355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джойс Кэри » Из первых рук » Текст книги (страница 17)
Из первых рук
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 02:14

Текст книги "Из первых рук"


Автор книги: Джойс Кэри



сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

–Вы говорили о религии, – сказал Носатик, вперившись в меня так, словно я вещун-автомат. Любой ответ по пенни за штуку.

–Сейчас же домой, к мамочке. Там твое место, – сказал я. – Садись за книги, не то плохо кончишь.

И я подтолкнул его, а сам нырнул в «Орел».

Оллиера там не было, зато был Берт Своуп. Он поставил мне кружку пива в обмен на удовольствие поиздеваться над жалким видом моих ботинок, штанов, куртки и так далее. И еще: он заявил, что от меня несет. Люблю Берта. Он сразу приводит в чувство, когда не в меру разболтаешься.


Глава 27

Когда вечером я вернулся в «Элсинор», я застал там профессора. Он ждал меня. Сэр Уильям назвал цену – от ста до трехсот гиней. Я тут же сказал профессору, что мне нужен аванс в сто фунтов. На мастерскую и материалы.

–У меня есть превосходная вещь. Лучшая из всех, что я написал. Остается только перенести на холст.

Профессор посмотрел на меня с видом ценителя. Оценивающе. Иными словами, прикидывал, что сказать.

–Мне даже обещали продать холст со скидкой. Двенадцать на пятнадцать.

Профессор посмотрел на меня с видом ангела. Просветленно. Иными словами, он сообразил, как ему выкрутиться.

–Это будет большое полотно, – сказал он.

–Большое. Во всех смыслах, – сказал я. – Величайшее.

–Боюсь, сэру Уильяму негде будет поместить его. Он, собственно, имел в виду что-нибудь вроде тех великолепных полотен, которые он видел у Хиксона.

–Что, вроде «Женщины в ванной»?

–Он дал бы триста гиней за картину в этом роде.

–Я не пишу подобной чепухи уже пятнадцать лет.

–Может быть, вы знаете, к кому тут обратиться? Возможно, кто-нибудь из ваших прежних покровителей согласился бы продать свою картину?

–Меня никто не покупал, кроме Хиксона. И нескольких спекулянтов. Но те давно уже распродали все, что имели. Впрочем, если сэр Уильям хочет выгодно поместить деньги, я отдам ему мою новую картину за тысячу... гиней, разумеется. Более того – он получит в придачу раму, превосходную резную раму. И всего за сотню... гиней, разумеется.

Профессор посмотрел на меня с видом барышни, которой во время пикника понадобилось удалиться за кустик.

–Боюсь, очень боюсь, – сказал он, – сэру Уильяму негде будет ее поместить. Он специально оговаривал – картину периода миссис Манди. Сэр Уильям не гонится за большой картиной. Он прежде всего ценит качество.

–Да-да, мясо только высшего качества, – сказал я. И чуть было не сказал профессору, что уж если он критик-крысик и мой союзник, то не его забота содействовать сэру Уильяму. Он должен блюсти мои интересы, продавать мою картину на корню.

Но тут меня осенило. И я сказал другое:

–Невысокого я мнения о вкусе сэра Уильяма, если он предпочитает этюд с голой бабой настоящей картине. Но, пожалуй, я смогу достать ему картину так называемого периода Сары Манди. К тому же хорошую. Лучшую из всех, что я написал со старой клячи.

Профессор посмотрел на меня с видом мальчика из хора, который слышит, как гастролер тенор пускает петуха. Чуть из собственного воротничка не выпрыгнул от радости.

–Великолепно. Вот это новость! И если эта ваша картина не уступает «Ванной» Хиксона, мне думается, я смогу намекнуть сэру Уильяму, что триста пятьдесят не слишком высокая цена.

–Гиней.

–Разумеется, гиней.

–А как мы поделим?

Профессор посмотрел на меня с видом протестантского праведника, которому каннибалы предложили выбор – либо взять себе шесть жен разом, либо быть сваренным живьем. Он готов умерщвлять свою плоть, но не может решить, каким способом.

–Право, мистер Джимсон, – сказал он, – у меня и в мыслях не было...

–Берите те пятьдесят, что сверх, если вам удастся их выговорить.

–Нет, право. Мне неудобно брать комиссионные.

–А, понятно. Знаете что? Я создам комитет, и мы преподнесем вам памятный подарок. Мраморные часы или чек. Или и то и другое. Обдумайте мое предложение и сообщите, что вы решили. И сумочку для вашей жены.

Профессор посмотрел на меня с видом лошади, которой сейчас повесят на морду мешок с овсом. Улыбчиво и задумчиво.

–Я еще не совершил этот необдуманный шаг.

–И зря, – сказал я. – Толковая жена сделала бы из вас человека, – конечно, если есть из чего делать.

–Боюсь, я не смог бы содержать жену.

–Пусть она вас содержит. Мои жены всегда меня содержали. Очень правильная расстановка сил. У женщины появляется серьезный интерес в жизни. А вам ничто не мешает работать.

Но профессор только покачал головой и, улыбнувшись, поспешил удалиться и записать нашу беседу в свою записную книжку. Афоризмы покойного Галли Джимсона: «Приводя здесь эти блестки типичного джимсоновского остроумия, мы позволим себе добавить, что мистер Джимсон был на редкость удачлив в своих матримониальных предприятиях, если будет удачным назвать их так».

Но я не мог ждать до завтра. Такая на меня напала горячка. Даже если у Сары еще есть мои картины – те, что Хиксон оставил ей, – они у нее не залежатся. Их выудит первый же спекулянт, который узнает об их существовании.

Я занял шиллинг у Планта и на следующее утро в половине десятого уже сидел в автобусе. К счастью, был вторник, и я надеялся застать старую бестию одну. Мне не улыбалась встреча с ее мужем.

Но когда я позвонил в квартиру Сары, дверь приоткрыли дюймов на шесть. В щели появилась желтая бабья рожа. Не лицо, а обглоданная цыплячья грудка – только нос и обтянутые кожей щеки.

–Щеток не требуется, стирального порошка тоже. И пуговиц не надо. Ничего нам не надо, – сказала она и потянула на себя дверь.

Но я успел просунуть в щель ногу.

–Простите, мадам. Миссис Манди здесь живет?

Дверь снова приоткрылась. На этот раз чуть пошире.

Желтый клюв нацелился на меня.

–Нет ее. Выехала. Пришли получить с нее по счету? Нас это не касается. Незачем было открывать ей кредит.

–Вы не знаете, куда она переехала?

–Четфилдская застройка, сто двадцать два. Квартиры с участками. Мистер Байлз. Спросите миссис Байлз. Хотя никакая она не миссис Байлз, а так.

И она захлопнула дверь, прежде чем я успел двинуть ногой.

Четфилдская застройка находилась у черта на рогах, в районе реки. Шесть желтых многоквартирных коробок торчали над морем одноэтажных домишек, как шесть проржавевших консервных банок, шваркнутых в мутную лужу, подернутую голубоватой рябью. К ним, через кирпичный завод, вела бетонка. Потом шли участки. Акров двадцать. Вытянутые, как канализационные трубы. Добрая половина хилых саженцев, натыканных по краям шоссе, уже засохла, обломанная детками и ободранная кошками. Участки имели типичный апрельский вид – совсем еще голые, если не считать подпорок для бобов и будок для инвентаря, расползшихся, как пьяные оборванцы погрязи: одни клевали носом, у других подкашивались ноги, одни были в войлочных шляпах, другие в соломенных, а третьи прикрывали голову жестянками.

Вступив в страну Улро, я увидел, что все шесть домов разместились по одну сторону дороги за высокой решеткой, словно инфекционные бараки. Они сгрудились вокруг асфальтового пятачка, на котором резвились детишки. Шум стоял, как от сражения в железнодорожном туннеле.

Я разыскал сто двадцать вторую квартиру. Она оказалась в четвертом доме слева, на первом этаже. Я прошел длинный темный коридор. Откуда-то несло стиркой (хотя был вторник), а по кирпичному полу растекалась дымящаяся лужа. На мой стук вышел мужчина футов семи росту и четырех в обхват. На нем была синяя фуфайка, красные подтяжки и светлые вельветовые штаны. Лысый череп белел, как очищенный миндаль, зато лицо отливало всеми оттенками сливового сока. Огромные, обвисшие прокуренные усы. Над ними – нос грушей, с выбоиной у черенка, словно кто-то тяпнул по нему топориком, и зеленые, как бутылочные осколки, глаза. На правом запястье – кожаный браслет, дюйма три шириной. Род: морж лондониус; вид: крепкозадый. Превосходный экземпляр старого самца с Собачьего острова.—Ну-у! – гавкнул он на меня. Потом, с минуту подумав, распахнул пасть и гавкнул еще раз громче: – Ну-у!

Я понял его с полуслова и открыл было уже рот, чтобы объяснить, что пришел не с целью убить его жену или стащить фамильное серебро, как в просвет между его локтем и фуфайкой увидел Сару. Она мотала головой и подмигивала мне, словно предупреждая: «Молчи!» Поэтому я сказал:

–Простите, это сто двадцать третья квартира?

Он подумал немного и пролаял:

–Нет. – Потом подумал еще и, решив уточнить, гаркнул: – Нет, это другая квартира.

–Ай-ай-ай, – сказал я. – Извините, пожалуйста. – И направился к выходу. Он пошел за мной до самой лестницы, а когда я сошел со ступеней, плюнул мне на голову. А может, просто не рассчитал и случайно попал в меня. Зачем мне думать дурно о таком мужчине?

Выйдя на асфальт, я завернул за угол, зашел в следующий подъезд – будто кого-то ищу – и медленно поднялся по лестнице. Из окон виднелась решетка. Я простоял у верхнего окна минут двадцать, пока какая-то женщина, заинтересовавшись моей особой, не стала поминутно высовывать голову, проверяя, целы ли кирпичи. Тогда я перебрался к другому окну. Через сорок минут я увидел, как мистер Байлз с лопатой и граблями через плечо вышел из дому и направился к участкам. Я тут же нырнул в подъезд Сары.

Пришлось долго ждать, прежде чем Сара открыла дверь. Она была в нижней юбке, повязанной поверх мешковиной, и без чулок. Прямые седые космы. Лицо в испарине. Я подумал, что с тех пор, как мы последний раз виделись, Сара как-то спала с лица: подбородок усох, и нос выдвинулся. А когда она повернулась ко мне спиной, я увидел, что у нее появился загривок, как у профессиональной поломойки.

–Галли! Пришел-таки! – затараторила она. – Подумать только! Вот уж кого не ждала, так не ждала. Давеча меня прямо в жар бросило – как бы ты не назвался Байлзу. Нет, он, конечно, не стал бы возражать, если бы ты зашел – разве когда он сам на участке. Знаешь, я частенько думала – куда ты девался?

И она заспешила в кухню, не переставая стрекотать. Но повадки были уже не те, и даже голос не тот. Она говорила, не глядя на меня, обращаясь не ко мне, а куда-то в стену, поворачиваясь то так, то сяк, то этак и даже спиной ко мне, словно не придавала значения тому, что говорит и услышу я ее или нет. Н-да, подумал я. Это что-то новое. Стареешь, матушка, стареешь; бурлишь, как мельничный ручей зимой, – молоть-то нечего.

–Ах, Боже мой, – суетилась Сара, тыкаясь по углам, – Ну и кавардак. Я как раз принялась за уборку.

Действительно, в кухне все было вверх дном. Стулья на столе, посредине пола – ведро, щетки и швабры. Батарея пивных бутылок у стены за дверью. Колченогий стул, прислоненный к окну. Еще два стула на другом столе. И все влажное.

–Вот всегда так. Стоит затеять уборку, как непременно кто-нибудь придет, – сказала Сара совсем по-старушечьи. Веселый голос и грустные глаза, поднятые брови и жующие челюсти. – Нет, я, конечно, рада тебе, Галли. Очень рада, – повторила она, поворачиваясь ко мне то задом, то боком.

Да, подумал я, Сара прячется от жизни, от меня, стареет. Ева записалась в старухи. Уходит на покой.

Я попытался обнять ее за талию.

–Надеюсь, ты действительно рада мне, Сара, – сказал я. – Да не суетись ты! Что же с тобой стряслось? И что произошло с твоей пожизненной страховкой – с Фредом?

–А, – сказала Сара, снимая стул и вытирая сиденье. – Все долги. Потребовали уплатить раньше, чем я ожидала.

–Как всегда. Пора бы и привыкнуть. Сколько ты задолжала?

–Не знаю. Фред не виноват. Это все его сестрица – Дорис. Это она его науськала. А расходы по дому всегда были его слабым местом. Не знаю, сколько там за мной оставалось, только они забрали все мои вещи. Вот тебе сухой стул. Подожди, положу подстилку. Схватишь еще прострел.

–Забрали все твои вещи, Сара? – Вот это удар. И я подумал: прощай мои картины, даже если они еще у нее. Этого можно было ожидать. Никогда не знаешь, откуда грянет беда, но можешь быть уверен – тебя она не минует.

–Все-все, – сказала Сара. – Два кресла, два стола, ковер, который еще Манди подарил мне для гостиной, семь серебряных ложечек и чайницу, четыре узорных скатерти, девять салфеток, три шелковых подушки...

–Они не имеют на это права, Сара. Тебе надо обратиться к адвокату.

–Они сказали, что всех моих вещей не хватит, чтобы расплатиться, и я решила не доводить до суда. Дорис грозилась заявить на меня в полицию, и я подумала, зачем доводить до скандала. Верно, я сама виновата. Хочешь чаю, Галли? Больше мне нечем тебя угостить. В доме хоть шаром покати.

И когда она пошла к крану, чтобы наполнить чайник, я заметил, что у нее подбит глаз. Прямо не глаз, а слива. Синий с отливом. Весь заплыл. Даже щелки не осталось.

–Вот так так, – сказал я. – Что с твоей гляделкой, Сэл?

–Оса укусила. Вкусного у меня ничего нет, но я могу дать тебе хлеб с повидлом или с беконом.

–Оса? В апреле? – сказал я, – А может, мил дружок? Каков этот Байлз как хозяин? Пьет в меру?

–Мистер Байлз всегда стоял за меня горой. Он, не задумываясь, взял меня к себе, когда я очутилась на улице и не знала, куда идти.

–Почему ты не пришла ко мне, Сэл?

–А на что я тебе? И самому-то есть нечего. Куда тебе еще бесполезную старуху, по которой гроб плачет? А мистер Байлз, еще когда жил у нас на квартире, всегда защищал меня от Дорис. И он сказал, что, если мне когда-нибудь придется туго, я шла бы прямо к нему. Так я и сделала, и он меня принял. Он, может, грубоват, но в душе он настоящий христианин. Я и слова против него сказать не позволю.

Старая леди так воодушевилась, что забыла про свои седины.

–Нет, Галли. Уважаю я такого мужчину, как Байлз, который держит данное женщине слово, хотя, по совести говоря, вправе его нарушить. Ведь когда он обещал взять меня к себе, я могла еще сойти за молоденькую, а постучалась к нему в дверь и попросила пристанища нищая, опозоренная старуха, на которую и смотреть-то было страшно. Ведь из-за бедняжки Дикки и вещей – да еще все так неожиданно—я все глаза себе выплакала. У меня и сейчас мурашки по коже, как подумаю, каким пугалом я тогда, верно, была. Меня даже цыгане к себе не пустили бы, не то что порядочные люди. А мистер Байлз распахнул передо мной дверь и сказал: «Миссис Манди, я сказал, что всегда буду рад вам, и я вам рад». И ни слова больше. «От слов только вред», – сказал он. Вот я и живу у него с тех пор.

–Немногословный человек этот мистер Байлз, – сказал я. – Кулаки у него лучше подвешены, чем язык. Но я предпочел бы, чтобы он упражнял их на Фреде, а не на тебе. У меня сильное желание сказать ему об этом. Я знаю, ты способна довести человека до белого каления, не так, так этак, но мне не нравится, когда ты ходишь с таким глазом, Сара. Даже если у меня больше нет на тебя прав, мне неприятно видеть, что тебе испортили фасад; как-никак, я твой прежний хозяин.

–А кто тебе сказал, что глаз мне подбил мистер Байлз? Я знаю, он этого не хотел, а если уж так случилось, его можно и извинить – у него столько неприятностей на службе. Молодые нарочно взваливают на него всю тяжелую работу. Потому что он не хочет признаться, что стал тяжеловат на подъем и мучается одышкой. Они быстренько прикончат его, сердце-то у него больное. Стоит ему подняться на несколько ступеней – и он уже весь синий. Как мой передник. А скажи ему, надо пойти к врачу, – ни за что. Не выносит врачей. Уж я с ним и так и этак. Врач, говорю ему, еще не больница. Куда там! Человек в его возрасте не меняет привычек. Спасибо и на том, что меня в больницу не гонит. Когда придет мой срок, умру в своей постели. И за это я всегда буду благодарна Байлзу, даже если он из упрямства и уложит себя до срока в могилу.

–Ну-ну, Сэл, – сказал я. – Нам еще далеко до могилы, и не стоит себя оплакивать. К тому же, насколько мне помнится, у тебя в сундучке припасен фунт-другой про черный день. Надеюсь, до сундучка Фред с сестрицей не добрались?

–Они мне и шиллинга не оставили, Галли. Меня даже похоронить будет не на что. Веришь ли, они вытащили меня из постели, и эта мерзавка Дорис – Бог ей простит – обшарила даже мой корсет. Она выудила из него семнадцать соверенов. А я одиннадцать лет – с тех пор, как умерла бедняжка Рози, – собирала эти деньги себе на похороны. Да что там говорить! Они даже половицы подняли и, конечно, взломали бы сундучок, только Фред испугался, что это уж будет вовсе не по закону. Тогда они оставили сундучок себе – со всем, что в нем было, даже с мамочкиной Библией. Они никогда мне не отдали бы его, если бы не мистер Байлз. Он сам пошел за ним и пригрозил, что высадит дверь и свернет мерзавке Дорис шею.

–Значит, сундучок у тебя?

–Байлз, слава Богу, вырвал его у них. Право, не знаю, перенесла бы я такую утрату. Ты скажешь – это признак старости. Пусть так. Я старуха. Только все равно я не перенесла бы, если б у меня забрали мой сундучок. Ведь он со мной с того самого дня, как я пошла в прислуги – ровно за год до того, когда праздновали юбилей старой королевы {45}45
  В 1897 году в Англии отмечалось шестидесятилетие царствования королевы Виктории (1819—1901), взошедшей на английский престол в 1837 году.


[Закрыть]
, – и никогда мы с ним не расставались. Ни в лучшие годы – хоть Манди и велел убрать его на чердак (стеснялся держать в комнатах кухаркину вещь), – ни потом, когда дела шли все хуже и хуже.

–Насколько мне помнится, ты хранила в сундучке мои рисунки и этюды – те, что я писал с тебя?

Она закачала головой. Я поднял руку и продолжал в быстром темпе. Мне ли не знать мою Сару! Лучше не давать ей лгать, пока она не разберется, что к чему. Потому что потом она сочтет себя обязанной настаивать на своей версии, даже к собственной невыгоде. Женщина с головы до пят. Даже пьяная, она сохраняла чувство чести и твердо придерживалась правила – не менять свое мнение и не сознаваться во лжи... в тот же день.

–Погоди, Сара, – сказал я. – Тут можно кое-что заработать. Тебе ведь не помешают лишние двадцать фунтов?

У нее изменилось выражение лица, и, повернувшись ко мне здоровым глазом, она изучающе посмотрела на меня.

–Конечно, не помешают. Если я смогу получить их честным путем и при этом не расстроить Байлза. Должна же я хоть чем-то платить ему за добро. Только откуда ты возьмешь двадцать фунтов, Галли? Тебе и самому бы неплохо приодеться: ты весь оборвался.

–Объявился покупатель, Сэл. На одну из тех картин, которые, кстати сказать, тебе не принадлежат. Но Хиксон, очевидно, еще тогда внушил тебе, что ты вправе взять себе мои картины. Ну да мы с тобой старые друзья.

–Картины? Какие картины?

–Те, что у тебя в сундучке, Сэл.

С минуту Сара смотрела мне в глаза. Она пыталась выяснить, знаю ли я о картинах или хочу взять ее на пушку. Но я-то сразу понял по ее виду, что сундучок не совсем опустел. Сара никогда не умела притворяться – не давала себе труда. Природа наделила ее блестящими способностями, но она ими пренебрегла. Полагалась на свои чары и интуицию.

–Нет у меня ничего в сундучке.

–Нет? А Хиксон уверяет, что есть. И я точно знаю, что они там были, когда ты ушла от меня и связалась с неким мистером У. По крайней мере рисунки. Ты сама это подтвердила.

–Не может быть, Галли. И потом – разве я ушла от тебя? Это же ты ушел от меня. А что касается мистера Уилчера, я пошла к нему в экономки. И только. Ах, Боже мой, сейчас газ кончится, а у меня, кажется, нету шиллинга.

Она снова заметалась по кухне. И пришла в страшное возбуждение. Еще бы! И картины, и Байлз, который вот-вот нагрянет, и мои намеки на мистера У. Мне стало смешно. Она не выносила, когда я заговаривал с нею о мистере У. Сара клялась, что была в его доме только экономкой. Но она знала, что я знаю, что это не так.

–Странно, что ты забыла о моих рисунках, Сара,– сказал я.– А ведь мы говорили о них как раз в тот день, когда я имел из-за тебя объяснение с мистером У.

– Ах, Боже мой, Боже мой! Так я никогда не кончу с уборкой.

И она – шлеп, шлеп – полезла в погреб. В одной руке – две щетки, колотившиеся о стены, скрипящее ведро – в другой. Тактическое отступление с сохранением военной техники.

Было без десяти одиннадцать, и я знал, что Сара вернется к чаю. Заявись к ней хоть сам сатана, она и то не отказала бы себе в удовольствии выпить утреннюю чашку чая.


Глава 28

Уилчер был богатым юристом. Физиономия цвета гнилого апельсина. Желтая с синим. Не мужчина, а кузнечик. Прыгунчик-резвунчик. Пять футов глянцевитого кастора плюс три дюйма воротничка. Прыг-скок. Туда-сюда. Возраст – за пятьдесят. Резвый возраст. Свирепый мужчина. Как взбесившаяся мышь. Род: буржодуй, вид: фрачное, очкастое, свирепомышее. Весь ссохся от законопослушания и злости. От чрезмерной респектабельности готов кусать сам себя.

Однажды, когда я зашел навестить Сару, он влетел в комнату с зонтом наперевес. Острием в меня. В осиных глазках – испепеляющая злоба. Но я бросился к нему, едва он переступил порог, и стал жать ему руку.

–Здравствуйте, сэр. Я Галли Джимсон. Разрешите от души приветствовать вас, от всей души.

Сара выскользнула за дверь, и резвунчик принял зонтику вертикальное положение. Перемирие.

–Здравствуйте. Как же, слышал о вас. Художник. Весьма польщен.

Механический поклон, означающий «аудиенция окончена».

–Что вы, что вы, – сказал я. – Вот зашел к миссис Джимсон спросить о рисунках.

Это подействовало успокаивающе. Черный шершень поставил зонтик в подставку. Он явно взвешивал свои возможности. С юридической точки зрения. Его букашечья физиономия стала по-букашечьи непроницаемой. Что означало – он обдумывает план действий. Лицо юриста всегда маскирует засаду. Как блокгауз. Артиллерия скрыта внутри.

–К миссис Джимсон, – сказал он.

–Или к миссис Манди, – сказал я. – Простите, не знаю, под каким флагом она нынче курсирует.

–Она рекомендовалась мне как миссис Джимсон, но в отделе записи актов гражданского состояния значилась как миссис Манди.

–Значит, под обоими сразу.

–Она, если не ошибаюсь, вдова.

–Не моя. Пока что.

–Гм. В таком случае по закону она миссис Джимсон.

–Нет, сэр. По закону как раз миссис Манди. Хотя, разумеется, со мной она жила как миссис Джимсон.

Наступила краткая пауза, пока все эти сведения просачивались через бойницы внутрь, в блокгауз, к мистеру У. Затем он поднял ногу, заткнул пальцем ухо и издал пронзительный вопль, за коим последовал гомерический смех. То есть так бы ему хотелось поступить. Но, будучи респектабельным фрачным, он позволил себе только скрестить пальцы и, сжав их до хруста, произнес:

–Вот как! Так-так. Гм. Как миссис Джимсон. Какмиссис Джимсон.

Я чуть не прыснул ему в лицо. Ты же весь на ладони, подумал я. Баба и бабник с головы до пят.

Но внешне я сохранял серьезность и сдержанность. Я был сама скромность. Единственный правильный ход на этом этапе игры. Игра по всем правилам, как принято у фрачных. У знати с пылу, с жару.

Какмиссис Джимсон, – сказал я.

–Не будучи, собственно, гм... по закону, так сказать...

–Именно, мистер Уилчер.

–И при этом, я сказал бы – я уверен, женщиной высоких моральных принципов.

–Высочайших, – сказал я. – Наивысших. Сара всегда была готова хоть завтра под венец. Хоть сейчас. Препятствие возникло по вине другой заинтересованной стороны. Если можно так выразиться.

Тут мистер У. подскочил до потолка, трижды перекувырнулся, пропел благодарственный псалом из «Песни песней» царя Соломона под аккомпанемент гобоя и, просочившись через замочную скважину, вернулся на землю, осененный небесным сиянием. То есть он оторвал правый носок от ковра, сказал: «Вот как?» (на «ми-фа») и сменил официальную улыбку на выражение долготерпимости.

–Вот как, – сказал он (на «ми-до»), – препятствие...

–К сожалению, я был уже женат, – сказал я. – И неоднократно.

–Следовательно, миссис Манди не была виновата.

–В том, что не была за мной замужем, – нет. Никоим образом. Ни в малейшей степени.

–Истинно религиозная женщина, – сказал мистер У., прибегая на этот раз к vox humana {46}46
  Человеческому голосу ( лат.).


[Закрыть]
.

–Несомненно, Сара, можно сказать, всегда опиралась на веру, женскую веру.

–Я глубоко уважаю миссис Манди, – сказал он. (Сейчас начнется лобовая атака, подумал я.) – Глубоко уважаю.

–Она всегда на что-нибудь опиралась.

–Настоящая женщина, мистер Джимсон.

–О да. Достаточно взглянуть на нее.

–Старых, добрых крестьянских традиций.

–Вернее сказать, кровей.

–Словом, мистер Джимсон, у меня есть к вам предложение. – Так. Все дула на меня. Типичный буржодуй. В Лондоне их пруд пруди. Разъяренное фрачное. Выжидает в засаде. В одной руке – нож, в другой – бомба. Жажда крови прикрыта манишкой. При встрече поклоны, гм-гмыканье, рукопожатия. Пока не загонит в угол. А тогда – когти наружу, и хвать за горло. Куда там бенгальскому тигру!

Предложение мистера У. сводилось к следующему: если я буду искать встреч с Сарой или писать ей, требуя денег, он засадит меня за решетку. Если же я перестану ее преследовать, он готов войти со мной в соглашение.

–Финансовое, – сказал я.

–Разумеется.

–Вы хотите приобрести Сару... за наличные, надо полагать.

–Ничего подобного, сэр. – И он взорвался с дымом и грохотом. Я попал горящей спичкой в пороховую бочку. Что за чудовищная мысль! Он не питает к миссис Манди никаких иных чувств, кроме глубочайшего почтения. Его цель – защитить ее от посягательств некоего негодяя, да-да, сэр, и вымогателя. Что он и намеревается выполнить в любом случае, независимо от того, приму я его условия или нет.

Он скрестил ручки, поднялся на носки и буквально испепелил меня взглядом. Во всяком случае, он очень старался.

–Превосходно. Меня устраивает, – сказал я. – Поскольку вы не просите защитить вас от Сары, или versa vice {47}47
  Непереводимая игра слов, построенная на изменении порядка слов в латинском выражении «vice versa», означающем «наоборот». Versa vice – против греха, где versa (лат.) – против, vice (шил.) – грех.


[Закрыть]
. Надеюсь, вы не постоите за ценой.

–Фунт стерлингов в неделю. И вы подпишете обязательство не писать миссис Манди и не вступать с нею ни в какие иные отношения.

–Тридцать шиллингов за всю движимость на полном ходу.

–Я не намерен торговаться с такой личностью, как вы. Фунт, и ни пенни больше. Фунт или полицейский участок.

И сколько я ни бился, больше двадцати двух шиллингов и шести пенсов мне не удалось из него выжать. Откровенно говоря, я не выношу людей типа Уилчера. Этих фрачных старого помета, зачатых благочестивыми пуританками от твердолобых консерваторов. Я их побаиваюсь. Они не совсем нормальные. Никогда не знаешь, что они выкинут в следующий момент. Им ничего не стоит снасильничать или убить. Чего им стесняться? Ведь мы для них не люди, не отдельные личности, а Падшая Душа, или Дурной Муж, или Модернист, или Честный Гражданин, или Подозрительный Субъект, или Примерный Налогоплательщик. Они не живут в привычном нам мире, где есть живые существа, и поля, и луна, деревья и звезды, кошки и цветы, женщины, кастрюли, велосипеды и мужчины. Они фантомы, духи. Блуждают, визжа и скрежеща зубами, то есть бормоча себе под нос и тихо вздыхая, в призрачном мире абстракций, переиначиваясь и переплавляясь друг в друга, словно политические партии и религиозные учения.

Все в душе отверсто в бездны Энтатона Бенитона {48}48
  Энтатон Бенитон – в мифологической системе У. Блейка страна вечного мрака и зла.


[Закрыть]
, Где мрак и неизвестность ночи, бесформенной, безмерной, бесконечной, Сухая догма, непримиримая в борьбе с Воображеньем.

Я был рад унести ноги от этого черного скорпиончика, защищенного кольцом адского пламени. При одном воспоминании о нем на моей плешивой голове встают дыбом давно уже выпавшие волосы. Нет, не зря люди придумали религию. Только жесточайшие догматы, высеченные на тяжелейших скрижалях, могут принудить этих дьяволов, этих шайтанов и афритов сидеть в своих бутылях в собственном соку – единственной кислоте, достаточно едкой, чтобы обезвредить их добродетели.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю