Текст книги "Мэгги"
Автор книги: Джуди Кэролайн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)
34
В это время у Мэгги с Диком проходил тяжелый разговор. Дик был просто ошарашен заявлением Мэгги, когда она сказала ему, что подавать на развод не будет и им с Диком придется расстаться.
Джоунс подумал, что ослышался, и переспросил изумленно:
– Мы должны расстаться? Я правильно тебя понял, Мэг?
– Да, Дик. К сожалению, это так.
– Ты говорила, что любишь меня, Мэг…
– Я и теперь тебя люблю и буду любить до конца дней своих, – спокойно ответила Мэгги. – Но судьбы не обойдешь!
– Тогда в чем же дело? Ты хочешь вернуться к нелюбимому мужу?
– Я этого не сказала, Дик. Такого никогда не будет, я никогда не вернусь к Люку О'Нилу.
Дику показалось, что у Мэгги начался бред. Он подошел к ней и опустился на колени перед креслом, в котором Мэгги сидела.
– Объясни мне как-нибудь попроще, в чем дело, Мэг, – попросил он, устало потирая лоб ладонью. – Я, наверное, здорово поглупел сегодня и никак не могу понять тебя. Он не знал, ответила ли она ему в конце концов или нет. Не знал и не слышал ничего. Он сказал и смотрел на нее, на женщину своей жизни, свою судьбу и вспоминал их первую встречу…
Мэгги откинула голову на спинку кресла и несколько минут молчала. Ну как она могла ему объяснить, что ему не стоит связывать с ней свою жизнь. Дик ни за что не поверит, что она сделает его несчастным. Сегодня это уже началось. Даже если она разведется с Люком, несчастья не прекратятся. Бог никогда не простит ей Ральфа, до этого ей казалось, что своими страданиями она искупит грех, но это не так. Сегодня она в этом убедилась. Hо чтобы Дик это понял, ему надо рассказать о Ральфе. Только этого никогда не случится. Что бы ни произошло с ней, она никогда не будет упоминать имени Ральфа всуе. Если она полюбила Дика Джоунса, это еще не значит, что Ральф де Брикассар навсегда ушел из ее сердца. Никто и никогда не заменит ей Ральфа. Дик это совсем другое.
– Прости, милый, и не сердись на меня, – наконец заговорила Мэгги, она опустила руку на голову Дика и погладила его жесткие волосы. – Я не могу ничего объяснить тебе, могу сказать единственное – надо мной висит рок. И не думай, что я сошла с ума или пытаюсь заморочить тебе голову.
– Ты вернул мне жизнь, Дик, – сказала Мэгги, глядя в его глаза. – Ты вернул мне жизнь. Я была мертва, как камень. Ты пришел – и я снова ожила. Когда я потеряла Ральфа и Дэна, жизнь стала бесцельной. Я целыми днями ни с кем не разговаривала и бродила по ночам, и кругом были люди, и они чем-то занимались и куда-то шли, и у них был свой дом. Только у меня ничего. А потом пришел ты, человек, который захотел быть со мной, только со мной, безраздельно и навсегда, просто, ничего не усложняя. Я смеялась, отказывалась, играла, все это казалось мне неопасным, легким, я думала, в любую минуту можно отмахнуться от всего; и вдруг это стало значительным, неодолимым, вдруг что-то заговорило и во мне; я сопротивлялась, но бесполезно, чувствовала, что делаю не то, чувствовала, что хочу этого не всем существом, а только какой-то частицей, но что-то меня толкало, словно начался медленный оползень, – сперва ты смеешься, но вдруг земля уходит из-под ног, все рушится, нет больше сил сопротивляться… Я поняла, что принадлежу тебе.
На глазах женщины появились слезы, она опять замолчала, спазм перехватил ее горло, но через минуту она справилась со своим волнением и продолжала слегка прерывающимся голосом:
– Я уеду в Дрохеду и буду жить там со своей семьей. Мне нельзя выходить замуж.
– А обо мне ты подумала, Мэг? – спросил Дик. – Я ведь тебе поверил, как никакой другой женщине. Ты знаешь, как я относился к женщинам, на какое-то время ты заставила меня изменить свое отношение к ним. Но, видно, я и в тебе ошибся, Мэг. – Его голос стал жестким, как волосы под рукой Мэгги. Джоунс подумал, что хотя бы этим он может привести ее в чувство. Дик до сих пор был убежден, что Мэгги не может оправиться от потрясения, может быть, даже случившееся повлияло на ее психику. Надо дать ей время прийти в себя.
– Прости меня, Мэг, за резкость. То, что ты говоришь – бред, нелепость, я не сдержался, прости. – Джоунс взял обе руки Мэгги в свои и стал целовать ее ладони. Мэгги вздохнула, сползла с кресла и, опустившись на колени напротив Джоунса, обеими руками обхватила его за шею. Мэгги не умела плакать, даже в самые тяжелые минуты у нее только сердце каменело, а слез не было. Но сейчас она горько заплакала, прижимаясь мокрой щекой к лицу Джоунса.
– Милый мой, я знаю, ты никогда не поймешь меня, и я не могу тебе объяснить всего, что было в моей жизни. И все-таки я решила твердо, мы с тобой должны расстаться. Я останусь одна. А теперь иди, Дик. Мне очень тяжело. Иди.
– Одумайся, Мэг. Если я уйду, то не вернусь больше. Я не привык, чтобы меня гнали. В моей жизни было достаточно унижений и боли. Неужели, Мэг, ты решила, что я сделан из камня?
Он был слишком возбужден, чтобы понимать ее, да и не хотел понимать. Он молчал. Она довольно долго просидела не шевелясь, потом нежно погладила его по лбу. Он отвел голову. Она посидела еще немного и встала.
– Прости, Дик. Я не желала тебе зла. Мне так же тяжело, как и тебе. А может быть, и больше. Но мне нечего сказать тебе больше. Иди. Все.
– Мэг! Я хочу остаться у тебя. Позволь мне остаться. Только на одну ночь.
Она покачала головой:
– Я не хочу, чтобы ты оставался.
– Почему не хочешь?
Стоит ли пытаться объяснить ему, да и можно ли объяснить?
– Тебе здесь больше нет места, – ответила Мэгги.
– Мое место здесь!
– Нет.
– Почему?
Мэгги молчала. Дик взглянул на нее и увидел в ее лице что-то застывшее и безумное, чего никогда раньше не было в этом лице. И вдруг ему стало ясно еще одно – и это было очень страшно: расстояние между креслами, в которых они сидели, было невелико, так, какой-нибудь метр, но это небольшое расстояние между креслом его и Мэгги было огромно, как мир.
– Ты больше не хочешь меня?
– Нет, – ответила она и, сама того не желая, добавила, – это не совсем так. То, что связывало нас, теперь разрушено. Мы рассыпались, как стеклянные бусы с разорвавшейся нитки.
Она встала, хотела сказать какую-то резкость, но тут увидела его тяжелое лицо: глаза горели на нем черными углями, белки почти не были видны. Она сдержалась.
Джоунс взял Мэгги за плечи, резко встряхнул ее.
– Мэг, Мэг! – повторял он, желая покончить с этим кошмаром. – Мэг!
Мэгги медленно высвободила плечо и подняла голову. Глаза у нее блестели, но Бог их знает, отчего они блестели, а рот был плотно сжат, и это, видимо, стоило ей немалых усилий.
– Что значит «все», что ты хочешь этим сказать? – резко спросил Дик.
– Все – значит все.
– Зачем?
Мэгги набрала в себя побольше воздуха и посмотрела в окно.
– Потому что я не хочу, – сказала она.
– Вот оно что, – сказал Дик, – стало быть, ветер переменился.
– Да, – мягко ответила Мэгги. – В какой-то степени переменился.
– А теперь позволь задать тебе еще один вопрос, – сказал Дик. Ты хотела бы что бы все было по-прежнему, ты хотела бы остаться со мной?
Мэгги задумчиво смотрела в сторону.
– Мэг… – шепнул он. Она сидела отвернувшись и смотрела в окно. Он смотрел на нее, и беспорядочные воспоминания лезли в голову: первая их встреча, поездка в хижину, и еще как она лежала рядом с ним поздним вечером под лучами закатного солнца всего каких-нибудь несколько недель назад. Держа в руках ее такие родные маленькие детские пальчики, он вдруг почувствовал, что если сейчас, сию минуту заставит ее дернуться, все будет по-другому.
– Мэг… – шепнул он.
Но она не повернула головы.
– Иди, Дик, – сказала она, продолжая смотреть в оконное стекло, за которым сгущались сумерки.
Джоунс медленно поднялся, постоял, не глядя на Мэгги. Может быть, надеясь, что она сейчас кинется к нему и скажет, что она шутит и в том, что сегодня произошло, нет никаких проблем: она разводится с Люком О'Нилом и у них все будет в порядке. Но Мэгги так и осталась сидеть на ковре, она не пошевелилась и ничего не сказала.
Джоунс повернулся и вышел из комнаты… Дойдя до входной двери, он остановился и прислушался. Все было тихо. Никто не пытался его догнать.
– Ну вот и все, – подумала Мэгги. – Счастье не для меня. По-видимому, я не такая, как все нормальные люди, во мне просто есть какой-то изъян.
Она попыталась представить себе свою несостоявшуюся жизнь с Диком, словно смотрела пьесу в театре: как бы они приехали в Дрохеду, как заскрипели бы на повороте шины автомобиля. Мэгги попыталась представить, как они бы пили игристое вино, которое ударяет в голову, как плавали бы в чернично-синем море. Говорили бы о детях и ложились бы спать на большую белую софу, сделанную для них…
Но что-то разлаживалось в этом пейзаже, море стало серое, взбаламученное, словно иссеченное галькой… воздух безостановочно сотрясался от ударов метронома, стук его лез в уши, завладевал всем телом, и, повинуясь его ритму, сердце колотилось как бешеное.
А ведь она знала, что любовь к нему принесет ей несчастье. Она сознательно шла на любовь и на смертельную опасность.
Мэгги судорожно вздохнула, прогоняя вмиг нахлынувшие слезы и три раза повторила про себя: « Он больше никогда не будет обнимать меня. А потом? А потом… ничего. Такое долгое потом…»
35
Все уже собрались в гостиной и сидели, тихо переговариваясь между собой. Стук захлопнувшейся двери заставил их вздрогнуть. В гостиной появился Джоунс, бледный с обострившимися скулами. В его глазах обида перемешалась с недоумением.
– Ну что вы решили? – вскочила ему навстречу Джастина.
– Спросите у матери, – коротко ответил Джоунс. – У нее бредовая идея пожизненного покаяния.
Том Джоунс, заметив странное состояние отца, встал с кресла и подошел к нему. Дик взял сына за руку, как будто в поиске опоры и тихо сказал:
– Пойдем отсюда, сын.
– Дик, может быть, вы объясните нам, что там у вас произошло? – воскликнула Энн Мюллер, но Джоунс, не останавливаясь, махнул рукой, и они с Томом исчезли за дверью.
Мэгги вышла из библиотеки внешне спокойная, но чувствовалось, что она до предела напряжена и может взорваться при любом неосторожном слове.
– Не спрашивайте меня ни о чем, пожалуйста, – попросила она близких. – Мы едем домой, в Дрохеду.
– Когда? – насторожилась Этель.
– Как можно быстрее, – ответила Мэгги, – думаю, так будет лучше. Я пойду укладывать вещи. Обедайте без меня.
Через некоторое время Джастина поднялась к матери и тихонько постучала в дверь.
– Кто это? – послышался голос Мэгги.
– Мама, это я. Позволь мне войти к тебе.
– Входи.
Джастина увидела мать, сидящей в кресле, ее руки безжизненно лежали на коленях. Мэгги уже сняла свое нарядное платье, и оно валялось на постели. Сама Мэгги одела уже свое обычное старое платье. Джастина подошла к матери, опустилась перед креслом и, обхватив мать руками, на какое-то время застыла неподвижно, уткнувшись лицом в ее колени.
– Мама, – прошептала она, – скажи мне, что же ты все-таки решила?
– Я же сказала, ехать в Дрохеду.
– Я не о том. Что у вас произошло с Джоунсом? На нем лица не было, когда он вышел от тебя. Неужели ты предпочла ему О'Нила? Если ты хочешь знать мое мнение, то я тебя в этом не поддерживаю.
Джастина поднялась и села в кресло напротив Мэгги. Мать молчала, и Джастина продолжила мягко, но настойчиво:
– Как можно терять такого человека ради какого-то проходимца!
– Джастина, не надо так о своем отце.
– Я не знаю никакого отца и знать его не хочу. Называй меня как хочешь, черствой, бессердечной, но я не могу считать своим отцом незнакомого человека. Он не вызывает у меня даже любопытства, вообще никаких чувств. Как только у него хватило наглости явиться сюда! Осчастливил! Я все-таки не понимаю тебя, ты что, собираешься вернуться к нему?
– Я не для того уехала от него много лет назад, чтобы сейчас возвращаться, – наконец откликнулась Мэгги.
– Тогда в чем дело? – настаивала Джастина. – Почему ты отказала Джоунсу? Ведь я правильно поняла, ты ему отказала?
– Да, ты поняла правильно. Но я отказала мистеру Джоунсу не потому, что решила вернуться к твоему отцу.
– Не называй его моим отцом! – решительно запротестовала Джастина, и Мэгги кивнула соглашаясь:
– Ну хорошо, к О'Нилу. Я должна жить одна.
– Почему? Ну почему, мама? Ведь я же вижу, что мистер Джоунс любит тебя и ты его любишь. Для чего же в таком случае нужна эта жертвенность?
Джастина взъерошила руками свои рыжие кудри и, не в состоянии усидеть на одном месте, вскочила с кресла. Она принялась ходить по комнате, потом приблизилась к матери и остановилась, глядя на нее сверху.
Мэгги, не поднимая головы, тихо ответила:
– Я не могу объяснить это тебе, Джас, а без этого ты не поймешь. Но поверь мне, так надо. Это не прихоть и не каприз, я вынуждена была сделать именно так.
– Я так понимаю, что я тебе самый близкий на свете человек. Во всяком случае, мне бы хотелось, чтобы это было именно так. И еще мне бы хотелось, чтобы ты все-таки объяснила мне причины, которые вынудили тебя лишить себя счастья и, может быть, даже облегчила свою душу. Ведь я же взрослая женщина, мама, и многое Могу понять. – Джастина опять села в кресло и в упор посмотрела на мать. – Расскажи мне, мама.
– Видишь ли, Джас, в жизни каждой женщины бывают ситуации, о которых не говорят вслух. У меня они тоже были, я не хочу от тебя этого скрывать, но… когда-то наступает возмездие. Я его получила сполна, и некому быть причиной страдания того человека, который мог быть со мной рядом. Поэтому я решила остаться одна. Так будет лучше для всех.
– Ты говоришь туманно, мама. Но я тоже хочу тебе сказать, и, надеюсь, что ты поймешь меня. Я догадываюсь, о каких обстоятельствах ты говоришь, и хочу, чтобы ты знала, я тебя не только не осуждаю за них, но полностью поддерживаю. А насчет возмездия… может быть, ты и права, что оно есть. Может быть, оно действительно явилось тебе в образе О'Нила… Но ведь это еще не значит, что из-за этого надо ломать всю свою жизнь, отказываться от будущего.
– Это не впервые, Джас, – печально сказала Мэгги.
Джастина с минуту поколебалась, потом наклонилась к матери и взяла ее руки в свои. Мэгги улыбнулась дочери, они еще никогда не были так близки с дочерью. Джастина – совсем взрослая женщина, так приятно чувствовать, что твоя дочь опекает тебя и старается переложить на себя твои проблемы.
– Я знаю, мама, – сказала Джастина.
– О чем ты? – вздрогнула Мэгги, с испугом глядя на дочь.
– Не пугайся, я никогда не буду осуждать тебя. Я тебя понимаю. Если хочешь знать, со мной сейчас происходит то же самое.
– О Джас! Это трагедия! Я прошу тебя, если еще не поздно… о чем это я? Даже если поздно, Джас, прошу тебя, расстанься с этим человеком и вернись к Лиону. Ну не возвращайся, живи одна, у тебя есть Дженнифер, как когда-то у меня была ты… Не испытывай судьбу, девочка. Посмотри на меня, пусть моя судьба будет тебе уроком.
Джастина засмеялась и нежно поцеловала мать в щеку.
– Ты у меня потрясающая Женщина, мама. Мне кажется, если бы ты начала жизнь сначала, уже зная, чем тебе грозит твоя любовь к… – она замолчала, не решаясь назвать имя. Не сделает ли она ей еще больнее?Но после слов матери о возмездии она догадалась, что имел в виду Дик Джоунс, когда сказал о бредовой идее. Конечно же, она вбила себе в голову, что над ней висит злой рок или ее преследует Божье наказание за любовь к…
Джастина только на секунду запнулась перед тем, как назвать роковое имя, и Мэгги это заметила. Она вся похолодела, и ее ладони в руках дочери стали влажными.
– …к Ральфу де Брикассару, мама…
Мэгги откинула голову на спинку кресла и закрыла глаза. Все. Даже этой тайны у нее больше нет. Как сквозь туман до ее слуха долетел мягкий голос Джастины.
– Прости меня, милая моя, родная мама. Я тебе причинила еще одну боль, но я сделала это намеренно, иначе ты никогда не избавишься от своих страданий, от ощущения своей вины…
– Нет, Джас, – сказала Мэгги, поднимая голову и в упор глядя на дочь, – ты права, страдания были, но только не вина. Я ни перед кем не чувствовала свою вину за свою любовь к… Ральфу. Разве что перед Богом… но наказания за нее очень жестоки…
– Наказание было одно, мама, и, действительно, жестокое… Дэн… А то, что произошло сегодня, прости, мама, но это просто недоразумение. Давно пора оформить развод с О'Нилом, и никаких проблем. Как мы это сделали с Лионом, зато я теперь свободна и могу делать что угодно.
– Ну думаю, не совсем уж что угодно. У тебя Дженнифер, – мягко остановила ее Мэгги. Она испытала сейчас какое-то странное ощущение легкости, освобождение от многолетнего груза. Когда Мэгги говорила, что никогда не испытала вины ни перед кем, она говорила неправду. Вина была… перед ней, дочерью. Поэтому она в первую минуту так испугалась, когда поняла, что Джастина знает ее тайну. Но сейчас наступило облегчение. Дочь знает и не осуждает ее. Мэгги даже повеселела и сегодняшний случай в церкви не казался сейчас ей таким уж ужасным и роковым. А Джастина продолжала:
– Не волнуйся. «Что угодно» – это я так, абстрактно. Мне было неприятно, не скрою, когда адвокат Лиона сообщил мне о том, что он хочет развестись со мной. Но сейчас я ощутила преимущество свободной женщины. Я полюбила другого человека, и меня не мучают угрызения совести.
– Кто он, этот человек? – спросила Мэгги, ощущая удивительное чувство близости и доверительности, с которыми она могла теперь говорить со своей дочерью. – Может быть, тебе не стоит сразу выходить за него замуж. Узнай сначала его получше.
Джастина засмеялась.
– Он очень необычный человек, мама. Он заставляет меня думать о нем постоянно и даже волноваться, чего никогда со мной не бывало. А что касается замужества… Стэн не из тех мужчин, которые женятся… И потом он намного моложе меня…
– Ох, Джас, – вздохнула Мэгги. – Ну почему мы с тобой такие несчастные?
Джастина с удивлением взглянула на мать и решительно запротестовала:
– Я вовсе не считаю себя несчастной, как и тебя. Ну посуди сама, ты любила такого человека, как кардинал де Брикассар. Хотя я и не питала к нему особой приязни, думаю, что еще в детстве я чувствовала что-то необычное в ваших отношениях, может быть, даже ревновала, не знаю. Но это была личность, замечательная личность. И он любил тебя. У вас был ребенок… – Мэгги вздрогнула… – мама, я тебе уже сказала, что нисколько не осуждаю тебя. Ведь это так замечательно, иметь ребенка от любимого человека… Настоящее несчастье – это смерть Дана, все остальное не несчастье. И то, что у тебя есть Дик Джоунс – это просто прекрасно.
– Думаю, что уже нет… – задумчиво проговорила Мэгги.
– Конечно, ты его сегодня сильно обидела, но еще не все потеряно. Сейчас уже поздно, а завтра ты с ним встретишься и все уладишь. Договорились? – Джастина, как всегда, была решительной, и все вопросы, которые для Мэгги казались неразрешимыми, для нее не составляли проблем.
Наступил вечер, на потемневшем небе мерцающей россыпью высыпали звезды. А мать с Дочерью все еще боялись расставаться, нарушить свое уединение, радуясь обретенной душевной близости. Джастина видела посветлевшее лицо матери, и ей было очень приятно думать, что именно она сумела помочь ей в трудную минуту. Неожиданно Мэгги подумала, что, наверное, Дженнифер переживает отсутствие матери и не решается подняться сюда.
– Боже мой, мы с тобой сидим здесь, а бедная девочка там без тебя, – всполошилась она.
– Не волнуйся, – успокоила ее Джастина, – она уже спит. Я сказала Энн, чтобы она позаботилась о ней. Там у нее столько дедушек, что она и думать забыла о матери. А впрочем, нам с тобой пора и пообедать, тебе не кажется?
– Кажется, – призналась Мэгги. Она и в самом деле почувствовала голод.
– Ты ничего?.. Сможешь спуститься вниз? – заботливо спросила Джастина. – Или тебе сюда подать?
– Нет-нет, я хочу выйти к своим. Они, наверное, все переволновались из-за меня. Спасибо тебе, Джас, без тебя я бы так скоро не пришла в себя, а может быть, и никогда бы не пришла.
– Ну что ты, мама, ты у меня единственный близкий человек, кроме, конечно, Дженни. Но это другое. Я тебя очень люблю и хочу, чтобы ты продолжала оставаться женщиной, а не замыкалась бы в своих страданиях и не отгораживалась от всего мира. Вы с мистером Джоунсом приедете еще ко мне в Лос-Анджелес, посмотрите, как я живу. Пойдем вниз.
– Ты только пока никому не говори насчет… Дика, – попросила Мэгги. – Мы завтра с ним встретимся, и тогда уж будет видно, что дальше.
– Хорошо, – кивнула Джастина. И они, обнявшись, пошли вниз.
В гостиной горела одна только настольная лампа, было сумрачно и тихо, хотя в ней было много людей. Все уже все обсудили и теперь сидели молча, каждый по-своему переживая то, что произошло с ними сегодня. Отсутствовал только Людвиг Мюллер, он задержался с работниками, очевидно, обсуждал с ними дела на завтра.
Когда Мэгги с Джастиной появились в гостиной, братья Клири встали и выжидательно уставились на сестру. Уже одно то, что она не прогнала Джастину и они так долго разговаривали там наедине, вселяло в них какую-то надежду, что все обойдется и Мэгги хватит здравого смысла отнестись к случившемуся спокойнее. Мэгги понимала, в каком состоянии находятся ее близкие, и улыбнулась им, стараясь снять напряжение. Увидев улыбающуюся подругу, Этель поднялась и включила свет. Хрустальная люстра засверкала радостными огоньками, и в комнате сразу стало веселее.
– Ну вот, Мэг, а мы тут ждем тебя все, – неловко придвинувшись к ней поближе, сказал Боб.
– Давайте мы сегодня не будем больше ничего обсуждать, – предложила Джастина, не выпуская руку матери. – Очень хочется есть.
– Вот и прекрасно, – отозвалась Энн из своего кресла. Ужин уже давно готов, и мы тоже все проголодались. Людвига ждать не будем, он теперь до ночи не придет.
Сразу все задвигались, зашумели. Скоро накрыта стол, и гости с удовольствием принялись за еду. Сегодня так толком никто и не поел, к обеду едва притронулись, кусок не лез в горло. Но сейчас вроде как все налаживалось, Мэгги повеселела, значит, они с Джастиной до чего-то договорились. Чтобы не спугнуть установившийся покой, о происшедшем никто и словом не обмолвился. Этель с Бобом принялись рассказывать о красотах своего острова и приглашали всех к себе в гости.
– Мэг, скажи им, что лучшего места для отдыха не найти, – обернулась к ней Этель. – Приезжайте все, убедитесь сами.
– Я подтверждаю: лучше Матлока ничего нет, разве только Дрохеда и Химмельхох, – засмеялась Мэгги.
– Но это не считается, – весело возразил Боб Уолтер. – В Дрохеде мы не были, верим вам на слово, а Химмельхох, конечно, хорош… для жизни и для работы, но не для отдыха. Приезжайте, – обратился Боб к братьям Клири. – Отдыхайте на славу.
Братья заулыбались, переглядываясь. Им было даже странно представить, что они будут где-нибудь отдыхать, кроме Дрохеды. Они и отдыхать-то не умели как следует. От чего отдыхать-то? Своей работой они занимались с удовольствием и не чувствовали от нее никакой усталости. А если и уставали, так что же, ведь это приятная усталость.
– Лучше вы к нам приезжайте в Дрохеду, – пригласил Уолтеров Джимси.
– Приедем, только после вашего посещения Матлока, – отпарировал Боб Уолтер, и все засмеялись, украдкой поглядывая на Мэгги. Но, казалось, она уже забыла о своих несчастьях и сейчас веселилась вместе со всеми. Ей в самом деле уже не казался сегодняшний день таким уж ужасным. Если хорошенько разобраться, так она сама во всем и виновата, надо было давно уже оформить развод, Джастина права, и никакого рока в этом нет, есть только глупость. Дик тоже хорош, завтра она ему скажет об этом. Умный человек, а, не настоял, чтобы она все сделала, как надо. Хотя как можно было подумать, что Люк явится именно сегодня. Тридцать с липшим лет ни слуху, ни духу и надо же было, чтобы он именно сегодня появился в церкви. «Но спокойно, Мэг», – остановила она себя, зная, что тотчас же начнет думать о своем грехе и о Божьем наказании. – «Спокойно, тут нет никакой мистики. Просто у Люка кто-то остался в Данглоу, они и сообщили ему о нашей с Диком свадьбе. Вот и вся загадка».
После ужина мужчины вышли прогуляться, может быть, и Людвига встретят. Женщины остались в гостиной одни. Этель с Энн Мюллер ни о чем не спрашивали Мэгги, но по их выжидательным взглядам было видно, что они сгорали от нетерпения узнать, что же все-таки решила делать Мэгги и отчего она так спокойна и весела.
– Пойдемте спать, – предложила Мэгги, – сегодня у нас был напряженный день. Не сердитесь на меня, я все вам расскажу завтра.
Женщины разошлись по своим комнатам, одна Энн, как всегда, осталась у низенького столика с книгой в руках в ожидании Людвига. Вернувшись, мужчины и тоже пошли отдыхать. Людвиг, как Энн и предполагала, пришел поздно и, снимая сапоги, сказал, тяжело вздохнув:
– Придется искать нового управляющего.
– Почему? – Встрепенулась Энн, подозревая недоброе.
– Джоунс взял расчет, – мрачно ответил Людвиг.
Как же так, Людвиг. Надо было бы уговорить его остаться. Мне кажется, Мэгги уже не настроена так категорично, как днем. Думаю, что у них может все уладиться, – Энн чуть не плакала, с укоризной глядя на мужа, как будто он сам предложил расчет Джоунсу.
– Я пытался уговаривать его. Но он и слушать ничего не захотел. Даже не сказал, куда собирается поехать, – оправдывался Людвиг. – Я тоже так думаю, что ничего страшного не произошло. Люк О'Нил ничего не сможет сделать, если Мэгги захочет с ним развестись. У нее для этого есть все основания, они же с О'Нилом практически и не жили вместе. Думаю, что она сгоряча что-то наговорила Джоунсу, поэтому он и уезжает.
– Надо его остановить! – воскликнула Энн. – Людвиг, дорогой, пойди скажи ему, чтобы он не спешил. Мне кажется, я просто чувствую, что все может измениться. Людвиг, прошу тебя!
– К сожалению, это уже невозможно, – вздохнул Людвиг. – Когда он разыскал меня на ферме, в его машине уже были сложены вещи, и после разговора со мной он тут же уехал по дороге в Данглоу. Мы договорились, что я переведу ему деньги на его счет, хотя я и просил его задержаться. Джоунс рекомендовал вместо себя Пита. Говорит, что он хорошо знает хозяйство и справится не хуже его. Может быть, это и так, но Джоунса мне жаль. Он был стоящим парнем.
– Ох Людвиг! Чувствую я, для Мэгги это будет страшным ударом. Что же нам делать? – Энн никак не могла успокоиться и даже заплакала от бессилия. Людвиг с виноватым видом подошел к жене и погладил ее по голове.
– Успокойся, Энн. Может быть, еще не все потеряно. Завтра я попрошу Пита съездить в Данглоу, он его там поищет. Можно и к сыну его съездить, уж к нему-то Джоунс, наверное, заедет и скажет, куда он отправляется. Вот видишь, его еще можно разыскать и вернуть. Успокойся, пойдем, накормишь меня.
Людвиг бережно приподнял свою жену из креста, подал ей костыли и, обняв за талию, повел ее на кухню.
– Только ты, пожалуйста, не откладывай, Людвиг. Прямо с утра и отправляй Пита, – говорила Энн мужу. – И скажи ему, чтобы он без Джоунса не возвращался.
– Хорошо-хорошо, милая. Я так и сделаю. Только ты не волнуйся, пожалуйста.
Дик Джоунс стоял у окна и задумчиво смотрел вдаль. Река казалась холодной, деревья дрожали на ветру, а небо было таким серым, словно оно и не знало другого цвета. Мир стал беспощаден к нему, Дик разом утратил вкус к жизни. Чувство страшного одиночества, страшной отчужденности охватило его. Они с Мэгги были связаны – она и он – самой тесной связью, какой могут быть связаны два человека, но какими же они остались чужими! Как мало знала она его и как мало знал ее он! Остается жить одними воспоминаниями. Тогда он закричал. Заметался…
Подошел к зеркалу. Это было красивое большое овальное зеркало в роскошной резной позолоченной раме. Он посмотрел на свое изображение в зеркале: щеки ввалились, волосы спутаны, враз почерневшие глаза глубоко засели в своих впадинах. Это было лицо пойманного в капкан зверя.
Он сел в кресло, отвернувшись от зеркала, и закрыл глаза. Так он тупо просидел час, показавшийся ему вечностью. Он не чувствовал ни грусти, ни сожаления. В памяти всплывали лица. Лица и годы. И наконец – это последнее, такое близкое и теперь уже такое далекое лицо. «Я потерял ее, —подумал Дик. – Потерял навсегда, безвозвратно. Нельзя уже более надеяться, что она еще может опомниться и вернуться».
Дик посмотрел в окно. Поблескивающая река, мельница и плоский контур равнины, над которой вздымался небосвод, подобный внутренней стороне гигантской раковины, где в нежном молочном перламутре мерцала жемчужина луны.
Он открыл окно, вдохнул сырой и теплый ветер. «Что со мной творится? —подумал он. – Почему я стою здесь и ловлю руками воздух, словно этот воздух – прядь ее волос? Слишком поздно. Ничего нельзя вернуть. Ничто не возвращается. Так же, как не возвращается прожитое мгновение».
Время перестало для него существовать. Он глядел в темноту… Что-то нарушилось. Магический круг разомкнулся, остались лишь сетования, а надежда разбита вдребезги. Его взгляд скользнул по фасадам домов. Несколько освещенных окон. За одним из них сидит женщина, ее взгляд неподвижен. Дик схватил со стола фотографию Мэгги, разорвал и выбросил. Забыть… Какое слово! В нем и ужас, и утешение, и обман. Кто бы мог жить, не забывая? Но кто способен забыть все, о чем не хочется помнить? Шлак воспоминаний, разрывающий сердце. Свободен лишь тот, кто утратил все, ради чего стоит жить.
Когда время приблизилось к вечеру, он стал с безумным волнением ждать, придет ли Мэгги. Он твердил себе, что она наверняка придет, и сам этому не верил. Время шло. Она не появлялась. Бессмысленная жажда мести вспыхнула в нем. Ему хотелось душить, топтать, бить ее, волочить по полу, уничтожить… И в то же время все в нем было пусто. Раньше жизнь его была полна через край, ни о чем другом, кроме Мэгги, он не мог думать. Дни для него летели, как часы. Едва у него выдавалась минута, когда он хотел заняться чем-нибудь серьезным, как мысли его уносились прочь; проходило четверть часа, и он, очнувшись, чувствовал, как сердце его замирает, охваченное жадным стремлением, в голове стоит туман, и весь он поглощен только одним: «Любит ли она меня?»
По улице бродила ночь; жирная, властная ночь, которая обрушивается на спину запоздалого прохожего, вонзает свой хищный клюв ему в затылок.
Дику впервые стало скучно. Скука просачивалась сквозь щели брусчатки, прорастала, как сорная трава, на утрамбованной земле тротуара; выстраивалась вереницей на крыше. Скука – это недавний дождь, застывший лужами в выбоинах дороги; это заляпанные грязью стены. Это сохнувшее на улице белье, секомое ветром. Скука – это взгляд, приподнимающий тяжелые веки гардин и тотчас прячущийся во мрак, едва случайно столкнувшись с чьим-то взглядом.
