Текст книги "Условия человеческого существования"

Автор книги: Дзюнпэй Гомикава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 48 страниц)

– Но ведь и среди них должны быть люди! – Митико очень хотелось поверить, что это так, ведь она сама была японкой. – Ну вот ты, например, ведь ты не стал бы так поступать? – Взгляд ее был жалкий, просящий.

– Нет, – сказал Кадзи.

Нет, ни при каких обстоятельствах, слышишь, Ван!

Да, я не стал бы, но все равно я буду соучастником преступлений. Если моя часть ворвется в какую-нибудь деревню и начнет насиловать женщин, что мне останется делать? Ведь не хватит же у меня смелости прекратить насилие? Вот это-то ты хотел сказать Ван. Господин Кадзи, развивайте свои добрые начала, не то вы превратитесь в гуманного ханжу!

Кадзи спрятал рукопись в ящик стола.

– В общем я тоже хорош! Как я вел себя, когда убили рабочего? А когда ударил Чена? И ты еще меня мучила.

– Я тебя не мучила, – покачала головой Митико, – просто мне было тяжело. Правда! Так хотелось верить, что хоть ты не способен на такое.

– Понимаю… – На губах Кадзи появилась неопределенная улыбка. – А ты не подумала тогда, что я только на словах пытаюсь сохранить свою чистоту. Ну, как в тот раз, когда писал докладную записку в правление.

Когда он писал злополучную записку, он не отдавал себе отчета в этом, что его предложение – это всего лишь хитроумный способ эксплуатации, так же как не думал, что под знаменем человечности может скрываться человеконенавистничество.

– Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду?

– А лучше и не понимать, – сказал Кадзи устало. – Поймешь – станешь такой же, как я. А это трудно вынести.

4

– Чего ради ты опять решил пускать к ним женщин? – спросил Окидзима, облокотясь на стол Кадзи.

– Считай, что нашло настроение, – ответил Кадзи. – Правда, я не очень-то поддаюсь настроениям, но тут… Помнишь, когда директор разрешил водить к пленным этих женщин, я чуть не рассорился с ним, а теперь сам за это. И черт его знает, почему. Возможно, женщины и помогали побегам, но даже если это и так, что же у нас получится? Мы запретим им посещать бараки, тем самым признав, что они одурачили нас. Здорово! Нет, уж лучше… Мое решение, во всяком случае, нейтрально, его нельзя рассматривать ни как содействие побегам, ни как меру их пресечения.

– Перестань нести вздор, – недовольно сказал Окидзима. – В данном случае все это имеет отношение к побегам.

Но Кадзи, не обращая внимания на тон Окидзимы, продолжал:

– Я не охраняю пленных. Самое большее, что я могу предпринять, это просить их не бежать. Но они бегут, и это прямое доказательство того, что моя аргументация на них не производит впечатления. Это ужасно неприятно, но женщины тут ни при чем. Зачем путать два вопроса? Сперва я думал, что это оскорбляет их человеческое достоинство. Я и сейчас думаю так же. Но разве во всем другом мы не оскорбляем их достоинство? Я хочу быть великодушным, но все, что я делаю, получается половинчатым, в общем обман один… А если так, если ничего другого для них я сделать не в силах, пусть хоть с моего разрешения удовлетворят одно свое желание, каким бы унизительным оно ни было. Может, мои рассуждения неубедительны, но…

Выпуклые глаза Окидзимы засветились смехом.

– Говори уж прямо, что тебя заинтересовал роман Чунь-лань. И еще одно, наверно.

– Что же?

– Если можно, не замарав рук, позволить им бежать, зачем лишать их этой возможности? Я угадал?

Кадзи испуганно глянул в сторону Фуруя. Тот сидел с безразличной миной на лице. Понизив голос, Кадзи, сказал:

– Думай, как хочешь.

– Но ты не забывай, что все это отражается и на мне.

Кадзи удивленно поднял на Окидзиму глаза.

– Я хочу сказать, – добавил Окидзима шепотом, – что, если ты собираешься тащить груз в одной упряжке со мной, надо убедить и меня в своей правоте.

– Понимаю… – пробормотал Кадзи.

– Теперь, когда я буду писать донесения, я буду предпосылать им эпиграф, – сказал Окидзима, скаля зубы. – Призрак бродит по Лаохулину, призрак гуманизма…

Окидзима уже отошел было от стола Кадзи, как в контору опрометью вбежал испуганный мальчик-рассыльный.

– Господин Кадзи, приехала коляска. Они! – И он указал на дверь, за которой раздался рокот подъехавшего к конторе мотоциклета. Затем послышался топот тяжелых сапог, и дверь распахнулась.

– Кадзи из отдела рабсилы здесь?

Кадзи так и подбросило со стула. Старший унтер-офицер Ватараи с ходу угрожающе произнес:

– Черт знает, что у вас творится! Совершенно распустили спецрабочих!

Кадзи не ответил и показал глазами на свободный стул. Грузно опустившись на стул, Ватараи широко расставил ноги, поставил между ними саблю и положил руки на эфес.

– Вы что же, уселись за столы, сложили ручки и спокойно наблюдаете за побегами?

– Почему же уселись и сложили руки, – ответил Кадзи, еле сдерживаясь, чтобы не вспылить. – Все доступные нам меры приняты.

– Приняты, говоришь! – Ватараи стукнул саблей о пол. – Сколько раз вам надо говорить, что пленные – это военная добыча, за которую армия расплачивается кровью. А вы тут что делаете? Они смеются над вами и тем самым оскорбляют нашу доблестную армию. Почему они бегут?

– Да никаких особых причин нет, – сказал Окидзима, – просто они при любом случае хотят бежать.

– А я вас спрашиваю, почему вы допускаете побеги? – крикнул Ватараи. Он встал, оперся на эфес сабли. – Отвечай!

– Можете не кричать, я не глухой, – невозмутимо ответил Окидзима. – Под нашим контролем находится десять тысяч вольнонаемных рабочих. Если быть логичным, мы должны уделять основное внимание им, а не спецрабочим, которых всего шестьсот человек. А что получается на деле? За последнее время мы только и занимаемся этими вашими спецрабочими. Мы пытаемся создать им все условия, а они все-таки бегут. Чего же вы от нас хотите?

Лицо Ватараи искривилось злобной гримасой. Прищурив глаза, словно прицелившись, он вдруг с размаху ударил Окидзиму по лицу своей огромной ладонью. Окидзима пошатнулся и схватился за стул, как бы желая запустить его в обидчика.

Кадзи шагнул вперед.

– Разрешите задать вам один вопрос? – Голос его немного дрожал. – Я ничего от вас не скрыл, направил вам соответствующий рапорт. Вы ведь только по бумагам контролируете численность спецрабочих. Предположим, я написал бы вам, что те рабочие умерли, ведь вы, вероятно, поверили бы этому? Вы что же, не хотите правдивых донесений?

Ватараи снова прищурился. На этот раз он целился в Кадзи. Видали молодца? Какая наглость! Осмеливается еще рассуждать. Безобразие! И к тому же набитый дурак. Взял бы да и написал, что сдохли; меньше было бы и жандармерии хлопот.

– Это так, – ответил он вслух, и губы его искривились в усмешке. – Но все это отговорки. Вы что же, и вправду не способны ничего предпринять? Ну ладно, на этот раз, так и быть, спущу вам, но смотрите, чтобы ничего подобного больше не повторилось. Если еще кто-нибудь убежит, на месте зарублю старосту. Всех предупредите. Понятно?

– Понятно, – сказал Кадзи.

– А если в донесениях теперь, – тут Ватараи усмехнулся, – окажутся умершие, приеду, проверю трупы. Понятно? Предупреждаю, чтоб число трупов совпадало с цифрами. А ты учти, что такие интеллигентики, как ты, не раз ломали себе шею.

Кадзи отвел от Ватараи глаза. Ну и тип. Таких презирать нужно. Но одновременно в зеркале воображения он увидел себя, до отвращения испугавшегося этого жандарма. Вероятно, сейчас на его лице застыло такое же жалкое, заискивающее выражение, какое бывает у китайца-рабочего, когда он стоит перед своим повелителем Кадзи.

Заметив рассыльного, испуганно выглядывавшего из-за спины Чена, Кадзи в конце концов заставил себя улыбнуться и сказать:

– Принеси, пожалуйста, чаю.

Мальчик встрепенулся и какой-то неестественной походкой, вызванной, видимо, животным страхом, вышел из комнаты.

– А не припугнуть ли мне ваших спецрабочих? – сказал Ватараи, совершенно не обращая внимания на Окндзиму, который только и искал повода, чтобы сцепиться с жандармом.

– По-моему, не стоит, – холодно ответил Кадзи. – Это принесет только вред.

Ватараи нахмурился. Теперь уже Кадзи ждал пощечины. Но жандарм лишь угрожающе звякнул саблей.

– Не слишком ли вы уверены в себе, что отказываетесь от нашей помощи? Ну хорошо, впредь за все отвечать будешь ты, с тебя и будем спрашивать. Это говорю я, Ватараи.

– Хорошо, – нахмурясь ответил Кадзи.

5

Окидзима с решительным видом вышел из комнаты. Кадзи последовал за ним. Окидзима пересек пустырь и зашагал к баракам спецрабочих. Кадзи остановил его.

– Не надо туда ходить.

Окидзима не ответил, только глаза его недобро заблестели.

– Ты понимаешь, что я хочу этим сказать?

– Оставь меня в покое, сейчас не трогай, понял?

– Не могу я оставить. Ты думаешь, что, избив кого-нибудь, ты успокоишься? Нет, от этого…

Окидзима не дал ему договорить.

– А ты? Когда сам разозлился, так набил морду Чену, а мне читаешь нотации? Довольно корчить из себя гуманиста.

– Да, я ударил Чена, – сдержанно сказал Кадзи, – и раскаиваюсь. Ты уже второй раз мне напоминаешь об этом. Можешь продолжать в том же духе, но где тут логика? Если я ударил, значит, и тебе следует так поступать? И дело тут вовсе не в том, что я кого-то из себя корчу. Просто прошу не поддаваться настроению и не мешать моей работе.

– Твоей работе? – В голосе Окидзимы прозвучали враждебные нотки.

– Да, моей работе. Ведь до вчерашнего дня ты меня поддерживал, а теперь хочешь подставить мне ножку.

Окидзима резко повернулся к Кадзи спиной, но тот невозмутимо продолжал:

– Ты как-то сказал, что будешь мне помогать, если поймешь, чего я хочу. Я попробую тебе сейчас объяснить. Ну вот, ты изобьешь несколько человек, чтобы отвести душу. А что дальше? В глазах рабочих ты станешь вторым Окадзаки. Помнишь, когда Окадзаки убил рабочего, ты мне сказал, что работать вместе с Окадзаки противно. А сегодня я говорю тебе: хочешь подражать Окадзаки – надевай краги, бери в руки хлыст и ходи весь день, вращая белками.

Окидзима медленно пошел вперед. Кадзи зашагал рядом.

– Помнишь, когда я только что сюда приехал, ты мне рассказывал о своей работе переводчиком в армии. Ты приходил в ужас, когда видел беспощадную расправу с антияпонскими элементами, когда видел, как людей заживо закапывают в землю. Такие ошибки мы делали слишком часто. Не пора ли нам подумать, что повторять их больше не следует?

– Ладно, хватит наставлений. – Выражение лица Окидзимы стало меняться; глаза еще сверкали злобой, но губы уже тронула кривая усмешка. – Выходит, нужно им сказать: действуйте, как вам заблагорассудится, господа хорошие.

– Нет, это уж слишком, не поймут. Но кое-что все же следует сказать. Ведь говорят же в народе, что советоваться нужно даже со своими коленями. – И Кадзи, взглянув в сторону бараков, добавил: – Попробовать надо, во всяком случае…

6

На втором этаже маленькой китайской харчевни вокруг грязного столика сидели два японца и пять китайцев.

– Я буду говорить с вами откровенно. Я собрал вас здесь, чтобы просить вас прекратить побеги. – Кадзи начал разговор на китайском языке. – Почему я не хочу, чтобы вы бежали? Понимайте, как хотите, это ваше дело. Кое-кто из вас решит, что я боюсь начальства, боюсь неприятных для себя последствий, подумает, что я страшусь жандармерии. Кто-нибудь, возможно, усмехнется – дескать, подкупить хочет. Может, во всем этом и есть доля истины. И все же главная причина кроется в другом. Я представитель враждебного вам государства, но лично я отношусь к вам более дружелюбно, чем другие, да и по должности своей, как лицо, ведающее рабочей силой, не питаю к вам враждебности. Разумеется, многого я не могу сделать для вас, но все же с уверенностью заявляю, что о ваших интересах забочусь больше, чем кто-либо другой. Кстати, я не думаю, чтобы мои методы управления были настолько несправедливы, чтобы заставляли вас бежать отсюда с риском для жизни. А если вдуматься поглубже… вы пытаетесь бежать от человека, который стремится преодолеть противоречия воюющих сторон и облегчить ваше положение. Неужели люди разных наций не могут понять друг друга? Вот почему я решил откровенно поговорить с вами.

– Непонятно, отвлеченно как-то вы говорите, – сказал Ван Тин-ли по-японски. Это был первый случай, когда он заговорил на этом языке.

– Неужели? – Кадзи добродушно рассмеялся. – Ну ладно, буду говорить конкретнее.

– Не стесняйтесь, лопайте! – вмешался в беседу Окидзима, предлагая собеседникам китайскую водку и сало. – Будем ужинать и беседовать по-свойски.

– Конечно, вы мне не доверяете, и для этого у вас есть основания. Когда один из ваших товарищей был убит, я не принял необходимых мер, чтобы защитить вас, – продолжал Кадзи, глядя только на Ван Тин-ли. – Я заявляю, что пекусь о ваших интересах, а сам посылаю вас на работу, требующую больших физических сил, чем у вас есть. Я говорю, что не питаю к вам никакой вражды, а кормлю вас тем, чем кормят лошадей. Я стараюсь уверить вас, что я хороший, а факты вас убеждают в обратном. Все это так. Но представьте себе, что было бы, если бы вместо меня и Окидзимы в отделе рабсилы и на производстве были одни Окадзаки. Или жандармы.

Кадзи говорил и чувствовал, что слова его не достигают цели. Да, звезды руками не схватишь… Чего он, одинокий, слабый человек, может добиться? Ведь тут столкнулись сложные и противоречивые интересы двух народов, и сколько бы он ни пыжился, ничего у него не выйдет, все лопается, как мыльный пузырь.

– Чем больше говоришь, тем все нелепее получается, – повернувшись к Окидзиме, горестно признался Кадзи и тут же снова горячо заговорил: – Я искренно сожалею о всех ошибках, совершенных мною до сих пор, и постараюсь их исправить…

Кадзи умолк, ему показалось, что Ван Тин-ли смеется над ним: «Ну вот, господин Кадзи уже начинает развивать в себе добрые начала. Но этого еще мало. Пока это ненастоящее. Постарайтесь-ка еще чуть-чуть. И не забывайте, что за словами должны следовать дела».

Но Ван молчал, спокойно и серьезно глядя на Кадзи. И Кадзи решил продолжать.

– …Постараюсь доказать делом, что я вам друг, а не враг. И докажу. Но для этого нужно время. Поэтому прошу хотя бы не ждать от меня зла, если уж вы не можете мне поверить полностью. Ведь поймите, раз вы будете меня в чем-то подозревать, все мои поступки покажутся вам подозрительными. Я кончил. Я больше ничего не скажу, не то мои самые искренние намерения могут показаться бахвальством.

Хуан, усердно поглощавший сало и почти не слушавший Кадзи, вдруг удивленно посмотрел на него, раскрыв рот. Гао почти не ел, он тянул водку, не отрывая от Кадзи покрасневших глаз. Ван Тин-ли был спокоен и тих, как тень. А Хоу и Сун, продолжая слушать, смотрели поочередно то на Кадзи, то на Окидзиму. К еде они еще не притрагивались и, вертя в руках палочки, словно раздумывали, есть им или не есть.

– Теперь я скажу пару слов, – вступил в разговор Окидзима, – как я думаю. Кадзи ведь теоретик, а я практик. Но сначала о моем друге Кадзи. С тех пор как теоретик Кадзи появился у нас на руднике, положение рабочих, в том числе и ваше, намного улучшилось по сравнению с тем временем, когда был здесь только я, реалист. Это факт. Теперь о вас. Опыт, приобретенный мною на фронте, подсказывает мне, что жандармерия пойдет на все самое худшее, если вы и в дальнейшем будете продолжать эти побеги. Вчера я чуть было не полез с ними в драку. Еще один побег – и жандармы попытаются расправиться и с нами. Просто обвинят в пособничестве. Не знаю, как Кадзи, но я не намерен из-за вас терять свою башку. Следовательно, у меня останется лишь один способ ее защитить – вернуть вас туда, откуда вы к нам пришли. Гуманность, о которой говорил Кадзи, мы можем проявлять только до известного предела. Понимаете?

Окидзима наколол на палочку кусочек жирной свинины и, улыбнувшись своими выпуклыми глазами, продолжал:

– Помните, когда вы сюда прибыли, я сказал, что не люблю жареной человечины. Но если побеги будут продолжаться, мне придется изменить свои вкусы. Вы, кажется, считаете, что придумали способ убегать, ничем не рискуя? Напрасно, мне известен ваш фокус. Да я за сутки могу заставить вас выложить все, это совсем нетрудно, но тогда запахнет жареным. Я уже хотел это сделать вчера. Но меня остановил Кадзи. Кадзи считает, что это противоречит человеческой природе, ее доброте. Но если вы будете грубо попирать эту доброту, то и я перестану признавать необходимость ее проявлять. И сюда я пришел, чтобы все это сказать. Пусть это будет последним предупреждением.

Окидзима сунул в рот мясо и зачавкал. Хуан, приветливо улыбаясь, налил ему водки в чашечку.

– Да разве мы хотим рисковать жизнью? – сказал Хуан. С его губ капал жир. – Но вспомнишь жену, детей – и не сидится на месте. Если бы можно было жить здесь вместе с женой и детьми, никто из семейных и не подумал бы о побеге…

– Да и холостяки, – перебил Хоу товарища, – не побегут, если будут чувствовать себя в безопасности. А сейчас никто не уверен, что доживет до завтра. Ведь верно, ребята?

– Верно, – сказал Сун. – Перевели бы нас на положение обычных рабочих! Если все будут уверены, что их жизнь в безопасности, если будут сидеть не за проволокой и получать плату за работу, о побеге никто и думать не будет. Кому охота получить пулю?

– Можете гарантировать нам жизнь? – спросил Хоу.

– А семьи выпишите? – опросил Хуан.

Кадзи молчал, ему было тяжело, а тут еще эти ясные глаза Ван Тин-ли, наблюдавшие за ним. Но и молчать дальше нельзя.

– Честно говоря, я не могу ничего сказать определенно, – оглядев китайцев, сказал Кадзи. – Но этот день недалек. Сейчас мы выписываем семьи обычных рабочих – по их желанию, конечно. Но вы не отчаивайтесь, потерпите немного. Для удовлетворения вашего желания нужно преодолеть много препятствий. Ведь я только этим и занимаюсь все время. Не знаю, но мне кажется, что я кое-чего уже добился. Поэтому, прошу немного подождать, я вам это серьезно говорю.

– А ведь они не врут, – сказал Хуан, поглядывая на Хоу. У него было хорошее настроение от обилия еды, стоявшей на столе. – Если откровенно поговорить, обо всем можно договориться.

Ван Тин-ли по-прежнему молчал, тыкая палочкой в утиное яйцо.

– А доцент ничего не скажет? – спросил Кадзи, обеспокоенный его молчанием.

– Здесь не университет, – ответил Ван Тин-ли и улыбнулся.

Кадзи повернулся к Гао, который все время тянул водку, вперив пьяный взгляд в одну точку.

– А ты, Гао, если позволят жениться, поселишься здесь до конца войны?

– Хватит этих «если»! – грубо ответил Гао. – Если будешь не за проволокой, если позволят жениться, если не будешь пленным… Слишком много этих «если»! Меня не обманешь пустой болтовней.

Говорил он быстро, Кадзи не понял его и переспросил Окидзиму, у которого от слов Гао перекосилось лицо. Услышав перевод, Кадзи побледнел как полотно. Хуан и Хоу забеспокоились.

– Ты что несешь! Японцы хотят откровенно побеседовать, а ты их злишь!

– Чего ты из себя героя строишь, подумал бы о других немного!

– А что я плохого сказал?! – заорал Гао, взорвавшись. – А вы лизоблюды! Приемы японцев давно известны. Сделаем и так и эдак… А хоть раз их обещания сбывались? Этот еще, видно, из честных. Сказал, что ничего пока не может обещать. Ведь вы слышали? Ничего не может обещать! Чему же вы обрадовались? В общем, вы как хотите, а я этой болтовне не верю!

Кадзи вскочил.

– Ах ты скотина! – Он весь дрожал от негодования. Такое состояние должен переживать человек, который, совершив множество ошибок и подорвав всякое доверие к себе, наконец-то искренне захотел помочь людям, но они его оттолкнули, не поверили в его искренность. – Встать! Ты не понимаешь человеческих слов! Иди к Чунь-лань, поучись у нее, как нужно разговаривать. Иди! Даю тебе два часа. Если хочешь – беги, но прежде посоветуйся с Чунь-лань!

Гао недоверчиво посмотрел на Кадзи.

Встать! – крикнул Кадзи.

Гао глянул на товарищей.

– Встать, тебе говорят! – опять закричал Кадзи.

Напуганные Хуан и Хоу почти в один голос сказали Гао:

– Да встань же ты!

– Не зли его больше!

Гао нехотя поднялся.

– Уходи! – Кадзи подбородком показал на дверь. – Не бойся, я не скажу, что ты сбежал. Возвращайся через два часа.

Гао, все еще колеблясь, обвел налитыми кровью глазами товарищей.

– Обязательно возвращайся, – тихо сказал Ван Тин-ли. – Особенно долго не разгуливай.

Гао, все еще недоверчиво озираясь, медленно вышел из комнаты.

Взглянув на Кадзи, Окидзима ухмыльнулся. Так вот, оказывается, какой ты гуманист! Не очень-то учтивый!

Кровь отхлынула от лица Кадзи. Он не знал, что способен так вспылить. Ну а что дальше?.. В голове шевельнулась коварная мысль извлечь пользу из этой вспышки. Правда, едва он отпустил Гао, его тут же кольнуло сомнение: а вдруг этот Гао и впрямь убежит? Но отступать было поздно.

– Н-да, испытанный прием воспитателей детских исправительных колоний, – пробормотал Окидзима.

Кадзи обратился к Ван Тин-ли:

– Теперь можно спокойно поговорить. Вы его все-таки научите элементарной вежливости. Неприятный тип! Ведь мы почти пришли к какому-то соглашению, а он… Ну ладно. Так вот, Ван, если я пообещаю выпустить вас из лагеря и предоставить вам свободу наравне с обычными рабочими, вы будете ждать, поверите мне?

– Будем ждать, – тихо сказал Ван Тин-ли. – Правда, мы понимаем свободу, кажется, иначе, чем вы, но, по-видимому, как это вытекает из ваших слов, нам придется довольствоваться и этой свободой, которую к тому же еще нужно заслужить послушанием.

Неужели они согласны? Если бы можно было заглянуть в душу этого Вана! Пока эти ваны будут следовать его советам, и ему, Кадзи, будет безопасней. И совесть не будет мучить…

– Конечно, – добавил он, – между людьми, стоящими по разные стороны проволочной ограды, трудно заключать соглашения, но если мы хотим добиться какого-нибудь толка, нужно больше доверять друг другу, правда?

– Ладно, мы поверим, – сказал Хуан, доедая жареного цыпленка и облизывая губы. – Только не соврите нам, раз мы вам поверили. Ведь китайцы очень почитают всякие добродетели, вам это известно, наверно.

Беседа как будто удалась.

Гао вернулся еще раньше срока. С ним пришла Чунь-лань. Гао смущенно улыбался.

Окидзима, похлопав Кадзи по плечу, засмеялся:

– С тебя могут брать пример воспитатели детских колоний!

7

Через несколько дней Кадзи сказал Окидзиме:

– Думаю выводить спецрабочих человек по пятьдесят на пикник.

«Пикником» здесь называли работы в степи по сушке фекалий примерно в четырех километрах от рудника. Экскременты десяти тысяч человек вывозились туда, сушились и выдавались окрестному населению для удобрения полей. Правда, на «пикнике» скверно пахло, но все же работа под открытым небом, в поле была спокойнее и легче, чем под землей.

– С охраной?

– Нет, я буду сам сопровождать.

Окидзима заворочал своими выпуклыми глазами:

– В последнее время ты действуешь слишком самостоятельно. Смотри, как бы чего не вышло…

– Ты прав, – Кадзи жалко улыбнулся. – Но я решил больше не писать докладов в правление. Предложение об оплате труда спецрабочих не принято. Новые правила обращения с ними не получили одобрения. Ты что же, думаешь, что мое предложение убрать колючую проволоку вызовет восхищение? Фирме нужна лишь руда, которую добывают спецрабочие, и ей нет никакого дела ни до рабочих, ни до нас с тобой. Вот я и решил действовать на свой страх и риск. Может быть, этим чего-нибудь добьюсь.

Окидзима молчал.

Самостоятельные действия Кадзи таили в себе опасность. Это было, пожалуй, опаснее, чем побои, к которым порой пытался прибегать Окидзима. Но, с другой стороны, сделать для спецрабочих все сразу было невозможно, поэтому ничего другого не оставалось, как действовать полумерами.

Но как все это объяснить пленным? Кадзи чувствовал, что он зашел в тупик. Если спецрабочие ему поверили, они прекратят побеги, но это значит, что данные им обещания надо выполнять. Однако чтобы выполнить эти обещания, ему предстоит борьба с правлением, а может быть, и с армией, которая в десять раз сильнее, чем фирма. И победить он может лишь в том случае, если представит доказательства, что спецрабочие покорно следуют за Кадзи во всех его начинаниях. А для этого в свою очередь необходимо полное доверие к нему со стороны пленных. А уж если они не поверят, то побеги не прекратятся. И это, пожалуй, все, что им останется, чтобы доказать, что они тоже люди. И Кадзи должен молчаливо признать это их право и тем самым поставить под угрозу собственное благополучие и даже жизнь. Но как заслужить их полное доверие? Ведь перед ним закрыты все пути! Ему запрещают сделать для пленных что-нибудь хорошее.

Кадзи отправился на сушку фекалий на следующий день. Пятьдесят человек, ступив на землю, не огороженную колючей проволокой, подняли головы и долго смотрели на голубое небо, где освежающе пылало яркое солнце.

Все работали как-то по-особому, радостно, без понукания. Кадзи часто объявлял перерыв. Не раз он хотел заговорить с Ван Тин-ли, но ему все казалось, что тот догадается о его сомнениях, о его неуверенности, и не заговаривал.

На лицах рабочих, вернувшихся в бараки, когда солнце уже стало заходить, не было и следа обычной усталости. Казалось, они вернулись действительно с пикника. Правда, все были и на этот раз молчаливы. Но когда последний рабочий вошел за проволоку, Ван Тин-ли обернулся к Кадзи и улыбнулся. И только один Кадзи чувствовал себя совершенно разбитым.

8

– Скажи, Митико, почему сегодня с пикника никто не убежал? Ведь там это было сделать так легко! – спросил Кадзи у Митико, склонившейся у топки.

– По-моему, они начали тебе верить. – И Митико, выпрямившись, проверила температуру воды в ванне.

– Нет, боялись! Думали, что это какой-то подвох. Как только убедятся, что ничего нет, побегут.

– И что же тогда? Прекратишь эти прогулки?

– Нет.

– Но ведь это опасно! Они могут и тебя убить!

– Ну, до этого не дойдет.

В общем на первый раз все обошлось благополучно. Правда, беспокойство его не покидало, но настроение было отличным. Ван Тин-ли на обратном пути спросил, будет ли он и в дальнейшем выводить их на работы в поле, хотя бы по очереди, Кадзи ответил, что лишь в том случае, если он, Ван, прекратит побеги. Но как бы там ни было, самому-то Вану Кадзи ни за что не даст убежать; его он сам должен выпустить из-за колючей проволоки.

А что, если привести Вана к себе и поговорить с ним?

Кадзи взглянул на Митико:

– Может быть, и ты искупаешься?

Митико улыбнулась, показав белоснежные зубы:

– Хорошо.

Встав на дощатую решетку, она мгновенно разделась. В тусклом свете ее белое тело казалось еще более упругим. Кадзи смотрел на нее, не отрываясь. Митико подошла к ванне, и Кадзи молил небо, чтобы больше не было ни побегов, ни разговоров с жандармами. Если еще такое случится, он, пожалуй, потеряет Митико. А он не может без нее…

– Послушай, – сказала Митико, входя в ванну. – Ведь, как я слышала, производительность на руднике поднялась?

– Да, и примерно настолько, насколько мы предполагали.

– А за спецрабочих ты сейчас спокоен?

– Почти. Но почему ты спрашиваешь об этом?

– Если твои пленные успокоятся, может быть, ты попросишь отпуск? Мы съездим в город…

– Об этом я не думал, – ответил Кадзи и вышел из ванны.

– Попроси, ладно? – Митико подняла на него глаза.

– Хватит! Сейчас я думаю только о тебе.

– Неправда, ты всегда думаешь о них, – она прижала его голову к своей груди. – В городе ты хоть отдохнешь немного, забудешь о работе.

Отпуск ему необходим. Если так будет продолжаться, его нервы сдадут. И тогда в их жизни останется только колючее отчуждение. Что бы они ни делали, все их будет раздражать, начнутся раздоры. У нее заныло сердце; неужели это когда-нибудь может случиться? Она вспомнила их последнюю размолвку. Горечь от нее еще не прошла, какая-то ссадина упорно не заживала, то и дело напоминала о себе.

– Съездим в город, хорошо? Сколько дней они могут тебе дать?

– Не больше трех…

– Ну и прекрасно. – Она всем телом прижалась к мужу. – Ты будь понастойчивей! Директор, конечно, скажет, что ему будет трудно, а ты не отступай!

Кадзи не ответил. Он жадно смотрел на Митико. На ее теле блестели капельки воды. И вдруг он почувствовал, что все эти полгода, что он живет в Лаохулине, он ласкал это прекрасное тело как-то механически… Сколько же невозвратимых бесценных ночей он потерял! Сто восемьдесят ночей! Как он мог…

– Когда ты работал в правлении, ты был совсем не такой, – сказала Митико, встречая взгляд Кадзи увлажненными глазами. – Правда, ты и там был очень занят, но все же не был рабом своего дела.

– Возможно…

Кадзи сел на скамейку.

– В недалеком будущем ты, наверно, станешь большим человеком, может быть, каким-нибудь директором-распорядителем, но молодость от тебя тогда уже уйдет.

– Что ты говоришь!

– Да, да! – решительно сказала Митико. – И я тогда уже…

– Я ведь люблю не большого начальника, а тебя!

Кадзи сунул голову под кран, чтобы скрыть слезы, набежавшие на глаза. Кто же он такой в конце концов? Непоследовательный гуманист, послушный чиновник? Феминист, сочувствующий уличной девке и забывающий о жене? Верный слуга и способный работник, приумножающий военную мощь Японии? Глупец, растрачивающий себя в какой-то страсти, которой, возможно, в нем совсем и нет?

А перед глазами его стояла сверкающая, свежая молодость, и его грудь теснило желание. Шесть месяцев назад он продал кусочек своей души, чтобы получить право владеть этой юной красотой. А теперь выходит, он продает и эту красоту, и свою душу, приобретая взамен только терзания.

– Если все будет спокойно, я возьму отпуск, – сказал Кадзи. – Ты права.

– Обязательно возьми, прошу тебя! – И Митико потянулась к нему.

– Хорошо…

Кадзи обхватил Митико за плечи. Сильные руки приподняли ее и вытащили из ванны.

9

Пикники устраивались уже несколько раз с интервалом в два-три дня. Все сходило пока благополучно. Однажды Кадзи взял с собой и Чена. Во время перерыва Кадзи спросил его:

– Как себя чувствует мать? Все еще плоха?

– Так себе, все болеет, – стараясь не глядеть на Кадзи, ответил Чен.

– Все еще просит белой муки?

Чен мельком взглянул на Кадзи и тут же опустил глаза. Он стал рисовать на земле чайникоподобную голову хозяина пампушечной, лицо складского сторожа, фигуру мадам Цзинь. Затем все стер.

– Она уже смирилась! – очень тихо ответил Чен и чуточку покраснел. (С того дня пампушечник давал ему муку, хоть и понемногу.)

– Тогда я был виноват. Ты меня прости. Ты, наверно, решил, что мне нельзя доверять, что у меня слова расходятся с делом?

У Чена сильнее забилось сердце, он опять мельком посмотрел на Кадзи.

– Я иногда несдержан, я это знаю.

– Да что вы…

Теперь слишком поздно, он уже совершил непоправимое. Если Кадзи узнает, что он наделал, ему не сдобровать.

Некоторое время оба молчали. В бездонном синем небе молодо сияло солнце.