Текст книги "Условия человеческого существования"

Автор книги: Дзюнпэй Гомикава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 48 страниц)

Гао молчал. Тогда Ван объяснил ему, почему Китай еще отсталое государство и каким путем он сможет вскоре преодолеть эту отсталость. И что нужно делать, чтобы муки Гао и его соотечественников кончились.

Ход мыслей Вана Гао понимал только наполовину. Этому мешала его жажда мести, которая подчиняла себе все. К тому же ему казалось, что Ван говорит по-ученому, что его рассуждения слишком сложны. Но, с другой стороны, этот Ван испытал еще большее горе, еще большие муки, чем он, Гао. И вот, Гао и верил Вану и сомневался в его правоте.

А сейчас Гао думал только о Чунь-лань. Жажду мести поглотила любовь к женщине. А женщина тоже целиком отдалась своему чувству, очищая душу от грязи, которой ее запятнала профессия. По-видимому, Чунь-лань говорила правду: если Гао убежит один, она покончит с собой. Это не было ни красивой фразой, ни угрозой. Оба несчастные, они полюбили друг друга и ждали свободы. Так израненные животные, облизывая друг друга, ждут не дождутся своего исцеления. И когда Ван, готовя второй побег, выбрал руководителем группы Гао, тот отказался. Ведь на этом огромном континенте у Гао не было ни кусочка земли, куда бы он хотел вернуться без любимой женщины.

Спускаясь сейчас с рудой, Гао вспомнил, что Кадзи приказал не пускать к ним женщин, и китаец испытывал к нему особую ненависть. А еще прикинулся защитником, обещал даже поженить их! А на самом деле? Подло обманул, подбил на подлость Чена, заманил на проволоку четырех ребят. Он и его, Гао, наверно, не прочь прикончить, да еще впутает в это дело Чунь-лань. Надо сказать ей, чтобы она ни одному его слову не верила.

Гао мысленно представил себе молодое тело Чунь-лань, и у него захватило дух.

– Ты до каких пор собираешься спускаться? Хватит, пришли, – сказал недовольно напарник Гао. – Чего размечтался?

Гао, вздрогнув, остановился. Когда он переворачивал корзину, одна наплечная веревка порвалась. Ее попробовали связать, но ничего не получилось – веревка уже отслужила свой век. Идти за новой корзиной не хотелось, да и рабочий день был уже на исходе. Вот и предлог, чтобы отдохнуть. Они медленно стали спускаться еще ниже. И тут в выемке они натолкнулись на своих товарищей. Тех было пятеро. Они сидели и о чем-то беседовали, видимо считая, что страшный Окадзаки сюда не заявится. Ну а надсмотрщик, чтобы кого-нибудь огреть плетью, так далеко тоже не пойдет, если даже и заметит их.

Когда Гао со своим спутником спустились в выемку, пятеро оборвали разговор. Наступило неловкое молчание; видно, речь тут шла об оплошности Гао, из-за которой погибло четыре человека.

– Я мешаю? – вызывающе спросил Гао. Никто не ответил. – Я уже у всех просил прощенья. Вы же это знаете.

– Ты чего задираешься? – холодно сказал один из пятерых. – Может, прикажешь еще тебя утешать?

Гао не ответил.

– В следующий раз придется прямо с рудника, – сказал другой, не обращая внимания на Гао. – Опасно, конечно, но охранник – не электрический ток, с ним можно справиться.

– Ван говорил, что пока надо воздержаться, – сказал третий. – А у него ясная голова. Он все повадки Кадзи знает.

– А все же почему нет ни от кого никаких вестей? – оглянув всех, спросил напарник Гао. – Ни от Хуана, ни от Лю. Что же это они? Сами смылись, а на нас наплевать?

Гао задумчиво вертел в руках кусок руды. Он чувствовал себя одиноким. Чувство обиды и возмущения жгло ему грудь. Но злость обжигала еще сильней. Эх, перед всеми бы, кто отвернулся от него, как от предателя, хватить бы этим куском по черепу Кадзи и расплатиться сразу за все. Он представил себе эту картину. Здорово! Но нет, не годится! Тогда со всеми жестоко расправятся. И Чунь-лань не избежит расправы, ее тоже прикончат. Мысли чередой бежали в разгоряченной голове Гао. А что, если Кадзи заманить в барак, связать его и сделать заложником? Потом заставить охрану открыть ворота. Пусть только не откроют! Кадзи сразу превратится в труп. А потом разоружить охрану, взломать склад, захватить продовольствие. Только бы решиться, а там пойдет! Их ведь больше пятисот, а японцев и двести не наберется. И почему он до сих пор не додумался до этого? Ведь сам Кадзи при первом побеге намекнул на их нерешительность и боязливость. Только такое дело нельзя поручать этому ученому Вану. Во главе должен встать он, Гао. И позор тогда с него будет смыт. Гао поднял голову и… вдруг крикнул:

– Бегите!

Люди были захвачены врасплох. Не успели они вскочить, как в выемку спрыгнул Окадзаки. Чтобы товарищи могли убежать, Гао загородил ему дорогу. Первый резкий удар хлыста пришелся Гао по шее. Потом хлыст опустился еще и еще. Все произошло мгновенно, но все же на какое-то время Гао задержал Окадзаки – шестеро мужчин выскочили из выемки на рудный двор, где еще продолжалась работа.

Последний удар хлыста сбил Гао с ног. Гао еще сжимал в руке тот кусок руды, которым ему хотелось ударить Кадзи, и теперь, когда Окадзаки схватил его за ворот, он, обороняясь, ударил им японца по руке. Окадзаки на мгновение опешил, воспользовавшись его замешательством, Гао вскочил и, выбравшись из выемки, побежал за товарищами.

Окадзаки был вне себя. Поначалу он хотел лишь проучить ленивых рабочих, но теперь, когда он увидел на своей руке кровь, в нем заговорил зверь. Нет, теперь он расправится со своей жертвой иначе.

Резкий свисток разорвал тишину. Тревога! Семеро бежали по насыпи у всех на виду, они хотели затеряться среди товарищей, но те, желая быть подальше от беды, разбежались в разные стороны. А тут уже отовсюду спешили к Окадзаки его помощники. Семеро оказались как бы в мешке. Им оставался один путь – сбежать с противоположного склона и кружной дорогой уйти в боковую штольню. И они, как загнанные зайцы, ринулись туда. Пронзительные свистки Окадзаки привлекли внимание охранников, гревшихся на солнце у ограды, возле которой проходила дорога к штольне. Они заметили бегущих и, стреляя в воздух, бросились им наперерез. Выстрелы заставили семерых остановиться. Дело неожиданно принимало серьезный оборот.

– Стреляйте в них! – задыхаясь, кричал Окадзаки.

Раздались три выстрела. Пули просвистели неподалеку от преследуемых. Зайцы были в мешке.

Окадзаки бежал, тяжело дыша. О, сейчас он изобьет этих китайцев до полусмерти! Но внезапно он перешел на шаг. В его голове возник иной план. Если представить себе, что рудник не имел бы ограды, а беглецов не остановили бы выстрелы, они бежали бы и дальше. Значит, они пытались убежать! Значит, их поймали при попытке к бегству! Вот и утрется Кадзи с его отделом! Ведь они ни разу никого не могли поймать. И Окадзаки представил себе, как вытянется лицо Кадзи, когда он преподнесет ему свой «подарочек». А то слишком возомнил о себе мальчик. Пошел против него, Окадзаки, сколько раз ему ножку подставлял, да еще и награду такую же получил. Нет, это будет просто здорово: и Кадзи щелчок по носу получит и над Окидзимой будет можно посмеяться. Этот подручный Кадзи на банкете его здорово отделал. А слава какая о нем пойдет! Оказывается, скажут, этот Окадзаки умеет не только руду добывать. Он и в других делах мастак. Подумайте, побег предотвратил! И это еще не все. На руднике после этого никто ему перечить не посмеет, самые строгие его приказы будут выполняться неукоснительно. И жена будет держаться еще почтительней. «В горах, – скажет, – без тебя, папочка, никто не обойдется». И прибавит к ужину лишнюю бутылочку. Да и перед соседями похвастается: «Что там ни говори, а мой прямо-таки горный орел».

И Окадзаки приказал охранникам:

– Связать!

29

В кабинете директора стоял тот густой запах, какой бывает в ресторанах от многообразной еды и табачного дыма. От обильной пищи и возлияний лицо капитана Кавано, обычно сухое и жесткое, сейчас лоснилось.

– И в этом озере, – говорил он, предаваясь каким-то воспоминаниям, – плавал труп голой китаянки. Ну, наверно, солдатики с нею сперва побаловались, а потом бросили в озеро. А рыбы обрадовались, так и вьются вокруг. Рыба тоже, оказывается, тварь с понятием, знает, что пощипать…

Двое жандармов и директор расхохотались.

– На фронте, конечно, трудно, но ведь такого рода забавы и у вас, вероятно, случаются? – спросил директор. Его лицо расплылось в похотливой улыбке, ему рисовались самые сладострастные картины. Разве в этой глуши увидишь что-нибудь подобное!

– Случаются. Отними это у солдата, так у него и воевать пропадет охота, – ответил капитан. – Штатским, конечно, этого не понять. На войне солдат в обмен на свою жизнь, которую он каждый день готов отдать за империю, хочет одного – бабу. Это всегда было.

Трое опять рассмеялись. «А что, если я попаду на фронт? – подумал Кадзи. – Наверно, тоже, особенно перед боем, буду думать о Митико».

В это время в дверях показался возбужденный Окадзаки.

– Господин директор, сейчас задержал семь спецрабочих, пытавшихся совершить побег!

Заявление Окадзаки было настолько неожиданным, что Кадзи даже привстал.

– Ага! Наконец-то! – Ватараи от удовольствия стукнул саблей об пол. – Молодец!

– Сопротивлялись? – спросил капитан и кивнул на забинтованную руку Окадзаки.

– Это пустяки! – Окадзаки метнул взгляд на Кадзи: «Ну что? Теперь я твоих спецрабочих проглочу хоть вареными, хоть жареными», – казалось, говорил его взгляд.

– Откуда же они хотели бежать? Из забоя или с рудного двора? – спросил Кадзи, пристально глядя на Окадзаки.

– Со двора.

– Странно. Среди бела дня?

Белесые глазки Окадзаки забегали.

– А что странного? Хотя отсюда, конечно, не видно, что творится на рудном дворе.

– Да, но как это они решились бежать днем?

– А так! Не зря и в меня куском руды запустили. Знали, на что шли.

– И вы это расцениваете как побег?

– Там не я один был. Охрана их насилу поймала.

– Это было за оградой?

– Нет.

– Так какой же это побег?

Окадзаки замялся. Его взгляд на мгновение задержался на директоре.

– Хватит, господин Кадзи, держать сторону китайцев! – неожиданно громко сказал он. – И меня нечего допрашивать. Я их застал на месте преступления. В яме уже все сидели, готовились. Опоздай я на несколько минут, и тогда ищи ветра в поле.

– Что-то тут не так! – твердо заявил Кадзи. – Пойду проверю.

– А разве вы контролер? – Окадзаки придвинулся к Кадзи, как бы загораживая ему дорогу. Глаза его снова забегали по сторонам.

– Проверять нет нужды! – тяжело бросил Ватараи и, обращаясь к Окадзаки, спросил: – Где они сейчас?

– Мы их связали и доставили пока в караулку! – Окадзаки облегченно вздохнул – помощь пришла вовремя.

– Прошу ваших указаний, господин капитан! Что с ними будем делать? – обратился Ватараи к старшему по чину и вытянулся.

– Что делать? Вот что! – И капитан Кавано сделал рубящий взмах рукой.

– Так точно, чтоб другим неповадно было! Это самое верное.

Кавано перевел взгляд на директора.

– Этот унтер-офицер лучший у нас фехтовальщик… Ты, Ватараи, в Северном Китае скольких зарубил?

Ватараи осклабился во весь рот.

– Порядочно! Но точно не помню.

– К этому мужу только попади – и волос не оставит, – расхохотался капитан.

– Но позвольте, одну минуту…

Кадзи даже изменился в лице, услышав, какой оборот принимает дело. Из сообщения Окадзаки ему было ясно, что никакого побега не было. А то, что замышляют сейчас здесь, – это уже садизм…

– Какие же имеются основания считать это побегом?

Комнату потряс гневный окрик Ватараи:

– Хватит болтать!

Он расправил плечи и устрашающе посмотрел на Кадзи.

– Тут свидетель, а ты скулишь!

– Этому свидетелю трудно верить.

Окадзаки дернулся к Кадзи.

– Да, да, – повернулся к нему Кадзи. – Я не верю вам. Если все принимать на веру и казнить людей, не проверяя фактов, тогда, спрашивается, зачем мы здесь? Конечно, мы знаем, что они все хотят на волю, но этого еще недостаточно, чтобы объявить их беглецами и казнить.

– Вот ты какой! Теперь ясно, почему у тебя уже три раза они бежали! Слюнтяй! – сказал Ватараи и уже сжал кулак, готовясь ударить Кадзи. – А еще руководишь отделом!

– Погоди, – остановил унтер-офицера Кавано и, обращаясь к Кадзи, сказал: – Ты вот о чем подумай. Побег это или нет – не в этом дело. К чему спорить? Мы признали, что это побег, этого достаточно. Это наше право победителей. Ведь ты сам говоришь, что они все хотят улизнуть, только ждут подходящего случая. Надо их волю сломить и полностью подчинить нашей воле. В этом состоит, в частности, и твоя обязанность. Идет война, положение на фронтах осложняется. Надо понимать, что мягкотелость сейчас может привести к поражению. А ты занимаешься умиротворением. Строгость и еще раз строгость! Безжалостная, как осенние заморозки, как палящие лучи солнца! А иначе войну не выиграть!

Кавано, взяв саблю в руки, поднялся:

– Спор окончен! Ватараи, завтра вечером казнь! Способ – на твое усмотрение.

Щелкнув каблуками, Ватараи вытянулся в струнку. Все решилось очень просто. Без труда было подавлено и сопротивление Кадзи.

– С вашей стороны ведь возражений нет? – с улыбкой спросил Кавано директора. – До завтрашнего вечера беглецы останутся здесь под вашу ответственность. А понятым при казни будешь ты. – И он посмотрел на Кадзи бесстрастными холодными глазами.

Возражать было бесполезно. Сила диктует свое, а справедливо это или нет, ей не важно. Она приказывает.

30

И все же Кадзи попытался узнать истину, хотя чувствовал, что Окадзаки над ним посмеивается. Кадзи спрашивал всех, кто участвовал в охоте на зайцев. Служащие-китайцы отвечали уклончиво – беда прошла мимо них и, благодарение небу, они не пострадали. А дай они показания, невыгодные для Окадзаки, так эти показания могут обернуться и против них. Один служащий, уже пожилой человек, сказал опечаленному Кадзи:

– Побег? Конечно, они бежали. Когда бьют, разве не побежишь? А если бы молча перенесли побои, все кончилось бы благополучно.

Бить рабочих на руднике считалось обычным делом. И никто не задавался мыслью, что против этих побоев, которые иногда кончались и смертью, можно восстать.

Потеряв надежду чего-либо добиться на руднике, Кадзи отправился в караульное помещение. Увидев сквозь дверную решетку подходившего Кадзи, Гао крикнул:

– Что собираешься с нами делать?

Остальные шестеро, сидевшие на корточках на полу камеры, молча повернули свои посеревшие лица к двери.

– Выпусти их! Слышишь! Ударил его я, так держи здесь меня одного. Но сперва посмотри, что он со мною сделал. – И Гао сбросил рубаху. На плечах, шее, груди багровели кровавые рубцы от ударов хлыста. – И я еще виноват?

– Вас обвиняют в попытке к бегству.

Семеро как-то сразу притихли, потом разом возмущенно заговорили.

– Прекратить галдеж! – Это крикнул караульный китаец. В руках у него была длинная цепь. – А не то каждый этого попробует.

– Собака! – процедил сквозь зубы Гао вслед караульному, затем снова обратился к Кадзи: – Как же так? Ведь там было много людей, они видели. Надо у них спросить. Какой же это побег? Надо только проверить!

– Пробовал, – на лице Кадзи появилось смущение. – Никто ничего не говорит, даже ваши.

Гао заскрипел зубами.

_ Что нас ждет?

_ Я лично не верю, что это был побег.

– Что с нами будет?

Кадзи молчал.

– Жандармам передадите?

– Пытаюсь этого не допустить, – глухо ответил Кадзи. – Но ведь ты никогда мне не верил. На этот раз тоже не обольщайся. У них власть, у меня ее нет. Просто попытаюсь…

Не то гневные вопли, не то мужские рыдания неслись вслед Кадзи, когда он уходил из караульного помещения.

31

– Дорогой Кадзи, это делается в назидание другим, – говорил директор. – И, к сожалению, сейчас ничего уже сделать нельзя. Ведь это их решение, а не мое. А им противиться опасно!

– Если вы попросите отменить казнь, вас послушают. Вы говорите – в назидание другим, но разве только страхом можно держать людей в подчинении?

– Все это очень благородно, но почему ты этого не сказал жандармам? У меня, конечно, есть своя точка зрения на этот счет, но из правления на мой запрос ответили, что в это дело лучше не вмешиваться, пусть решает военная жандармерия.

– Почему?

– Видимо, на то есть причина.

– Но поймите, вы собираетесь без всяких оснований рубить человеческие головы!

Директор молчал. Его всегда красное лицо стало постепенно бледнеть. Не надо было награждать этого самоуверенного молодого человека.

– Я простой служащий, – тихо сказал Кадзи. – У меня нет сильной руки, в правлении. Поэтому я прошу вас… Если вы будете настаивать перед жандармами от имени фирмы…

– Просишь? Что-то на тебя это не похоже, – сказал директор, спрятав недовольство за натянутой улыбкой. – Видишь ли, ты в общем говоришь справедливые вещи, но все-таки рассуждаешь однобоко. Пойми, что в военное время нельзя мыслить категориями мирного времени.

– Откуда вы это взяли? Это какое-то недоразумение.

– Хорошо! – холодно сказал директор. – Пусть недоразумение, и все же у нас с тобой разные точки зрения. Но оставим споры, к чему переливать из пустого в порожнее! Тебе не нравится позиция правления. Что ж, попробуй изменить ее.

– И попробую!

Кадзи уже выходил из комнаты, когда Куроки добавил:

– Учти и другое: ни у правления, ни у меня нет времени заниматься твоими пленными столько времени, сколько ты требуешь. Постарайся не повредить своему положению, докладывая об этом вопросе.

Нет времени! Да разве в этом дело? Им всем просто наплевать на этих людей, а тут еще надо идти против всесильной жандармерии. Впрочем, они и к японскому народу так же относятся. Если уж и японский народ приносится в жертву, что же тут говорить о пленных китайцах!

Кадзи не смог дозвониться начальнику даже по прямому проводу. Ему сказали, что тот находится на совещании. Но вдруг в трубке послышался голос Окидзимы. Кадзи попросил его обязательно встретиться с начальником отдела и попросить его вмешаться в дело семерых заключенных. Маленькая надежда еще тлела где-то в груди Кадзи.

Комнаты опустели. Обычно после работы задерживался в отделе вместе с Кадзи только Чен, а его уже не было в живых. Нет пока звонка и от Окидзимы. Кадзи в раздражении ходил по комнате.

Наступил вечер, везде уже зажглись огни, время шло быстро, а звонка от Окидзимы все не было. Кадзи сердился на себя. Почему у него не хватило смелости поспорить с жандармами? Что толку горячиться перед директором? Директор струсил, но струсил и Кадзи. У того были на то свои причины, у Кадзи – свои.

А не посоветоваться ли с Ваном? Может, он что-нибудь придумает? Нет, не стоит, тут и Ван со своей светлой головой не в силах ничего сделать. Только посмеется над Кадзи, это лучшем случае, а то и оскорбит еще. А как хочется получить умный совет, найти друга, который бы понял, помог. Один! Чувство одиночества клещами щемило грудь. Надо идти домой, к Митико. А телефон все молчит. Кадзи стал ходить по комнате быстрее. Под столом он увидел брошенную газету. Кто-то, наверно, приносил в ней завтрак. Он ее поднял. Сквозь масляное пятно ясно виднелись слова:

«Министр иностранных дел г-н Сигэмицу разъясняет: основа построения Великой Восточной Азии – это дух равенства и взаимной выгоды азиатских держав. Агрессивные замыслы Америки и Англии в отношении колоний в Азии разбиты вдребезги». А руководствуется ли сам министр этим духом? Убедиться, пожалуй, случая не представится. Взаимная выгода? Какое лицемерие! Япония только берет, и если надо – силой. И ей в этом помогает и он, Кадзи.

Кадзи взял подшивку газет. Вот сегодняшняя, что в ней? Снова то же.

«В Нанкине подписан договор о дружбе и взаимопомощи между Японией и Китаем. Заложена основа мира и процветания этих стран на вечные времена. Империя продолжает освобождение Азии».

Кадзи бросил подшивку на пол. Из груди рвался стон. Для освобождения Азии азиаты-японцы завтра отрубят головы семерым азиатам-китайцам. Вот она основа мира и процветания на вечные времена, доказательство дружбы и взаимной выгоды! А Сигэмицу и Ван Чжоу-мин обмениваются рукопожатиями и пьют шампанское. Прав, видно, директор. В военное время обычная логика не подходит. В ближайшие дни, по-видимому, в Токио откроется конференция стран Восточной Азии. Япония, Китай, Таиланд, Маньчжоу-Го, Филиппины, Бирма сделают совместное заявление. И повсюду такие японцы, как Кадзи, будут прикрывать лицемерие японских правителей. Кадзи быстро шагает по комнате. Почему-то ужасно громко стучат ботинки. А время идет и идет, и Кадзи кажется, что казнь ожидает его самого. Да это и в самом деле так. После того как без всякой причины – нет, с определенной целью, в назидание другим – отрубят головы семерым, разве Кадзи не будет духовно мертв? Вся его прошлая жизнь полетела к чертям. Ведь то, что он сделал до сих, значительно хуже проповедей бонзы-ханжи.

Стоять на одном месте было невыносимо, но и ходьба взад-вперед не приносила облегчения.

Ван говорил, что тому, кто находится за колючей проволокой, не о чем говорить с теми, кто находится на свободе, ведь свободный человек всегда счастливее. Ты ошибаешься, Ван. Тебе сейчас неизмеримо легче, чем мне. Ты счастливее меня.

Кадзи смотрел на стенные часы почти каждую минуту. Стрелка, перейдя за девять, казалось, застряла на месте. Что делает Окидзима? Может, он обо всем забыл? Что ему до мук Кадзи? Может, пьет где-нибудь в ресторане?

За стеклянной дверью мелькнула и застыла тень. Кадзи остановился. Тень шевельнулась. Кадзи подбежал к двери и распахнул ее. У двери, словно призрак, стояла Чунь-лань.

– Что с ним будет? – спросила женщина, глядя на Кадзи застывшим взглядом.

– Я сам хотел бы это знать, – ответил Кадзи по-японски, будто самому себе.

– Когда он оттуда выйдет?

Голос женщины дрожал. Казалось, она вот-вот зарыдает. Кадзи хотел сказать, что завтра вечером… и запнулся.

– Его не убьют?

Кадзи покачал головой.

– Только не надо врать! Не убьют? Да? Это правда?

Тревожно зазвонил телефон. Кадзи бросился к аппарату.

Он был зол, ему ни с кем не хотелось говорить. Только услышать одно слово – да или нет.

– Ну что? – бросил он в трубку.

– Да ты не спеши, слушай! – голос Окидзимы был спокоен. – На начальника отдела надежды нет. Трус. Жди до завтра. Собираюсь поговорить с директором-распорядителем…

Голос Окидзимы доносился до Кадзи как бы с другого полушария. Итак, Окидзима до сих пор сидел у начальника отдела на квартире, а теперь, вернувшись, звонит из правления. Начальник отдела сказал, что ни права, ни желания возражать жандармам у него нет. Решение жандармерии, видимо, необходимо с государственной точки зрения, и фирма от этого ничего не теряет. Поэтому, как бы ни было это прискорбно, общие интересы прежде всего. Вот и весь ответ. Окидзима собирается уговорить директора. Конечно, он влиятельнее, но еще более суров. Он спит и видит себя членом военного кабинета. Вряд ли он проявит больше жалости к жизни нескольких пленных.

Кадзи положил трубку, он понял, что никто ему не поможет надо надеяться только на себя…

– Уйди, пожалуйста, – сказал он Чунь-лань. – Оставь меня одного.

– Спасите его… – умоляющим голосом сказала женщина. – Спасите!

Да, надо спасти. Ведь этим он спасет и себя. Кадзи молча кивнул. Нет, он не был убежден, что это ему удастся. Это был знак отчаяния, который говорил, что Кадзи объявляет войну самому себе.

32

Что-то стряслось. Митико это чувствовала всем существом, глядя на лежавшего ничком Кадзи.

– Спи, не беспокойся, – сказал Кадзи. Его лицо было похоже на маску. «Я ничего не сделаю. Это не в моих силах», – было написано на нем.

Митико ладонью коснулась лба мужа. Голова горячая, так вся и пылает.

– Ты уже достаточно намучился, – сказала она. – Тебя никто не упрекнет.

А я? А Ван? А те пятьсот человек? Да и все, кто смел сердцем и справедлив, но кого он еще не видел и не знает. Кадзи не мог пошевельнуться, как будто все эти люди навалились на него.

– Спи, не беспокойся. Я тоже усну.

– Правда?

– Да. Спокойной ночи, спи.

Митико погасила ночник у изголовья. Ее рука крепко пожала руку мужа.

Бессонная ночь. А время шло, вот загудел ночной гудок. Черное время…

Митико, кажется, заснула. Слышалось ее легкое дыхание. К Кадзи доходило родное, близкое тепло. Это приятное ощущение всегда действовало на него умиротворяюще. За окном шелестели засохшие листья. Кадзи тяжело вздохнул. Он обдумал все способы. И самые разумные из них все же казались фантазией. Завтра семь человек будут убиты без всяких оснований.

Тихо поднявшись, Кадзи оделся. Легкий шум разбудил Митико, она вскочила.

– Ты куда?

Кадзи молчал. Митико схватила его за плечи.

– Ты куда идешь?

– Пойду освобожу их.

Решение он принял уже после того, как сказал эти слова. Да, пусть бегут! Надо или подкупить караульного, или, обманув, связать. Только бы они убежали. А потом уже доказывать, кто прав, а кто виноват. Или что-нибудь еще можно придумать. Что из того, что он после казни будет иметь право упрекать несправедливую власть? Этих семерых-то уже не будет.

Митико решила, что Кадзи не в своем уме. В растерянности она пыталась разглядеть выражение его лица, но ничего не видела; только напружинившееся тело мужа говорило о его решимости. Она сильно тряхнула его за плечи.

– Опомнись! Что будет с тобой, если ты на это пойдешь?

– У меня нет времени придумать что-нибудь другое. – Кадзи отстранил жену. – Будь что будет, мне все равно. Или я останусь человеком, или уже никогда не смогу называться им.

– Но это же конец! А наша жизнь только началась! – Митико снова ухватилась за мужа. – Ты сделал все, что было в твоих силах. Ты их освободишь, а там будь что будет? Так? А я так не хочу. Не хочу! Не хочу, чтобы из-за них погибли мы!

Погибли? Да, она права, это будет конец. И все же их надо освободить.

Наступило тягостное молчание, как будто в комнате никого не было. Такая тишина бывает в пещере.

– Не останавливай меня. – Это сказал Кадзи, не сказал, а выдохнул. Митико охватило отчаяние. Она вскочила, включила свет и загородила ему дорогу.

– Не пущу! Я позову людей! Посмотри на это! Когда мы его покупали, что ты говорил? – Она схватила его за плечо и показала на блюдо.

Там по-прежнему мужчина и женщина были слиты в счастливом объятии. Когда они покупали эту вещь, они хотели быть такими же счастливыми. Сколько было надежд! А сейчас бездна раскрыла свою пасть.

– Я знаю, – голос Митико стал слезливым, – ты тоже не хочешь разбить нашу жизнь. Ведь так? Я обещала тебе быть всем с тобой вместе. Так почему же ты сейчас хочешь идти один, бросив меня, разбить наше счастье, которое нам с таким трудом удалось схватить? Но, может, мои слова уже ничего для тебя не значат? То, что ты делаешь, быть может, и достойно, но что принесет мне твоя достойная смерть? Не спорь, это будет конец! Как я буду жить без тебя? Чем? Воспоминаниями о взаимных клятвах? Воспоминаниями о тебе, безгласном и бесплотном?

Митико в изнеможении опустилась на пол и зарыдала.

– Какой ты жестокий!

– Что же мне делать?..

– Не ходи, прошу! Умоляю!

Кадзи сел за стол. Митико продолжала рыдать. Казалось, время остановилось. Кадзи сидел не шевелясь. Митико подняла голову.

– Прости меня! – сказала она дрожащим, жалобным голосом. – Делай так, как тебе кажется лучше. – И тут же у нее из глаз хлынули слезы. – Может быть, я не права. Потом ты будешь проклинать меня, скажешь, что я тебе помешала… И совсем разлюбишь.

Кадзи повернул голову. Митико сидела на полу и смотрела на него с мольбой, по ее бледному лицу ручейками текли слезы, она их не вытирала. Кадзи сделал движение встать, он хотел было подойти к жене. Это была последняя вспышка воли. Он попытался что-то сказать, но ничего не сказал. Последние силы оставили его.

– Нет, я ни на что не годен, – простонал он, уронив на стол голову. – Я уже не могу…

33

– Буду говорить прямо, – стоя на заиндевевшей траве у проволочного заграждения, говорил Кадзи Ван Тин-ли. – Единственное, что осталось, это еще раз поговорить с жандармами и ждать результатов от Окидзимы.

– А есть ли хоть какая-нибудь надежда? – спросил Ван Тин-ли, внимательно посмотрев на Кадзи.

Кадзи воспаленными от бессонницы глазами глядел на восток, где всходила заря. Горизонт пылал багровым огнем. Кадзи показалось это дурным предзнаменованием.

– Надежда? Один шанс из ста.

– Это касается не только нас, – сказал Ван. – Сейчас не только наши товарищи стоят на перепутье жизни и смерти, вы ведь тоже на перепутье.

– Это верно.

– Если вы ничего не добьетесь, все отвернутся от вас. Да вы сами себе будете противны.

– Знаю…

– Знаете и ничего не делаете? Прошение, разговор по телефону и ожидание, что принесут усилия друга? Не много.

– Что же ты хочешь, чтобы я сделал?

– И это спрашивает человек, который может свободно передвигаться за этой проклятой проволокой!

– Сегодня ночью я чуть не стал героем, – сказал Кадзи, выдавив горькую усмешку. – Я хотел освободить арестованных. Знаешь, чем это кончилось? Геройства не получилось.

Ван отвел взгляд от Кадзи и посмотрел туда, куда до этого смотрел Кадзи, – на восток.

– Победили слезы женщины, ее один волосок привязал героя к постели. Что же ты не смеешься?

– Сейчас есть дела поважнее, чем слушать ваши насмешки над собой. Семерым грозит смерть. – Голос Вана стая холоден и тверд. – Насколько я знаю, у вас в отделе примерно сорок человек. Не все же они потенциальные убийцы, жаждущие кровавой расправы. Объединив усилия этих людей, можно коллективно протестовать против казни. Не думаете ли вы, что это было бы более эффективно, чем действия одиночки? Такой протест укладывается в рамки закона, и сделать это можно очень быстро.

Кадзи посмотрел в сторону рудоуправления.

– Директор мне сказал, что я в общем говорю справедливые вещи, но думаю однобоко. Ты говоришь и справедливо и, видно, правильно. Однако я не подхожу к роли такого организатора. Ведь я не более как «подручный японского милитаризма». Если бы все мои действия нравились тебе, меня давным-давно уже не было бы на руднике.

– Вы все еще забавляетесь самоистязанием и не хотите видеть всей правды. Вы хотите оправдать свое бездействие. И в то же время гордитесь собой, считая, что вы не такой, как другие японцы.

– И… – протянул Кадзи, ожидая продолжения. Глаза его мрачно блестели.

– Когда меня привезли сюда, я заметил одного японца, который не гордился тем, что он японец. Этот человек, как и другие, на словах был к нам строг и даже груб, но думал он иначе. Я тогда решил, что это надо ценить – это так редко в наши дни. – Ван твердо взглянул на Кадзи. – Я не ошибся в нем?

Кадзи с трудом выдержал взгляд Вана.

– Кажется, ошибся.

– Да, кажется, ошибся. – Глаза Вана посветлели. – Видите ли, мелкие ошибки делают все, и вы и я. И их можно простить, если человек их не повторяет. Но допустить крупную ошибку в решающую минуту – это значит совершить преступление, которое простить нельзя. Вы, насколько я понял, хотели благоволить нам, но, кажется, мучились сознанием того, что ваша служба содействует войне. Это была длинная цепь мелких ошибок и оплошностей…