Текст книги "Нераспустившийся цветок (ЛП)"
Автор книги: Джуэл Э. Энн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)
Глава 24
Голые в Бостоне
Оливер
Я рассказал Вивьен ту версию истории, где Кэролайн представляется монстром. Но существует еще одна версия, где монстром являюсь и я. Та, которую я никому никогда не рассказывал. Это версия включает мои мысли в ту ночь… мои сожаления. Я сожалел, что позвонил 9-1-1, потому что Мелани была уже мертва, а Кэролайн все еще жива. Монстр.
Уже почти полночь. Мы оба то засыпали, то просыпались, но никогда не покидали объятий друг друга. Самая невероятная женщина в мире нашла меня… меня! Однажды я могу проснуться и обнаружить, что на самом деле она всего лишь сон. Но сейчас я цепляюсь за нее, как за спасательный трос.
– Ты скучаешь по Розенбергу?
Я люблю ее… я, бл*дь, люблю ее больше, чем когда-либо думал, что так может любить человек. Мы не сказали и слова на протяжении шести часов, с тех пор как я закончил переживать свое прошлое, надеюсь в последний раз. И она спрашивает меня о чем-то таком случайном и земном, как о своей собаке.
– Не могу сказать, что много о нем думал.
Она водит ноготками по моей груди повторяющимся рисунком.
– Ммм, я думаю, ты ему действительно понравился.
– Ммм, думаю, мне нужно будет поехать навестить его снова.
– Да, или, может, он мог бы приехать сюда… погостить.
– Э… да, конечно… я думаю.
– Правда? – она смотрит на меня, положив подбородок на мою грудь.
Я пожимаю плечами.
– Конечно. Почему бы и нет?
– Спасибо, малыш, – она наклоняется и целует меня. – Я голодная.
Я ухмыляюсь.
– Уже за полночь.
– Ну, все, что знает мой живот – это то, что мы пропустили ужин, – она выбирается из кровати и смотрит через плечо.
– Ты идешь?
– Ты серьезно?
– Мистер Конрад, я всегда серьезна, когда дело касается еды, – ее голос становится тише, когда она направляется к лестнице.
– У меня немного еды в доме, – я догоняю ее внизу.
– Мне нужно побежать через улицу и посмотреть, что Алекс оставила для меня. Она готовила вкуснейшую пасту со сливочным соусом, и весь дом пах сахарным печеньем, за которое можно умереть.
– И ты оставила это всё ради меня?
Она открывает холодильник.
– Знаю, о чем я только думала? Блин, Оли, немного было преувеличением. У тебя нет ничего, – она открывает буфет и берет почти пустую банку арахисового масла и пакет с хлебом. Она вытягивает хлеб. – Обманщик…
– Я заполню кухню только для тебя завтра, – я убираю волосы с ее шеи и целую нежную кожу.
– Где твои тарелки? – спрашивает она, открывая и закрывая дверцы пустых шкафчиков.
Я делаю шаг назад и запрыгиваю на кухонный островок, положив руки на колени.
– Странно, что ты об этом спрашиваешь. У меня не было возможности заменить их со времени вторжения в дом.
Она поворачивается ко мне, слизывая масло с ножа.
– Оли…
Я качаю головой и тянусь к ее руке, притягивая ее к себе между ног.
– Не надо. Я не хочу, чтобы ты сожалела или чувствовала себя плохо, или извинялась. Мне следовало рассказать тебе задолго до того, как ты узнала.
– Но…
Я прижимаю палец к ее губам. Ее глаза наполняются слезами.
– Никаких но. Ты не должна мне все спускать с рук только потому, что я поделился с тобой всем. Я люблю тебя, Вивьен, и я знал это задолго до того, как сказал. Поэтому мне следовало рассказать тогда. Мне следовало рассказать тебе все.
Она кивает, пока я вытираю несколько слезинок, скатившихся по ее щекам.
– Позволь мне сказать это один раз, Оли. Мне нужно, чтобы ты это услышал. Ладно?
Я слышу отчаяние в ее голосе.
– Ладно.
Она медленно вздыхает, кладет нож и берет мои руки в свои.
– То, что произошло с твоей семьей невообразимо. Я все еще не могу это осмыслить. Но у тебя есть некоторые проблемы, которые не исчезнут, если их просто игнорировать.
Я отвожу взгляд и закрываю глаза.
– Ты должен справиться с тем, что за той дверью. Я не могу иметь с тобой дело, когда ты переполнен этой болью, Оли. Люди живут с болью, но это не боль. Это пытка. И, в конце концов, она разрушит тебя.
Она сжимает мои руки, и я открываю глаза.
– Поэтому пополни запасы на кухне, – она делает шаг назад и берет свой бутерброд. – Кстати, мне нравятся масло с кусочками арахиса, а это кремообразное дерьмо – безвкусное.
Мы улыбаемся вдвоем.
– Мы встретимся с тобой утром и позавтракаем, и я позволю тебе пригласить меня на ужин. Если тебе повезет, то я буду спать с тобой в выходные, но я не перееду обратно к тебе и не возьму обязательство за наше будущее, пока та дверь не будет открыта, а стены не будут перекрашены в желтый цвет. Я хочу, чтобы моя кровать стояла там и письменный стол, чтобы учиться. И когда я буду приходить в кровать с тобой, в нашу кровать, я хочу лежать на подушке, после того как мы один раз занялись любовью, и ты оттрахал меня дважды, – она подмигивает. – Мне нужен Оли, в которого я влюбилась. Парень, который купил мне мой первый купальник-бикини и подарил мне мой первый оргазм – парень, который позволил мне облизать крем с пончика с его…
– Вивьен! – я поправляюсь. – Я понял, – мое тело в замешательстве. Она говорит о моем прошлом и советует собрать свое дерьмо в кучу или у нас нет шанса, но в то же самое время ест, и мой член знает, что когда я вижу, как она ест, это все равно, что смотреть порно.
– Прости, малыш. Но ты понял, что я пыталась сказать, да?
– Да, понял, – я хватаю ее за талию и откусываю ее бутерброд. – Мне нужно взять себя в руки и тебе нравится слизывать еду с моего тела, – бормочу я с полным ртом.
Вивьен хихикает.
– Это твои слова, не мои, но очень близко, – она скармливает мне последний кусочек. – Нужно захватить пару печенек, перед тем как пойти спать.
– У меня нет никаких печенек.
– Я говорю о сахарном печенье, которое сделала Алекс, – она хватает меня за руку и стягивает со столешницы.
– Она, вероятно, спит.
– Под цветком есть ключ.
– Я в трусах, а на тебе нет ничего, кроме моей футболки.
– Брось, Оли. Не будь таким занудой. Это на противоположной стороне улицы, и кто увидит нас в такое время? – она открывает дверь.
– Так сознательные люди считаются занудами? – я следую за ней на улицу.
– Есть сознательные, а есть скучные и нудные. Поживи немного, Оли, – мы смотрим по сторонам и перебегаем через улицу. – Ее машины нет. Она, должно быть, уехала к Шону после ужина.
Я наблюдаю, не появились ли машины, пока она заглядывает под кадку с цветком.
– Хм… его здесь нет. Блин! Уверена, что ковбой Шон забыл положить его на место, после того как последний раз пользовался им. Идиот! – она пытается открыть дверь, но она заперта.
– Сделаем печенье завтра, любимая. Давай… на улице немного прохладно стоять в одних трусах.
– Отлично! – она дуется, пока я тяну ее назад через дорогу.
– Может, нам нужно подняться наверх и провести заместительную терапию пончиков, но назовем ее заместительной терапией печенья сегодня, – я оглядываюсь на нее и ухмыляюсь, дергая за ручку двери.
– Можно, – она продолжает дуться. Наверное, то было какое-то невероятное печенье. Впервые с тех пор как мы вместе, она относится к сексу как к нерегулярному утешительному призу.
– Что за черт? – я трясу и тяну за ручку двери. – Ты заперла дверь?
– Ты закрывал ее, – она качает головой.
– Проклятье! – я бью кулаком в дверь.
– Просто воспользуйся запасным ключом.
– Я отдал запасной ключ тебе, – я пытаюсь сохранить спокойствие в голосе, но это нелегко.
– Ну, тогда зачем ты запер дверь?
– Я не запирал. Ченс, наверное, повернул замок, когда уходил, а я не проверил, перед тем как мы решили пожить немного.
– О, так теперь это моя вина? – она упирает руки в бедра.
Я качаю головой.
– Нет, просто… неважно. Нам нужно выяснить, что теперь делать.
– Ну, уже за полночь, поэтому мы не можем поехать на метро.
Я копирую ее позу и наклоняюсь к ней, чтобы наши глаза были на одном уровне.
– Правда? Ты думаешь, мы не можем поехать на метро, потому что оно закрыто? Нет, хм, дай подумать… потому что мы практически голые?
Она смотрит вниз на свою футболку, или, лучше сказать, мою футболку.
– Она не короче некоторых моих платьев.
– На тебе нет белья.
Она посылает мне взгляд «ну-так-и-что». Я смотрю на небо и качаю головой, затем опять смотрю на нее.
– Она белая, а твои соски – нет и… неважно в любом случае! Ты можешь бродить по городу в коротких платьях и без белья, но я никуда не пойду в одних трусах.
– Все еще не понимаю, каким образом это моя вина.
Я хватаю ее за руку и веду вниз по лестнице.
– Не стоит спорить по этому поводу. Это ничего не меняет.
– Куда мы идем?
– К Ченсу. Если ты, конечно, не знаешь кого-то, кто живет ближе.
– Но к нему идти почти тридцать минут.
– Сорок, если мы будем избегать людных улиц и угадай что? Мы будем избегать людных улиц.
– Мои пластыри «вторая кожа» никогда не выдержат прогулку босиком по асфальту и булыжникам.
– Кому ты говоришь. Мои тоже… о, правильно, только у одного из нас есть маленькие приятные пластыри на порезах.
– Малыш, я улавливаю нотку сарказма в твоем голосе.
– Правда?
Она вытягивает свою руку из моей и останавливается, скрестив руки на груди.
– Я не сделаю больше ни шагу, пока ты не извинишься за свою сварливость.
Одно я знаю наверняка: эта женщина проявляет каждую эмоцию, которую может проявлять человек.
Я раскидываю руки в стороны.
– Посмотри на нас! Мы в одном шаге от ареста за появление на улице в непристойном виде, а ты хочешь, чтобы я извинился за свою сварливость?
Она кивает.
Я тру руками лицо и рычу.
– Отлично! Я прошу прощения за то, что не счастлив от этой ситуации. Я постараюсь наслаждаться этой неторопливой прогулкой к дому моего брата в белье немного больше. Довольна?
Она берет меня за руку, и мы продолжаем идти.
– Тебе нужно поработать над своими извинениями.
Я думаю, что чувствую вкус крови оттого, что так сильно прикусил язык.
– Если бы у нас были деньги. Думаешь, какой-нибудь из ресторанов «Данкин Донатс», который находится поблизости, открыт всю ночь?
Смех вибрирует у меня в груди. Я не могу сдержаться.
– У меня нет никаких причин знать, открыт ли он в такое время. Хотя я бы удивился, если бы один из множественной сети не был бы открыт круглосуточно. В любом случае зачем нам нужно столько их? Два возле железнодорожной станции на расстоянии двадцати ярдов (прим. пер. – примерно восемнадцать метров). Я просто не понимаю этого.
– Большинство «Данкин Донатс» – франшизы. И по контракту, если ты открываешь один, то должен открыть еще один в течение года. Но причина, по которой они могут это делать и держаться на плаву – это концепция скопления бизнеса. Географически сконцентрированная группа или скопление бизнеса, который удовлетворяет похожие потребности на рынке. Как пример, это когда ты видишь «Макдональдс» и «Бургер Кинг» рядом друг с другом. Это не для того, чтобы у покупателей был больший выбор, а из-за спроса на бургеры и картошку фри – он достаточный, для того чтобы и те и другие существовали. Поэтому, из-за громадного спроса на кофе, почему бы «Данкин Донатс» не быть на каждом углу? Более сконцентрированное расположение означает удобство, меньшие очереди и более счастливые посетители. Если они готовы поделиться своими клиентами с кофейнями в начале квартала или на противоположной стороне улицы, так почему бы не держать все в одних руках и не открыть еще одно кафе «Данкин Донатс»? Это называется передача продаж.
Да. Она зацикленная фанатка бизнеса. Когда я думаю, что она сдалась, она переходит к скоплению бизнеса.
– Я впечатлен и на удивление заведен немного. Как тогда, когда вернулся с гребли, а ты читала раздел бизнеса в газете в очках в черной оправе. Мне нравится, когда ты выглядишь как «трахни-меня» школьница или шаловливая учительница.
– Классно, Оли. Надеюсь, что мой профессор экономики возбудится, так же как ты, от моего графика сдержанной денежно-кредитной политики. Это должно гарантировать мне «отлично».
– Бл*дь! Прекрати, Вивьен. – я поправляюсь.
– Вот блин! Это на самом деле тебя завело?
– Ум – сексуален, – я пожимаю плечами.
– Хочешь сделать это в переулке? – она показывает головой на темный переулок справа от нас.
– Нет, я не хочу делать этого в переулке.
Она тянет меня за руку, заставляя остановиться.
– Ты уверен в этом? – она усмехается, глядя на выпуклость в моих трусах.
Мой член пытается вырваться на свободу.
– Это просто потому, что мы говорим об этом.
Хватая меня за руку, она прижимает ее между своих ног.
– Так ты не хочешь засунуть это сюда?
Я сглатываю. Сердце бешено стучит в груди. Конечно, я хочу похоронить себя в ней. Я ненавижу, когда мой член не понимает, что это неподходящее время. Я вырываю руку.
– Мы не будем этого делать.
– Ладно, веди нас со своим железным стержнем…
– Ты пытаешься заманить меня в ловушку, но это не сработает, – я продолжаю идти вперед, пытаясь заставить свой член просто… вздремнуть или притвориться мертвым. Вижу свет приближающихся к нам фар.
– Дерьмо! Прячься! – я тяну ее назад и в переулок.
– Ну… так как мы уже здесь.
– Нет, – я выглядываю из-за угла, держа Вивьен позади, и смотрю, есть ли другие машины.
Она проскальзывает пальцем под резинку моих трусов и тянет меня назад.
– Просто быстрый перепихон.
– Нет, – я шлепаю ее по руке.
– Минет?
– Что? Нет!
– Подрочить.
– Нет, – я тяну ее за руку, чтобы продолжить путь, но она вырывает ее.
– Ты мог бы сделать мне куннилингус.
– Вивьен Грэхэм! Пойдем!
Она закатывает глаза и дует губки, но следует за мной.
– Так, скоро придется заменить тебя моим новым вибратором.
***
Вивьен
Одна из сторон, которую я люблю в Оливере – это его зрелость. Одна из сторон, которую я ненавижу в нем… его зрелость. Да ладно, сейчас час ночи. Кто может увидеть нас в темном переулке? Боже ты мой, он продолжает идти по улицам Бостона в белье, как модель «Дизель» и ожидает, что я удержусь от покупки? Мы в двух кварталах от дома Ченса, и он запретил мне прикасаться к нему, даже держать его за руку, вероятно, потому что я пытаюсь потереть ей свои девичьи места, чтобы соблазнить его.
– У меня болят ступни, Оли.
– Мы почти на месте.
– Я не могу сделать это.
– Конечно, можешь.
– Тебе придется нести меня, малыш.
Он останавливается и разворачивается. Я в нескольких футах от него, плечи повисли, спина сгорбилась – абсолютно «щенячий» взгляд.
– Отлично, но веди себя хорошо.
Я прячу свой восторг, показывая только маленькую благодарную улыбку.
– Спасибо, малыш, – я запрыгиваю ему на спину и вынуждена прикусить нижнюю губу, чтобы сдержать стон удовольствия, когда моя голая влажная киска трется о его плоть. Он должен чувствовать это. Я не просто влажная и липкая, я как чертова «Слип энд слайд»[58]58
Длинная полоска тонкого пластика, по бокам которого расположены трубки во всю длину. Трубки могут быть присоединены к обычному садовому шлангу. Вода проходит по трубкам и вытекает из маленьких отверстий, разбрызгивая ее на скользящую поверхность. Тогда она становится очень скользкой, что позволяет прыгнуть на нее и скользить по всей длине.
[Закрыть].
Его длинные шаги превращаются в ритм. Трение. Освобождение. Трение. Освобождение.
– О боже…
– Что?
Моя голова падает на его плечо.
– Ничего, – говорю я, задыхаясь. Пытаюсь держать свое тело спокойно, позволяя ему делать всю работу… неумышленно дразнить. Но больше всего я хочу врезаться в него бедрами. Я никогда не была так возбуждена. Я представляю себе нас в мой день рождения, как он врезается в меня снова и снова возле грузовика Ченса.
– Да, – слово вырывается прежде, чем я могу остановить его.
– Да, что?
– Я вижу его д-дом. Мы почти на м-месте.
– Думаешь, ты сможешь уже идти?
– Нет! Еще… я имею в виду… продолжай идти.
– Что, черт возьми, происходит с тобой? – он отпускает мои ноги, и я почти плачу, когда становлюсь на ноги.
– У тебя пот выступил на лбу. Почему ты вспотела? Это же я нес тебя, а не наоборот.
Я сжимаю ноги вместе.
– Тебе нужно в туалет?
Я кривлюсь и качаю головой.
– Я уже почти… а теперь ты оставил меня неудовлетворенной и…
– Почти? – он подходит ближе, разминая спину. – Ты получала удовольствие на мне?
Я кривлюсь еще больше, когда тепло приливает к коже, и я краснею.
Он потирает пальцы между собой. Это ужасно неудобно.
– Ну… ты кончила?
Я качаю головой.
– Была близка к этому?
Я киваю.
Он разворачивается.
– Тогда запрыгивай обратно.
– Что? Нет… не может быть. Я не собираюсь просто запрыгнуть на тебя и висеть у тебя за спиной всю оставшуюся часть пути.
Оливер пожимает плечами.
– Делай, как хочешь. Я просто пытался помочь, – ехидная ухмылка играет на его лице.
Я направляю на него свой самый сердитый взгляд.
– Если бы ты действительно хотел мне помочь, ты бы оставил меня с исцарапанной спиной от кирпичной стены в переулке и с удовлетворенным влагалищем.
– О, с ума сойти, только не это снова. Я сделаю это, как только мы доберемся домой. Договорились?
Зачем так нервничать…
Я прохожу мимо него.
– Подумай снова, дружище! Ты не будешь этого делать, пока я не буду готова. А этого не случится в скором времени!
Случится, в скором времени.
Промчавшись остаток пути по безлюдной аллее, Оливер останавливается прямо передо мной. Я отхожу вправо, и он отходит вправо. Я отхожу влево, он отходит влево. Наконец, я отталкиваю его.
– Что ты делаешь?
– Не нужно, чтоб мой брат видел тебя в этом, – он стучит в дверь.
– Тут темно, Оли. Если он не выльет на меня ведро воды, я не думаю, что у тебя есть причины волноваться.
Оливер снова стучит, в этот раз немного громче.
– Чувак! Что случилось? – Ченс выглядит как медведь, вылезший из берлоги после длинной зимы. Медведь с обернутой вокруг талии простыней. – Где твоя одежда, братишка?
– Длинная история, поэтому не спрашивай, но у нас захлопнулась дверь. Мне нужно, чтобы ты взял ключ от моей квартиры и отвез нас домой.
– Ну, я бы отвез, только мой грузовик все еще припаркован на улице перед твоим домом, идиот. Я думал, ты подберешь меня завтра утром по пути на работу. Не помнишь? Мы слишком много выпили? Я поехал на такси. Вы вдвоем пришли сюда пешком? – Ченс смотрит на меня, кажется, слишком долго, и Оливер пытается прикрыть меня от его взгляда.
– Да, у нас не было другого выбора. Алекс уехала, а также запасной ключ к их квартире. Очевидно, что при нас нет телефонов, поэтому нам пришлось прийти сюда пешком.
– Почему ты не взял мой грузовик? Было бы быстрее и менее… показательно.
– У меня нет ключей от него, – Оливер отталкивает его в сторону, хватает меня за руку и заводит в дом. Он бросает мне одеяло с дивана. – Прикройся, – говорит он одними губами.
Я закатываю глаза и заворачиваюсь в одеяло.
Ченс закрывает дверь.
– Ключи в грузовике, под ковриком, где я обычно и храню их.
– Ты не запираешь грузовик? – спрашиваю я.
Оливер роняет голову.
– Он никогда не запирает его… идиот.
– Я идиот? Я думаю, что мой брат, который знает, что мой грузовик всегда не заперт, а ключ лежит под ковриком, идиот, из-за того, что волок свою девушку полуголой по улицам Бостона среди ночи.
– У кого-то сегодня путаница в голове, – бубню я.
Оливер резко вскидывает голову.
– Ты все еще пытаешься свалить это на меня?
Я ухмыляюсь ему со значением «если принимаешь на свой счет – значит, есть основания» и склоняю голову на бок.
– Эй, Оли… я голодная. Эй, Оли… пойдем и возьмем немного печенья. Эй, Оли… нам не нужно одеваться. Эй, Оли… не будь таким занудой. Кто увидит нас в такое время? – Оливер копирует меня высоким голосом.
Ченс смеется.
– Я иду обратно в кровать. Вы можете занять гостевую спальню, или в кладовке есть одеяла, если твою задницу выпихнут на диван, братишка.
– Спасибо, Ченс, – я улыбаюсь, но Оли игнорирует нас обоих.
– Я собираюсь пойти в ванную, а затем ложусь в кровать.
Оливер выхватывает у меня одеяло, оборачивает его вокруг себя, сжав губы в линию, и ложится на диван, не говоря ни слова. Да, он раздражен.
– Ты можешь спать в гостевой спальне со мной.
Он ничего не говорит. Ясно, то, что он спит на диване – это мое наказание, а не его. Я сердитая поднимаюсь по лестнице, пользуюсь ванной и забираюсь в одинокую постель.
Мой испорченный мозг не позволяет мне уснуть. Не могу не думать об Оливере внизу, сердитом на меня. Затем воспоминания о том, как начался наш вечер, начинают воспроизводиться заново в моей голове. Кэролайн убила Мелани… Задушила ее подушкой… которая теперь лежит в той запертой комнате. Я помню боль в его глазах, ощущение его слез на моей щеке, и я все еще слышу эхо его всхлипываний. И сейчас, я иду к нему.
***
Внизу тихо. Не могу сказать, спит он или нет. Я прохожу на носочках через гостиную к дивану. Как раз когда я начинаю размышлять, стоит ли мне сказать что-то или похлопать его по плечу, он поднимает руку, удерживая одеяло – приглашая меня к себе. Комната тускло освещена светом из аквариума, отражая тени в его глазах. Мы смотрим, друг на друга, мое тело лежит на нем.
Он раскрывает губы, и я думаю, что он хочет что-то сказать, но вместо этого он целует меня.
Спичка. Чирк. Пламя.
Он садится, не отрываясь от моих губ, пока не снимает с меня футболку. Я стону от прикосновения его рта к моей груди, выгибая спину к нему. Он хватает в кулак мои волосы и сильно тянет их, нападая на каждый дюйм моей кожи от груди к губам. Я путаюсь пальцами в его волосах и врезаюсь тазом в него. Смутные воспоминания о моих намерениях отказать ему в целях наказания меркнут и становятся забвением, когда он кладет меня на диван и снимает свои трусы. Он не ждет. Зверь, живущий в Оливере, берет над ним верх. Толкая правое колено моей ноги к плечу, он проникает в меня. Мы оба стонем.
Он останавливается, глядя на меня с такой напряженностью, затем выходит и вбивается в меня снова и снова. Я хочу, чтобы эти ощущения продлились, но мое тело отчаянно ищет освобождения, и я ничего не могу сделать, чтобы остановить это. Я кусаю нижнюю губу до крови и мотаю головой из стороны в сторону, заставляя себя продержаться еще хоть чуть-чуть. Оли берет мою руку и засовывает мои пальцы себе в рот, посасывая их и обводя языком. Затем передвигает мою руку между нами. Я вывожу пальцами, мокрыми от его слюны, круги на своем клиторе. Закрывая глаза, представляю, будто это его язык. Он ускоряется, и мои пальцы двигаются быстрее. Его губы находят мои, и мы вдвоем падаем за черту, наши стоны заглушены и захвачены глубоким поцелуем.
– Я люблю тебя… просто так… всецело.
Его слова уносят меня в другое измерение, где весь мир нас не может достать. Это наш мир, где время останавливается, где мы вместе растем и соединяемся, наша любовь закручивается во что-то такое красивое.
– Моя любовь к тебе, Оли, не имеет глубины. Она естественная и вечная, – шепчу я со слезами на глазах. Эмоциональное влияние этой ночи проявляется в данный момент, и бесконечная любовь, которую я испытываю к Оливеру – она непреодолима.
Блаженство… это все, что я вижу в его мягкой милой улыбке. Мы заворачиваемся в одеяло и засыпаем. Наши путь друг к другу был жестоким и неумолимым, но я бы прошла его снова, если бы это означало, что в конце я окажусь в его объятиях.
