Текст книги "Сын теней"

Автор книги: Джульет Марильер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 37 страниц)

– Кричи, если хочешь, детка, – посоветовала Жанис через некоторое время. – Тебе больно, никто не ждет, что ты будешь терпеть молча. Ругайся, кричи – все, что захочешь.

Но мне казалось, что молчать – значит контролировать ситуацию. И еще я вспоминала, между приступами боли, каким же терпеливым был Эван-кузнец. Он стойко выносил агонию, наверняка, гораздо более мучительную, чем мои схватки. Разве женщины не проходят через это с тех пор, как на небе горят звезды? Это просто моя работа, я должна ее выполнить. Тут мне послышался чей-то тихий голосок, говорящий: «Хорошо. Так и надо!»

Позже, когда свет за окном стал фиолетово-серым, когда даже Жанис уже выбилась из сил, мама приказала женщинам приготовить еще один отвар. Понюхав его, я удивленно подняла брови, поскольку наряду с ясенцом и иссопом он содержал пахучку и какой-то еще более резкий, незнакомый аромат.

– Мне это не нужно, – сердито возразила я. – Я справлюсь сама.

Мама улыбнулась. Даже если она и волновалась, ей отлично удавалось это скрывать. Она совсем не выглядела усталой. Да, она была бледна, но в последние дни она всегда была такой.

– Закат – отличное время для рождения твоего малыша, – ласково произнесла она. – Правильное время, так мне кажется. Не забывай, дочка, что я целительница.

Я скривилась, выпила, почувствовала, как во мне поднимается новая волна боли, и на этот раз не смогла сдержать крика. Эта боль была иной, более сильной, более мощной, я испытывала непреодолимое желание тужиться и не могла ничего с этим поделать.

Дальше все произошло быстро, даже чересчур. Я издавала гораздо больше звуков, чем мне бы хотелось. Мама приказала мне прекратить тужиться, но я не могла. Кто-то держал меня за плечи, а Жанис говорила: «Так, хорошо, давай, девонька». А потом было последнее, неимоверное, раздирающее усилие, и вдруг наступила тишина.

– Быстро, – скомандовала Жанис, и мгновенно поднялась суета. – Переверни его вверх ногами, вот так. Очисть ему рот. Отлично. Теперь…

Я лежала совершенно без сил, но когда послышался первый возмущенный крик моего сына, рывком села, сморгнула слезы и потянулась к нему. О, он был великолепен! Такой маленький, сморщенный, весь красный, в липкой крови после родов, но уже с хохолком черных кудрей на макушке. Мой сын. Сын Брана.

«Ох, как же мне хочется, чтобы ты был здесь и увидел его. Чтобы посмотрел, какой у нас получился чудесный ребенок».

– Ты плачешь, девонька, – сказала Жанис, поспешно вытирая собственные щеки. – Не плачь. Славный мальчишечка у тебя родился! Крохотный, но сильный. Так долго боролся, а слышала, как громко завопил. Просто боец!

Как и всегда после родов, нужна была большая уборка. Все вокруг меня были заняты, а на моей груди лежал восхитительно теплый сын. Теперь он затих, а его крохотный ротик чмокал в предвкушении груди, пальчики крепко сомкнулись вокруг моего собственного пальца. «Не отпускай».

Мама непривычно притихла. Я подумала, что она, наверное, совершенно измучена этим бесконечным днем, но когда посмотрела на нее, обнаружилось, что она сидит у кровати и очень внимательно смотрит на малыша. Женщины закончили работу и пошли есть честно заработанный ужин. Мама велела Жанис пойти и принести мне еды и эля, и не слишком торопиться назад.

– И вот что, Жанис. Скажи Большому Человеку, чтобы зашел, ладно? Ненадолго.

Когда все ушли, и в комнате наступила тишина, она снова заговорила:

– Лиадан?

– М-м-м? – я почти засыпала. Небольшой огонь в очаге отлично согревал комнату, в воздухе разливался приятный запах лаванды – жженые цветы лаванды обладают целительными свойствами.

– Не знаю, как начать, но это должно быть сказано, Лиадан. Думаю, я могу назвать имя отца твоего ребенка.

– Что?!

– Тихо, тихо. Ляг, пожалуйста, ты напугаешь малыша. Я могу и ошибаться. Мы подождем твоего отца. Сходство просто поразительное. А Рыжий рассказал… он говорил мне, что твой мужчина каким-то образом связан с Херроуфилдом. Если бы не это, я бы не обратила внимания.

Мы услышали грохот сапог, явно перескакивающих через три ступеньки, затем топот по коридору, и, наконец, дверь распахнулась.

– Лиадан! – Отец в два прыжка пересек комнату. – Доченька, ты в порядке?

А потом он увидел ребенка на моей груди, и его губы расплылись в широченной, ласковой, необыкновенной улыбке. Как же давно он так не улыбался!

– Можешь подержать его, если хочешь, дедушка, – предложила я.

И вот отец стоит у огня с внуком на руках, пока мама рассказывает, а я, опершись на локоть, пью вино с пряностями, которое она вложила мне в руку.

– Эти роды… – начала Сорча, – эти роды настолько похожи на другие, при которых я присутствовала очень давно, что я никак не могу списать это на простое совпадение. Я могла бы не обратить на это внимание, если бы этот ребенок не был точной копией того, другого, мальчика, которого я принимала в Ман Геври в Херроуфилде.

Отец бросил на маму острый взгляд.

– Как это может быть? – спросил он. – И кстати, – он посмотрел на сверток в своих руках, такой маленький по сравнению с ним. – Разве все младенцы не выглядят одинаково?

– Я уверена, что права, – ответила мама. – И думаю, ты со мной согласишься. И схватки и сами роды – они абсолютно похожи: ребенок, твердо решивший идти спиной вперед, долгие схватки, трудные роды. Лиадан моложе и сильнее, чем была Марджери, у нее гораздо больше твердости, ей понадобилось меньше нашей помощи. Но все происходило практически также.

– Все роды со спинным предлежанием бывают трудными, – сказала я с бьющимся сердцем. – А кто тот ребенок?

Но мама мне не ответила.

– Ты только посмотри на малыша, – обратилась она к Ибудану. – Посмотри на эти темные кудряшки, на серые глаза. Взгляни на линию подбородка, на брови. Он просто копия Джона, хоть и красный и сморщенный. Не говори, что не видишь этого, Рыжий.

Отец подошел ближе к свече и внимательно уставился на ребенка, который неожиданно протестующе закричал.

– Дай сюда, – сказала я, отставив чашку, и сын вернулся ко мне на руки. Я погладила его спинку и стала тихонько напевать древнюю колыбельную, что когда-то внезапно усыпила его отца.

– Рыжий?

Отец кивнул.

– Я заметил, Дженни. – Так он звал маму с самого дня их встречи, когда она не могла говорить и назвать свое имя. – И это отлично сходится с тем, что ты мне рассказала, Лиадан: будто отец ребенка когда-то жил в Херроуфилде. Когда Дженни уехала оттуда, мальчику было меньше года.

– Кто… кем он был? – осторожно спросила я, быстро считая в уме и удивляясь, неужели Брану действительно может быть меньше двадцати одного года? Как он тогда сказал? «Когда мне исполнилось девять, я решил, что уже мужчина». Возможно, это правда.

– Его звали Джоном, в честь отца. Но все называли его Джонни.

– Сейчас его зовут иначе. Но имя сменить легко.

– У твоего мужчины серые глаза?

– Да.

– А волосы? У того мальчика были темные кудрявые волосы, точно как у твоего сына.

Я почувствовала, как медленно заливаюсь румянцем, и порадовалась, что они не могут читать моих мыслей.

– Так и есть, – сказала я, помолчав.

– Он бритт? – спросил отец. – Если да, могу понять, почему ты не хотела открывать его имя. Но не забывай, откуда родом я сам. Я здесь вполне прижился.

– Я не знаю. Возможно. Пожалуйста, расскажите, что случилось.

Отец слегка нахмурился:

– Твоя мать очень устала.

– Тогда расскажи сам, отец, пожалуйста.

Он сел с другой стороны кровати. Снаружи уже совсем стемнело.

– У меня в Херроуфилде было двое верных друзей. Мой младший сводный брат Бен, быстрый в бою и еще более скорый на острое слово. И еще Джон. Джон был моим ближайшим соратником, моим советчиком, моим отражением, моим спутником в любом предприятии. Ему можно было поведать любую тайну. Ему можно было доверить жизнь. Джон женился на девушке с юга по имени Марджери. Они очень любили друг друга. Они потеряли одного ребенка, и было похоже, что потеряют и этого. Но твоя мать как раз была там, и после долгой-предолгой ночи Марджери родила здорового малыша.

– Не было на свете ребенка, которого бы ждали и любили больше, чем Джонни, – вступила мама. – Марджери так им гордилась! Это сквозило во всех ее делах. Она постоянно носила его у плеча, разговаривала с ним, пела ему песенки. Она шила для него очаровательные рубашечки, вышитые цветочками, листьями и крылатыми насекомыми. Джон был сдержанным мужчиной. Но он был предан им душой и телом.

– Что… что-то случилось? Я не понимаю, как такой обожаемый ребенок мог превратиться в такого, как отец моего ребенка. Он не… его явно не растили в любви. Уж это я точно знаю.

– Джон умер, – сурово сказал отец. – Он был убит, раздавлен скалой, когда следил за Дженни. Дело рук Нортвуда. Это было ужасно, Марджери очень тяжело переживала свою утрату. Но когда я уезжал из Херроуфилда, она делала все, что могла, чтобы вырастить сына в одиночку. В доме моего брата они были в безопасности.

– Сын Джона должен был вырасти в прекрасного мужчину, – сказала Сорча, испытующе глядя на меня. – В достойного, доброго человека.

Я кивнула, чувствуя, как от слез щиплет глаза.

Отец встал.

– Мы утомили тебя, – сказал он. – Тебе надо поспать, вам обеим надо поспать. Вы отлично поработали сегодня. Сильные мои женщины! – И когда они повернулись к выходу, он тихо добавил: – Если мой внук – внук Джона, я буду очень доволен, дочка. Джон тоже бы порадовался. Я бы многое дал, чтобы встретить отца этого малыша. Надеюсь, однажды мне это удастся.

Но я лишь кивнула, а потом вернулась Жанис с едой для меня, и я обнаружила, что зверски хочу есть.

– Подожди пока придет молоко, – усмехнулась Жанис, устраиваясь у очага со своей кружкой эля. – Ты тогда будешь лопать, как не в себя.

Позже я уснула с малышом на груди, а свеча в окне так и горела всю эту ночь.

Глава 21

В Семиводье съезжались мои дяди. Я чувствовала, это не чтобы посмотреть на новорожденного, а по более серьезной причине. Мама стремительно слабела, будто действительно только рождение малыша задерживало ее последнее прощание с Семиводьем.

Я не спускала ребенка с рук. Мне не нужна была никакая кормилица, я сама кормила его, сама за ним ухаживала. Носила его, гладила, пела ему песенки. По настоянию отца, мне прислали девушку-помощницу, но у нее было мало работы. Моему сыну не было еще и месяца, а он уже услышал полный пересказ сказания о Бране Путешественнике. Много ли он понял, осталось загадкой.

Теперь мама почти целыми днями лежала в постели, или на ложе, устроенном для нее в укромной части сада, где в хорошую погоду она могла лежать на воздухе, вдыхая запах целебных трав. Ей нравилось, когда рядом с ней устраивали Джонни, тогда она перебирала его мягкие кудряшки, слушала его тихое воркование и шепотом рассказывала ему сказки. Вокруг с мрачным видом слонялся отец, не спускавший с нее глаз ни днем, ни ночью. Лайам послал за Шоном, неизвестно зачем уехавшим на север.

Первым, неслышно, как все обитатели леса, явился молчаливый Конор в белом балахоне, и с ним еще несколько друидов. Они устроились в доме с таким видом, словно обосновались надолго. Конор сразу прошел к матери в спальню и некоторое время разговаривал с ней один на один. Потом он поднялся ко мне взглянуть на ребенка.

– Я слышал, – заметил он, наблюдая, как я купаю сына в неглубоком медном тазу – женщины чуть не подрались за право принимать эти роды. Об этом ребенке много говорят в округе. Любая была бы счастлива помочь ему появиться на свет.

– Правда? – спросила я, поднимая мокрого малыша и заворачивая его в нагретую у очага простыню.

– Думаешь, слишком много толков? – глаза дяди смотрели серьезно, противореча тону.

– Их история объясняет то, что они не могут или не захотят понять, – сказала я, прижимая плотно спеленутого Джонни к плечу. – Иногда принять правду слишком сложно.

– Некоторые истории созданы именно для этого, – согласился Конор. – Но не все.

– Конечно, нет. Помнишь, как-то раз ты сказал: «Cамые лучшие истории в устах талантливого рассказчика пробуждают в слушателях потаенные страхи и желания. Каждый слышит свою историю. Каждого она трогает чем-то своим. Слова предназначены для ушей, но истинный смысл истории проникает прямо в душу».

Дядя серьезно кивнул. Потом непринужденно спросил:

– А почему ты назвала мальчика именем бриттов?

Я так устала лгать. А отец, наверняка, уже успел рассказать ему эту часть истории. Безусловно, он не усмотрит никакой связи с Крашеным.

– Он назван в честь своего отца, – ответила я, поглаживая влажные кудряшки малыша и надеясь, что Конор уйдет до того, как мне надо будет его кормить.

– Понятно, – похоже, новость его не взволновала.

– Несмотря на все мое уважение, дядя, даже главному друиду не может быть понятно все на свете. Но мальчика зовут так, а не иначе.

– А какие у тебя планы на будущее, Лиадан?

– Планы?

– Ты собираешься встретить свою старость здесь, ухаживая за стареющим отцом и Лайамом? Ты хочешь занять ее место?

Я посмотрела ему в лицо. Он выглядел спокойным и очень серьезным, наша беседа приобрела подтекст, едва мне понятный.

– Никто не сможет занять ее место, – тихо ответила я. – Мы все это знаем.

– У тебя бы, наверное, получилось, – сказал Конор. – Люди бы тебя за это уважали. Они уже благоговеют перед твоим ребенком, и ты всегда была любимой дочерью этого дома.

– Любимой. Да, я знаю. Вы повели себя очень жестоко, когда услали Ниав прочь. Жестоко и несправедливо.

– Именно так тебе и должно было казаться, – с тем же спокойствием ответил Конор. – Но поверь, у нас не было выхода. Бывают секреты, которые никогда не должны обсуждаться, некоторые истины слишком ужасны, чтобы их открывать. Теперь она погибла, и ты хочешь возложить на нас вину за ее трагическую судьбу. Но ведь не брак стал причиной ее смерти! И мне кажется, нельзя просто взять и обвинить твоего отца, Лайама или меня. Речь идет о гораздо более древних вещах.

Я пришла в ярость, но ответить ему не могла, меня связывали обещания. Мне становилось все сложнее удерживать мысленные щиты. А он явно пытался прочесть, что я думаю, в этом я не сомневалась. Он прощупывал меня очень осторожно, но я все равно чувствовала.

– Прости, пожалуйста, – сказала я, повернувшись к нему спиной. – Мне нужно кормить малыша. Возможно, мы увидимся позже, за ужином.

– Думаю, он может еще подождать. Похоже, пока ему гораздо интереснее грызть собственный кулак. Ты сильная девушка, Лиадан. И очень эффективно охраняешь свои мысли. Немногие могут противостоять мне.

– Я тренировалась.

– Сложно хранить столько секретов, а? Я хочу сделать тебе предложение, обдумай его, пожалуйста.

Я промолчала.

– У тебя… исключительные способности. Ты уже отменно владеешь собственными мыслями, у тебя великолепная логика, ты умеешь спорить. А ведь в тебе заложены и другие таланты, их ты лишь начала развивать. Погоди, пока мальчик немного подрастет, перестанет сосать грудь, начнет ходить. Может, годик. А потом приходи к нам в лес и бери с собой сына. Мы бы смогли использовать и развивать твой дар. Дома ты растратишь свои способности впустую. А Джонни… кто знает, что из него выйдет при должном обучении? Все, что о нем говорят, может оказаться правдой.

Я резко обернулась к нему и поглядела прямо в его мудрые глубокие глаза.

– Вы уже сделали выбор за Ниав, и он оказался настолько плох, что вы даже не можете себе представить. Возможно, вы пытаетесь заменить Киарана, своего лучшего ученика… Полагаю, это для вас большая потеря. Но определять мое будущее за меня, повторять то, как поступили с Ниав, вы не будете. Мы с Джонни сами поймем, что делать. Нами не нужно руководить.

Казалось, его совсем не обидели мои резкие слова, словно он только их и ждал.

– Не отвечай сгоряча, – ответил он. – Предложение остается в силе. Ребенок должен остаться в лесу. Что бы ты ни решила, не забывай этого.

***

Через несколько дней прибыл другой дядя, причем как всегда, по-своему. Несмотря на сидящую на плече говорящую птицу, сопровождение трех матросов и хорошенькой девушки, часовые Лайама не заметили его, пока он не приблизился к самой границе деревни. Это вывело Лайама из себя, но радость встречи заглушила остальные чувства. Обветренная кожа Падриака, мерцающие синие глаза, ямочки на щеках, когда он улыбался, и длинная коса выжженных солнцем каштановых волос так и притягивали к нему женские взгляды, а ведь ему уже минуло тридцать шесть. Его спутница тоже вызвала немало толков и удивленно приподнятых бровей. Она была гораздо моложе дяди, с кожей цвета мятного чая, с кудрявыми, как овечья шерсть, черными волосами, заплетенными в ряды тугих косичек. Она носила разноцветные, бело-красно-зеленые бусы, а темные ноги под полосатой юбкой были босы. Падриак сказал, что ее зовут Самэра, но не уточнил, кто она – жена, подруга или просто спутница. Самэра молчала. Только сверкала белозубой улыбкой, пробуждая во мне болезненные воспоминания об Альбатросе. У меня до сих пор не было о них никаких вестей. Сестра, и правда, исчезла, а вместе с ней и ее спасители. Бесследно, будто все они ушли из этого мира.

Я думала, что помочь мне может только один человек, как раз тот самый дядя, которого здесь нет. Я не знала, придет ли он, чтобы попрощаться с сестрой. Финбар – житель границы, он находится меж двух миров. Он ни разу не вернулся назад с той самой ночи, что ушел из Семиводья. Он не был на похоронах Диармида и Кормака, погибших в последней битве за Острова. Не пришел, когда родились мы с Шоном, или Ниав. Не появился, когда умер его отец, и Лайам стал лордом Семиводья. Возможно, не явится и теперь, он ведь может видеть Сорчу и говорить с ней, даже не находясь с ней рядом, так сильна его связь с сестрой. Но я очень хотела, чтобы он пришел, у меня к нему накопилось множество вопросов. Знай я наверняка, что Ниав и Бран живы, я могла бы попрощаться с мамой без столь тяжелого груза на совести. Ведь если моя ложь не принесла сестре свободу, если мое молчание не защитило мужчину, рисковавшего жизнью, чтобы помочь мне, значит, я могла с самого начала все честно рассказать семье и покончить с этим.

В доме было полно народу, но в Семиводье все равно стояла тишина, будто даже лесные духи в эти последние мамины дни говорили шепотом. За ужином становилось немного оживленнее. Мы представляли из себя странную, разношерстную компанию: спокойные, полные собственного достоинства друиды говорили тихо и ели мало; моряки демонстрировали завидный аппетит, любовь к нашей здоровой пище, и в особенности – к доброму элю, а их шуточки заставляли служанок постоянно краснеть и хихикать.

Во главе стола сидели дядюшки. Лайам, серьезный как всегда, с непривычными следами усталости на лице. По правую руку от него с задумчивым видом восседал Конор в своем белом балахоне. Слева – неугомонный Падриак и его прекрасная молчаливая спутница. В основном, беседу вел Падриак, ему было, что рассказать о своих приключениях, и мы слушали его с благодарностью, ведь истории о дальних странах и их необыкновенных жителях отвлекали нас от печальных мыслей, затопивших дом. Шон пока еще не вернулся.

Отец больше не ужинал вместе с нами. Думаю, он боялся потерять даже минуту отмеренного маме времени. А сама Сорча давно уже смирилась с мыслью, что это ее последняя весна. Но я видела ее беспокойство. Был у нее на душе камень, от которого она не в силах была избавиться. Однажды днем я сидела у ее изголовья и молча боролась с собой. Она держала свою руку в моей, а отец стоял в тени и смотрел на нее.

– Рыжий, – она говорила очень тихо: будучи отличной целительницей, она прекрасно знала, как беречь силы и выиграть еще хоть немного драгоценного времени.

– Я здесь, Дженни.

– Мне уже недолго осталось, – слова ее напоминали вздох. – Они все собрались?

Отец не смог заговорить.

– Шон еще не вернулся, мама. – Мой собственный голос опасно дрожал. – Все твои браться здесь, все кроме…

– Кроме Финбара? Он появится. Шон должен успеть вернуться домой к завтрашнему закату. Предупреди его, Лиадан.

Уверенность, сквозившая в ее словах, заставила меня промолчать. Совершенно бессмысленно убеждать ее, что, возможно, ей отмерено несколько больше времени. Она точно знала свой срок. Отец встал на колени у кровати, накрыв ее руки своей большой ладонью. Я никогда не видела, как он плачет, а теперь на щеках его блестели мокрые дорожки.

– Сердце мое, – сказала Сорча, посмотрев на него огромными, на худеньком бледном лице, глазами. – Это же не навсегда. Я буду здесь, где-то рядом, в лесу. И как бы ни выглядело мое тело, я все равно останусь рядом с тобой.

Я хотела встать и оставить их вдвоем, но мама попросила:

– Не уходи, Лиадан. Я должна кое-что сказать вам обоим. Это не займет много времени.

Она выглядела очень усталой. Побледнела и дышала тяжело. Но ни один из нас не попросил ее поберечь силы и отдохнуть. Никто в семье никогда не говорил Сорче, что ей делать.

– У нас имеются секреты, – сказала она, на мгновение прикрыв глаза. – Тут поработала древняя магия, старая ворожба, уже однажды державшая нас в своих злобных руках. Она и сейчас пытается разделить нас, разрушить все, что мы до сих пор хранили здесь, в Семиводье. Возможно, не все секреты можно открыть. Но я хочу сказать тебе дочка: что бы ни случилось, мы тебе доверяем. Ты всегда будешь выбирать собственную дорогу, некоторым твои решения покажутся ошибочными. Но я знаю, ты всегда будешь идти путем истины, куда бы ни направлялась. Я вижу это и в тебе, и в Шоне. Я верю тебе, Лиадан. – Она снова подняла глаза на отца. – Мы оба в тебя верим.

Ибудан заговорил не сразу, и я подумала: «Неужели она впервые в жизни неверно поняла его?»

Но он сказал:

– Твоя мама права, солнышко. Иначе, с чего бы я все это время позволял тебе самой делать выбор?

– Теперь иди, Лиадан, – прошептала мама. – Попытайся связаться с братом. Ему следует поспешить.

Я пошла через поле к лесу. Дом был полон горя, и мне необходимо было оказаться среди деревьев, на воздухе. Мне нужна была свежая голова и ясность мысли, не только чтобы докричаться до брата, но и чтобы принять непростое решение. Сорча умирала. Она должна узнать правду. Если я расскажу ей, то должна буду рассказать и отцу. Они сказали, что доверяют мне, но даже они в ужасе отшатнутся от меня после того, что я сделала. Если отец пойдет с этой историей к Лайаму, в одночасье пропадет вся польза моей лжи. Если сестра все еще жива, ее могут выследить и привести домой. Возможно, они даже попытаются вернуть ее многоуважаемому супругу. И тогда наружу выйдет вся правда, и союз развалится. Что же до Крашеного, Эамон станет охотиться за ним и, в конце концов, уничтожит, как дикого зверя. А без Крашеного его люди снова вернутся к бродяжничеству, к бесправному существованию, что вели до того, как он дал им имена, придал их жизням смысл и подарил бесценный дар самоуважения. Мой сын никогда не узнает отца, разве что услышит о нем истории, где тот окажется в роли чудовища. Вот тогда наша семья и впрямь будет разрушена. От этих мыслей у меня холодела кровь. А ведь есть еще и Дивный Народ. «Не смей рисковать союзом», – так приказала мне Хозяйка Леса. От такого предостережения нельзя просто так отмахнуться. Но мама должна узнать правду, она как могла, по-своему, попросила меня об этом. И вопрос не в том, доверяют ли они мне, а в том, доверяю ли я им. Бран в свое время отмахнулся от доверия, как от бессмыслицы. Но если ты не умеешь доверять, то действительно остаешься один, ведь ни дружба, ни союзничество, ни семья, ни любовь не могут существовать без доверия. Без него нас разбросает настолько далеко друг от друга, что будет носить по воле ветра, и нам не за что будет уцепиться.

На опушке леса я села на каменную ограду, окружавшую наши самые дальние поля, и попыталась усмирить бурю, царившую в моих мыслях. Это оказалось нелегко, я чувствовала, что надо торопиться. Мне нужен знак, ориентир. «Почему нет Финбара? Вот его бы я спросила безо всякого опасения».

Я замедлила дыхание и позволила тихим звукам поля и леса затопить сознание. Вот шорох весенних листьев на березах и рябинах. Пение птиц, скрип мельничного колеса и тихий плеск ручья. Жалобные крики овец. А вот мальчик говорит стаду гусей: «Вставайте, упрямые, а то как задам!» Трубный ответ гусака. Плеск озерной волны о берег, вздохи ветра в старых дубах. Шепот голосов над моей головой, и я, кажется, слышу слова: «Сорча, Сорча, ах, сестренка».

Только полностью успокоив свой разум, я мысленно потянулась к брату:

«Шон?»

«Я слышу, Лиадан. Я уже возвращаюсь. Как мама?»

«Ты далеко?»

«Не очень. Я опоздаю?»

«Ты обязан вернуться до завтрашнего вечера. – Даже мысленно можно плакать. – Ты успеешь?»

«Мы будем вовремя. – Он мысленно обнял меня и прижал к себе. Я послала ему в ответ ту же картинку».

Вот и все.

«Лиадан?»

Это вовсе не голос брата.

«Дядя?» – У меня ухнуло сердце. Где он?

«Я здесь, девочка. Повернись».

Я медленно поднялась с ограды и повернулась, взглянув назад, на уходящую в лес тропинку. Заметить его было довольно сложно. Не человек, а просто еще один рисунок в общем узоре теней и света. Коричнево-серо-зеленый – такой же, как стволы деревьев, мох и камни. И все же он стоял за моей спиной, босиком на мягкой земле, все в том же рваном балахоне и широком плаще. Вокруг белого, как мел, лица вились темные волосы. Глаза же оставались ясными, бесцветными, полными света.

«Я рада, что ты здесь. Она спрашивала о тебе».

«Знаю. Я пришел. Но мне, похоже, понадобится твоя помощь».

Я почувствовала его страх. И поняла, сколько смелости ему потребовалось, чтобы подойти так близко к замку.

«Я проведу тебя. Что нужно сделать?»

«Я боюсь… прикосновений. Боюсь, что меня… схватят и запрут. И еще собак. Если ты сумеешь мне с этим помочь, я смогу остаться надолго. До завтрашнего вечера».

– Твое доверие делает мне честь, – я произнесла это вслух. – Я понимаю, как это непросто.

«Я стыжусь собственной слабости. Колдунья и впрямь наложила на меня страшное проклятие. Правда, от некоторых его сторон я только выиграл. Но я бы не хотел показывать свои слабости сестре или братьям. Я не ищу жалости, только помощи, для нее я хочу оставаться сильным.

– Ты и так очень сильный, – тихо ответила я. – Другой не смог бы выжить, не выдержал бы всего этого.

«Ты тоже сильная. Почему ты не спрашиваешь меня о чем хотела?»

«Это кажется мне… эгоистичным».

«Мы все по природе своей эгоисты. Но у тебя щедрая душа, Лиадан. Ты оберегаешь всех, кого любишь, любой ценой. Позже я покажу тебе, как увидеть то, что ты так хочешь знать. А теперь, думаю, нам пора идти».

– Дядя? – спросила я вслух, довольно неуверенно.

«Что?»

– Почему ты рассказываешь о своих слабостях мне, а от братьев скрываешь?

«Никто не хочет быть слабым. Правда, моя слабость – одновременно мой дар. То, что в одном мире является обыденным явлением, в другом может оказаться источником страха. Закрытая дверь, лай собаки. И одновременно, то, что в одном мире является загадкой, в другом становится простым и ясным. Это как картинка и отражение, реальность и видение, наш мир и Иной. Я показываю тебе свои страхи, поскольку ты можешь их понять. А понимаешь ты потому, что у тебя у самой есть Дар. Тебе легче, чем мне, но твоей душе предстоит узнать и боль, и могущество, которые несут подобные способности. Ты знаешь силу Древних и то, что она до сих пор живет в нас.

– Этот дар… дар предвидения, умение исцелять силой мысли… Мы получили все это от них, от наших предков? Он достался нам от той лесной женщины, жены первого лорда Семиводья, Энии? – Лишь только я об этом подумала, как поняла, что это правда.

«Этот дар очень стар. И слишком глубоко в нас скрыт. Как в бездонном колодце. Как в морской пучине. Он просто ждет своего часа».

Я поежилась.

– Пойдем, – произнес Финбар, пробуя голос, которым явно давно не пользовался. – Наберемся храбрости и заявим о своем присутствии. – И мы направились к дому через поля.

Я пошла вперед осмотреться, залаяла собака, и дядя мысленно, без слов, послал мне сигнал – стремление убежать, страх, от которого стучит сердце и туманится разум.

Я быстро мысленно позвала: «Конор! Дядя, ты нам нужен».

При нашем приближении люди зашептались. Кто-то держал пса за ошейник, но он рычал и рвался так, будто заметил дичь. Я не знала, как мысленно успокоить собаку. Финбар рядом со мной замер от ужаса.

– Смотрите! У этого дяденьки вместо руки лебединое крыло! – прозвучал детский голос, чистый и наивный. – Это человек из сказки!

– Вот именно, тот самый, и он мой брат. – Спокойный, властный голос раздался от дверей кухни, и во двор вышел дядя Конор, с таким видом, будто подобные вещи случались у нас в доме каждый день. – Теперь возврашайтесь к работе. Сегодня и завтра прибудут еще гости, лорду Лайаму не понравится, что вы бездельничаете.

Толпа рассеялась, собаку приподняли за ошейник и увели. Все закончилось. Я всем свои существом чувствовала, как дыхание Финбара успокаивается, как замедляется биение его сердца. Эта ночь и следующий день, и правда, будут для него тяжким испытанием.

– Пойдем, – тихо позвал Конор. – Ты, наверное, хочешь немедленно ее увидеть. Я проведу тебя.

– Я поговорю с Лайамом, – сказала я. – Нужно кое-что уладить. Потом я должна пойти к сыну. Он уже проголодался.

«Я позабочусь о собаках. С тобой все будет в порядке?»

«Спасибо, Лиадан. Возможно, позже ты покажешь мне сына».

Лайам проявил исключительное понимание, несмотря на то, что для немедленной беседы с ним я прервала совещание с капитанами его гарнизона. Он тут же отдал приказ запереть всех собак на псарне или держать их в конюшне всю эту ночь и весь следующий день, как минимум. Людям же было велено заниматься делами и оставить его родственников впокое. Волкодавов самого Лайама еще до того, как он договорил, посадили на поводки и увели во временное заключение, игнорируя укоризненные взгляды на их длинных мордах.

– Ты славная девушка, Лиадан, – произнес Лайам, возвращаясь к совещанию. Похвала для него была необыкновенной редкостью. Он нечасто выражал свое одобрение. И я подумала: насколько славной он станет считать меня, если я расскажу ему правду?

– Спасибо, дядя.

Близился вечер, солнце почти село. У нас остался всего один день, и мне ужасно хотелось пойти к маме, провести это время с ней. Но колесо вращается бесконечно, одна жизнь истекает, а другая, новая жизнь, громко заявляет о своем присутствии, тянется к тебе, заставляет признать свое существование, спешит отправиться по своему пути. Мой сын не мог ждать. Он проснулся, проголодался, и я, услав девушку-помощницу ужинать, сама села его кормить. Для нас уже был готов медный таз, наполовину заполненный теплой водой, но служанка еще не купала сына, зная, что я люблю делать это сама. Я распустила шнурки на платье, дав ему грудь, и он довольно зачмокал, нежно постукивая по моему животу кулачком и серьезно глядя на меня своими серыми глазами. Я тихонько напевала, чувствуя странное успокоение, обычно наступающее, когда приходит молоко, словно какая-то внутренняя сила заставляет тебя сидеть тихо, пока не насытился ребенок. Позже я отнесу малыша к маме, если она не заснет. Теперь она с Финбаром и лучше их оставить вдвоем. Ей нужно со многими попрощаться, но тяжелее этого прощания обещает быть лишь одно.