Текст книги "Из первых рук"

Автор книги: Джойс Кэри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

Глава 9

Мы подошли к Сариной двери. Она была свежевыкрашена, а дверная скоба сверкала, как литое золото. Вся Сара тут, подумал я. Сразу видно, она любит эту скобу, как родное дитя... как себя самое. Начищает малышку, чтобы та могла показать себя в полном блеске. Саре только дай помыть да почистить. Она своих рук не жалеет. Выпускает лишние пары. А вы бы видели Сару в ванне. Кошка, да и только. Разве что не мурлычет. Я не знал, писать ее или кусать. Раз я не выдержал и огрел ее щеткой, которой она терла спину. Она так и подскочила: «Ах, Галли, за что?» – «А не забывай, что на свете есть, кроме тебя, и другие люди». Хороший я сделал тогда с нее набросок... этой же самой щеткой. Правая рука в воздухе. Локоть разрезает окно. Волосы на левом плече. На волосах свет из окна. Желто-зеленое небо.

Голова наклонена влево... Контур щеки на фоне волос. Губы вытянуты. Глаза опущены. Глядит на свою грудь. Серьезная мина. Богослужение.

А все же она была женщина высшей пробы. Совершенно сводила меня с ума. Сущая пожирательница мужчин. Коукер подтолкнула меня локтем, точно копытом лягнула, и дверь открылась. На пороге стояла толстая старая поденщица с седыми волосами и красным лицом; от нее несло пивом и мыльной пеной.

–Батюшки! – сказала она. – Галли!

–Нет, – сказал я, – я мистер Глостер-Фостер {8}8
  Глостер-Фостер – персонаж английских народных стихов для детей.


[Закрыть].

–Вот молодец, что зашел, – сказала она.

Она не улыбалась. Вид у нее был растерянный; типичная старая поденщица, когда что-нибудь выбьет ее из колеи.

–Вам не попадался на улице мальчонка в голубых чулках? Белобрысенький такой и громко кашляет?

–Нет, – сказал я. – Ну, как поживаешь, Сара? – Со второго взгляда я ее сразу признал. Все та же осанка и тот же голос.

–Простите, миссис Манди, – сказала Коукер. – Вы получили мое письмо? Я мисс Коукер.

–Да, мисс Коукер, конечно. Я собиралась вам ответить, но очень уж была занята.

Тон герцогини, сама любезность; вам бы и в голову не пришло, что они с Коукер – враги.

–Простите, я на минутку. – Она протиснулась в дверь и пошла вперевалку по улице, крича:

–Дикки, Дикки!

–Мы эти штучки знаем, – сказала Коукер, – с нами они не пройдут, мэм! Мы пришли сюда, и мы не уйдем. – И она толкнула меня через порог в гостиную. Глубокие кресла. Куча безделушек. Сувениры из Брайтона и Блэкпула. Вся Сара тут. Как на ладони. Фотографии мистера Манди в высоких воротничках. Фотография Сары в подвенечном платье. В серебряной рамке, которую она как-то подарила мне на рождение для моей любимой фотографии, где она снята в корсаже со шнуровкой. Булочка, выпирающая из кулька. Рубенсовская Венера в упаковке. Саре нельзя было носить узкие платья. Приходилось обвешивать ее воланами.

Она вернулась, тяжело дыша.

–Стыд и срам, даже в дом вас не пригласила! Я так тревожусь за своего мальчика. За мальчика мужа, вернее сказать. Садитесь, пожалуйста.

–Мы пришли по делу, – сказала Коукер, стоя прямо, как почтовый ящик. – Как я вам уже писала, мистер Джимсон возбуждает дело против мистера Хиксона, чтобы вернуть по суду принадлежащие ему девятнадцать картин и более пятисот рисунков. Насколько нам известно, вы передали всю эту движимость мистеру Хиксону за денежное возмещение, на которое вы не имели никаких прав.

–Совершенно верно, – сказала Сара. – Может быть, вы присядете, пока я поставлю чайник? – И она снова исчезла.

Я сел, но Коукер бросила на меня грозный взгляд и сказала:

–Не садитесь, мистер Джимсон, она только этого и добивается. Если вы сядете у нее в доме, это обернется против вас на суде.

–Брось, – сказал я. – Ты не знаешь Сары. Станет она на мелочи размениваться. Какая ей в том корысть? Она и без того своего добьется.

Сара вошла в комнату, пыхтя как паровоз, и сказала:

–Ах, Боже мой, у меня после гриппа такая одышка! Простите, что я бросила вас, мисс Коукер. Теперь чайник уже на огне. Вы ведь выпьете чашечку? Да, я давным-давно собиралась вам написать, но дети задевали куда-то мою ручку. Сами знаете, что такое дети.

–Мы пришли относительно картин, миссис Манди, которые вы продали мистеру Хиксону, не имея на то никакого права.

–Совершенно верно, мисс Коукер.

–Я не считаю, что это верно. Я считаю, что это грабеж.

–Совершенно верно. Садитесь, пожалуйста, мисс Коукер. Ах, Галли, я так рада тебя видеть! Конечно, мистер Хиксон сказал, что картины еще не кончены, и мы кругом задолжали, а мистер Джимсон уехал, и я не знала, скоро ли он вернется, а мистер Хиксон сказал, что заплатит все наши долги и даст мне немного наличными, чтобы я могла продержаться, а картины все равно валялись где попало; у меня просто голова кругом пошла, и я не знала, как ему отказать.

–И к тому же думала, что мои картины и гроша ломаного не стоят.

–Ах нет, Галли. Я всегда считала, что ты чудесный художник.

–Брось, Сэл. Старая песня. Мы оба ковыляем к могиле.

И тут, точь-в-точь как в прежние времена, мне захотелось ее стукнуть. Вышибить из нее притворство. Не сильно. Она ведь мне больше не жена. Просто стукнуть разок, платонически.

Видно, это отразилось у меня на лице, потому что старая плутовка склонила вдруг толстую шею набок и проговорила:

–Да, обо мне это точно можно сказать, Галли. Но ты ни чуточки не постарел. Как жаль, что муж сегодня дежурит. Он был бы рад тебя повидать.

–Мы приехали в среду именно потому, что мистер Робинз в этот день дежурит. Я решила, что вы предпочтете повидаться со старым другом, когда мистера Робинза нет дома, – сказала Коукер.

Уж эти мне женщины! В одной фразе выложила Саре, что муж ей вовсе не муж и что она совсем не хочет, чтобы он встретился с тем, кто много чего о ней знает. Но Сара и ухом не повела. Она давно к этому привыкла. Куда там до нее герцогиням; она была сама естественность, если хотела

–Совершенно верно, – сказала Сара. – Его никогда нет дома во вторник вечером и в среду утром. Стыд и срам, да и только. – И она продолжала поглядывать на меня одним глазом, словно спрашивала: «Сильно ты изменился?» Взгляд старухи. Странно. Я не ожидал, что Сара так постарела.

–А как ты, Галли? Как Томми? – Она говорила о моем сыне Томасе Уильяме.

–Томми – человек образованный, джентльмен, уехал в Китай служить в банке и знать меня больше не хочет.

–Стыд и срам, да и только, – сказала Сара, выглядывая из окна и прислушиваясь, не раздастся ли кашель Дикки. – Этого я от него не ожидала.

–Ну еще бы, будто не ты сама подбила его на это. И молодец, – сказал я. – Держу пари, он пишет тебе каждый месяц.

–А как Лиз и твои малютки? – сказала Сара, имея в виду мою последнюю жену и двоих младших детей.

–Ушла, – сказал я. – Вернулась к мамочке. Когда меня упрятали за решетку.

–И когда он порастряс все ее денежки, – сказала Коукер, – и ей нечего стало есть.

–Не может быть, – сказала Сара. – Ты так ее любил.

–Ты ведь сама не веришь ни одному своему слову, Сэл, – сказал я.

–Совсем как в старые времена, – сказала Сара, глядя на меня во все глаза, и впервые улыбнулась. – А ты прекрасно выглядишь, – имея в виду, что я выгляжу старой развалиной и ей меня жаль и хочется подбодрить.

–Ты тоже, Сэл. Тебе и тридцати пяти не дашь.

–Ну да, – сказала Сара. – Господи Боже мой, – и так тяжело вздохнула, что у нее запрыгали щеки, и подбородок, и шея, и грудь. – Спасибо на добром слове. Да я-то знаю, Галли, я становлюсь старухой. Что ж, другого и ждать нечего. – И вид у нее был такой удрученный, я думал, она вот-вот слезу пустит. – Да, – сказала она, – как подумаешь, жизнь – печальная штука. – И тут она вдруг подбоченилась, откинула голову и выпрямила спину. Как я знал эту спину! Я снова ее увидел. Большие упругие мышцы, играющие под кожей; крылья лопаток и ямочки, как маленькие водовороты, на позвонках; гибкая талия и массивные бедра. Сара улыбнулась мне. – Ах, ничего нет лучше молодости, – сказала она. – Да что толку говорить об этом тем, кто сам не знает. – Сказала таким тоном и с таким видом, будто сбросила с плеч лет тридцать. Я прямо обомлел. Словно вдруг под этой старой оболочкой воскресла женщина, которую я знал когда-то, – сливки, золото и розы. Но тут, прежде чем я раскрыл рот, она сказала: – Чайник кипит. Ты сиди, я сама, – и, тяжело поднявшись со стула, пошла вперевалку к двери, шаркая ногами; морщинистая рука на ягодицах, ладонью наружу. Старая кочерыжка. Я так и остался сидеть с разинутым ртом.

–Ну что, старый дурень, – сказала Коукер,– спасовали перед ней? Хорошо она вас водит за нос.

–Только не меня,– сказал я. – Я ее уловки знаю. Но, по Правде сказать, я видел Сару в ванной со щеткой в руках. Видел, как, наклонившись вперед, она вытирает ноги; передо мной только спина и руки, волосы свесились до колен, и вдоль позвоночника голубые отсветы – отражение неба. Славно я тогда поработал кистью.

И еще было кое-что в этом старом удаве, о чем я успел позабыть. Пока она не перешла в наступление и не бросила мне свою прежнюю улыбку. Она сама. Сара. Женщина. Единственная в своем роде. Настоящий брандер. Да, этого у старой посудины не отнимешь. До сих пор. Искра в золе.

–Хотите снова в грязь – ваше дело, – сказала Коукер. – Лезьте и барахтайтесь в ней. Мне что? Лишь бы она подписала, что украла картины. И подпишет как миленькая,– пусть я просижу здесь до вечера, и хозяину придется своими руками открывать бар, и он выгонит меня за это на улицу.

–Не волнуйся, – сказал я. – Сара нам палки в колеса вставлять не станет. У нее другая тактика:

Сара, тяжело дыша, вошла в комнату; она несла чай и пирог, от которого был отрезан порядочный ломоть.

–Вы уж меня извините, мисс Коукер, – сказала она. – Пирог-то у меня начатый. Вот вчера или третьего дня я бы угостила вас как положено. Но сегодня, как на грех, Дикки очень уж захотелось пирожка, а он так кашляет, бедный ягненочек! Тут вы и пришли. Так оно всегда бывает, не правда ли? Словно Господь только и ждет, чтобы застать тебя врасплох, если ты хочешь, чтобы все у тебя было как у людей. Вы, конечно, сами это заметили, мисс Коукер.

–Я заметила, что вы уклоняетесь от разговора о картинах мистера Джимсона.

–Совершенно верно,– сказала Сара. – Я так волнуюсь, что Дикки кашляет, а ему в школу пора; у меня, прямо голова кругом идет.

–Вы признаете, что не имели никакого права распоряжаться картинами? – сказала Коукер.

–Совершенно верно, – сказала Сара. – Ах, Галли, я в себя прийти не могу; так рада снова тебя видеть! А как поживает Лиз и малютки? Ах, Господи, я ведь тебя уже спрашивала! Можно налить вам чашечку, мисс Коукер?

–Будьте так любезны, подпишите здесь, что вы согласились на предложение мистера Хиксона обманным путем лишить мистера Джимсона его законного имущества.

–Совершенно верно, – сказала Сара, вставая с места и выглядывая в окно. – Я могла бы поклясться, что это Дикки кашляет. – И снова села так, как она всегда садилась: сперва посмотрела на кресло, как кошка на коврик, затем похлопала его ладонью, затем подняла юбки, а затем уж опустилась на сиденье. Именно опустилась, иначе не скажешь. Расправила юбку, выставила грудь, сложила на коленях руки, вздернула верхний из своих подбородков и приняла любезное выражение лица. Лица-то уже не было, но она все еще принимала любезное выражение. Я тысячу раз видел, как она проделывала этот номер, и мне захотелось стукнуть ее. Просто чтобы привлечь внимание к покинутому мужчине. Тычок в бочок. И я пододвинул стул поближе. Занял стратегическую позицию с левого фланга.

–Ах, Галли, – сказала Сара, – ты же мне еще не сказал, как подвигается твоя работа. Надеюсь, все идет хорошо? – И она снова уставилась на меня во все глаза и уши. Сара спрашивала меня о работе, только когда была нежно настроена. Знак внимания. И так как Коукер уткнулась носом в сумку, я разок ущипнул Сару... чуть-чуть. Сара подскочила, тихо взвизгнула и сказала: – Фу, Галли, как не стыдно! – Но она зарделась, как маков цвет, и рассиялась во все глаза. Как пятнадцатилетняя девчонка. Круглые глаза, и в них огоньки. Молодые, любопытные, озорные огоньки.

Ну и ну, подумал я. Вот тебе и еще один сюрприз. Но ведь все женщины в середке молоды, пока не умрут или не пристрастятся к бриджу. Поскребите бабушку – и вы обнаружите внутри внучку, которая хохочет за дверью в детской над каким-нибудь пустяком. Пустяком, по мнению мужчин, конечно.

–А как ты себя чувствуешь, Галли? Только правду. Я хочу знать. Как твои бедные нога?

–Все еще топают, – сказал я.

И так мы сидели и улыбались друг другу. Словно никогда и не были мужем и женой. Просто из чистой, неподдельной симпатии. Старый Адам и старая Ева.

–А ты как себя чувствуешь, Сэл? – сказал я, легонько похлопывая ее по заду. – Но я вижу, что мистер – как бишь его? – Робинз, я хочу сказать – теперешний владелец, хорошо заботится о своей собственности.

–Ах, Боже мой, так оно и есть. Даже слишком хорошо, – сказала Сара с искренним жаром, как всегда, когда затронешь ее за живое. – Стоит мне немного простыть или заболит где хоть малость, он уже гонит меня к доктору. Да вот, только вчера... – Но тут она вдруг заметила, что Коукер вынула нос из сумки и не сводит с нас глаз. Замороженная, как мороженое. И Сара тут же снова стала герцогиней, сладкой и фальшивой, как хозяйка борделя.

–Вы ведь знаете, мисс Коукер, как это бывает? У женщин часто что-нибудь побаливает, о чем не станешь говорить. И грех жаловаться, когда о тебе заботятся, – не так ли? Просто не лежит у меня душа к докторам. Обязательно что-нибудь у тебя найдут. Конечно, на то они и доктора. Была у меня приятельница, миссис Блонберг, жила в доме напротив; у нее тоже иногда побаливало под ложечкой, не сильней, чем у меня. Я и внимания не обращаю, а она пошла к доктору и не успела опомниться, как ее уложили в больницу; в понедельник ее разрезали, а вчера мы ее похоронили.

–Поскольку мы пришли к вам по делу, – сказала Коукер, – нам, пожалуй, лучше им и заняться.

–Ах, да, да, – сказала Сара и снова тяжело вздохнула, словно шина спустила. – Не хотите ли еще чаю? Целый чайник кипятка пропадает, такая жалость!

Но Коукер не была склонна давать нам передышку.

–Благодарю вас, нет, – сказала она, – у нас мало времени. Вот бумага, миссис Манди; если вы ее подпишете, мы будем знать, на чем мы стоим. – Она открыла сумку и вынула из записной книжки сложенный лист бумаги. – Я оставила пропуск для цифр.

–Там было девятнадцать полотен, – сказал я, – и около пяти сотен рисунков.

–Мистер Хиксон говорит – семнадцать.

–Совершенно верно, – сказала Сара, не отрывая от меня глаз и стараясь подавить смешок.

–Нет, неверно, – сказала Коукер. – Где остальные?

–Ну, – сказала Сара, – на одной была дочка кузнеца, и он так приставал ко мне, чтобы я ему ее отдала, – пришлось отдать, хотя я всегда терпеть его не могла, Галли, что бы ты ни говорил. Как он глядел на меня сзади... всякий раз, когда встречал! Но ты никогда мне не верил, что он смотрит не просто так.

–А где другая?

–Не знаю, – сказала Сара. – Я ее так и не нашла... Верно, затерялась где-нибудь, если только этот кузнец ее не прихватил.

–Это не та картина, которая так тебе нравилась? – спросил я. – Та, где ты в ванне?

–Ах, Галли, вовсе она мне не нравилась. Мне никогда не нравилось, как ты меня рисовал.

–Только все время посматривала на нее, – сказал я, – любовалась на себя в натуральном виде.

–А что, – сказала Сара невинно, – я на свой вид никогда не жаловалась, как некоторые другие. – И так она была довольна сама собой, что я снова ее ущипнул. Сара взвизгнула и сказала: – Ой, меня, кажется, что-то укусило! Простите, мисс Коукер. Вы и представить не можете, как в этих маленьких домишках трудно вывести всю эту нечисть из мебели.

–Так вот, если вы подпишете бумагу, – сказала Коукер, позеленев как ревень, – у нас к вам больше не будет никаких претензий. – И она подсунула бумагу и вечное перо Саре под нос.

–Ах, вы и перо припасли, – сказала Сара. – Вот хорошо. Я так беспокоилась, что у меня плохое перо. – И она поставила свою подпись.

–Что ты подписываешь? – сказал я. – Там же стоит девятнадцать картин.

–Совершенно верно, – сказала Сара, вкладывая в свой взгляд столько чувства, словно хотела проглотить меня со всеми потрохами.

–Так ты же дала Хиксону семнадцать.

–Совершенно верно, – сказала Сара, немного откидывая голову, чтобы посмотреть, не стану ли я от этого красивее.

–Тебе все равно, что ни подписать, – сказал я. – У тебя всегда какой-нибудь козырь в запасе.

–Совершенно верно, – сказала Сара. Она меня и не слушала. Как обычно, шла к цели своим путем. – Нет, Галли, я прямо опомниться не могу. Вот уж нежданно-негаданно. Я так рада тебя видеть! Такого молодого и веселого.

Коукер складывала бумагу.

–Благодарю вас, миссис Манди, – сказала она. – Это все, что нам требуется. Ну, мистер Джимсон, если вы намерены здесь поселиться, ваше дело. Но я должна на этой неделе быть у себя в баре.

Я встал. Я видел, что Коукер уже завелась. Она выглядела, как деревянная фигура на носу севшего на мель корабля.

–Это я-то молодой! – сказал я. – Ах ты, старый горшок с патокой! Прекрасно знаешь, что мне можно дать сто лет, когда я без зубов, – почти столько же, сколько тебе. – И я снова ущипнул ее изо всей силы.

Сара громко взвизгнула и бегом кинулась к двери, крича:

–Дикки, Дикки, гадкий мальчишка! – Трудно было сказать, кому предназначается ее крик – мне или Дикки. Возможно, обоим. Старая Кенгуру всегда умела работать на два фронта.

–Ну и ну, – сказала Коукер. – А только вы меня не удивили, мистер Джимсон. Я довольно перевидала на своем веку грязных старикашек, и некоторые из них вели себя не умнее.

–Брось, Коуки, – сказал, я, – я просто сказал «здрасте» старой знакомой. Госпожа моего сердца – ты.

–Очень вам благодарна. Я сама себе госпожа, и никому больше. – И она вышла из комнаты. Но дверью не хлопнула. В парадном платье Коукер ведет себя респектабельно.

С шумом влетела Сара, подталкивая перед собой небольшого мальчонку. Тщедушный, костлявый, с голубым лицом и рыжими волосами. Торчащие коленки и ни грамма мяса на костях. Выпялил на нас глаза и молча сосал что-то заложенное за левую щеку. Он не шел – просто прислонился спиной к Саре, сдвинул ноги, и она толкала его вперед, как совок для мусора.

– Это Дикки, – сказала Сара. – Ах ты, гадкий мальчик! Где ты пропадал... с таким-то кашлем? Поздоровайся с джентльменом. Это мистер Джимсон. Настоящий художник из Академии художеств.

–Из Академии? – сказал я. – С каких пор? Может быть, я и умер, но пока еще не могу согласиться с этим.

–Ну, ты был не хуже их, Галли, в свое время. Ты и сам знаешь. Фу, Дикки, как ты себя ведешь? Ты ведь никогда раньше не видел настоящего художника, правда? Мистер Джимсон рисует настоящие картины, большие, масляной краской. Ну же, Дикки, поздоровайся с джентльменом.

Дикки высунул язык. Самый кончик. Видно было, он еще не решил, что делать. Застигнут врасплох.

–Ах, Дикки, – сказала Сара.

–Отстань от мальчонки, Сэлли. Что он тебе сделал? До свиданья, и пореже прикладывайся к пиву. Не то лопнешь.

–Ах, Боже мой, – сказала Сара, – но ты будешь плохо о нем думать, а он бывает таким хорошим мальчиком, когда постарается. Скажи джентльмену «до свиданья», Дикки, золотко. Ну, ради мамы. А я, может, найду мятный леденец.

Дикки побольше высунул язык. Но он все еще был в нерешительности. Я дернул его за ухо.

–Молодец, сынок, – сказал я. – Ты правильно придумал. Почему ты меня не укусишь? С чужими только так и поступают.

–Ах, Галли, замолчи, – сказала Сара.

–Пусть мама говорит что хочет, а ты кусай чужих и кидайся в них тяжелыми вещами. Заставь уважать себя.

–Не слушай джентльмена, Дикки, – сказала Сара, чуть не плача. – Он просто шутит. Как не стыдно, Галли, говорить такие вещи ребенку? Ну, беги играть и возьми себе кусочек сахару. – И она выставила его из комнаты. – Как можно, Галли?

Я чмокнул ее в щеку и сказал:

–Какая, нежная котлетка.

И она взяла меня за руку, вконец расчувствовавшись.

–Ах, Галли, надеюсь, она хорошо заботится о тебе?

–Она? Она вообще не заботится обо мне. Я сам себе хозяин; Сэл. Наконец-то. Да, я кое-чему научился.

–Что, совсем один?

–Дом холостяка – его крепость... с колючей проволокой и пулеметами.

–А где она находится, эта крепость? Вдруг кто-нибудь из твоих старых друзей захочет узнать.

– Нигде, – сказал я, – а то вдруг кто-нибудь из моих старых друзей захочет узнать.

Ну и убирайся, – сердито сказала Сара. – Очень мне нужно о тебе беспокоиться. После всего, что я от тебя натерпелась. – И она вышла и принялась звать мальчонку: – Дикки, Дикки, что ты там делаешь с сахарницей?

В эту минуту Коукер сунула в дверь голову и сказала:

–Вы идете? Или я ухожу.

Я снял с каминной полочки мою серебряную рамку, сунул ее в карман и вышел.