Текст книги "Условия человеческого существования"

Автор книги: Дзюнпэй Гомикава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 48 страниц)

– Так, значит, ни у кого нет? Ну смотрите, потом пеняйте на себя. – Он угрожающе улыбнулся. – Кадзи, ты что плохо выглядишь сегодня?

Кадзи уже не чувствовал холода, но тем не менее никак не мог унять дрожь и избавиться от мучительного сердцебиения.

– Тобой по праву гордится четвертая рота, – насмешливо-почтительно проговорил Исигуро. – Тем более неприятно, что две такие открытки найдены у тебя! Как они к тебе попали?

Кадзи крепко сжал побледневшие губы.

– Эти открытки ты прятал среди других, думал – не заметят, – разглагольствовал Исигуро.

В прошлую проверку Исигуро действительно не заметил этих открыток, проморгал, что называется. И Кадзи успокоился, а зря.

– Украл или тебе их дали?

В ушах у Кадзи гудело. Ну что ж, чему быть, того не миновать.

– Украл…

Из-за спины Исигуро рванулся Сибата, но тот удержал его.

– Где?

– В канцелярии, взял со стола господина командира взвода Исигуро.

– Когда?

– На прошлой неделе, когда убирал канцелярию.

– Но у меня нет открыток со штемпелем! – Исигуро повысил голос.

– Открытки мои, я сам поставил штемпель.

– А где ты его взял?

– В столе господина командира взвода…

Исигуро усмехнулся.

– Дурак! – неожиданно заорал он. – Думаешь, тебе удастся провести меня, унтер-офицера Исигуро? Врать вздумал! А ну, выкладывай все начистоту, кто тебе их дал?

Кадзи кусал губы. Пусть уж с ним расправятся, как с вором. Он ни за что не выдаст того, кто дал ему открытки. Кадзи понимал, что самое страшное еще впереди.

– Тебе же лучше будет, – примирительно начал унтер. – Я понимаю, ты не хочешь выдавать товарища…

– Я сам украл, – упрямо повторил Кадзи.

– Ладно. Хочешь отпираться – давай! – Голос унтера зазвенел. – Третий взвод, сми-р-р-но! На два часа по стойке «смирно». Ясно?

Смеркалось. Вечером будет верных двадцать градусов. Два часа на морозе – нашли дураков! Новобранцы зароптали.

– Господин командир взвода, – Кадзи облизал губы. – Остальные здесь ни при чем, прошу отпустить их.

– Все до одного будете стоять по стойке «смирно»! Два часа.

Почти одновременно со щелчком каблуков двадцати солдат Кадзи услышал:

– Ну же, Кадзи! – Это его подтолкнул Сирако.

– Нечего валять дурака! Подумай о других! – прошептал кто-то еще.

Саса угрюмо пробормотал:

– О-ох, и будет же нам!

– Разговоры! – заорал Исигуро.

– Ну скажи, Кадзи, что тебе стоит! – простонал Сирако.

Кадзи стоял с каменным лицом. Он не скажет. Ни за что.

Пусть из-за него страдают все.

– Разрешите доложить, – не выдержал Сирако. – Эти открытки ему дал рядовой Синдзе. При мне.

– Рядовой первого разряда Синдзе, состоящий при канцелярии?

– Так точно.

У Кадзи судорожно сжались кулаки.

– Ясно. Командир взвода Хасидани, распустите людей.

Покосившись на Кадзи, Исигуро ушел.

Хасидани с минуту колебался. Надо попросить Исигуро не докладывать командиру роты. А этих двух наказывать? Ушел, ничего не сказал.

– Разойдись! – буркнул он.

Кадзи остался было стоять. Но Хасидани, даже не взглянув на него, скрылся в дверях казармы. Кадзи пошел следом.

У полок для обуви Кубо, тоже из новобранцев, зло уставился на Кадзи.

– Что это за номера, Кадзи? – в упор спросил он. – Хочешь, чтобы из-за тебя все ходили с набитой мордой? Нечего заноситься из-за какой-то там гранаты!

Кадзи огляделся. Рядом никого не было.

– Нечего заноситься, – не унимался Кубо.

– А тебе что?

Кубо кинулся на Кадзи, но двое солдат удержали его, схватили за руки. На смену тупому безразличию пришло ожесточение.

– Кубо, – глухо проговорил Кадзи, – не подходи ко мне! Никогда не подходи ко мне, мелюзга паршивая, убью на месте!

8

– По лицу не бить! – повторил Хасидани. В комнате младших командиров они были втроем: он, Сибата и Ёсида.

– Выведайте все, но по лицу не бить!

Не стоило выносить сор из избы. И незачем привлекать внимание командира роты. Он уже заприметил, что этот интеллигент несет службу лучше, чем иные старослужащие.

– Ясно?

Унтер Сибата кивнул. Ёсида ухмыльнулся.

9

В углу ротной канцелярии, у печки, Синдзе уже более получаса «поддерживал корпус». Это была самая простая из пыток, но, пожалуй, и самая утомительная. Избив, как собаку, его поставили на четвереньки, чтоб он «поразмыслил» над своим поступком. Разбитое лицо ныло, руки, упирающиеся в пол, обессилели и дрожали. Скоро он коснется пола животом и тогда получит пинок. То же, если приподнимется. Надо «поддерживать корпус»!

Присутствующие при экзекуции подпоручик Хино и унтер-офицеры Исигуро, Сога и Хасидани понимали, что в сущности-то это пустяковый проступок. Своего рода солдатское озорство. Ну что им, новобранцам, скрывать от начальства? Что-нибудь интимное жене, ну, просьба там или жалоба на тяготы солдатской службы, не больше. Дело не в этом. Дело в самом Синдзе. Он брат политического преступника, кто поручится, что сам Синдзе чист как стеклышко? Что у него на душе – никому не известно. Правда, последние три года за ним не числилось никаких провинностей, да и отвращения к воинской службе он, вроде, не показывал. Однако это еще ни о чем не говорит…

А Кадзи, которому он передал открытки? Жандармерия охарактеризовала Кадзи как неблагонадежного человека, хотя здесь есть много «но»… Кадзи – полнейшая противоположность Синдзе, отличное здоровье, спортивное мастерство. И к службе относится ревностно, точен, исполнителен. Ему только одно можно поставить в вину – заносчив, груб со старослужащими, а так ни с какого бока не придерешься. Правда, может, это напускное. За ним, понятно, нужен глаз. Один его отказ поступить вольноопределяющимся чего стоит! Такой себе на уме, не мешает задать ему хорошенькую взбучку.

На кой черт этому Синдзе понадобились открытки со штемпелем цензуры? О чем он собирался писать? Да и цензура существует не только в роте. Письма проверяют еще и в батальоне, Именно поэтому Хино с Исигурой и нервничали: если письма, пропущенные ротной цензурой, задержат в батальоне или где-нибудь повыше, им несдобровать.

Хотя, с другой стороны, кому, как не старой лисе Хино и усердно подражающему ему Исигуро, знать, что чем выше по рангу армейская канцелярия, тем халатнее в ней работают?

Что же это за переписка такая, если ее надо скрывать от начальства?

– У, мразь, – выругался Хино, покосившись в сторону печки. – Зарублю гада!

Сегодня Хино был особенно не в духе. Жена – он женился уже здесь, в Манчжурии, как только получил разрешение жить на частной квартире, – последнее время избегала его. Для этого должны быть свои причины. Главное, пожалуй, это то, что жена все просится в Японию повидаться с родными, а он не отпускает, опасаясь холода одинокой постели. Теперь только и разговоров о том, какие у других хорошие мужья. Вон одну ее подругу муж на целых два месяца отпустил в Японию. Да, всякие бывают мужья. Что касается Хино, так он не то что двух месяцев, двух дней без жены не вынесет. А жена, которой опротивела жизнь в этой глуши, постепенно отдаляется от Хино, хотя не он держит ее здесь, а его служба. Кроме того, другие хозяйственники, умело используя свое положение, обеспечивают семью продуктами, а Хино – нет. А что он может сделать, если новый командир роты капитан Кудо с первых дней корчит из себя неподкупную честность? Для него, Хино, это все, конечно, детские штучки, со временем он сделает капитана Кудо шелковым. Со временем. Но женский ум не в состоянии этого понять, ей вынь да положь, а иначе будешь у нее ходить в растяпах. А когда жена начинает сравнивать? мужа с другими мужчинами да еще ставить его ниже этих других, семейному счастью приходит конец. Как раз вчера он испил всю горечь позора. Стелить себе стала отдельно, зарубить ее, дрянь такую!

– Синдзе, поди сюда!

Солдат, пошатываясь, встал.

– Ну, надумал? Все останется в этих стенах, так что можешь выкладывать начистоту. Пойми, в какое положение ты ставишь унтер-офицера Согу, всех нас!

Чемпион полка по фехтованию унтер-офицер Сога был земляком Синдзе. Два года назад, когда Синдзе был зачислен к ним, командир роты вызвал Согу и поручил ему надзор над Синдзе. Сога продвигался по службе не так быстро, как Исигуро, но тем не менее был в числе лучших младших командиров полка. И сейчас Сога соревновался с Исигуро, кто раньше получит старшего унтер-офицера. Сога понимал, что случай с Синдзе на руку конкуренту. Поэтому больше всего Синдзе досталось от земляка. Разорванная губа и распухшие веки – его работа.

– Сколько открыток дал Кадзи?

– Забыл.

– Помочь вспомнить? – Исигуро покосился на Согу.

– Две? – вмешался Сога. – Кадзи говорит – две, так, Хасидани?

– Да, Кадзи сказал, что только две.

Исигуро повернулся к Хино.

– Выходит, он ни одной не посылал?

– Так мы этому и поверили! – сказал Хино.

– Если Кадзи говорит, что две, значит, две, – с трудом шевеля распухшими губами, проговорил Синдзе. – Я не помню.

– Сговорились! – бросил Хино. – Поздравляю, хороши у тебя солдаты, нечего сказать!

Хасидани надулся. А кто, спрашивается, прислал к нему этого типа, разве не Хино?

– Синдзе, не упрямься. Дело выеденного яйца не стоит.

Синдзе усмехнулся: сами же делаете из мухи слона.

Синдзе дал Кадзи три открытки. Тот однажды пожаловался, так, между прочим, что армейская цензура лезет в самые сокровенные уголки души. Хочется сказать жене что-то ласковое, но, увы, это невозможно.

Через несколько дней после этого разговора Синдзе принес ему три открытки. Одну из них Кадзи использовал. Синдзе это помнит. Ничего особенного в ней не было, просто, Кадзи писал, что, как бы война ни повернулась, он непременно вернется к своей Митико и они начнут, как поклялись друг другу, новую жизнь, наверстают потерянное время. Писал, что мечта об этой новой жизни поможет ему выдержать все удары судьбы. Последнюю строку Синдзе запомнил слово в слово, он собственноручно бросил открытку в мешок с почтой перед самой отправкой.

– А ты сам сколько открыток использовал? – спросил Хино.

– Ни одной.

– Штук сто и больше ни одной, да? – Хино мешал кочергой уголья в печке. В отсветах пламени лицо Хино казалось багровым.

– Мы с тобой, Синдзе, хорошо знаем друг друга, подружились еще при старом командире. – Лицо Соги стало неподвижным. – Так вот, если ты не хочешь говорить при всех, я попрошу господина подпоручика об одолжении. Думаю, он разрешит нам поговорить с глазу на глаз. Но я делаю это в порядке исключения, из дружбы к тебе, слышишь?

Хино сверкнул глазами в сторону Соги. Перед ротным хочет выслужиться, в обход его, Хино, идет. Но Хино вовсе не к чему, чтобы капитан Кудо знал о случившемся. Да и Исигуро взгреют за халатность.

– Ну как? – подступал Сога.

– Ни одной не использовал. – Синдзе стоял на своем.

Это была правда. Да и некому Синдзе писать интимные письма. Его любили два человека на земле: старший брат, сидевший в Порт-Артурской тюрьме, и жена брата. Один, заботясь о безопасности Синдзе, намеренно не писал ему, а второй уже не было в живых: она тихо угасла после ареста мужа. Так что писать ему было некуда.

Когда-то он, как и другие, любил девушку и жил надеждой, что каждый день приближает его к счастью. Но его возлюбленная, когда брата посадили как политического преступника, стала избегать его, а однажды откровенно призналась, что такая жизнь не по ней. «Я люблю тебя, – сказала она, – и всегда буду любить, но я боюсь, понимаешь, так что не сердись…» Нет, конечно, он не сердился. Война – слишком тяжелое испытание для любви. А любовь была лишена всех прав. Кому захочется соединить жизнь с братом политического преступника! Служба в фирме заполняла все его дни, такие же в общем одинокие, как и ночи. И это одиночество не тяготило его. Он не изводил себя мыслями о том, что жизнь исковеркана. Правда, избегал сближаться с людьми. К этой войне не испытывал вообще никаких чувств, она казалась ему бешено мчащейся колесницей, которой управляют фанатики. Остановить ее невозможно, а поэтому лучше отойти в сторонку, чтобы тебя не задавили. Чтобы сопротивляться национальному фанатизму, нужно быть очень стойким. «Пусть малыми силами, но все же сопротивляться». Такой одержимости у него не было. «Я не похож на брата», – сказал он как-то Кадзи, до этого украдкой познакомившись в канцелярии с его документами, с письмом из жандармерии. Даже мобилизацию Синдзе принял почти спокойно; все сожаления и надежды остались за воротами казармы.

– Синдзе! – ухмыльнулся Хино. – Отпусти меня, дома жена ждет, спать без меня не ложится.

Он с силой сунул кочергу в догорающие уголья, поднялся и вытащил из ящика своего стола флягу со спиртом. Отпил.

Глядя на внушительный живот Хино, Синдзе усмехнулся. Вот кто умеет выбирать себе друзей. Фельдшер носит Хино спирт, а судя по животу, подпоручик в тесной дружбе и с унтерами, заведующими кухней.

– Рядовой первого разряда, приказываю вам сообщить, куда и когда вы соизволили отправить украденные открытки?

Сога и Хасидани вздрогнули. Они знали этот тон, знали, что обычно следовало за нарочито вежливым обращением подпоручика к подчиненным.

Синдзе твердил свое:

– Не послал ни одной открытки.

Постучали в дверь.

– Унтер Сибата привел рядового второго разряда Кадзи…

– Ну? – Хасидани повернул к нему голову.

Сибата забегал глазами, не зная, кому докладывать.

– В письмах рядового второго разряда Кадзи ничего не обнаружено…

– Да, да, Сибата, можешь идти, – сказал Хино. – А ты подойти сюда!

Кадзи сделал шаг вперед. У него подергивалась щека. Только что в офицерской комнате он был зверски избит Сибатой и Ёсидой. Били ремнями.

Хино вытащил из печки добела раскаленную кочергу.

– Так мы продолжаем утверждать, господин Синдзе, что не послали ни одной открытки?

– Так точно.

– Точно так? – Хино ткнул кочергой в его сторону, будто невзначай. – Это сущая правда? А ну, Кадзи, выручай товарища, пока не поздно.

Глаза Кадзи были прикованы к рукам Хино. Кочерга коснулась брюк Синдзе, и они дымились.

– Ну как, Синдзе, не жарко тебе?

Солдат закусил губу.

– Ну?

Хино отпил из фляги и ткнул Синдзе кочергой. Тот затряс головой. В комнате запахло паленым мясом. На лбу у Синдзе выступил пот.

– Я… не использовал ни одной… Кадзи дал… всего две…

Сплюнув, Хино бросил кочергу в ведро с углем.

За эту дырку на брюках величиной с медяк ротный каптенармус Ёсида как следует взгреет Синдзе! Это Хино хорошо известно. Не важно, что обмундирование – «сорт второй, третий срок», каптенармус спросит с Синдзе за эту дыру! Ожог, верно, небольшой. Конечно, потащится в санчасть за освобождением, придется сообщить врачу.

– Может, немного горячевато было, – сказал Хино, глянув сверху вниз на Исигуро. – Тоже мне детективы! Дыма много, каши мало. Задали мне работу… – Хино грохнулся на стул. – Эй, занавес! Спектакль окончен! Зрители отвесят друг другу по пятьдесят оплеух. Ну, раз…

– Начинай! – крикнул Исигуро.

Рука Синдзе вяло коснулась щеки Кадзи.

– Это что такое? – Хино пнул ногой ведро с углем. – Сначала! Как полагается!

На этот раз щека Кадзи ответила звоном…

10

«Ты стал редко писать. Ты занят? На днях получила письмо от твоего командира. Я никак не думала, что командир посылает письма семьям новобранцев, поэтому сначала, взглянув на обратный адрес, перепугалась. Я не могла прочесть ни строчки, ничего не могла понять, у меня тряслись руки. Перечитала несколько раз, прежде чем поняла, что это.

Ты меня все успокаиваешь, и твой командир тоже. Он пишет, чтобы я была за тебя спокойна. Ты и он говорите об этом по-разному. Но мне хочется верить вам. В этом есть резон, – ведь если вечно беспокоиться, можно стать законченной пессимисткой и заразить этим других, тебя… Надо взять себя в руки, я понимаю. Я стараюсь трезво рассуждать, но ты поймешь, что творится в моей душе. Может, ты не ладишь с начальством? Не болеешь ли ты? Там у вас такие лютые морозы, ты не замерзаешь? Здесь только и разговоров о случаях обмораживания. Говорят, солдаты что ни день обмораживают пальцы и они гниют. Какой ужас! Не напортил ли тебе тот случай в Лаохулине? Все это меня так тревожит, что я не могу быть спокойной, боюсь, как бы строгие тети из «Женского комитета» не накинулись на меня, ведь жене воина не подобает так распускаться. Я так верю тебе, Кадзи, и хочу надеяться, что все будет хорошо. Ведь так? Пожалуйста, уверь меня в этом.

Обязательно пиши мне чаще и обо всем. Если очень занят, просто напиши на открытке: «сегодня небо ясное» или «сегодня буран», «у меня все по-старому», – мне и этого будет достаточно. Подумать только, вот уже целых три недели я не получала от тебя весточки.

Теперь у меня много свободного времени. Денег хватает, только вот нет покоя – наверно, это от безделья. Я тут подумала, что если буду работать и все время буду занята, то разделю в какой-то мере твои тяготы, и попросила директора рудника устроить меня машинисткой в контору. По правде говоря, мне очень не хотелось к нему обращаться, я же помню, как он тогда держался. Директор только рассмеялся и не принял моей просьбы всерьез. Разве ему понять меня! О, как я соскучилась по настоящей работе, которая изматывает тело и не оставляет времени для душевных мук. Я не могу не думать о тебе, Кадзи, что тут поделаешь?

Пиши почаще. Хоть одну строчку, хоть пару слов. Береги себя, ведь твоя жизнь принадлежит еще и мне. Не беспокойся обо мне. Я все та же, даже не похудела, вешу по-прежнему пятьдесят шесть. Ем с аппетитом, так что не волнуйся.

Пиши мне, пиши побольше.

Вместе с этим письмом посылаю ответ твоему ротному командиру.

Митико.»

Командир роты Кудо вернулся из штаба в прекрасном настроении. В ближайшее время рота передислоцируется на двадцать километров к границе. Перспектива попасть на передовую обычно никого не радовала. Но для Кудо, до сих пор служившего в тыловых частях и не имевшего боевого опыта, такое перемещение давало шанс на повышение по службе.

Теперь, когда положение на южных фронтах резко переменилось, а провал на Волге развеял надежды на победу Германии, Япония старательно избегала конфликтов на советско-маньчжурской границе. Однако средний командный состав войсковых частей не очень-то рьяно выполнял указания начальства. Южный фронт своим чередом, но не сидеть же сложа руки на границе, когда в Китае идет наступление! Правда, Халхин-Гол кое-чему научил Квантунскую армию, она на деле испытала силу советских войск, но офицеры-запасники имели смутное представление об этих трагических боях.

Передислокация произойдет, по-видимому, весной. Правда, когда кончатся морозы, обнажатся болотные топи. Переход предстоит нелегкий. Что ж, он проведет его на зависть командирам других рот, его четвертая славится своими унтер-офицерами, один Сога чего стоит! Нет, ему нечего бояться. Мысли о близких переменах вселяли в Кудо бодрость.

На столе лежало с десяток конвертов – ответы от семей солдат. Кудо начал было просматривать их, но зевнул и отложил письма в сторону. Трафаретные ответы: «Большое спасибо, господин командир, надеюсь, что сын станет прекрасным солдатом», «Мы с мужем бесконечно счастливы, что им руководит такой командир», «Молю бога, чтобы муж был всегда достоин вас, господин командир» – и так далее. В общем все как полагается, а по существу абсолютная фальшь. Уж лучше пусть этой писаниной займется Хино или Исигуро. Капитан Кудо машинально вскрыл еще один конверт и, прочитав несколько строк, невольно заинтересовался.

«…Я, жена солдата 2-го разряда, с армейскими порядками не знакома, но от военных запаса слышала, что командир роты настолько выше солдата, что тот может лишь отвечать на вопросы, когда командир к нему обращается, а сам не имеет права даже разговаривать с ним. Так вот, я жена такого солдата. Вы так внимательны, что поинтересовались, как я живу. Благодаря мужу я не испытываю никакой нужды, но одна вещь меня тревожит настолько, что я лишилась покоя. Мне кажется, вы внимательный и сердечный человек… По словам одного из друзей мужа, служившего в армии, мой муж из-за одного происшествия будет и в армии находиться «под надзором». Это похоже на правду, так как довольно часто ко мне наведывается унтер-офицер из жандармерии и расспрашивает о муже… Господин Кудо, если этот случай на руднике действительно не пройдет бесследно для Кадзи, я, надеясь на вашу гуманность и справедливость, прошу защитить Кадзи…

На рудниках в Лаохулине муж пытался спасти невинных, приговоренных к смерти китайцев. Его вмешательство не понравилось местной жандармерии. Мужа арестовали. Вы сами понимаете, господин командир, если бы инцидент был хоть сколько-нибудь серьезным, его бы так не отпустили.

Мне трудно представить, каково сейчас мужу на военной службе, но я уверена: как бы тяжело ему не приходилось, он ведет себя достойно. Сейчас его жизнь находится в ваших руках, господин Кудо. Скажи вы: «умри» – и он умрет. Я не жена из классической трагедии, наделенная высшей мудростью, я обыкновенная женщина и молю бога о благополучии мужа. Я живу одним – мечтой о нашей встрече. И, несмотря на это, уверена, что, если потребуется, он умрет как герой… Прошу вас… освободите его от незаслуженных подозрений, он ни в чем не виноват…»

Кудо несколько раз перечитал письмо и приказал вызвать подпоручика Хино.

– Имеются поводы для подозрений? – ответил вопросом Хино, когда капитан спросил его о Кадзи.

– Я спрашиваю, что ты думаешь об этом солдате.

Хино смотрел на капитана. Судя по всему, дело с открытками не всплыло. Лучше смолчать.

– Пока ни в чем не замечен, господин капитан. Слежу на совесть.

– А как считает унтер-офицер Хасидани?

– Хасидани натаскивает Кадзи в стрельбе.

– О, он еще и хороший стрелок?

– Очень точный прицел, господин капитан.

– А как насчет теории?

– Занимается успешно.

– На дежурстве усерден?

– Кажется, да.

– А этот, второй…

– Синдзе, господин капитан? Кажется, они очень дружны.

– Да что ты заладил – кажется да кажется, толком отвечай!

– Видятся они не часто.

– Это почему?

– У Синдзе все наряды, а этот на строевой.

– Хороший стрелок, говоришь? Займись им основательно, вытяни душу, но сделай мне из него отличного солдата. Присматриваешь за ним?

– Так точно, господин капитан.

– Вот письмо пришло. Его жена просит разрешения навестить его. А?

Воцарилось молчание.

Пограничный район, разрешение… Кто здесь станет проверять это разрешение? Только в представлении живущих в тылу пограничный район воспринимался как какое-то строго охраняемое и недоступное для посторонних место. Болото да казарма – вот и весь район. Правда, граница. Край света. Ни солдаты, ни их семьи и не мечтали о возможности свидания.

Разглядывая ломкий женский почерк, Кудо нафантазировал красавицу, летящую на санях сквозь буран за полторы тысячи километров па свидание, сюда, в забытый богом край. Капитан был по натуре романтик – недаром, окончив училище, он немедленно попросился на передовую. Он страстно хотел прослыть гуманным, чутким отцом-командиром. Беспредельная преданность этой солдатской жены казалась ему одновременно и непростительной слабостью и упоительной сказкой.

– Если это не дозволяется, просит известить ее, а если не получит ответа, то будет, мол, считать, что разрешили, и выедет. Ловко придумано! Есть основания не разрешать?

На губах Хино повис грязный смешок.

– Нет. Но только этак всем захочется.

11

Кадзи искал случая поговорить с Синдзе по душам и, объединившись с ним, проучить доносчика Сирако. Но случая все не представлялось. Синдзе после памятного происшествия был отстранен от службы в канцелярии и теперь возил продукты. Встречались только на построении перед самым отбоем.

Шли дни. Снегопад сменялся снегопадом, мороз все не сдавал позиций.

Часть дивизий получила приказ о переброске на Южный фронт. Весть об этом просочилась к соседям. Кто следующий? На южных островах то и дело высаживались американские десанты. Американцы форсировали наступление, японские войска отступали с большими потерями. Но это было далеко. Тысячи километров. Солдат не информировали об истинном положении на фронтах. После вечерней переклички дежурный унтер-офицер читал сводку о победах японской армии, а солдаты со страхом вглядывались туда, где за заснеженными болотами лежала северо-восточная граница.

С цветистым краснобайством, как о радостном и торжественном событии было объявлено о начале Инпалской операции (вызывавшей в ставке одни опасения). Славили командующего, его безрассудную смелость, ждали от него побед в честь национального Дня армии.

Копившаяся и месяцами подавлявшаяся энергия ждала праздника. В этот день выдают сакэ и вообще дышится вольнее. Солдаты жаждут жратвы и женского общества. Конечно, в этом ледяном аду женщина – всего лишь несбыточная мечта. От одного этого слова солдаты вздрагивают и воображение начинает лихорадочно работать. Жратва не так сладка, как женщина, зато более реальна. А если еще к ней выдают сакэ – полное блаженство. День армии отмечали торжественно. После парадного завтрака были выданы сласти и табак. Сакэ обещали после обеда. Новобранцы выскребали котелки. Сегодня они и споют, если захочется, а может, и поплачут. Вот что делает с человеком сакэ!

Когда выдадут сакэ, можно будет сработать под пьяного и отделать Сирако. Хотя трудно поручиться, что все сойдет гладко. А можно сесть в сторонку и поразмыслить на досуге – тоже неплохо.

После обеда в казарму вошел дежурный.

– Рядовой первого разряда Синдзе!

– Здесь и всего лишь в одном экземпляре, – откликнулся Синдзе со своей койки. Сегодня – редкое явление – он был свободен от дежурства и чинил носки.

– Захватить двух новобранцев и очистить выгребные ямы! Проследить за вывозкой нечистот из расположения.

– Эй, дежурный, когда сакэ поднесут? – поинтересовался кто-то из старослужащих.

– Скоро.

– Чей приказ? – спросил Синдзе, откусывая зубами нитку.

– Дежурного унтер-офицера.

Дежурил Сога.

Синдзе отложил носки, убрал иголку. На лбу у него вздулась голубая жила.

– Ну вот, – сказал он, – передай дежурному унтер-офицеру или можешь передать подпоручику Хино, все равно: убирать сортир пойду я один, новобранцы здесь ни при чем.

Кадзи поднялся. Охара взглянул на Кадзи, словно спрашивал: мне тоже пойти? Но Кадзи не взглянул в его сторону.

– Сирако, пошли поможем, – бросил Кадзи.

Тот с надутым лицом огляделся по сторонам и, увидев, что никто из старослужащих не собирается поддержать Кадзи, недовольно пробормотал:

– А ты мне не начальник, нечего указывать.

– Правильно! – весело подтвердил старослужащий, которому Кубо массировал спину. – Не уступай, сейчас еще сакэ принесут!

– Это не указание, – тихо сказал Кадзи. – Просто ты тоже свободен и можешь помочь человеку.

Сейчас он сдерет шкуру с Сирако. Иудино семя! И тут же Кадзи подумал, что, если быть справедливым, виноват он сам. При чем тут Сирако? Потребовали выдать – он и выдал. Просто ему, как и всякому другому, не хотелось лишний раз нарываться на неприятность. Старослужащие молчали.

– Пошли, – сказал Кадзи.

Ему надо поговорить с Сирако. Потолкуют – может, в чем-то и поймут друг друга.

Сирако не пошевелился, не ответил. Он боялся Кадзи. Все это видели. Ему хотелось, чтобы кто-нибудь из старослужащих солдат наорал на него, заставил идти, тогда он пойдет. Но все молчали, даже Ёсида будто воды в рот набрал.

– Оставь его, Кадзи, хватит! – сжалился Синдзе.

Таноуэ, может, потому, что Кадзи каждое воскресенье писал ему письма, встал перед Сибатой по стойке смирно.

– Рядовой второго разряда Таноуэ пойдет чистить уборную.

Они вышли все вместе, дежурный – последним.

– Ради бога, скорее управляйтесь, – крикнул им вдогонку Ямадзаки, – а то мне не терпится…

12

– Понятно, кто я для них. Врагом считают.

В голосе Синдзе прозвучала откровенная ненависть ко всем его мучителям во главе с подпоручиком Хино.

Конечно, может, это просто совпадение. Может, китайцы только сегодня подводы подогнали. И все же не случайно жребий пал именно на него. В последнее время Синдзе получает наряды на самые трудоемкие работы и постоянно недосыпает: то его посылают за углем, то в ночной обход, словно он самый младший в своем разряде.

– Тебе, Кадзи, тоже несладко, – вздохнул он.

– Нет, ничего. Только вот Хасидани загонял по стрельбе.

Стрельба стрельбой, но и на занятиях по штыковому бою доставалось от Сибаты. Да что там Сибата! Сога – вот с кем никто не мог сравниться, на его занятиях Кадзи буквально валился с ног. Унтер гонял его до седьмого пота.

– Тебе хорошо, вон какой ты крепкий! – пожаловался Синдзе и его тусклые глаза с завистью оглядели Кадзи. – А я вот-вот выдохнусь. Они только этого и ждут, чтоб я выдохся и загнулся.

Кадзи нечего было возразить. Да, может, и так. Тактика на измор. Чем она по существу отличается от узаконенного самосуда?

Поодаль от уборной их поджидал китаец с телегой. На нее предстояло грузить ледяные глыбы, которые трое японских солдат отобьют ломами и вытащат из отхожей ямы.

– Не есть воротит, а, господин солдат? – ухмыльнулся китаец, высморкавшись пальцами.

Кадзи вспомнил Лаохулин. Тогда он, заложив руки за спину, наблюдал, как десятки рабочих разгребали засохшее дерьмо. Его продавали на удобрение окрестным крестьянам. А теперь наступала очередь Кадзи выгребать нечистоты.

Некоторое время все трое молча долбили ледяную пирамиду. Морозы ослабли, был уже март, лед стал сыреть. Из-под лома летели осколки. – Кадзи сжал зубы, закрыл глаза. Такой непонятливый на ученьях, Таноуэ справлялся здесь шутя. Все у него выходило с умом, без затраты лишних сил.

Из казармы доносился гул голосов – наверно, выдали водку.

– После всех этих передряг домой захотелось, а? – Синдзе остановился передохнуть.

– Домой всегда хочется.

– Думаешь, на воле сейчас лучше?

Кадзи не знал, что ответить. Он поймал себя на том, что все мучительное, тяжелое, что было в Лаохулине за те двести дней, до отправки сюда, совершенно выветрилось из его памяти. Осталось только пьянящее ощущение свободы. Да, конечно, там лучше. Живая, полнокровная радость, тепло взаимной любви…

– Лучше, – убежденно произнес он. – Там ты сам себе хозяин. Трудно – побори трудности, добейся, чтоб легче стало. А в армии ты этого не сделаешь…

– Потому что новобранец?

– Наверно…

– Думаешь, потом будет легче?

– Не знаю.

Конечно, у старослужащих положение иное, они хоть что-то могут. Правда, вот здесь как отрицание такой надежды стоит Синдзе, солдат третьего года службы. Но надеяться нужно, нельзя без надежды.

– Может, и легче будет. Ты прости меня, Синдзе, за тот случай с открытками, никак не могу успокоиться.

– Знаю, – Синдзе с силой опустил лом. – Я на тебя и не подумал, друг.

Мучительная судорога, сжимавшая душу, наконец-то отпустила Кадзи. Выходит, Ван не лгал тогда. Выходит, человек действительно не может без дружбы.

Собравшись было высказать эту мысль, Кадзи увидел унтер-офицера Согу с нарукавной повязкой дежурного и принялся с усердием работать ломом.