Текст книги "Сын теней"

Автор книги: Джульет Марильер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 37 страниц)

Теперь Эамон ходил из стороны в стороны, похоже, это помогало ему подобрать правильные слова.

– Ты так думаешь? Ты вообразила, будто я просто забуду обо всем и, возможно даже, вернусь с юга, помолвленный с какой-нибудь королевской родственницей? Ты думаешь, что я слабый, да? Что я так легко сдамся?

Я изумленно уставилась на него.

– Боюсь, я тебя не понимаю, – медленно произнесла я. Похоже, он имеет в виду… да нет, этого не может быть!

Джонни сладко вздохнул и снова погрузился в сон.

Эамон прекратил ходить туда-сюда и неловко опустился рядом со мной на колени. Ему на глаза снова падала прядь волос, я поборола желание ее поправить.

– Я не хочу никакой другой жены, Лиадан, я хочу только тебя – неважно, с ребенком или без. Мне не нужна другая.

– Не надо… – начала я.

– Нет, – твердо прервал Эамон. – Выслушай меня. Ты оставалась дома и ухаживала за матерью, это достойно всяческого восхищения. Ты решила растить ребенка одна. Это говорит о твоем мужестве. Ты будешь лучшей на свете матерью, в этом я уверен. Я не могу понять, почему ты защищаешь отца своего сына молчанием. Возможно, тебе стыдно о нем говорить. Но сейчас это не важно. Ему не уйти от ответа. Но прости меня, я слышал, твоя мать стремительно угасает, и ее время в этом мире почти истекло. Ниав умерла. Шон и Эйслинг скоро поженятся, в этом доме образуется новая семья. Ты же останешься одинокой и беззащитной, Лиадан. Ты не должна превратиться в незамужнюю тетушку, в приживалку, живущую чужой жизнью. Ты и так уже выбиваешься из сил, пытаясь сделать все за всех. Тебе нужен достойный мужчина, готовый заботиться о тебе, защищать тебя, приглядывать за тобой. Ты нуждаешься в своем собственном доме, месте, где будет расти твоя собственная маленькая семья. Выходи за меня замуж, и у тебя все это появится.

На некоторое время я потеряла дар речи.

– Как ты можешь… как ты мог сделать такое предложение, когда у меня ребенок от другого? Как ты можешь взять на себя ответственность за… за…

– Очень жаль, что родился мальчик. Была бы у тебя девочка, я вырастил бы ее, как родную дочь. Твой сын, конечно, не может стать наследником. Но и для него у меня в доме найдется место. Я уже говорил, отцов не выбирают. Я сделал бы из него человека. – Он хмуро взглянул на спящего Джонни. – Это стало бы… занятным вызовом.

От его взгляда мне стало страшно.

– Люди скажут, что ты сошел с ума, раз взял меня в жены, – выдавила я, пытаясь найти слова для ответа. – Ты можешь выбрать себе любую подходящую девушку. Ты должен забыть меня и жить дальше. Тебе стоило это сделать сразу же после нашего разговора.

Он сел прямо на пол у очага, очень близко от меня. Эамон всегда соблюдал условности. Он предпочитал все делать правильно. Но происшедшее с нами нарушало любые известные правила. И вот он уселся рядом с нами, и в его черных глазах зажглось нечто, очень похожее на отчаяние.

– Когда я вижу тебя вот так, – он почти шептал, – когда твои волосы освещает огонь очага, а руки так нежно гладят малыша, я понимаю, что у меня нет выбора. Я буду с тобой предельно откровенен и надеюсь, что мои слова не оскорбят тебя. Я хочу, чтобы ты жила в моем доме, встречала и обнимала меня, когда я усталый возвращаюсь с поля битвы. Я хочу заполучить тебя в свою постель. Я хочу, чтобы ты стала моей женой, моей любовницей и подругой. Я хочу, чтобы ты родила мне де… детей. Старость не страшна, если рядом со мной будешь стареть ты. У меня никогда не будет никакой другой женщины. А то, что с тобой произошло… твоя ошибка… мы можем о ней просто забыть. Я предлагаю тебе защиту, безопасность, свое богатство и имя. Я предлагаю твоему сыну семью. Не отказывай мне, Лиадан.

Я пыталась найти хоть какие-нибудь слова для подходящего ответа, но ничего не приходило на ум.

– Ты колеблешься. Я, безусловно, снова попрошу благословения твоего отца. Но думаю, принимая во внимание обстоятельства, он не станет возражать.

– Я… я не могу…

Эамон посмотрел на свои сцепленные на коленях руки.

– Я слышал, что ты вела себя в Шии Ду… беспокойно… будто тебе сложно быть запертой в четырех стенах после вольной жизни, к которой так привыкла в Семиводье. Слишком вольной жизни, на мой вкус. Но я не собираюсь тебя запирать, словно певчую птичку в клетке. У меня на севере обширные угодья. Если не захочешь жить в Шии Ду, я построю для тебя другой дом, такой, какой пожелаешь. Деревья, сад, все, что душе угодно – с хорошей охраной, конечно.

– Ты уверен, – осторожно начала я, – что с твоей стороны это не просто благородный жест, не попытка как-то возместить моей семье потерю, которая, как ты считаешь, произошла из-за твоей неспособности обеспечить безопасность Ниав? Я никак не могу поверить, что человек твоего положения добровольно решится на подобный шаг.

– Тебе доказать?

И не успела я двинуться, как его руки оказались у меня на затылке, его пальцы запутались в моих волосах, а его губы накрыли мои. И отнюдь не в вежливом поцелуе мужчины, который все любит делать по правилам. Когда он закончил, из губы у меня сочилась кровь.

– Прости, – сказал он, – я очень долго ждал тебя. Ты обещала, что ответишь в Белтайн. Я хочу, чтобы ты мне ответила, Лиадан.

Бригид, помоги мне! Ну, где там бродит Шон?! Я глубоко вздохнула и посмотрела прямо Эамону в глаза. Думаю, он все понял за секунду до того, как я заговорила.

– Я не могу стать твоей женой, Эамон. Ты сделал мне неслыханно щедрое предложение. Но я буду с тобой честна. Я просто не могу воспринимать тебя таким образом.

– Что ты имеешь в виду? Каким «таким образом»?

Все оказалось сложнее, чем я могла себе даже представить.

– Мы знаем друг друга с детства. Я уважаю тебя. Я желаю тебе добра, как другу. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Но я не могу думать о тебе, как о… – я так и не смогла выдавить из себя слово «любовник», – как о муже.

– Мои прикосновения тебе настолько противны? Так отвратительны?

– Нет, Эамон. Ты очень привлекательный мужчина, и любая другая женщина однажды будет счастлива стать твоей женой. Я в этом не сомневаюсь. Но между нами это было бы неправильно. Для тебя. Для меня. Жутко неправильно по отношению к моему сыну. И к его отцу.

– Как ты можешь об этом говорить? – Он вскочил и снова начал ходить из стороны в сторону, словно пытался, двигаясь, отвлечься от раздирающих его эмоций. – Как ты можешь оставаться верной этому… этому дикарю, он ведь только и сделал, что обрюхатил тебя этим младенцем и исчез в туманной дали соблазнять очередную невинную девушку! Он никогда к тебе не вернется. Такие как он ничего не знают об ответственности и обязанностях. Тебе повезло, что ты так быстро от него отделалась.

– Хватит, Эамон. Ты все только ухудшаешь.

– Нет, ты должна меня выслушать, Лиадан. Ты готова принять неразумное решение, я вообще начинаю сомневаться, что ты сейчас в подходящем состоянии для принятия каких бы то ни было решений. Потому что да, ты совершенно права, скорее всего, ты – незамужняя женщина с незаконнорожденным ребенком – больше не получишь ни единого предложения руки и сердца. Возможно, меня и не одобрят за то, что я выбрал именно тебя, а не женился на какой-нибудь дочери южного лорда с идеальной родословной и незапятнанной честью. Но мне плевать. Там, где речь заходит о тебе, я забываю гордость. Ты для меня – единственная. Подумай о своих родных, Лиадан. Лайам наверняка захочет, чтобы ты вышла замуж, не меньше, чем твой отец. Подумай о матери! Ты можешь осчастливить ее, сообщив ей эту новость до того, как…

– Хватит! Замолчи!

– Подумай еще немного, если хочешь. Ты устала, ты оплакиваешь скорую потерю. Я останусь у вас на несколько дней, у тебя хватит времени обсудить все с родными. Возможно, когда ты сможешь яснее смотреть на вещи…

– Я и сейчас вижу все достаточно ясно, – тихо произнесла я, взяла сына на руки и встала с подушек. – Я считаю тебя добрым другом, мне жаль делать тебе больно, но другого выхода, похоже, нет. Я вынуждена отклонить твое предложение. Я и мой сын, мы… мы принадлежим другому мужчине, Эамон. И твое мнение о нем ничего не изменит. Ни теперь, ни потом. Действовать так, будто он для меня никто, было бы глупо и опасно. Подобный выбор, в конце концов, привел бы только к взаимным упрекам, боли и горечи. Я скорее проживу остаток жизни одна, чем пойду на это. Прости меня. Твое предложение говорит о большой душевной щедрости, оно достойно всяческого уважения.

– Ты не можешь мне отказать, – он еле сдерживался, голос у него дрожал. – С самого начала мы должны были… нам надо пожениться, это правильно, Лиадан. Я знаю, Лайам поддержит…

– Хватит, Эамон, – голос у меня дрогнул. – Это только наше с тобой дело, твое и мое. Я отказала тебе. Ты должен жить дальше без меня. Теперь, дай мне, пожалуйста, слово, что больше никогда об этом не заговоришь.

Он отступил из освещенного очагом круга, встал в тени и натянуто проговорил:

– Я не могу ничего обещать.

– Тогда я не смогу больше видеться с тобой наедине, – я изо всех сил напрягалась, чтобы сдержать слезы.

Он шагнул ко мне, и я увидела, что он белее мела.

– Не делай этого, Лиадан, – и просьба, и угроза одновременно.

– Доброй ночи, Эамон. – Я развернулась и пошла к лестнице. Джонни проснулся, захныкал, и я, не оглядываясь, взлетела к себе в комнату, зажгла свечу и поменяла сыну мокрые пеленки. Затем легла в постель с малышом у груди и тут, наконец, дала волю слезам. Свеча с цепями и спиралями постепенно прогорала на фоне ночного неба, а у меня перед глазами вновь стояло то видение, – двое сцепились в смертельном бою. Руки Эамона сжимают шею Брана, выдавливая последний вздох, нож Брана врезается все глубже Эамону между ребер, по зеленой тунике потоком стекает алая кровь. Как я могла подумать, что однажды, вопреки всему, мы с Браном сможем быть вместе? Что он может стать чем-то большим, нежели просто… «инструментом», как его назвала Хозяйка Леса, мимохожим бродягой, случайно зачавшим ребенка и исчезнувшим из истории – он сыграл свою роль и уже не нужен? Он не может вернуться. Для него приблизиться ко мне равносильно смерти. Лучше ему больше вообще со мной не встречаться, я приношу ему лишь опасность и боль. А теперь тень простерла свои крылья не только над ним, но и над моим малышом. Я видела ее в глазах Эамона. Я должна поступить так, как велит Дивный Народ, должна остаться в лесу. Я обязана выбросить Брана из головы. Мне просто необходимо это сделать, все говорит именно за это.

Я все плакала и плакала, пока у меня не заболела голова, не распух нос и не промокла насквозь подушка. Джонни сосал и гладил меня своими маленькими ручонками и прижимался ко мне доверчиво и спокойно. Я смотрела на него и думала, что в любой, самой темной ночи где-нибудь обязательно горит хотя бы малюсенький неугасимый огонек.

Глава 23

Утром мама то и дело впадала в забытье. Мы все собрались у ее постели, а слуги и жители деревни, тихо переговариваясь, толпились в главном зале и на кухне. Никто не работал, только готовились к ритуалу прощания, но тихо и вне дома. Время от времени то Лайам, то Конор, то Падриак ненадолго исчезали, а после незаметно возвращались. В маминой комнате царило удивительное спокойствие. Прохладный западный ветерок веял в окошко, неся с собой аромат сирени. Я поставила на небольшой столик миску со свежими побегами базилика и майорана – эти травы в горький час укрепляют сердце.

– Лучше бы ей заснуть и не проснуться, – тихо прошептала Жанис, когда мы столкнулись с ней в дверях. – Ей будет очень больно. Слишком больно, чтобы терпеть и молчать. А он… – она кивнула в сторону неподвижной фигуры отца у маминого изголовья, – он проживает вместе с ней каждый спазм. Ему придется нелегко.

– Она попросила его вернуться в Херроуфилд. Повидаться с семьей. Она заставила его дать слово.

– Вот это да! Моя Сорча всегда была мудрой девочкой. Она прекрасно знает, что когда ее не станет, ему понадобится обрести новый смысл в жизни. До сих пор им была она, с того самого дня, когда впервые, давным-давно, ступила в его дом. Другая никогда не займет ее место. – Жанис вдруг посмотрела на меня внимательно и остро. – Где ты поранила губу, девонька? Тебе стоит ее подлечить. Тимьян отлично снимет воспаление. Но ты и без меня все это знаешь.

– А, ерунда, – ответила я и прошла вслед за ней в комнату.

Я не буду подробно рассказывать о маминых последних часах. Она уже одной ногой ступила на Новую Тропу и не осознавала большую часть происходящего. Она не видела застывший взгляд отца… Он же словно до сих пор не мог поверить, что теряет ее. Сорча не слышала, как Конор тихо пел в изножье ее постели, не замечала, что Финбар молча глядит в окно, а лицо у него – белее собственного крыла. Она не видела, как горе исказило крупные черты Лайама, не видела слез в глазах Падриака. Жанис входила и выходила, и темнокожая Самэра тоже. Она двигалась грациозно и неслышно, как лань, ее руки ловко справлялись с подушками, мисками и простынями, она зажигала свечи и разбрызгивала травяные отвары.

Шон сидел напротив отца и держал маму за руку. Эйслинг стояла тут же, ее буйные рыжие кудри были собраны в тугой пучок, а маленькое веснушчатое лицо серьезно и печально. Время от времени она клала руку Шону на плечо, он оборачивался к ней и слабо улыбался.

А вот Эамона не было. Эамон уехал из Семиводья. Вот вам, называется, и засвидетельствовал свое почтение, вот вам и принес извинения за Ниав. Накануне он всего лишь слегка отдохнул и подождал, пока оседлают свежего коня, а потом ускакал прямой дорогой в Шии Ду, оставив здесь всех своих людей. Это так на него непохоже, говорили вокруг. И так невежливо! Наверное, он получил скверные известия. Я воздерживалась от комментариев. Губу саднило, припухлость была отлично видна всем и каждому, а я чувствовала только огромное облегчение оттого, что мне больше не нужно с ним видеться.

Когда солнце поднялось высоко, мама снова пришла в сознание. Некоторое время она отчаянно кашляла, задыхалась, боролась за каждый вдох и изо всех сил пыталась побороть стоны. Тогда ее успокоил Финбар. Не прикасаясь к ней, просто смешав свои мысли с ее, он приглушил ее боль счастливыми воспоминаниями о прекрасных, невинных днях ее детства, честными, ясными видениями будущего. Он не случайно оставил свой разум открытым для меня, ровно настолько, чтобы я еще раз прочувствовала, как он использует свой дар для исцеления и облегчения страданий. Он не мог избавить маму от телесной боли, но мог помочь противостоять ей. Я делала то же самое, помогая Ниав, но Финбар оказался настоящим мастером, и я пораженно наблюдала, как он ткет для Сорчи пеструю ткань сменяющих друг друга видений, как любовно поет славу каждому дню ее жизни, как предвещает, что будет потом.

Она долго лежала на подушках и молчала, дыхание ее стало ровнее.

– Все уже готово? – прошептала она. – Вы все сделали, как мы хотели?

– Все приготовлено, – серьезно ответил Конор.

– Хорошо. Это важно. Людям надо попрощаться. Бритты не всегда это понимают, – она подняла глаза на отца. – Рыжий?

Он откашлялся, но не смог заговорить.

– Расскажи мне что-нибудь, – прошелестела она тише весеннего ветерка.

Отец в отчаянии взглянул вокруг, на молчаливых дядюшек, на Жанис и Самэру, тихо поддерживающую огонь в очаге, на нас с Шоном и Эйслинг.

– Я… я не думаю…

– Ну же, – поторопила Сорча, и мне показалось, она не замечает, что они с отцом не одни в этой тихой, пропахшей травами комнате. – Сядь вот здесь, на постель. Обними меня. Вот так, хорошо, любимый. Помнишь тот день, что мы провели с тобой вместе на диком морском берегу, где кроме нас были лишь чайки, тюлени, волны да восточный ветер? Ты тогда рассказал мне очень красивую историю. Я люблю ее больше всех остальных.

Тут только я по-настоящему ощутила, насколько же сильный человек мой отец. Он сидел с залитым слезами лицом, обнимал Сорчу и знал, что с каждым словом его истории она станет уходить все дальше, что когда он доскажет все до конца, его любимой не станет. Он знал, что ему придется разделить это самое интимное в жизни прощание со всеми нами. Но голос его оставался сильным и твердым, как большие дубы в наших лесах, а рука, гладившая маму по голове, двигалась плавно, как солнце по небесному своду.

Сказка, и правда, оказалась очень красивой. История о том, как один мужчина взял в жены русалку. Как он очаровал ее пением своей флейты настолько, что она забыла океанский простор и последовала за ним. Он прожил с ней три долгих года, она родила ему двух дочерей. Но тоска по морской пучине раздирала ее, и он, в конце концов, отпустил ее в море, потому что любил.

Тут отец запнулся. Сорча слегка вздохнула, закрыла глаза, а рука, которая до этого сжимала складку туники отца, пока он обнимал ее, разжалась и упала ему на колено. Стояла абсолютная тишина, словно все, кто находился в комнате, кто был в доме, даже дикие звери на озере на минуту затаили дыхание. И отец снова заговорил:

– Малышки-дочери Тобиаса выросли в прекрасных женщин и в должный срок выбрали себе мужей. Теперь в тех краях многие рождаются с темными, волнистыми, как водоросли, волосами, зоркими глазами и способностью отлично плавать. Но это уже совсем другая история.

Он немного поколебался, невидящим взглядом уставясь прямо перед собой, и я заметила, как сжалась его рука на мамином плече.

– Что же до самого Тоби, – сказала я, понимая, что кто-то должен закончить эту историю за него, – он думал, что с ее уходом его жизнь закончится. Он был уверен, что это конец. В некотором роде, так оно и было. Но колесо вращается снова и снова, любой конец является одновременно началом Новой Тропы. Так было и с ним.

– Каждый день он спускался к морю, сидел на камнях и смотрел на запад, в открытое море, – подхватил тихий, выразительный голос Конора. – И иногда – о, лишь иногда, – он доставал свою флейту и извлекал из нее несколько нот, кусочек танца или припев какой-нибудь старой, вспомнившейся ему баллады.

Падриак стоял рядом с братом, одной рукой обнимая Самэру.

– Он все высматривал и высматривал ее в волнах, – продолжил он, – но морской народ редко является простым смертным. И все же, иногда на закате, ему казалось, что далеко на горизонте мелькают изящные фигуры. Белые руки, длинные струящиеся волосы и сверкающие чешуйчатые хвосты. Тобиасу мерещилось, что морские жители глядят на него печальными прозрачными очами, в которых сквозят необъятные глубины океана. Точно такими, как глаза его дочерей.

– Потом он возвращался домой, – это Лайам подошел к кровати и встал рядом с Шоном, – входил внутрь, но не зажигал лампы, а оставлял открытой дверь и позволял лунному свету освещать его небольшую хижину на вершине каменистого холма. Иногда он сидел на камнях у двери, смотрел на сверкающую лунную дорожку и размышлял, каково это – быть дочерью Мананнана мак Лира и жить в глубине необъятного океана.

– Никто точно не знает, что с ним стало, – по голосу Шона было ясно, что он плачет, но он, как и все, старался, чтобы голос его звучал ровно. Мне подумалось, он очень повзрослел за последнее лето. – Люди говорили, что он порой бродил по берегу в темноте, поздно ночью. Другие утверждали, будто видели, как он плывет в открытое море, далеко-далеко, гораздо дальше, чем это безопасно, и при этом держит курс на восток. Его дочери жили с бабушкой. Хижина всегда была чисто прибрана, все шло, как всегда. Просто однажды он исчез.

– И еще говорят, что если приедешь в те края, – Финбар стоял у окна, спиной к нам, – то около полуночи, в полнолуние его можно увидеть. Если тихо спуститься к морю и долго сидеть неподвижно, то в воде вдруг раздастся плеск и появится морской народ, они будут плавать и играть на мелководье. Люди говорят, что Тоби теперь там, среди них, его тело серебрится под луной, а вода ласкает тонкую рыбью чешую. Но остался он человеком, или стал одним из жителей моря – наверняка не знает никто.

Ее не стало. Мы все это знали. Но никто не двинулся с места. Все молчали. Отец все еще крепко сжимал ее в объятиях, словно пытаясь своей неподвижностью удержать последнюю секунду ее жизни. Его губы касались ее волос, глаза были закрыты.

Снаружи поднялся ветер, сильный холодный порыв ворвался в комнату, сдул со лба Финбара темные кудри, взъерошил белоснежные перья на его крыле. А потом далеко на деревьях снова запели птицы, переплетая в своей песне приветствие и прощание, радость и горе. Сам лес пел, оплакивая ее кончину.

Она не смогла продержаться до заката. Очень может быть, она сделала это нарочно. И когда все мы смогли двигаться, когда смогли заставить себя пошевелиться, то по очереди подошли к кровати, чтобы поцеловать ее в щеку, коснуться ее волос, а потом тихо, по одному, по двое, вышли из комнаты и оставили отца наедине с ней. Она оставила нам некоторое время до заката. Я еще успела забрать Джонни у няни и покормить, одновременно размышляя, сколько слез смогу пролить, пока не выплачу все до единой. У Шона и Эйслинг было время тихо исчезнуть и, возможно, найти утешение в объятиях друг друга. Дяди удалились в комнату для семейных сборищ, чтобы пропустить чарку-другую крепкого эля и поговорить о тех временах, когда все они были детьми и вместе гуляли по лесам Семиводья. Шесть братьев и их младшая сестренка. Теперь их осталось только четверо.

Мы сделали все так, как хотела она. В сумерках все собрались на берегу озера, там, где росли красивые березки. Вокруг на шестах пылали факелы, отбрасывая мерцающий свет на лица маминых братьев, вставших в круг меж деревьев. Лайам кивнул Шону, и брат присоединился к ним.

«Иди к нам, Лиадан», – меня мысленно позвали сразу двое: Конор и Финбар. Я подошла и встала между ними. Круг был почти завершен.

Внизу у воды, там, где озеро нежными пальцами гладило берег, была пришвартована небольшая лодка. Дядя Падриак, мастер в подобных вещах, сработал ее с исключительным тщанием. Нужной длины, на носу факел, только и ждущий огня, по бортам до самой кормы – гирлянды из цветов, листьев, перьев и множества мелких даров леса – провизия для дальней дороги. Мама уже лежала в лодке на мягких подушках, бледная и неподвижная, в белом платье.

Самэра сплела веночек из вереска и боярышника, клевера и маргариток, он красовался на темных кудрях Сорчи. Выглядела она лет на шестнадцать, не больше.

Отец в одиночестве стоял на берегу, глядя на темнеющие воды озера.

– Ибудан, – тихо позвал Лайам.

Никакого ответа.

– Ибудан, пора! – уже громче позвал Падриак. – Ты нужен нам здесь.

Но отец не обращал на них внимания, вся его поза, казалось, говорила «оставьте меня». Однако Лайам не напрасно был лордом Семиводья. Он выступил из торжественного круга, приблизился к Большому Человеку и положил руку ему на плечо. Отец слегка шевельнулся, и рука слетела.

– Пошли, Ибудан, пора проводить ее. Солнце уже уходит за лес.

Наконец отец обернулся. Лицо его искажала мука. Выдержка, с которой он рассказывал последнюю в ее жизни историю, оставила его.

– Давайте без меня, – сказал он горько. – Для меня здесь места нет. Все кончено. Я не один из вас, и никогда им не стану.

Тогда Лайам снова медленно поднял руку и сдавил плечо отца так, что тот больше не мог освободиться.

– Ты наш брат, – тихо проговорил он. – Нам нужна твоя помощь. Пойдем.

Круг замкнулся, и мы попрощались с ней, следуя древним традициям. Вокруг нас кольцом стояли друиды и слуги, время от времени они эхом вторили торжественной речи Конора. Иногда слышались и иные голоса, странные голоса, звучавшие в шелесте ветра в ветвях, в плеске озерных волн, в шепоте прибрежных скал, в голосе самой земли. А бросив взгляд туда, где луг уступал место загадочно вырисовывавшимся в бархатной полутьме дубам, березам и ясеням, я увидела, что в переплетении ветвей, стоит еще кое-кто. Бледная женщина с черными волосами и в синем плаще. Высокий, выше любого смертного, мужчина с огненными кудрями. И другие, сверкающие, крылатые, едва видные в тени ветвей и листьев.

Ритуал завершился, Конор повел всех вниз, к кромке воды. Там он сложил руки лодочкой, тихо и осторожно подул в них, и вдруг меж его сомкнутых пальцев родилось и заискрилось золотистое пламя. Он, не заботясь о своем длинном балахоне, вошел в воду и прикоснулся к факелу на носу маминой лодочки. Факел вспыхнул, и перед суденышком засверкала светлая дорожка, переливающаяся на чернильной поверхности воды. Выше, на лугу стоял одинокий флейтист. От голоса флейты, зазвучавшего под деревьями и над неподвижной водой, летящего вверх к ночному небу, у меня по спине побежали мурашки.

– Пора, – тихо произнес Конор.

И тогда каждый из нас положил руку на корму небольшого суденышка. И мой отец стоял тут же, между Лайамом и Конором. Мы осторожно оттолкнули лодку, но это было ненужно, у ее носа уже бурлила вода, будто лодке самой не терпелось отправиться в плавание. Она отплыла от берега, и когда ее подхватило течение, я увидела длинные, бледные руки, они тянулись из глубины, задавая курс последнему кораблю моей матери, я слышала призрачные голоса, выпевающие ее имя: «Сорча, Сорча»…

– Легкого плавания, малышка, – произнес Конор.

Я еле узнала его голос. Финбар откинул плащ, расправил крыло, и его белые перья в свете факелов засверкали розовым, оранжевым и золотым – словно гордое знамя прощания. Отец стоял молча и неподвижно, будто застыл в своем горе. А по лесу разливался щемящий плач флейты.

Я изо всех сил напрягала глаза, чтобы видеть ее как можно дольше, ведь я тоже горевала, хоть и понимала, что мама не покинула нас, просто ушла вперед, к новой жизни, к новому обороту колеса. Она хотела именно этого. «Почему ты не хочешь мирно спать в сердце леса, ведь твое место там?» – спросил ее Конор. «Почему ты не хочешь остаться здесь, в Семиводье? – недоумевал Лайам. – Ведь ты – дочь леса!» Но Падриак сказал: «Пусть Сорча сама выбирает». А ей больше всего хотелось проплыть по течению этой реки, и чтобы вода влекла ее все дальше от озера, как это уже было когда-то много лет назад. «Потому что, – ответила она, улыбаясь. – Разве не эта река волей случая бросила меня прямо в руки одного рыжего бритта, ставшего любовью всей моей жизни, отрадой моего сердца?» Вот она и решила снова выбрать эту же дорогу и посмотреть, куда та заведет ее на этот раз. Я стояла, уставившись в темноту, а музыка рыдала над лесом, и в темноте тяжко ухала сова.

Люди начали расходиться, возвращаться в дом. Отец совсем повесил голову, его вели дядюшки. Шон держал за руку Эйслинг. Жанис и ее помощницы спешили завершить последние приготовления к поминкам, ведь добрая поминальная трапеза с музыкой – неотъемлемая часть подобного прощания. Я пошла поблагодарить флейтиста. Он без сомнения обладал почти волшебными способностями, плач флейты до сих пор отдавался у меня в голове, его ритмичный напев вызвал к жизни мужество Сорчи, силу ее духа и глубокую любовь к лесу и его Народу.

***

Флейтист аккуратно складывал свой инструмент в торбу из козлиной кожи. Поджарый, темнобородый мужчина с небольшим золотым кольцом в ухе. Торбу держал высокий помощник, завернувшийся в плащ с широким капюшоном. Флейтист вежливо кивнул.

– Я хотела поблагодарить тебя, – сказала я. – Не знаю, кто позвал тебя играть здесь, но выбор оказался исключительно верным. Твоя музыка исходит из самого сердца.

– Спасибо, миледи. Такая великая рассказчица, как твоя мать, заслуживает соответствующего прощания.

Он уже завязал торбу и вскинул ее на плечо.

– Возвращайся с нами в дом, поешь, выпей эля, – предложила я. – Тебе далеко до дома?

Флейтист криво ухмыльнулся.

– Пара шагов будет, – ответил он. – От эля я бы не отказался. Вот только… – Он посмотрел на своего молчаливого спутника. И только тогда я заметила в сгущающейся темноте силуэт черной птицы на его плече, острые когти крепко сжимают «насест», маленькие острые глазки оценивающе смотрят на меня. Ворон.

– Мне кажется, – произнес флейтист, направляясь к дому, будто успел обо всем договориться со своим спутником без слов, – пара глотков нам не повредит. Да и со старой тетушкой мне стоит повидаться. Не могу же я, побывав в здешних краях, не зайти к ней. Она мне этого никогда не простит.

– Тетушка? – спросила я. Мне приходилось напрягаться, чтобы не отстать, он шагал очень быстро. За нами молча следовал человек в капюшоне. Пока мы шли через лес, я поняла, что флейтист – один из сонма многочисленных, широко разбросанных по свету родственников нашей Жанис. Путешественник, Дэнни-Странник, так его звали. Это было несколько странно. Разве она как-то раз не упомянула, что Дэн родом из Керри? Вот уж точно долгое путешествие, даже ради такого случая.

Мы подошли к тропинке, ведущей к главному входу. Изнутри доносились голоса, светильники, расставленные снаружи, освещали путь.

– Твоему другу у нас тоже будут рады, – сказала я флейтисту и оглянулась. Человек в капюшоне с черной птицей на плече замер в нескольких шагах от нас. Он явно не собирался идти внутрь. – Не зайдешь ли и ты в дом? – вежливо спросила я.

– Не думаю.

Я застыла на месте. Безо всякого сомнения я уже слышала этот голос. И все же тогда он звучал совершенно иначе. Раньше этот голос звучал молодо и страстно, он был полон боли. Теперь, казалось, что говорит старик, холодный и сдержанный.

Он снова заговорил.

– Ты иди, Дэн. Потрать эту ночь на встречу с родными и на отдых. Я поговорю с миледи завтра утром.

С этими словами он развернулся и зашагал по тропе вниз.

– Он не зайдет, – равнодушно заметил Дэн.

Я моргнула. Похоже, мне все это показалось.

– Он имел в виду меня? – спросила я с сомнением. – Он сказал «миледи». Это про меня?

– Об этом тебе придется спросить его самого, – ответил Дэн. – Я бы на твоем месте спустился вниз пораньше. Он не останется здесь надолго. Он не любит оставлять ее одну, понимаешь?

Больше я не могла ни о чем его расспрашивать. На мне лежали обязанности хозяйки дома, я должна была оказывать поддержку всем, кто горевал о маме, вместе со всеми петь и рассказывать истории, чтобы с любовью и с честью проводить ее. Там были эль, мед, пряные лепешки, музыка, разговоры и чувство товарищества. Там были улыбки и слезы. Прошло много времени, прежде чем я добралась до постели, думая, что утром человек в капюшоне уйдет, и все можно будет списать на Дар, сбивший меня с пути истинного.