условленный день он приехал за ней в старом, взятом напрокат «бентли». А по дороге вдруг изменил свое намерение и увез ее к себе, предложив вместо обеда галету и апельсиновый сок.

– Он рассчитывал, что я помогу ему излечиться. Только для этого он и пользовался мной, – сказала Бэбс с отвращением. – В постели ему требовался маленький японский транзистор, он включал его и клал в карман пижамы. Это называлось «третьим голосом». Под конец он заболел нервной депрессией и, ко всему прочему, разорился.

Я сказала Бэбс, что школьная подружка могла бы ее предупредить. Бэбс рассмеялась и ответила, что все дело в том, что он к подружке не прикасался. Эта девчонка была такая дурища, что Бэбс не стала бы говорить с ней об этом. Посмотрев на меня, она добавила:

– А вот Кармине, он ведет себя естественней…

Потом она начала обсуждать его будущую карьеру. Бэбс расширит круг его связей, полезных знакомств, еще несколько секунд – и она бы перечислила их мне, список, видимо, уже был подготовлен. В общем, тут была обширная программа действий, которую она торопливо изложила, как будто боялась, что я с ней поспорю.

Я молчала. Бэбс сделала несколько упражнений для лодыжек, один-два глубоких вдоха и напудрилась. Чем-то она была обеспокоена. Она то собиралась что-то добавить, то умолкала и взмахивала ресницами или звенела браслетами. Потом решилась и стала говорить о жизни, которую вел Кармине до того, как встретил ее. Грустно, когда такой мужчина не имеет знакомств и весь свой отпуск проводит в отелях.

– Представь себе, в отелях… Какая скука, я бы не могла. – И это вместо того, чтоб проводить отдых у богатых друзей, вполне светских, у которых есть свои виллы, яхты, у Бэбс много таких знакомых. Она остановилась, ожидая моей поддержки, но я молчала. – Ну разве я не права? – спросила Бэбс. – Разве Кармине не заслуживает более яркой участи? Ведь жизнь – это круг твоих друзей, те, с кем общаешься…

– Это твое мнение…

Трудно было обмануться: в моем голосе не было особой теплоты. Бэбс говорила, объясняла, повторяла, а я была безучастной. Вдруг Бэбс закрыла лицо руками.

– Жанна, – вскричала она, – Жанна, не усложняй все так! То, что со мной случилось, так неожиданно…

Бэбс!

Даже волнуясь, она не забывала своей профессии. Слезы выглядели не слишком искренними. Казалось, она плачет специально для какого-то невидимого фотографа. Может быть, поговорить с ней? Нет, не буду. Бэбс не принимала меня всерьез, и я это знала. Но ведь надо насторожить ее против тех неожиданностей, которые уже можно предвидеть. «Открыть ей глаза», по выражению тетушки Рози. Этого я не сделала. Хватит того, что есть. Разве меня о чем-нибудь просили? Убедить ли ее словами: «Бэбс, этот человек – хоть он и кажется тебе таким естественным, – твоя противоположность». Сказать ей? «Он далек от тебя, как пустыня…» Пришлось бы как следует ее растрясти, чтоб она это наконец поняла. А к чему? Наверняка ответила бы мне, что ей не нужны поучения иностранки. Вот именно, я для нее иностранка. И все. Уж это она умела – быть, когда нужно, безжалостной. И тут бы продолжила, что простота и естественность Кармине не для меня, что в Америке я ничего не понимаю. Она пользовалась любым случаем, чтоб все это мне повторить, и каждая ее фраза обычно начиналась с «мы». «Мы» – это означало то «Кармине и она», то «мы, американцы».

К этому бы мы и пришли. Так оно и кончилось. В креслах сидели две усталые женщины. Они выглядели недовольными, смотрели в разные стороны и курили сигареты. Вот почему мне не хотелось говорить. Не было оснований действовать иначе.

* * *

Странная свадьба. Роль Бэбс была чисто декоративной. В том, что происходило, ощущалась необычность. Для такого случая Кармине выглядел слишком серьезным, молчаливым, глаза его оставались холодными. Он сам всем распоряжался, с подчеркнутой любезностью встречал гостей, давая им понять, что именно он, Кармине, хозяин всей этой процедуры.

Все шло по намеченной программе. Накануне у миссис Мак-Маннокс был прием в честь жениха и невесты, собралось все обширное семейство «Ярмарки». То же, что и всегда, – смех, писк, приглушенные вскрики, вспышки магния. Были самые знаменитые «девушки с обложек», фотографы, красивые, как артисты балета, несколько известных художников… Кармине все время молчал, а Бэбс не уставала улыбаться направо и налево. Флер Ли явилась, когда ее уже не ждали. Появление ее выглядело чрезвычайно эффектно. Лиловое узкое платье, поверх которого разлетались разноцветные шарфы, которые она сеяла тут и там. На ногах – котурны, новая мода, которую она вводила. Ее плоские щеки, большой нос, прическа гейши делали ее похожей на ясновидящую. Казалось, вот-вот и она начнет свои предсказания.

– Забудем, все забудем…

Сказав это, Флер Ли кинулась в объятия Кармине. Он тоже поцеловал ее.

Религиозное бракосочетание происходило па следующий день в более интимной обстановке и по католическому обряду – таково было желание Кармине. Бэбс и тетушка Рози не спорили. Это было разумно. Другое решение могло бы нанести большой ущерб карьере Кармине. Разве его избиратели простили б ему венчание не в церкви Преображения, а где-то в другом месте? Конечно, нет. Поэтому какой-то доминиканец в течение месяца занимался религиозным воспитанием Бэбс. Что касается ее отца, то никто и не подумал советоваться с ним, его оставили выполнять свою миссию и даже не известили. «Это обращение в новую веру, дорогая моя, связано с политикой», – говорила тетушка Рози, которой подвернулся хороший случай для театральных фраз. Она еще добавила: «Государственная причина» – с трепетным тремоло в голосе, как будто Кармине уже достиг вершины власти. Вдруг она начала превозносить его за серьезность и вдумчивость. Когда она смотрела на Кармине, глаза ее добрели. «Да, он брюнет, – говорила тетушка Рози, – но, слава богу, это его единственное отличие». Словом, неприязнь ее слабела.

В церкви господин кюре служил с торжественностью, достойной самого значительного случая, как его обучали делать в семинарии Ното. Он поднимал дароносицу так высоко, что его руки возносились вверх коротким рывком, в точности как это делают гимнасты со штангой; он склонялся перед алтарем ниже обычного, и дети из хора, поддерживавшие подол его ризы вытянутыми руками, очень уставали. При каждом коленопреклонении кюре с шумом ударял коленом о хилую ступеньку, не замечая, как по всей церкви глухо разносится: «банг… банг…»

– Просто атлет! – прошептала миссис Мак-Маннокс, на которую эта церемония произвела сильное впечатление.

Агате поручили украсить церковь. Она с радостью занялась этим, и ей удалось преобразить обыденность обстановки. У нее было море фантазии. Она черпала находки в памяти о тех временах, когда служба и религиозное шествие были не в пример праздничней. Когда Бэбс вошла в церковь, у нее перехватило дыхание. Все это напоминало и празднично убранный флагами город, и лес в узорах инея, и даже дворец спящей красавицы в тот вечер, когда она проснулась. Множество ярко-голубых лампочек светилось, создавая ореолы вокруг украшенных цветами статуй. Лучезарный свет хоть несколько скрывал их уродство. Ведь они были устрашающе безобразны. Невозможно было узнать святую Лючию, всю в лазури и золоте, и даже жалкая собака святого Рока стала величественной, как единорог.

Все было отлично сделано. Два ожерелья надели на шею мадонне Чун Ина. Агата всем сердцем верила этой мадонне. Ни ее косые глаза, ни желтый младенец Агату не отталкивали. Наоборот. Она звала ее «богиня» и обещала подарить ей платье. В этот день мадонна Чун Ина получила право не только на свои ожерелья, но и на дождь пунцовых звезд.

Бумажные гирлянды, похожие на якорные цепи или на снасти, свешивались со сводов так низко, что, когда Кармине и Бэбс сели (она была в коротком белом платье, которое Агата считала чересчур простым, она бы хотела, чтоб на нем была тысяча плиссированных складочек – словом, что-то заметное), они почувствовали себя как на корабле, стоящем на якоре. И еще Агате удалось убрать электрические свечи, их обычно держат в церквях Нью-Йорка из-за боязни пожаров. «Здесь не нужны эти молочные бутылки, уберите их», – приказала она церковному сторожу. Возник резкий спор по поводу этого названия, которое сторож счел оскорбительным. Но Агата настаивала: воск, просвечивающий через стекло, напоминает молоко, смотреть противно. И повторила сухим тоном: «Избавьте нас от этого». Потом закричала: «Разве так уж трудно поставить настоящие свечи!» – и была готова как следует выбранить его в случае отказа.

И в церкви засияли настоящие свечи, что некоторым показалось столь же невероятным, как целый ковер из горностая.

А затем был ленч, который, по выражению Флер Ли, отличался «готической элегантностью», она тянула так долго слово «готический», что звук получился длинный, как лапша, и ей пришлось вытягивать и сжимать губы, как будто она что-то насвистывали. Почему «готический»? Поди знай. Может быть, ей показалось готической белая, оголенная комната банкетного зала «У Альфио», в котором собрались гости, или же она имела в виду семью? Калоджеро сидел около своей жены, держал под столом ее руку, Теодор со всей серьезностью своих семнадцати лет, с лицом юного архангела и глубоким сосредоточенным взглядом, как всегда, был верным оруженосцем Кармине, от которого не отходил ни на шаг. Он подливал ему вина, зажигал его сигару, только его видел и слышал. Или же Агата внушила Флер Ли такое суждение? Агата была в черном. В Нью-Йорке это не принято. «Готическая чопорность…» – шептала Флер Ли, смотря на нее. Словом, по тем или иным причинам, но это слово главная редактриса «Ярмарки» непрестанно повторяла в полном экстазе. А кто бы вызвался спорить с главным и признанным арбитром? Каждый, наоборот, тут же готов был подтвердить, что нечто средневековое было даже в судке с прованским маслом, поставленным на стол, или в салфетке, сложенной, как папская тиара, «что скатерть обладала наивностью и деликатностью средневековья» и что хлеб, это уж особенно бросалось в глаза, отличался в своей корзинке «потрясающей жизненной силой и целостностью». Флер Ли, полная вдохновения, была в своем репертуаре, толковала о стиле Карпаччо, давала адрес лучшего булочника в Баварии, называла имя коллекционера, одного из ее друзей, обладавшего хлебным зерном времен фараонов… Ее эрудиция просто потрясала, и обилие вин сыграло в этом заметную роль.

Тетушка Рози некоторое время чувствовала себя не в своей тарелке. Она была в бледно-розовом платье и в шапочке, сплетенной из шелковых цветов. «Подходит ли это к случаю?» – все мучилась она и горевала, что нет мистера Мак-Маннокса и ею некому руководить. Но Альфио, сидевший рядом, был настолько галантен, что сравнил ее прическу с гнездом грез, и она успокоилась. Гнездо грез!.. Какой прелестный человек! Миссис Мак-Маннокс и Альфио Бонавиа обменивались репликами во время трапезы. Жаль, что беседа все время прерывалась, но что поделаешь? Бролио в эффектных бутылках с пышным герцогским гербом на этикетке весьма нравилось гостям. Ах, как обаятелен этот Альфио Бонавиа! Две бронзовые статуэтки украшали стол. Одна изображала Фортуну, другая – Вильгельма Телля, сжимающего в объятиях сына. Отменный вкус! Альфио рассказал тетушке пару забавных историй, она ему также, потом он пообещал зайти к ней и научить ее делать запеченные макароны с баклажанным соусом, она уже дважды положила себе на тарелку это вкусное кушанье. Да, да, он обязательно придет. Значит, договорились?

– Вы позволите называть вас просто Альфио?

Миссис Мак-Маннокс нравилось обзаводиться друзьями. Этот день был особенно благоприятным. Господина Бонавиа она будет принимать с особым удовольствием. Он считает, что Америка стала для него раем, – это так приятно. Выбор маленькой Бэбс, в общем, не столь уж плох. Превосходная семья. К концу обеда тетушка Рози говорила совершенно неразборчиво.

Альфио был счастлив, торжествовал. Выбор Кармине превысил все его надежды. Бэбс такая современная, молодая девушка, такая деятельная, а журнал, где она работает, просто золотое дно. Как все замечательно получилось, она сделает Кармине счастливым. Альфио без конца любовался ее белокурой красой. Он никак не мог представить ее «после»… Бэбс в объятиях, в постели, в жизни его сына. Нет, как бы все это вдруг не исчезло! Альфио был суеверен. И постоянно ждал беды. Он знал за собой эту наследственную склонность к пессимизму и стыдился ее, как болезни. Если самому не противиться черным мыслям, от них не избавиться. Внезапно он почувствовал что-то похожее на головокружение. Все смешалось как в тумане. Ни светловолосая Бэбс, ни убедительный голос Флер Ли не заслонили неотвязный призрак. Лицо Марианины. Он снова был в плену своего прошлого. Она в день свадьбы. В своей голубой кофточке. В той самой квартире… Как назывался тот отвратительный тупик? Там, где они провели свою первую брачную ночь, в их спальне сушилось белье, а они сами были так голодны, что долго не могли уснуть. Как он ее любил! Все это ее только забавляло – сам Альфио, голод, мучивший обоих, мокрое, плохо отжатое белье и эти капли, стучавшие о пол: «ток… ток… ток…» – отчетливо, как тикает будильник. Как прекрасна она была! Сколько лет он желал только ее одну, здесь, на этом матрасе, брошенном на пол, восхищался черным потоком ее волос, притягивавшим его, любил ее груди, забавно смотревшие в стороны, впалую линию ее чресел, эту божественно очерченную линию. О Марианина! И потрясенный Альфио взмолился: «Боже всемогущий, храни ее… Она еще дитя. Дай ей радость – пусть смеется, как это было в ту ночь». Ох, как болит. Будто душа рвется на части.

Старый Чезарино, вошедший в зал с новым запасом бутылок, был поражен видом Альфио. Они знали друг друга уже более сорока лет, с того самого дня, когда Бонавиа появился в квартале и открыл в своей кухоньке столовую для эмигрантов. Ничто не могло ускользнуть от глаз Чезарино, если это касалось Альфио. Волоча ноги в новых туфлях точно так же, как он волочил их в домашних, Чезарино подошел, и послышался шепот.

– Что за муха тебя укусила? – спросил неодобрительно официант.

– Загробная тень, дорогой мой.

Чезарино пожал плечами.

– Нашел время…

– Не все происходит по нашему желанию, – устало ответил Альфио.

– Ну ладно, выпей, черт возьми…

Он пошел за бутылкой.

Альфио налил полный стакан. Третья порция помогла ему ощутить, что все замечательно, а Бэбс как невестка очень даже соответствует его вкусам. Да, Кармине удачлив…

А Калоджеро упорно молчал. Ему было трудно говорить. Что за черт? Не рок ли это? Почему именно он из всей семьи говорит по-английски с таким отвратительным акцентом? Это его стесняло. Пробовали все, что возможно, даже уроки. Не помогло. Это было что-то мучительное. Звук «ю» у него был похож на жалобное тягучее «у». Его плохо понимали. Этакий акцент – это еще стыдней, чем родиться евреем… Вот он и молчал. Но чтоб подбодрить себя, Калоджеро сжимал под скатертью руку Агаты и шептал ей на своем наречии нежные слова. Это было приятной игрой: говорить с Агатой тайком от всех на родном языке, отдохнуть от такого бедствия, как этот английский – горькая чаша, которую приходилось ежедневно пить до дна.

– Надеюсь, что я больше походил на влюбленного, чем он, – сказал Калоджеро, глядя на Кармине.

– Откуда мне знать?..

Агата покачала головой, закрыв глаза, – только ей одной свойственный жест. Повторила: «Откуда мне знать?», пожав плечами, будто и в самом деле не знала этого. У них обоих была одинаковая неприязнь к определенности в речи, к решительным «да», безжалостным «нет», к трезвым истинам, лишенным всякой тайны. Их привлекала расплывчатость, неясность, неопределенность, такими бывают сновидения, и это не обман, а полуправда.

Калоджеро прикидывался, что он ей верит.

– Так ты не знаешь? В самом деле не знаешь?

– Твое сердце меня избрало, это я знаю. А Кармине слушал рассудок.

– Моя Агатушка, я люблю тебя, все-то ты знаешь… Ты умница, колдунья!

Калоджеро улыбался и шептал ей, что скатерть, скрывающая сплетение их рук, заменяет им простыню.

Агата обняла его.

Бэбс сидела в сторонке от Кармине и не интересовалась им, а он был так занят, что для невесты у него и минуты не оставалось. Никто не притворялся, у них был самый непринужденный вид. Кармине, как мужчина, которого трудности только вдохновляют, занялся покорением Флер Ли. А Бэбс была убеждена, что счастье их совместной жизни зависит от эффектности ее улыбок.

Они хорошо понимали друг друга и действовали заодно, но в этом было что-то тревожное. Как будто два поезда на большой скорости мчатся к станции. Чистая случайность вызвала их одновременное прибытие, и никто этого не мог предвидеть. Тем не менее гостям показалось, что Бэбс и Кармине – чета подходящая, и каждый на свой лад это понял. «Вся жизнь впереди, еще нацелуются», – заметил Альфио. «Она из него сделает, что ей угодно…» – подумала Флер Ли, которая рассматривала брачную жизнь только в этом аспекте. «Он полюбит ее и со мной будет ладить, – говорила тетушка Рози и добавляла: – Мы станем друзьями, такими друзьями…» Она не забывала подумать о себе. И Теодору не могли прийти в голову сомнения относительно этой свадьбы. «Все, что делает дядя Кармине, хорошо, – думал он. – Надеюсь, когда придет время, и у меня будет такая счастливая рука». Агата «говорить о таких вещах» (она никогда не произносила слова «чета») не любила, ей казалось, что это стыдно и ни к чему. Всякие намеки просто неуместны, зачем вмешиваться в личную жизнь Бэбс и Кармине? «Они друг друга избрали», – говорила Агата и этим ограничивалась. Она считала, что излишние толки о том, что это брак без любви, только могут навлечь несчастье. И вообще подобная болтовня была ей чужда. Один лишь Чезарино засомневался. В кухне шеф-повар спросил его:

– Ну что? Как дела наверху, все ладно?

Чезарино ответил:

– Они из разного теста.

Но, может быть, ему это показалось?

* * *

Альфио был возмущен до крайности.

– Ты шутишь, что ли? – спросил он у сына.

Но Кармине не шутил. Он уже заказал билеты.

– Да ты хоть посоветовался с ней?

– А зачем? – ответил Кармине.

Тогда Альфио рассвирепел, он был в такой ярости, на которую способны только итальянцы, люди из народа, вопил, жестикулировал. Обрушился на Кармине, как на мальчишку, который сам не понимает, что натворил.

– А ты знаешь, что там увидишь? Люди с голоду умирают. Мне стыдно за тебя, Кармине. Да, стыдно… Кого может интересовать Сицилия? Ничуть не лучше, чем Саудовская Аравия: те же камни, та же засуха, и столько же грязи. Может, туда поедешь? Наш остров – гиблое место, и туда ты тащишь Бэбс… Насмотришься на нищих, неудачников, калек. Что она только подумает потом о нас с тобой! Ну и ну… Из кожи вон лезешь, всю жизнь горе мыкаешь, чтоб где-то пустить корни, стать человеком уважаемым, а что откалывает ваш сынок? Куда он едет в свадебное путешествие? Да в гости к этим вшивым типам, которых противно считать своими родственниками.

У Кармине испортилось настроение. Никогда он не видел отца таким раздраженным. «Господи, – думал он. – Как спокойно мы прежде жили». Но он овладел собой, решив, что Альфио просто стареет и надо проявить терпение. Но вот уже Альфио голосом, полным бешенства, не первый раз выкрикнул:

– В конце концов, делай как знаешь!

«Отчего он так разволновался, – думал Кармине, – и зачем я решил туда ехать?» Это было ему неясно. Особо существенных причин как будто не было. В голове туман. Может, он так устал от приготовлений к отъезду? Путешествие начало казаться ему ненужным. Он был готов отказаться от него. Кармине понял, осознал с опозданием, что он не вправе сам решать, как прежде. Будущее он разделяет вместе с Бэбс. Прежде жизнь была легкой, вольной, пока он был вместе с Альфио, Калоджеро и Агатой. Конечно, у Кармине бывали и маленькие интрижки, родственники этим не интересовались. Согласие всех Бонавиа держалось на том, что они не мешали друг другу. «Тут я узнал счастье, – сказал себе Кармине. – Мне казалось, что все идет так, как небу угодно». А теперь? Не нарушится ли эта гармония?

Как ушат холодной воды ощутил Кармине этот спор с отцом. Ему было не по себе, одолели мрачные предчувствия, он глубоко разволновался. У порога ресторана он встретил поджидавшую его Агату. Она подошла, обняла его и стала горячо целовать в глаза, лоб, подбородок. Она трясла его и ласкала, как будто Кармине был ребенком. Он хохотал:

– Да ну, Агата, хватит… Мне не двенадцать лет. Скорей я должен тебя целовать.

Трепещущим голосом она сказала ому на ухо:

– Я знаю, куда ты собираешься. Билеты видела. Это правильно. Что бы я ни дала, чтоб уехать с тобой!

Он коснулся рукой ее влажной щеки. Агата расплакалась.

– Агата! Прошу тебя, успокойся. А то я тоже начну плакать…

Агата пыталась сдержаться, но слезы текли и текли по щекам на платье. Кармине крепко обнял ее, уверяя себя, что это не сон. Свою пугливую маленькую Агату, свою гордость держал он в объятиях. В эту минуту он забыл обо всем.

На следующий день Кармине уехал.