Текст книги "Азенкур: Генрих V и битва которая прославила Англию (ЛП)"

Автор книги: Джульет Баркер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

Не менее трудно установить, сколько человек умерло от болезни в Арфлере. Помимо Ричарда Куртене, епископа Норвича, и Майкла, графа Саффолка, известны имена по крайней мере восьми рыцарей, которые командовали своими отрядами: Уильям Бомонд из Девоншира, Роджер Трампингтон из Кембриджшира, Эдвард Бернелл из Норфолка, Джон Марланд из Сомерсета, Джон Саутворт, Хью Стэндиш и Уильям Ботиллер из Ланкашира и Джон Фелип из Вустершира.[395]395
  W&W, ii, pp. 45–6; Calendar of Inquisitions Post Mortem, nos 302–5, 359–69, 441–51, 452–9, 460–1, 654–71. Уильям Ботиллер, лорд Уоррингтона, умер 26 сентября; сэр Джон Саутворт – 5 октября: Abstracts of Inquisitions Post Mortem, made by Christopher Towneley and Roger Dodsworth, ed. by William Langton (Chetham Society, Manchester, 1875), pp. 112–14, 117.


[Закрыть] Сэр Джон Фелип тоже был приближенным короля. Он был членом двора Генриха, когда тот был принцем Уэльским, и был одним из немногих избранных, кого сделали рыцарем Бани во время его коронации в 1413 году. Он играл ведущую роль в экспедиции графа Арундела во Францию в 1411 году и был в составе англо-бургундских войск, разбивших арманьяков при Сен-Клу. Для кампании во Франции он взял с собой значительный отряд из тридцати латников и девяноста пеших лучников. Фелип, племянник сэра Томаса Эрпингема, управляющего королевским домом, был женат на Алисе Чосер, единственном ребенке Томаса и внучке поэта, хотя ей было всего одиннадцать лет, когда она овдовела. Самому Фелипу был тридцать один год, когда он умер. Его тело было доставлено в Англию и захоронено в Киддерминстере под гордой, хотя и неказистой эпитафией Ларина:

"Генрих V любил этого человека как друга;

Джон был смелым и сильным и хорошо сражался при Арфлере".[396]396
  Wylie, "Notes on the Agincourt Roll," p. 136; W&W, i, p. 3 n. 10; ii, p. 46 n. 6; Calendar of Inquisitions Post Mortem, nos 359–69. Ken Mourin, "Norwich, Norfolk and Sir Thomas Erpingham," in Curry, Agincourt 1415, pp. 80–1.


[Закрыть]

Имен менее выдающихся жертв дизентерии сохранилось немного – и то только потому, что их смерть была внесена в реестр, чтобы казначейству не пришлось продолжать выплачивать им жалованье. Казначеи пытались провести различие между теми, кто "умер" от болезни, и теми, кто был "убит" в результате действий противника, хотя неизвестно, насколько надежными были их усилия; в сочетании с неполнотой самих записей, это затрудняет какие-либо твердые выводы о количестве умерших. Монстреле рискнул предположить, что их было две тысячи, и эта цифра была подхвачена и повторена как факт другими хронистами. Хоть и с натяжкой, это походит на правду. Если ориентироваться на современные показатели смертности среди жертв дизентерии, то, скорее всего, Генрих потерял от 10 до 20 процентов своей армии, что в переводе означает что-то в районе 1200–2400 человек. Какими бы ни были реальные цифры, хронисты с обеих сторон конфликта были едины в одном: от болезней при Арфлере погибло больше людей, чем от боевых действий на протяжении всей кампании.[397]397
  Monstrelet, iii, p. 85.


[Закрыть]

Время от времени мы получаем представление о масштабах потерь в виде смертей и болезней отдельных отрядов. Отряд Арундела, как и следовало ожидать, учитывая заразный характер болезни, сильно пострадала. Из 100 латников двое умерли при Арфлере, а двенадцать (или, возможно, восемнадцать) были отправлены домой на излечение; из 300 лучников, которые также сопровождали его, тринадцать умерли, а еще шестьдесят девять были отправлены домой по болезни, вместе с тремя его менестрелями. Другими словами, почти четверть его отряда стала жертвой осады. Отряд Моубрея пострадал еще сильнее: смерть и болезни сократили его почти на треть. Из пятидесяти человек, которых он взял с собой, трое умерли во время осады, а тринадцать, включая самого графа, были отправлены домой больными; из 150 лучников сорок семь были отправлены в Англию. Аналогичным образом, Джон, лорд Харингтон, который взял с собой отряд из тридцати латников и девяноста лучников, был вынужден вернуться домой больным из Арфлера 5 октября вместе с десятью своими латниками и двадцатью лучниками. Последствия для меньших свит были столь же разрушительными. Сэр Ральф Ширли также потерял треть своих людей: первоначально он набрал всего шесть латников и восемнадцать лучников; трое из первых, включая его самого, и шестеро из вторых были отправлены домой. Сэр Роуленд Ленталк, рыцарь из Херефордшира, привел с собой свиту из двенадцати человек, из которых двое погибли в Арфлере, а еще трое были отправлены домой по болезни. У его тридцати шести лучников дела обстояли гораздо лучше: только двое из них погибли во время осады. Томас Чосер, как мы уже видели, взял с собой двенадцать латников и тридцать семь лучников; двое из них умерли от дизентерии в Арфлере, а сам Чосер был отправлен домой больным, но все его лучники остались невредимы. Дизентерия не была, как можно было бы ожидать, болезнью, которая всегда сильнее всего поражала низшие чины.[398]398
  W&W, ii, p. 67 and n. 7; Wylie, "Notes on the Agincourt Roll," pp. 131–2, 139; MS E101/47/29, TNA.


[Закрыть]

Если эти цифры можно принять за общую тенденцию – а наверняка были отряды, которые страдали и больше, и меньше, – то можно предположить, что в общей сложности король потерял от четверти до трети своих людей от дизентерии в результате осады. Были и другие потери, включая, конечно, тех, кто был убит в бою, и таких, как Николас Сеймур, брат лорда Кэри, который был захвачен в плен при Арфлере и в конце декабря считался все еще живым и пленником во Франции. Кроме того, как отметил капеллан, были и те, кто, к великому негодованию короля, "из чистой трусости, оставили или, скорее, дезертировали от своего короля на поле боя, незаметно ускользнул в Англию".[399]399
  Calendar of Inquisitions Post Mortem: 1413–1418, no. 343; GHQ, pp. 58–9.


[Закрыть]

Необходимость держать гарнизон в Арфлере еще больше поубавила силы. Завоевав город такой ценой, было крайне важно, чтобы он остался в руках англичан. Поэтому необходимо было обеспечить его достаточным количеством людей, чтобы предотвратить его захват в момент отхода основной английской армии. Генрих решил, что граф Дорсет должен иметь отряд из 300 латников и 900 лучников для обороны – гарнизон, который почти в два с половиной раза превышал по численности гарнизон в Кале. Как отбирались эти люди, неизвестно, но вполне вероятно, что на добровольной основе. На это указывает тот факт, что вместо того, чтобы просто назначить для выполнения задания целые отряды, что, вероятно, было бы самым простым методом, люди были взяты, очевидно, без разбора по количеству, из множества различных отрядов. Майкл де ла Поль, чей отец умер во время осады, предоставил двух латников и пять лучников, а Томас, лорд Камойс, одного латника, например, в то время как восемь из пятидесяти ланкаширских лучников, привезенных сэром Ричардом Кигли, также были отобраны.[400]400
  Wylie, "Notes on the Agincourt Roll," pp. 128, 130; Allmand, Henry V, p. 212.


[Закрыть] По данным списков за зиму 1415-16 гг., в число трехсот человек гарнизона входили четыре барона, лорды Гастингс, Грей, Бурсье и Клинтон, и двадцать два рыцаря (среди них сэр Томас Эрпингем и сэр Джон Фастольф). Это был необычайно высокий процент представителей высшего дворянства, что отражало то значение, которое Генрих придавал сохранению города, а также обеспечивало графа Дорсета ценным советом опытных и надежных солдат и администраторов на случай чрезвычайной ситуации. Для некоторых из них это назначение стало поворотным пунктом в их карьере. Фастольф, например, увидел, что вектор его деятельности переместился из Англии во Францию. В течение нескольких месяцев он приобрел пожизненное право на поместье и лордство близ Арфлера, принадлежавшее Ги Мале, мессиру де Гравиль, а его военные доходы были настолько велики, что он смог провести следующие тридцать лет, вкладывая 460 фунтов стерлингов ежегодно (более 305 900 долларов по сегодняшним ценам) в покупку земель в Англии и Франции.[401]401
  Wylie, "Notes on the Agincourt Roll," p. 112 n. 1; Forty-Fourth Annual Report, p. 577; Anthony Smith, "‘The Greatest Man of That Age': The Acquisition of Sir John Fastolf's East Anglian Estates," in Archer and Walker (eds), Rulers and Ruled, pp. 137–8.


[Закрыть]

Английскому гарнизону был придан небольшой флот, которому было приказано патрулировать и охранять побережье вблизи Арфлера. В городе также было размещено несколько пушек и восемнадцать канониров для их обслуживания. Кроме того, в городе должны были остаться два плотника и двадцать каменщиков для восстановления разрушенных стен и башен. Только в декабре должны были быть набраны дополнительные каменщики и плиточники для восстановления домов и других зданий в городе. Затраты были феноменальными. Только за первые пять месяцев, по заявлению нового казначея Арфлера, их расходы на оплату труда составили чуть более 4892 фунтов стерлингов (более 3 250 000 долларов по сегодняшним ценам), и это без учета исключительных сумм, таких как 800 фунтов стерлингов, выплаченных Томасу Хенлемстеду, "красильщику" из Саутварка, за срытия насыпи и создание рва за пределами городских стен.[402]402
  GHQ, pp. 58–9; W&W, ii, p. 62 n. 8; Devon, pp. 345, 349.


[Закрыть]

После завершения мероприятий по обеспечению безопасности Арфлера перед Генрихом встало несколько вариантов дальнейших действий. Он мог вернуться в Англию с короткой, но успешной кампанией, создав плацдарм для будущих попыток отвоевать свое наследие в Нормандии. Он мог пойти по стопам своего брата Кларенса и совершить вооруженный набег, грабя и сжигая, пройдя на юго-запад Франции в свое герцогство Аквитанию. Он мог расширить зону своего завоевания, осадив другой соседний город, например, Монтивилье, Фекамп или Дьепп, которые находились дальше по побережью в сторону Кале, или даже Руан, что позволило бы ему продвинуться дальше вглубь страны по Сене.

Были веские причины, по которым Генрих не принял ни одну из этих альтернатив. Пятинедельная кампания, даже приведшая к захвату такого важного города, как Арфлер, была недостаточна, чтобы оправдать затраты, усилия и время, которые он вложил в подготовку. Это также ничего не даст для продвижения его притязаний на корону Франции. Если он хотел добиться от французов больших уступок или, более того, сохранить поддержку собственного народа для дальнейших кампаний, то ему нужно было сделать более впечатляющий жест.

Поход в Бордо имел свои преимущества: много добычи для его людей, безопасное убежище в конце пути, возможность посетить свое герцогство и, возможно, провести кампанию в этом регионе. Действительно, магистр Жан де Бордю в своем письме от 3 сентября в герцогство категорически заявил, что король "намерен" отправиться в Бордо "до возвращения в Англию".[403]403
  Curry, p. 445; Registres de la Jurade, p. 257.


[Закрыть] С другой стороны, это было написано, когда ожидалось скорое падение Арфлера и до того, как дизентерия появилась в его армии. До начала осенней распутицы оставался еще месяц, а до Бордо было более 350 миль – очень долгий путь для истощенной и не самой здоровой армии. Осенний сезон, а также сокращение численности и неопределенное состояние здоровья его людей, делали дальнейшие осады нецелесообразными, поэтому пушки и осадные машины были либо перевезены в Арфлер, либо отправлены обратно в Англию.

Хотя по всей Европе ходили слухи о намерениях короля, Генрих уже принял решение, что он собирается делать. Огромная армия, которую он собрал в Саутгемптоне, теперь стала лишь тенью себя прежней. Не считая тех, кто находился в гарнизоне в Арфлере, у него, вероятно, было всего девятьсот латников и пять тысяч лучников, способных, по выражению капеллана, владеть мечом или сражаться. Даже при таком сравнительно небольшом числе у него не было достаточно судов в Арфлере, чтобы отправить их прямо домой, поскольку он вывел большую часть своего флота вторжения до капитуляции города.[404]404
  GHQ, pp. 58–9. Некоторые корабли были освобождены после шести недель службы: то есть 12 сентября, за десять дней до капитуляции Арфлера. См., например, Foedera, ix, p. 315.


[Закрыть] У него также не было достаточно продовольствия, чтобы позволить им всем остаться в городе на неопределенное время.

Генрих договорился встретиться со своими пленниками в Кале 11 ноября, и именно в Кале он намеревался отправиться. Он мог легко и безопасно добраться туда по морю. Вместо этого он решил пойти по стопам своего прадеда и пройти маршем через то, что, по его словам, было "его" герцогством Нормандия и "его" графством Понтье к "его" городу Кале. Он даже намеревался пересечь Сомму в том же самом месте, прекрасно зная, что именно в таком же походе в 1346 году Эдуард III одержал знаменитую победу над французами при Креси. Хотя он собирался следовать маршрутом, близким к берегу моря, это неизбежно привело бы его на расстояние прямого удара от французской армии в Руане. Вероятно, он рассчитывал, что его дипломатические усилия предыдущего года обеспечат, что ни Иоанн Бесстрашный, герцог Бургундии, ни Жан, герцог Бретани, не выступят против него. В этом случае "французская" армия на самом деле была бы намного меньше и слабее арманьякской. Ему не удалось втянуть дофина в сражение при Арфлере или лично устроить с ним поединок. Возможно, этот намеренно провокационный поход в Кале наконец-то побудит дофина к действию.

Глава двенадцатая.
Поход в Кале

Решение Генриха направить свою армию сухопутным путем в Кале было просчитанным риском. Оно также было очень личным. Значительное большинство членов его совета выступало против этого похода, опасаясь, что сокращающиеся английские силы станут легкой добычей для французской армии, которая уже больше месяца собиралась в Руане[405]405
  GHQ, p. 60.


[Закрыть]. На совещаниях, состоявшихся после падения Арфлера, Кларенс утверждал, что англичане должны немедленно вернуться домой по морю, как "доступный и самый надежный способ". Армия потеряла слишком много людей, как от болезней и смерти, вызванных дизентерией, так и при комплектовании гарнизона, чтобы рисковать путешествием в Кале по суше, "и особенно учитывая великое и бесконечное множество их врагов, которые собрались, чтобы помешать и воспрепятствовать проходу короля по суше, о чем им было известно от их шпионов". В устах любого другого человека эти рассуждения показались бы достаточно здравыми – и было много других людей, разделявших его мнение, – но исходящее от Кларенса нежелание вступать в бой с врагом допускало зловещее толкование. Его хорошо известная симпатия к делу арманьяков бросала тень подозрения, на его мотивы, его советы, его действия.

Кларенс не мог открыто бросить вызов брату, отказавшись идти – это было бы актом государственной измены, – но он был достаточно безрассуден, чтобы дать понять о своих чувствах. Если он не был готов рискнуть походом в Кале, вызвав тем самым очень опасную конфронтацию с королем, или пошел бы только с притворством, что могло бы повлиять на боевой дух людей и стать очагом недовольства, то в интересах всех было найти для него почетный выход. Имя Кларенса должным образом появилось в списках больных, и в начале октября он получил разрешение покинуть армию и вернуться домой. Хотя известно, что его отряд сильно пострадал от дизентерии, действия самого Кларенса не говорят о том, что он страдал от изнурительной болезни. Вместо того чтобы сразу отправиться домой, он сел на корабль в Кале, где его прибытие с "таким большим количеством людей" вызвало панику в соседней Булони, которая немедленно отправила гонца в Аббевиль, чтобы сообщить коннетаблю д'Альбе. Опасения, что Кларенс собирался начать второе вторжение из Кале, оказались необоснованными, но автор "The First English Life", который не знал, что Кларенс якобы болен, предположил, что его отправили обратно в Англию, чтобы он принял командование флотом, возможно, потому, что адмирал граф Дорсет был оставлен капитаном в Арфлере.[406]406
  GHQ, p. 58 n. 5; le Févre, i, p. 229; First English Life, pp. 42–3; Curry, pp. 429–30; Bacquet, p. 110.


[Закрыть]

Хотя ему не хватало интеллектуальных качеств брата, Кларенс все же был воином. Как отмечалось ранее, Жан Эйзорис противопоставлял воинственный характер Кларенса характеру Генриха V, который, по его мнению, больше подходил для церкви, чем для войны. Это мнение, должно быть, пришлось по душе многим другим королевским советникам, которые выступили против предложения о походе в Кале. В ответ на их протесты по поводу неравенства численности армий Генрих невозмутимо возразил, "полагаясь на божественную милость и справедливость своего дела, благочестиво размышляя о том, что победа принадлежит не множеству, а тому, для кого не составляет труда вложить многих в руку немногих, и кто дарует победу тому, кому пожелает, будь их много или мало".[407]407
  GHQ, p. 61. For Fusoris, see above, pp. 122–3, 164–5.


[Закрыть] Это был аргумент, который Генрих выдвигал и раньше,[408]408
  See above, p. 33.


[Закрыть] и в эпоху всеобщей веры в бога он был неоспорим. Более того, это была не просто бездумная набожность. Генриху было хорошо известно, что все военные трактаты, начиная с классических времен, утверждали, что небольшая, хорошо обученная армия может победить большую. Кристина Пизанская, например, подробно рассматривала этот вопрос в "Книге о ратном и рыцарском подвиге".

"Можно заметить, что многие армии были повергнуты в смятение скорее собственной многочисленностью, чем вражескими силами. Почему так происходит? Конечно, есть веские причины, ведь большие армии труднее содержать в порядке и часто они попадают в беду, потому что требуют больше провизии, чаще конфликтуют и подвергаются большим задержкам на дорогах… По этой причине… древние, которые освоили такие полезные в бою вещи, зная опасности на опыте, придавали большее значение армии, хорошо обученной и хорошо руководимой, чем большому количеству людей".[409]409
  Pizan, BDAC, pp. 37–8.


[Закрыть]

Сам Вегеций, сказал более лаконично: "Храбрость имеет большую ценность, чем численность".[410]410
  Ibid., p. 38 n. 50.


[Закрыть] Был отдан приказ, чтобы отобранные для похода люди снабдили себя провизией на восемь дней. Часто высказывается мнение, что это был серьезный просчет и что Генрих был слишком оптимистичен в отношении того, сколько времени потребуется, чтобы добраться до Кале. В свете ретроспективы это, несомненно, так и было. С другой стороны, не обладая таким знанием будущего, Генрих и его советники должны были планировать разумно и адекватно. Важно было, чтобы у людей было достаточно припасов, чтобы добраться до Кале, но при этом они должны были путешествовать налегке, не обременяя себя лишней поклажей.

Цифра в восемь дней была взята не просто из воздуха. Несмотря на то, что у него не было карт для расчета маршрута, Генрих знал, что ему придется преодолевать в среднем чуть меньше девятнадцати миль в день, что было вполне разумно, учитывая, что девятнадцать миль были обычным средневековым расстоянием для путешествий по суше. Всегда надежный Вегеций утверждал, что армия, марширующая пешком, должна быть способна преодолеть не менее двадцати миль всего за пять часов в летнее время. Если бы Генриху удалось достичь этого, то за восемь дней он смог бы пройти даже дальше Кале. Английская армия была дисциплинированной и в основном конной, но все же это не был римский легион, привыкший к длительным маршам, и она могла двигаться только со скоростью самой медленной своей части. Даже если учесть более длительное пребывание в пути за день, король должен был преодолеть то же расстояние за восемь дней, на которые были выделены припасы, тем более что по дороге можно было пополнить рацион.[411]411
  Norbert Ohler, The Medieval Traveller, trans. by Caroline Hillier (Boydell Press, Woodbridge, 1989), p. 98; Pizan, BDAC, p. 50 n. 72. Английский капеллан (GHQ, pp. 60-1) считал, что Кале находится всего в 100 милях (на самом деле до него было 150 миль), но его ошибку не разделял король.


[Закрыть]

Перед началом похода Генрих еще раз издал ряд приказов в соответствии с обычной практикой и законами войны. Было крайне важно, чтобы его маленькая армия держалась вместе и чтобы ни отдельные люди, ни отряды не соблазнялись перспективой грабежа, захватом пленных или даже рыцарскими мечтами о героической схватке с врагом. Генрих был полон решимости поддерживать порядок среди своих людей, но он также знал, что это не будет традиционным шевоше[412]412
  Шевоше – опустошительные рейды во время Столетней войны, предпринимавшиеся англичанами вглубь французской территории.


[Закрыть]. Его целью было бросить вызов французской армии и добраться до Кале: он не хотел опустошать, истреблять или эксплуатировать население. Присутствия его армии, проносящейся по северу Франции, было бы достаточно, чтобы вселить ужас в сердца живущих там людей. Заботясь о долгосрочной перспективе, ему было важно не оттолкнуть от себя тех, кто, как он надеялся и верил, станет его будущими подданными. Поэтому он приказал под страхом смерти не сжигать и не уничтожать имущество и земли, не брать ничего, "кроме еды и того, что необходимо для похода", и не брать в плен "мятежников", если они не оказывали сопротивления.[413]413
  GHQ, p. 61.


[Закрыть]

Существует некоторая путаница относительно того, когда армия фактически отправилась из Арфлера. Современные английские источники по-разному датируют это событие: 6, 7, 8 или 9 октября. Счета казначейства, по которым выплачивалось жалованье людям, отправившимся в поход, казалось бы, являются убедительным доказательством того, что это было 6 октября, "в этот день они покинули город Арфлер вместе с королем, направляясь на битву при Азенкуре". Большинство отчетов о зарплате тех, кто остался в гарнизоне, также начинаются с 6 октября, хотя некоторые начинаются двумя днями позже. Из трех английских хронистов, писавших до 1422 года, Томас Уолсинггем вообще избегает называть какую-либо дату, Томас Элмхэм выбирает 9 октября, которое было праздником Святого Дениса, а капеллан – единственный, кто действительно присутствовал в походе, – неправильно рассчитал свои даты и дал две противоречащие друг другу.[414]414
  W&W, ii, p. 88 n. 3; St Albans, p. 93; Elmham, "Liber Metricus," p. 114; GHQ, pp. 60–1. Те французские хронисты, которые пытались указать дату, обычно ссылались на "первую неделю октября": например, см. Cagny, Chroniques, p. 97.


[Закрыть]

Причина этой путаницы в том, что в средневековье не существовало единой универсальной системы датировки. Существовало только две константы. Первой был юлианский календарь, введенный Юлием Цезарем в 45 году до нашей эры. Он делил год на двенадцать месяцев и 365 дней, причем каждый четвертый год в конце февраля добавлялся дополнительный день, чтобы наверстать расхождение между арифметически рассчитанным годом и солнечным годом, наблюдаемым астрономами. Вторая константа, "год благодати", была введена в 535 году н. э. Римской католической церковью. Она провела окончательную границу между языческой и христианской эпохами, разделив их на годы, исчисляемые до воплощения (До Рождества Христова) и после него (В год Господа нашего). Англичане, ведомые примером преподобного Беды, приняли эту систему к восьмому веку. К пятнадцатому веку она распространилась по всей Западной Европе, кроме Португалии, которая до 1420 года придерживалась 38 года до нашей эры как начала своей эры.[415]415
  C.R. Cheney (ed), Handbook of Dates for Students of English History (Royal Historical Society, London, 1978), pp. 1–2. Юлианский календарь был заменен григорианским календарем в 1582 году.


[Закрыть]

Хотя введение "В год Господа нашего" внесло некоторую степень единообразия и определенности в хронологию Западной Европы, у нее был один основной недостаток. Для начала года не была принята конкретная дата. Поэтому существовало несколько противоречивых дат. Некоторые из них были логичными, например, Рождество, день, отмечаемый как рождение Христа, или Женский день, известный как праздник Благовещения, который выпадал на 25 марта и был днем, когда ангел сообщил Марии, что у нее будет ребенок. Другие были совершенно нелогичными, например, день Пасхи, который менялся из года в год. На протяжении всего средневековья церковь, предпочитавшая начинать год с одного из главных христианских праздников и успешно противостояла попыткам вернуться к языческой римской практике начала года 1 января. Несмотря на то, что распространение протестантизма в шестнадцатом веке придало этому празднику новое звучание, он был официально принят в Англии в качестве Нового года только 1 января 1752 года.[416]416
  Ibid., pp. 3–6.


[Закрыть]

Чтобы еще больше усложнить ситуацию, существовали и другие способы исчисления года. В Средние века каждый новый год начинался в соответствии с местным обычаем или конкретным подданством того, кто его вычислял. В Англии финансовый и юридический годы делились на периоды, Михайлов день, Пасху и Троицу, причем новый год начинался с Михайлов дня 6 октября. Это сочеталось с наиболее популярной формой летоисчисления, которой был регнальный год, датируемый началом правления нового короля. Регнальные годы использовались теми, кто был на службе у пап и епископов, королей и принцев, и поэтому, отличались в зависимости от страны. Например, регнальный год Генриха V начался 21 марта 1413 года, в первый полный день после смерти его отца.[417]417
  Ibid., pp. 12–13, 65–9. Дополнительной сложностью использования регентских годов было то, что иногда подвижный праздник, такой как Пасха, либо вообще выпадал из регентского года, либо отмечался дважды.


[Закрыть]

Если добавить в это уравнение тот факт, что большинство дат не обозначались простыми последовательными числами, а также несовпадение христианского и юлианского календарей, которые использовались в одно и то же время, то можно понять, почему историки и хронисты в средневековья иногда допускали ошибки. В христианском календаре даты назывались именами церковных праздников и дней святых, включая не только сам день, но и день "до" (fnidic и vigilia) и "день после" (crastinum). В юлианском календаре каждый месяц был неравномерно разделен на периоды – календы, ноны и иды, внутри которых дни считались в порядке убывания. Согласно этой системе, наше 25 октября было восьмым днем перед ноябрьскими календами, в то время как 30 октября было только третьим.

У средневекового хрониста, желающего указать дату битвы при Азенкуре, было несколько вариантов. Рыцарские авторы, как правило, выбирали легкий вариант: Монстрелле, например, просто назвал ее "пятница, xxv-й день месяца октября тысяча четыреста пятнадцатого года".[418]418
  Monstrelet, iii, p. 103.


[Закрыть] Церковные писатели, включая хронистов и клерков королевской администрации, возможно, потому, что они были более грамотными и обязанными соблюдать церковную практику, использовали более сложные системы. Английский и французский хронист, получивший церковное образование, описали бы одно и то же событие разными терминами. Ни один из них не датировал бы битву 25 октября, а связал бы ее с праздником Святого Криспина и Святой Криспинианы. Англичанин мог бы поместить его "в третий год нашего господина короля Генриха, пятого от этого имени после завоевания". Его французский коллега, писавший от имени Карла VI, описал бы это как "в праздник Святого Криспина и Святой Криспинианы, в тридцать пятый год нашего правления". Именно поэтому каждый средневековый хронист и клерк должен был иметь под рукой набор хронологических таблиц для вычисления даты.

Нелегко было даже точно определить время. Хотя было общепризнанно, что в сутках двадцать четыре часа, способы измерения этих часов различались. В начале пятнадцатого века использовались три системы. Одной из них был раннесредневековый обычай делить день на два периода – от восхода до заката и от заката до восхода, каждый из которых искусственно делился на двенадцать неравных часов. Зимой светлое время суток было короче, а ночное – длиннее, летом ситуация менялась на противоположную. Второй метод также менялся в зависимости от времени года и определялся семью каноническими часами, которые обозначали главные ежедневные службы в церкви; они начинались с Заутреней на рассвете и заканчивались Вечерней с наступлением темноты. Преимущество этой системы заключалось в том, что, хотя в разных местах она была разной, поскольку зависела от времени восхода солнца, и часы опять же были неодинаковой длины, службы отмечались звоном колоколов в монастырях и приходских церквях, который был слышен людям, живущим вокруг них. Подобно школьным звонкам и фабричным гудкам современного мира, они определяли продолжительность рабочего дня для подавляющего большинства людей.[419]419
  Cheney (ed), Handbook of Dates for Students of English History, p. 9; Harvey, Living and Dying in England 1100–1540: the Medieval Experience, pp. 154–5.


[Закрыть]

Третий способ определения времени, который неохотно был принят в некоторых монастырях, был полностью отделен от времени года. Механические часы делили день на двадцать четыре часа равной продолжительности и отмеряли время от полуночи до полуночи. Солнечные, песочные и водяные часы использовались на протяжении веков, но новые часы были сделаны из точно изготовленных подвижных металлических частей. Самые ранние часы в Англии были изготовлены в 1283 году канониками Данстейблского приорства, но самые старые из сохранившихся часов, хранящиеся в соборе Солсбери, датируются столетием позже. Многие из этих часов были произведениями выдающегося мастерства. В 1322 году приорство Норвичского собора имело часы с большим астрономическим циферблатом и автоматами, включая пятьдесят девять изображений и процессию монахов. К пятнадцатому веку механические часы определяли время в большинстве бенедиктинских монастырей и были установлены на церквях и других зданиях для всеобщего обозрения.[420]420
  Ibid., pp. 155–6; Cheney (ed), Handbook of Dates for Students of English History, p. 9; Geddes, "Iron," in Blair and Ramsay (eds), English Medieval Industries: Craftsmen, Techniques, Products, pp. 178–9.


[Закрыть]

Наш бедный капеллан, пытаясь определить дату отъезда короля из Арфлера, должен был бороться со всеми противоречиями средневекового календаря. В своих похвальных попытках быть точным он только намутил воду. Он решил, что они отправились в путь "во вторник, за день до праздника святого Дениса, в первых числах октября". Праздник святого Дениса отмечался 9 октября, а в 1415 году он выпал на среду, поэтому днем накануне действительно должен был быть вторник. К сожалению, ноны октября, согласно классическому римскому календарю, приходились на 7 октября. Вполне вероятно, что это был просто досадный промах, когда он сверял свои хронологические таблицы.[421]421
  GHQ, p. 61; Cheney (ed), Handbook of Dates for Students of English History, p. 80.


[Закрыть]

Труднее объяснить, почему капеллан считал, что они покинули Арфлер во вторник 8 октября, в то время как в казначейских записях четко указано, что это произошло в воскресенье 6 октября. Очевидного ответа на этот вопрос нет, но вполне вероятно, что казначейство произвольно выбрало 6 октября из соображений административного удобства, поскольку это был первый день нового финансового квартала кампании. Все, что можно сказать наверняка, это то, что капеллан лично присутствовал там, и что, учитывая его профессию, он наверняка знал бы, если бы они отправились в путь в воскресенье. Исходя из этой, безусловно, шаткой основы для принятия решения, мы последуем за капелланом, помня, что он мог ошибиться в своих расчетах на пару дней.[422]422
  W&W, ii, pp. 88ff. предпочитают альтернативную датировку, начиная с 6 октября, но для подтверждения 8 октября, см. ниже, n. 26.


[Закрыть]

Итак, во вторник 8 октября король со своими девятью сотнями латников, пятью тысячами лучников и многочисленными гражданскими лицами, включая королевских хирургов, менестрелей, герольдов и капелланов, отправился из Арфлера по дороге Монтивилье. Как это было принято, армия была разделена на три баталии, или дивизии, в которых ей предстояло сражаться. Честь возглавить авангард, или первую баталию, вновь выпала неукротимым сэру Джону Корнуоллу и сэру Гилберту Умфравилю. Основную часть армии возглавлял сам король, а также некоторые из его молодых и менее опытных дворян, включая его двадцатичетырехлетнего брата Хемфри, герцога Глостера, двадцатилетнего сэра Джона Холланда, который отличился при высадке и во время осады в компании своего отчима, и Джона, барона де Роса, который унаследовал поместья своего отца в предыдущем году и которому было всего восемнадцать или девятнадцать лет. Руководство арьергардом, как и авангардом, было доверено опытным участникам кампании, в данном случае ветерану Эдуарду, герцогу Йорку, и Ричарду де Веру, графу Оксфорду.[423]423
  W&W, ii, pp. 88–9. Тот факт, что английская армия смогла занять дорогу на Монтивилье, указывает на то, что последствия наводнения в долине Лезарда теперь полностью исчезли: Генрих, должно быть, разрушил свою собственную плотину и открыл шлюзы в Арфлере, потому что ему нужно было восстановить водоснабжение после взятия города.


[Закрыть]

Вероятно внутри трех подразделений, люди по-прежнему группировались в соответствии с отрядами, в которые они были первоначально набраны. Другими словами, не было никакого разделения латников и лучников, даже если последние теперь превосходили первых более чем в пять раз, вместо обычного соотношения три к одному, которое предпочитали англичане. Однако, должна была произойти значительная реорганизация. Многие отряды потеряли своих командиров, включая отряд Кларенса, который, насчитывал почти тысячу человек и был самым многочисленным отрядом в начале кампании. Численность многих других сократилась на треть. Для поддержания управления и дисциплины было важно назначить новых командиров. В некоторых случаях это означало, что кто-то из приближенных выбывшего военачальника взял на себя командование, как это сделал сэр Томас Рокби, когда граф-маршал был отправлен домой. В других случаях, особенно при большом количестве лучников, эти люди переводились в другие отряды, чтобы восстановить их численность до боевого подразделения.[424]424
  Beamont, Annals of the Lords of Warrington, p. 245. Curry, pp. 430–1, убедительно доказывает, что переназначение в новые отряды объясняет разницу в личном составе, которая иногда наблюдается между строевыми списками и списками отрядов. Это более правдоподобное объяснение, чем то, что отряды доводились до полной численности путем набора новых людей, как предлагает Curry, Agincourt: A New History, pp. 130–1.


[Закрыть]

Учитывая расстояние, которое предстояло преодолеть армии, и вероятность того, что вскоре ей придется вступить в бой, вполне вероятно, что большинство, если не все люди, были конными. В Арфлере было много лишних лошадей, так как приоритетной задачей была отправка домой больных людей, а не их лошадей. Вместе со всеми запасными лошадьми, которых разрешалось брать всем, кто выше ранга лучника, и вьючными лошадьми, необходимыми для перевозки багажа, в колонне должно было быть минимум двенадцать тысяч лошадей, а вполне возможно, что и вдвое больше.[425]425
  Curry, pp. 433–4. Если бы отряды герцогов Кларенса и Йорка получили положенную им квоту лошадей полностью, в соответствии с условиями договоров, то Кларенс отправился бы в путь с 1798 лошадьми, Йорк – с 646; они вернулись домой только с 1225 и 282 лошадьми соответственно. Потери Йорка, составившие почти половину, были пропорционально выше, чем потери Кларенса, составившие чуть менее трети. Граф Оксфорд привез домой только половину лошадей, предназначенных для его личного пользования, вместе с шестью лошадьми, чтобы тянуть его повозки; его тридцать девять латников по-прежнему имели шестьдесят девять лошадей, но его восемьдесят четыре лучника имели только тридцать семь. Граф-маршал, напротив, отправил домой весь свой личный состав из двадцати четырех лошадей, которые выдержали осаду, поход и битву.


[Закрыть] Хотя лошади были необходимы для скорости и мобильности армии, их присутствие в таком большом количестве означало, что будет трудно обеспечить их достаточным питанием и водой во время похода.