Текст книги "Условия человеческого существования"

Автор книги: Дзюнпэй Гомикава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 48 страниц)

Жена Охары была крупная, костистая женщина, по манерам – школьная учительница. Было видно, что смерть мужа выбила ее из колеи. Но она держалась ровно, сдержанно, по крайней мере старалась казаться такой.

– Да, действительно, ваш муж очень терзался семейными неурядицами, – сказал Кадзи под внимательными взглядами Хино и Хасидани. – Еще он очень тяготился службой, был слаб здоровьем. Вы это знаете, наверно. Со мной он говорил обычно только о семье.

– Вы знали о моем последнем письме мужу?

– Да, он мне прочел ваше письмо.

– И оно, вы считаете…

– Да, это письмо было сильным ударом для вашего мужа.

– Так, значит, это я… убила Охару? – женщина впилась глазами в Кадзи и как-то сразу поникла.

– Не буду этого отрицать, – сказал Кадзи. – Вы лишили его покоя…

– Я поняла. Зачем только я написала это проклятое письмо!

– Да, не посетуйте на правду. Ваше решение уйти и ваше письмо – одна из основных причин его самоубийства. Здесь есть и моя вина. Он упал на марше во время инспекторского смотра. Если б я потащил его на себе, если бы я не дал ему упасть – может, он был бы сейчас жив. Как вы думаете, господин командир взвода, если б я вместе с Охарой выбыл из строя?

Хасидани замялся, растерянно глянул на Хино. Хино холодно произнес:

– Солдат не имеет права выбывать из строя. Потерявших способность двигаться подбирают санитары.

– Хотя господин подпоручик и говорит так, я все же очень жалею, что не выручил Охару. Это на него так же подействовало, как ваше письмо.

– Он очень подвел остальных тем, что, как вы говорите, выбыл из строя? – спросила женщина,

– Спросите об этом господина подпоручика.

– Выбывший из строя – позор роты. Позор, – повторил Хино.

– А самоубийство тоже позор?

– Так точно, – подтвердил Хино с недоброй усмешкой. – Поступок, недостойный воина.

– А если солдат выбывает из строя, его наказывают?

Каждый по-своему воспринял этот вопрос, но все трое, словно сговорившись, молчали. Потом Хасидани сказал:

– Ничего подобного. Просто задерживается с продвижением по службе.

Кадзи молча смотрел в окно. Разве здесь выяснишь истину? Заберите прах домой и там расспросите его; он скажет вам больше, воскреснув в раскаянии. Ваш муж поведает о своем позоре…

– Нет, не могу поверить, – в голосе вдовы прозвучала невыразимая горечь, – не могу поверить, – что такой мягкий, нерешительный человек мог вот так покончить с собой. Только что-то невероятное могло толкнуть его на такой шаг.

Женщина оглядела их всех и наконец попросила Кадзи:

– Расскажите мне правду.

Кадзи встретился с ней глазами, но промолчал. А ответ рвался наружу.

Хино резко отчеканил:

– Что тут рассказывать? Будто вы сами не знаете! Без крепкой семьи не бывает хорошего солдата!

Но женщина словно не слышала его, она не отрываясь смотрела на Кадзи.

– Лучше не искать причин, – наконец выдавил он. – В армии свои законы… У вашего мужа не хватило воли, вот он и выдохся раньше времени. Все очень просто. Ваши нелады со свекровью мучили его, а я еще добавил, бросив его в походе. И потом жернова армии… – Кадзи почувствовал, как Хино и Хасидани злобно впились в него глазами. – Если бы я всегда был с ним рядом, может, он еще и пожил бы…

Да, скорей всего так. Мучительное раскаяние сдавило Кадзи грудь. Пусть она возмутится и пусть ее глаза скажут: «Вы могли спасти моего мужа и не сделали этого!»

Хино и Хасидани переглянулись.

– Все, Кадзи, можешь идти, – бросил Хино, – Через полчаса явишься к командиру роты.

37

– Тебе, конечно, известно, что в армии запрещены драки? – спросил Кудо.

– Так точно.

Кадзи стоял по стойке «смирно», в тисках между Хино и Хасидани.

– Однако мне сообщили, что ты, затаив личную обиду, собираешься мстить ефрейтору. Это правда?

– Нет, не из личной обиды, господин капитан.

– Значит, мстить ты все-таки собираешься?

– Это не личная месть.

– Я спрашиваю, правда ли, что ты собираешься мстить?

– Да, правда, господин капитан.

– Значит, ты сознательно хочешь нарушить воинскую дисциплину?

Кадзи молчал.

– Отвечай! – заорал Хино и пнул Кадзи в плечо.

Тот повернул бледное лицо к командиру роты.

– Я еще не нарушил воинской дисциплины. А ефрейтор Ёсида уже сделал это. Надо допрашивать его, а не меня.

В ту же секунду на Кадзи опустился чугунный кулак Хасидани.

– Как разговариваешь!

– Ничего, – сказал Кудо, – пусть говорит.

Удар только добавил Кадзи мужества.

– Ефрейтор Ёсида глумился над ослабевшим солдатом. Это и есть причина самоубийства Охары. Почему Ёсида до сих пор не наказан?

– Погоди-ка. Ты, кажется, прошел марш на «отлично»?

– Так точно, господин капитан.

– Как тебя встретили старослужащие?

– Сердечно, господин капитан.

– Ёсида не делал тебе никаких замечаний?

– Нет.

– А если бы ты выбыл из строя, вправе он был сделать тебе таковое?

– Думаю, что да.

– Значит, он решил проучить Охару за то, что тот выбыл из строя?

– Так точно, господин капитан.

– Что, один Охара выбыл из строя?

– Нет, четверо.

– А наказали одного Охару?

– Нет, всех четверых.

– И всех четверых наказывал Ёсида?

– Нет, не только он.

– И все четверо покончили с собой?

– Никак нет, господин капитан.

– Значит, только Охара?

– Так точно.

– А тогда почему ты требуешь призвать к ответу одного Ёсиду?

– Потому что Охара покончил с собой. А говоря по совести, их надо наказать всех.

– Молчать! – Кудо ударил кулаком по столу. – Теперь ясно. Ненавидя Ёсиду, ты хочешь воспользоваться случившимся, чтобы деморализовать роту и дискредитировать старослужащих солдат. Самоубийство этого слюнтяя только предлог! Бросая тень на Ёсиду, ты позоришь роту. Твои доводы – сплошная чепуха!

– Пусть Охара был слюнтяй, но просто так он не наложил бы на себя руки, – возразил Кадзи. – Страдая от того, что он никудышный стрелок, Охара стал мнительным. Семейные неурядицы тоже сделали свое дело. Он был очень восприимчив и легко раним, потому и написал домой неподобающее солдату письмо. И был наказан за это бегом на четыре тысячи метров. Он свалился и попал в лазарет. После он нечаянно повредил винтовку. Конечно, его выбило из колеи письмо жены, но армейские порядки тоже сыграли свою роль. Подавленный, измотанный, он свалился на марше, и это было последним ударом для него. Тут и я отчасти виноват. Но доконал его Ёсида. Впрочем, Ёсида был лишь орудием, исполнителем неписаного закона казармы, позволяющего издеваться над слабыми. Я еще раз прошу наказать Ёсиду. Истинная причина смерти Охары не в семейных неурядицах.

– В чем же, говори.

Кадзи промолчал. Он колебался. Где-то в груди шевельнулся страх. Но Кадзи устыдился страха.

– Тебе не откажешь в красноречии, – усмехнулся Кудо. – Так в чем же была истинная причина?

Кадзи глубоко вздохнул. Ну что ж, если настаивают, он скажет:

– Причина в самой армии.

– Дерьмо!

Хино с размаху ударил его.

– Ему бы, дураку, молчать… – снова удар. – В ефрейторы произвели бы… – и снова удар. – И такого дурака похвалил его превосходительство господин председатель инспекторской комиссии! – Схватив Кадзи за ухо, Хино толкнул его к Хасидани.

Надвинувшись на него, тот угрожающе спросил:

– Ну, как мы будем с личной обидой?

Кадзи облизал пересохшие губы.

– Это не личная обида, господин командир взвода…

…Губы и брови Кадзи давно уже превратились в сплошное кровавое пятно, а его все били. Страх пропал. Осталось тупое безразличие. Он катится туда, откуда нет возврата. Сейчас он почувствовал это особенно сильно. Пусть он не питал к Ёсиде никакой особой злобы, теперь он уже будет стоять на своем.

– Передайте ефрейтору Ёсиде, – прокричал он под градом ударов, – пусть остерегается Кадзи…

Кудо приподнялся из-за стола и жестом приказал прекратить расправу.

– Так вот, – он смотрел на Кадзи, – я запрещаю тебе сводить здесь личные счеты. Это приказ. Ослушаешься – призову к ответу. Ясно? – Он повернулся к Хасидани. – Проследи, иначе накажу весь взвод вместе с тобой.

– Приставь к нему кого-нибудь из тех, с кем он дружит, – посоветовал Хино, – врагам он назло насолит, такой уж уродился, ничего не поделаешь. Кто с ним дружит?

– Синдзе и Таноуэ.

– А, Синдзе… – Хино склонил голову на бок. – Ну что ж, пусть друг за друга и отвечают, одного поля ягода – оба красные.

Хино попал в цель. Он будто знал: что-что, а друга Кадзи не подведет.

38

– Что с этим типом делать? – спросил Хино, когда Хасидани увел Кадзи. – Слишком уж упрям для новобранца. Если так пойдет, скоро с ним не справишься.

– Ничего, не таких обламывали, – усмехнулся Кудо. – Да и старослужащие немного подтянутся. А Кадзи работяга, стоящий парень, смотри, не обойди его при повышении.

– Его?

– Вот именно. Представь как отличника спецподготовки. Нашивка прибавится – повеселеет. Человек ведь та же пружина, крепче сдавишь – отдача будет сильнее. Наряды давай наравне со старослужащими, чтоб не обидно было. Не сегодня-завтра роту придвинут к границе – отличники из новобранцев понадобятся в карауле.

– А как быть с этим дураком Ёсидой?

– Хасидани предупредил его?

– Не думаю, чтобы он сделал такую глупость.

– Значит, Ёсида по-прежнему, как говорится, на коне?

Хино кивнул.

– Ну и отлично. Пусть первый и затеет драку. Главное, чтоб не стал обходить этого Кадзи, а то не справится.

Кудо усмехнулся, но тут же посерьезнел:

– Подпоручик Хино, с меня достаточно одного самоубийства в роте. Надеюсь, подобных безобразий не повторится.

39

Приказу о переброске роты на границу по-настоящему радовались только Кудо и Синдзе. Капитан надеялся отличиться. Возможностей много: ну хотя бы для начала установить, откуда запускают эти проклятые сигнальные ракеты. Стоило накануне передислоцировать один-два поста, не говоря уже о передвижении сторожевых отрядов, как в ночное небо взлетали сигнальные ракеты. Не было передвижений – небо оставалось спокойным. Кто-то из Маньчжурии посылал русским сигналы, и Кудо надеялся разгадать кто.

Синдзе радовало совсем другое. Уже несколько суток подряд его не посылали в наряды. Синдзе хотелось подойти к Кадзи, поделиться новостью, но тот его сторонился.

После полудня, когда уж совсем нечего было делать – учения были отменены, – Хасидани, желая чем-то занять солдат, а заодно и разнообразить скудное меню, повел их собирать лебеду. Они рассыпались по полю. Синдзе держался рядом с Кадзи.

– Скоро будем в двух шагах от границы, – сказал он со знакомой улыбкой.

– То, что трудно зимой, проще летом…

Кадзи взглянул на него, на буро-зеленую тень впереди до самого горизонта. Не пойдет же он по дорогам, дороги охраняются. Значит, напрямик… по болотам…

– Рискнешь по болотам? – спросил он. – Один?

– Пойдем вместе?

Кадзи покачал головой.

– Из-за жены?

– Нет.

– Ты же хотел, а, Кадзи?

Кадзи промолчал, наклонился, долго рвал лебеду. Потом резко повернулся к Синдзе:

– А ты не думаешь, что, бежав от одних трудностей, встретишь там новые?

– Не тот огород. Что ни говори, там страна социализма.

– Ты раньше говорил: земля обетованная. – Кадзи улыбнулся, – А тебя примут в этот рай? Тебя, японца?

– Сомневаешься?

– Не то что сомневаюсь, просто не так наивно верю, как ты. Что такое сделали японцы, почему они везде, на всем земном шаре наталкиваются на недоверие? Тут дело не в тебе лично, – добавил он.

– Ты пессимист, Кадзи. Чем я опасен русским?

– А ты неразумный оптимист. Разве дело в опасности? Просто ты им не нужен.

Синдзе опустил голову, на висках его нервно дергалась кожа.

– Ты пойми, логика фактов. Одно то, что ты бежал из армии, которая для них враг, еще не значит, что ты им друг. Дезертир есть дезертир.

– Что ты хочешь этим сказать?

– А то что бежать – это трусость. Бежать только потому, что на чужой клумбе цветы красивее? Они растут не для беглецов из Квантунской армии. Еще хорошо, если они там есть, Цветы. А если нет? Разумеется, будут со временем. Почва там благодатная! Но разве со временем они не зацветут и у нас?

– Брат обрадовался бы твоим словам, – горько усмехнулся Синдзе. Он машинально рвал траву и бросал ее на землю. – А чего стоит твоя теория искупляющего страдания?

Кадзи пожал плечами.

– Это не теория, а твоя мораль, Кадзи. Не могу не восхищаться, но разделять тем более не могу. Да, я дезертирую потому, что у меня нет больше сил терпеть. Бессмысленные, никому не нужные мучения. Война проиграна, это ясно любому. Так чего же тянуть? Я отдаю должное твоей выдержке и упорству, Кадзи, но нельзя же быть таким фанатиком, надо смотреть жизни в глаза.

Кадзи тяжело вздохнул. Жаль, Синдзе опять не понял его. Как не понимали и другие. Синдзе продолжал:

– Ну что ты можешь сделать, Кадзи? Самое большее – отомстить Ёсиде?

Кадзи молча рвал лебеду. Синдзе мог бы этого не говорить. Он и так считал свою месть Ёсиде бросовым делом. Ну что в самом деле она даст? Поубавит спеси старослужащим – и только. Армейские-то порядки не изменятся. Армейская машина сотрет Кадзи в порошок и еще больше утвердится в своем могуществе. А если так, выходит, что вся его месть и вправду пустое дело. И все-таки он не на шутку встревожил капитана, Хино и Хасидани. Почему – об этом стоит призадуматься.

Постепенно его гнев на Ёсиду сменился чисто рассудочной неприязнью. Кадзи так и не придумал, как отомстить ему, хотя оставить его подлость безнаказанной тоже не мог. Ничего, пусть начальство поволнуется; мина заложена, теперь дело только за взрывом.

Кадзи смотрел в степь. Солдаты в грязно-бурых гимнастерках казались стадом коров, пощипывающих корм. От земли веяло тишиной. Завтра, когда они переберутся на границу, спокойствию придет конец. Но сейчас тихо. Мягко светит весеннее солнце. Выкупавшись в его теплых лучах, солдаты придут с охапками лебеды в казарму, польют траву соевым соусом и съедят. По вкусу лебеда напоминает шпинат. Мирная крестьянская трапеза – какое она имеет отношение к побегу Синдзе или к мести Кадзи?

– Обиделся? – спросил Синдзе.

– Нет.

– Ёсида вроде почуял недоброе. Последние дни сам не свой.

Кадзи усмехнулся. Неужели Ёсиде передали? Действительно, он все дни напролет отсиживается в каптерке. У каптенармуса, конечно, сейчас дел хватает, но с чего вдруг он рычит из-за каждого пустяка? Пусть боится. Пусть места себе не находит. Пусть вздрагивает, лишь скрипнет дверь в темном коридоре. Пусть не выходит по ночам в уборную. Пусть ходит голодным, когда Кадзи дежурит на кухне, не то наглотается лошадиных блох. Пусть на маневрах не становится впереди Кадзи.

Кадзи ошибался. Ёсида ничего не знал о его намерениях. Но когда ему рассказали, как шутя расправился Кадзи с Сирако и Кубо, Ёсида звериным инстинктом почуял опасность. Он сразу озлобился, но не из-за страха перед Кадзи, а из-за того, что до сих пор не проучил его.

– Если даже свалишь Ёсиду, не надейся, что справишься с остальными старослужащими, – предупредил Синдзе. – И вообще не кажется ли тебе вся эта затея пустым ребячеством?

– С меня достаточно поставить на место Ёсиду. А если и начальство признает его виновным в смерти Охары, буду считать свой долг выполненным.

– Ну хорошо, ты накажешь Ёсиду, но с тобой тут же расправится Хасидани!

– Ну и что? Ты предлагаешь сложить оружие? – Лицо Кадзи стало суровым.

– По-твоему, моя затея – ребячество. Да, я иду на риск. Но я осуществлю то, что задумал. Не знаю как, но отомщу Ёсиде. Месть – дело низменное, я знаю, но то, что мстит новобранец, да еще отличник, первый кандидат на повышение, заставит многих призадуматься.

Синдзе сжал губы и больше не проронил ни слова. Кадзи импонировал ему своей прямотой и одновременно вызывал жалость. Он уже воочию видел его провал, а поражение никого не убеждает. Он ни минуты не сомневался в том, что Кадзи потерпит крах, и от этого у него было тяжело на душе. Синдзе казалось, что Кадзи его укоряет: «Я иду напролом, а ты отсиживаешься в кустах».

40

Рота передвинулась на границу. «На границу» – это условно, до нее от расположения было еще километров пятнадцать-шестнадцать, Сторожевые посты были связаны между собой караулами, которые и осуществляли непосредственное наблюдение в пограничной зоне.

Вскоре после передислокации объявили об очередных повышениях. Ёсиду и Банная, надеявшихся на этот раз непременно стать унтерами, обошли. Кадзи и Яматохису повысили.

Они оба попали на дальний сторожевой пост под начало к унтеру Сибате. Так Хино удалил Кадзи из основного состава роты. Теперь можно было не опасаться его столкновения с Ёсидой, который как каптенармус состоял непосредственно при роте. Унтер Сибата, проинструктированный на этот счет Хино, изводил Кадзи нарядами. Здесь сквозил не только расчет измотать Кадзи настолько, чтобы тот и думать забыл о мести; беспрерывные наряды сами по себе наказание. Так, например, если вновь испеченный солдат 1-го разряда Яматохиса попадал в караул преимущественно днем, то дежурство Кадзи обычно всегда приходилось на ночное время. Караульный обход совершали, как правило, вдвоем, но надо было отмахать километров двадцать. Днем же на Кадзи, как на младшего по чину, обычно наваливали ворох всяких дел. Кадзи постоянно недосыпал. Он почувствовал, что сдает, что, если так пойдет дальше, надолго его не хватит.

Как правило, в сторожевом охранении посты сменялись регулярно, но бывало и так, что смена задерживалась. И тогда выезжали на новобранцах. Старослужащих не утруждали дежурствами, в ночное время не трогали вообще. А в команде унтера Сибаты для «стариков» вообще не существовало начальства, его самого они ни во что не ставили.

Кадзи надеялся на новом месте вздохнуть свободно, но когда на него один за другим посыпались внеочередные наряды, он затосковал по казарме.

В эту ночь Кадзи заступил в караул вместе с унтером Хиратой, назначенным сюда из другого взвода.

Поздняя весна или раннее лето – лучшая для этих мест пора года. Пройдет еще недели две – и лето, словно сознавая краткость своей жизни, польется на землю огнедышащей солнечной лавой. Тела людей загорят и почернеют, и здесь, среди болот, станет душно, как в парилке. С низин налетит мошкара.

Но пока ничего этого нет. Вечерами свежеет. Небо над землей горит звездными россыпями.

С винтовками наперевес караульные шли по дороге, петлявшей среди болот. Вся в рытвинах от тележных колес, она вела в китайскую деревню, жители которой пользовались дорогой для извоза.

До деревеньки оставалось километра два, когда в небо взвилась сигнальная ракета.

– Вон она, опять… – Кадзи искоса посмотрел на Хирату, опасаясь, что тот прикажет искать место запуска. Капитан Кудо спит и видит себя героем. Если Хирата ретивый унтер, он воспользуется случаем для повышения.

– Опять красная, – промямлил Хирата и махнул рукой. – Нечего выслуживаться перед Кудо, все равно толку мало.

Кадзи улыбнулся. Хирату произвели в унтеры на четвертом году службы, а все же он обогнал многих своих одногодков, сообразительностью взял. Значит, из тех, кто лишь с виду покорный. Кадзи внезапно почувствовал к нему симпатию.

– Сегодня разве было какое передвижение?

– Кто его знает. Может, провиант подвозили. Им о наших частях известно куда больше, чем нам с тобой. Разве это сегодня началось? Пусть их сигнализируют. Разве плохо на фейерверк посмотреть? – Хирата засмеялся. – Лишь бы от фронта подальше.

Этот унтер все больше нравился Кадзи.

– А вы, господин унтер-офицер, будете из участников особых маневров?

– Так точно.

– Значит, давненько в армии?

– Да, порядком. Из Токио прямиком в эту глухомань. Скоро четыре года, как жену не видел.

Кадзи стало грустно. Да, четыре года – адский срок! Он подумал о Митико. Неужели и их ждет то же?

– Женат? – спросил Хирата.

– Да.

Они помолчали.

– Тьфу ты, и когда война кончится?

На повороте из мрака выступила деревня, Хирата остановился.

– Слушай, пойдем, а?

О чем это он? Кадзи не сразу сообразил.

– Есть тут одна. Понимаешь?

В темноте блеснули зубы Хираты, и весь он вдруг показался Кадзи нестерпимо противным.

– Сперва один шустрый нагрянул к ней, – объяснял Хирата. – Как водится, силой… Потом денег дал, она взяла, захаживайте, мол. Когда мы сюда переквартировались, мне солдаты из сменной роты шепнули. И где живет растолковали. Пойдем?

Кадзи не ответил. Хирата, видно, принял его молчание за робость.

– Платить-то надо всего одну иену, А будет артачиться… – Он хлопнул по винтовке. – Деньги у меня есть, пошли. Ты что, в землю врос?

– А Сога? – спросил Кадзи. – Он посты проверяет.

– Да ты не волнуйся. Это я на себя беру. Пошли.

– Идите один, – сказал наконец Кадзи. – Я подожду вас,

– Ну что ж, постой тут. Я быстро, за полчаса обернусь.

Хирата пошел в деревню.

Кадзи стоял на степной тропинке, осыпаемый брызгами звезд. Он ругал себя, что не удержал Хирату. На душе было гадко. Словно он сам изнасиловал эту несчастную крестьянку. Да, в известном смысле он, конечно, соучастник. Расскажи он Митико, что он вот так стоял и ждал, ее затрясло бы от отвращения. Разве для того она самозабвенно отдавала ему душу и тело, чтобы он скатился в эту грязь?

Кадзи поднял голову. Вон одна звезда упала, Это ему, эта Митико.

Вернулся Хирата.

– Фу, вонь какая в этих домишках…

Кадзи молча шагал за ним по дороге.

– Здешние китайцы – тихони. Улыбаются: чего изволите. И баба дерьмовая.

Хирата сплюнул.

– Не всегда они будут такими тихими, – хмуро бросил Кадзи и пошел быстрее. Так было легче.

41

На пост Б они пришли в первом часу. В дозорной будке сидел Синдзе. Сога спал, так что донесение о сигнальной ракете принял дежурный унтер-офицер. Двое караульных, позевывая, направились на соседний пост. Кадзи и Хирата встретили их у будки. Когда караульные вернутся, они с Хиратой будут уже у себя. К тому времени как раз рассветет. Между постами постоянно ходили караулы, хотя никто всерьез не верил, что в такую сеть может угодить рыба. Нарушители должны армиями ходить, не иначе, чтобы нарваться на редкие обходы. Смена караулов давно уже стала пустой формальностью.

Все, кроме караульных и дозорных, ночью спят.

Затянувшись сигаретой, Кадзи подошел к будке. Около нее не спеша прохаживался Синдзе. Звезды по-прежнему сияли по всему небу, но луна еще не взошла.

– Все в карауле? – спросил Синдзе и добавил: – Это работа Хино. Измотать тебя хочет.

– Расчет правильный.

– Самый зной впереди. Держись.

Кадзи кивнул в темноте.

– Ты бы поспал немного. Я тебя разбужу, – предложил Синдзе.

– Нет, ничего. Как там Ёсида? Сюда б его, сволочь, – последние слова он произнес шепотом.

– Его не пошлют. Баннай прибыл. Дрыхнет в бараке.

Кадзи посмотрел на звезды.

– Хочу вернуться в роту, не знаю, как отпроситься.

Синдзе промолчал.

– Смотри, держи себя в руках, не то угодишь в военную тюрьму, – проговорил он чуть погодя.

А что, если хоть раз дать себе волю?

Кадзи уставился в темноту. Завтра под каким-нибудь предлогом он возвращается в роту, идет прямиком в каптерку и расправляется с Ёсидой, так бьет, чтоб голос отнялся у мерзавца. А потом, обессилевшего, тащит его в казарму. И уж при всем взводе всыпает ему еще. Ударов тридцать. «А ну, собака, сознавайся, кто довел Охару! Не хочешь?» И опять бьет. Прибегает Хино. Ёсиду полосуют ремнем по морде, да так, что кровь брызжет. «Сознайся перед подпоручиком Хино, что ты виновен в самоубийстве Охары!» Хино приказывает старослужащим схватить Кадзи. Но он уже заставил Ёсиду признаться; если такому всыпать как следует – сознается. «Эй, вы все слышали? Он сказал, что своими издевательствами довел Охару до самоубийства. Господин подпоручик, вы слышали? Отдавайте теперь меня под суд. Кадзи всех вас выведет на чистую воду. Свидетели есть. Могу заодно рассказать, как вы прижгли Синдзе кочергой».

Кадзи вздрогнул. Тело обмякло, голова горела.

– Синдзе, скажи-ка мне, может ли человек, укравший медяк, наказывать присвоившего тысячу?

Заглянув в будку, Синдзе спросил:

– А что, в твоем случае уместна такая аналогия?

– Не знаю.

Кадзи умолк. Ему казалось, что весь он растворяется в темноте. Поодаль прошел часовой.

– Тысяча, конечно, есть тысяча, – снова заговорил Кадзи. – Но в общем-то все едино. В этой тысяче как раз может не хватить одного медяка, того, что присвоил ты. Разве, укравшего, ты можешь осуждать другого?

Снова наступило молчание. Лишь невдалеке слышались гулкие шаги часового.

– Я тебе не судья, Кадзи, я только и делаю, что незаметно ворую по одному медяку. И так же незаметно убегу.

Кадзи ничего не ответил.

В караулке он тряхнул спавшего на стуле Хирату.

– Господин унтер-офицер, пора.

Кадзи решил, что завтра отпросится в лазарет и вернется в роту. Если не сможет обвести врача, найдет другой предлог. Как бы то ни было, он не станет пешкой в игре, которую так нечестно ведет Хино.

Искать предлога не пришлось. Утром на сторожевой пост позвонили и вызвали Кадзи в роту. Откомандировать на полковые стрелковые соревнования.

42

– Ну, откараулил? А тебя тут письма от жены дожидаются. За три недели три письма. Весточки любимому муженьку.

Кадзи, как был, с винтовкой, взял один из конвертов. Сердце стучало, заливая тело горячей волной.

– Отощал ты, Кадзи! – к нему подошел Канасуги. – На ту неделю, кажется, мне заступать. Тяжело небось?

– Ничего, жить можно, – пробормотал Кадзи, не отрываясь от письма.

– А Кимуру застукали спящим на посту. Крепко всыпали, – не отставал Канасуги.

– Всю вывеску перекорежило, – вставил Саса.

Кадзи вспомнил Хирату.

– На посту еще не то бывает. А как Таноуэ?

– На кухне дежурит.

– Это хорошо.

«Для увальня Таноуэ лучше службы не подберешь», – подумал Кадзи, решив непременно с ним повидаться.

– Ты ему письмо от жены Охары покажи, – сказал Саса.

Канасуги объяснил:

– Она тут прислала нашему взводу письмо.

– Что пишет?

– Пишет, что места себе не находит. Совесть заела. Никак не возьмет в толк, с чего это все-таки застрелился Охара. Мертвого ведь не спросишь. Она, кажется, уходила из дому… Так теперь вернулась к его старухе…

Кадзи тяжело вздохнул. Поздно образумилась. На что это теперь Охаре?

– Охара, верно, радуется на том свете, – голос Сасы странно вздрогнул.

– А ты бы на его месте обрадовался? А Ёсида что поделывает? – спросил Кадзи.

Но прежде чем Саса успел ответить, за дверью послышались шаги и раздался голос самого Ёсиды:

– Пять человек на работу!

В комнате вместе с Кадзи было четверо новобранцев. Мори, который не участвовал в разговоре и готовился заступать в караул, переглянулся с остальными.

Открылась дверь. Вошел Ёсида. Отсчитал:

– Раз, два, три, четыре… Ну, хватит. Выходи строиться.

Трое двинулись и лишь один, стоя спиной к Ёсиде, не шевелился. Ёсида сделал шаг вперед. Только один шаг. Он узнал Кадзи. Тот снял ремень и зажал его в руке. Обернуться и хватить с размаху по ненавистной физиономии? Под письмом Митико бешено стучало сердце. Этот удар все изменит. Худо ли, хорошо ли, все сразу изменится.

В следующую минуту Ёсида, побледнев, выдавил:

– Ты, Кадзи, тоже иди…

Голова Кадзи сработала, не дала воли слепой ярости. Скажу, что еще не доложился о прибытии, и все тут. Куда спешить? Но вместо этого он сказал:

– С Охарой нас как раз оказалось бы пятеро, господин ефрейтор.

Увидев ремень в руках у Кадзи, Ёсида струсил. Впервые в жизни он струсил перед младшим по чину. И хоть бы один старослужащий рядом! О, тогда Ёсида без колебаний разделался бы с Кадзи. Теперь глаза Ёсиды лихорадочно бегали. Нужно было срочно восстановить престиж ефрейтора. Ударить – в ответ засвистит ремень. Об этом предупреждало белое как полотно лицо Кадзи.

Фортуна однако охраняла Ёсиду. Дверь распахнулась и на пороге появился Хасидани.

– Эй, кто-нибудь! Приведите в порядок мое обмундирование. Начальника караула приходится сменять, провались он пропадом!

Поединок не состоялся.

– О, господину унтер-офицеру придется сменить начальника караула? Вы даже не отдыхали, – залебезил Ёсида.

Но Хасидани уже смекнул, что здесь должно было произойти.

Ёсида поспешил смыться, захватив на работу лишь двоих – Сасу и Канасуги. Как только за ними захлопнулась дверь, Хасидани подошел к Кадзи.

– Только попробуй что-нибудь выкинуть до моего возвращения! Если уж ты непременно хочешь помериться с ним силой, – продолжал он, – сделаешь это вот здесь, на моих глазах, когда я вернусь.

Кадзи пристально посмотрел на Хасидани. Противник – ефрейтор, судья в схватке – унтер-офицер, оба старше его по чину. Итак, исход предрешен. Кадзи усмехнулся – не над предложением Хасидани, а над собой. Раз промедлил, значит, никогда не решится… Он может лишь хорохориться да подзуживать себя. Где ему решиться!

– Понял? – переспросил Хасидани.

– Так точно.

Он понял одно: даже если Хасидани разрешит драться, Хино никогда этого не допустит. Кадзи почувствовал, что окончательно теряет почву под ногами.

Командуя новобранцами в каптерке и вспоминая побелевшее лицо Кадзи, Ёсида все больше распалялся. Самым нестерпимым для него было то, что падает его престиж. Личной злобы Ёсида не питал ни к кому, он просто школил новобранцев так, как школили в свое время его. А этот Кадзи непростительно задавался. Повысили – вот и думает, что ему все можно. Ёсиде нечего его бояться, пусть сам поостережется. Спать спокойно не можешь, если он поблизости, вот до чего дошло!

В эту ночь Кадзи, измотанный бесконечными дежурствами, спал как сурок. Среди ночи он внезапно почувствовал, что задыхается. Что-то мешало дышать. Он рванулся, отгоняя от себя кошмары. Рот и нос закрывала маска из сильно намоченной туалетной бумаги. Он сорвал ее, вздохнул полной грудью, приподнялся на койке. Кадзи бросил взгляд в сторону Ёсиды. Спит, а может, притворяется, что спит. Скатав бумагу, Кадзи швырнул комок в Ёсиду. Тот никак не реагировал. Кадзи лег. Впервые представил себе, как убивает Ёсиду. Обида за Охару, отвращение к армейским порядкам – все теперь вылилось в лютую, беспредельную ненависть к Ёсиде.

43

Синдзе заступил в ночной караул вместе с Баннаем. Баннай был инициатором расправы, учиненной над ним в День армии. Синдзе не забыл об этом. Баннай тоже помнил, хотя и не придавал случаю особого значения. Возможно, он считал, что расправа – дело прошлое и, раз случай его свел с Синдзе на посту, нужно это прошлое похоронить. Как бы то ни было, он заговаривал с Синдзе и вообще вел себя мирно, хотя во всех его словах и сквозило чувство превосходства.

Они шли по тропинке на сторожевой пост Б. Стояла лунная весенняя ночь. Баннай просто извел Синдзе своими разговорами. Говорил он больше о женщинах, бахвалился многочисленными победами, пространно рассказывал о том, как то одна, то другая ползала на коленях, умоляя его связать с ней жизнь. Можно было подумать, что Баннай только и делал, что радовал прекрасную половину рода человеческого. Рассеянно слушая его, Синдзе размышлял, может ли русский солдат оказаться таким вот пустым бездельником и вралем. Он вспомнил слова Кадзи о прекрасном цветнике по ту сторону границы и невольно задумался, чем объясняется красноречие таких вот, как Баннай, которых хлебом не корми, только дай потрепаться о своих похождениях. Верно, только одним – бесконечной скудостью их духовной жизни! А Баннай все тянул свое.