Текст книги "Плащ Рахманинова"

Автор книги: Джордж Руссо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

В 1995 году, через шесть лет после смерти Эвелин, я начал работать над хронологиями их жизней, Эвелин и Рахманинова, в качестве прелюдии к предстоящей задаче. Я надеялся, что, воссоздав жизненный путь Эвелин, разберусь и в жизни Ричарда, друга, которого я так любил.

К тому же в 1995 году я уже был профессиональным историком и не мог приступить к исследованию, не составив подробную хронологию событий и список фактов, нуждающихся в проверке. Все нужно документировать. Поэтому я начал с самого начала и заполнил пробелы. Я был убежден, что читатели – а случае, если мне удастся закончить рассказ о параллельных вселенных, созданных разумом одной женщины, – будут благодарны за малейшую ясность, которую мне удастся внести.

Ниже приведены параллельные хронологии: жизнь Эвелин – обычным шрифтом, жизнь Рахманинова – курсивом.

ХРОНОЛОГИЯ

Ок. 1870 г. – рождение Абрамовичей, деда с бабкой Эвелин по отцу, в Молдавии

1892–1893 гг. – рождение Чезара и Михаилы Абрамовичей, родителей Эвелин

1873 г. – рождение Рахманинова в Новгороде, Россия; рождение его лучшего друга Шаляпина тремя неделями ранее

1876 г. – рождение князя Александра Голицына в Петровском

1877 г. – рождение Натальи Сатиной, жены Рахманинова

1879 г. – рождение Софьи Сатиной, свояченицы Рахманинова

1881 г. – рождение сиделки Ольги Мордовской в Петровском

1885 г. – Рахманинов поселяется в доме Николая Зверева; рождение биографа Сергея Бертенсона двенадцатью годами позже Рахманинова

1887–1888 гг. – Рахманинов обеспокоен поведением Зверева, учителя игры на фортепиано

1889 г. – Рахманинов уходит от Зверева и переселяется в большой московский дом своей тетки Варвары Сатиной

1890 г. – Рахманинов флиртует с сестрами Скалой в Ивановке

1891 г. – Рахманинов неустанно творит под руководством Зилоты и Чайковского

1892 г. – Рахманинов воображает, будто влюблен в Веру Скалон; Чайковский провозглашает Аренского и Рахманинова самыми многообещающими композиторами Москвы; у Рахманинова начинаются первые приступы меланхолии

1893 г. – смерть Зверева в январе и Чайковского в октябре – два события, потрясшие юного Рахманинова

1894 г – двадцатиоднолетний Рахманинов знакомится с женой виолончелиста Лодыженского цыганкой Анной Александровной

1895 г. – Рахманинов влюблен в Анну, посвящает ей свои произведения

1896 г. – Рахманинов посвящает Анне «Утес»

18971. – премьера Первой симфонии Рахманинова, посвященной Анне, и жестокий разгром критиков

1898 г. – начало эмоциональной болезни Рахманинова; встреча с Чеховым

1912 г. – свадьба родителей Эвелин в Молдавии, где они родились

1912–1913 гг. – региональные войны и голод побуждают родителей Эвелин эмигрировать

1914 г. – Абрамовичи прибывают на остров Эллис в Нью-Йорке; получают паспорта с фамилией Абрамс

1914–1918 гг. – Абрамсы обустраиваются на Орчард-стрит в Нижнем Ист-Сайде, одном из районов Манхэттена, учат английский и адаптируются в Америке

1918 г. – рождение Эвелин на Рождество, через шесть недель после окончания Первой мировой войны

1921 г. – рождение Михаэлой второго ребенка, Бенджамина

1923 г. – Эвелин идет в детский сад, начинает брать уроки игры на фортепиано у местной учительницы Ирен Бонамичи

1897–1900 гг. – периодические приступы депрессии у Рахманинова

1899 г. – Рахманинов начинает сочинять Второй концерт для фортепиано с оркестром

1900 г. – срыв Рахманинова

1900 г. – Рахманинов проходит курс гипнотерапии у доктора Даля

1901 г. – Рахманинов возвращается к работе над Вторым концертом для фортепиано [2]2
  Я особенно выделяю Второй концерт для фортепиано среди его других концертов, потому что хочу объяснить, как много эмоциональных и творческих сил вложил в это произведение Рахманинов. Его любовная жизнь, эмоциональный срыв, восстановление с помощью гипнотерапии и завершение концерта в 1899–1901 годах отражаются в романтической меланхолии и ностальгическом темпераменте, которые он вложил в это произведение, принесшее ему вместе с Прелюдией до-диез минор столь великую славу.


[Закрыть]

1902 г. – Рахманинов женится на своей кузине Наталье Сатиной

1903 г. – рождение Ирины, первой дочери Рахманинова, болезненного ребенка

1907 г. – июнь, рождение Татьяны, второй дочери Рахманинова

1917 г. – князь Александр Голицын с женой Любовью бегут из Санкт-Петербурга и едут на восток, в Маньчжурию, вместе с сиделкой Ольгой Мордовской, 36 лет

1922 г. – Голицыны с сиделкой Ольгой перебираются из Харбина в Сиэтл

1924 г. – Ирина Рахманинова выходит замуж за князя Волконского

1926 г. – фирма Марка Кауфмана, крупнейшая компания по продаже мехов, нанимает Чезара продавать шубы

1927 г. – Чезар начинает получать щедрую комиссию за продажу мехов богатым клиента

1927 г. – рождение Дейзи Бернхайм на Элм-драйв в Беверли-Хиллз

1928 г. – Абрамсы переезжают в Куинс; Эвелин берет уроки у миссис Оноре и добивается замечательных результатов

1930 г. – Эвелин идет на прослушивание к импресарио Сэмюэлу Хоцинову, попадает к новой учительнице, молодой Адели Маркус, американской пианистке из Техаса

1934 г. – Эвелин становится выдающейся студенткой Джульярдской школы; Великая депрессия в самом разгаре, но Чезар все богатеет

1935 г. – Адель Маркус объявляет, что Эвелин готова выступать перед публикой

1937 г. – планируется дебютный концерт Эвелин в манхэттенском Таун-холле

1938 г. – на Рождество Эвелин исполняется двадцать лет

14 января 1939 г. – дебютный концерт Эвелин

1940 г. – последствия провала на дебютном концерте, Эвелин забрасывает фортепиано и пытается найти что-то новое; в Молдавии умирают ее дедушка и бабушка

1941 г. – Эвелин встречает Сэма Амстера и вскоре выходит за него замуж

22 ноября 1942 г. – рождение Ричарда Амстера

1942 г. – Дейзи Бернхайм слышит рассказы о том, что на ее улицу переезжает знаменитый пианист, и видит разгружающиеся фургоны

1943 г. – Ричарду Амстеру исполняется год, Дейзи Бернхайм – шестнадцать лет, когда в ноябре Рахманинов умирает

1925 г. – князь Волконский кончает жизнь самоубийством в возрасте двадцати восьми лет, за несколько недель до рождения своего ребенка, дочери овдовевшей Ирины и внучки Рахманинова, княжны Софьи Петровны Волконской

1926–1936 гг. – Рахманиновы живут в пяти странах, строят дачу в Швейцарии; Рахманинов гастролирует по всему миру

1939 г. – Рахманинов регулярно проводит лето в своем имении Сенар на берегу Фирвальдштетского озера в Швейцарии, но с началом войны окончательно оседает в США

1941 г. – Рахманинов перебирается в Калифорнию, где встречает Голицыных, своих ровесников, и сиделку Ольгу Мордовскую

1942 г. – в июне Рахманинов переезжает на Тауэр-роуд в Беверли-Хиллз, а вскоре после этого – в дом № 610 на Северной Элм-драйв

1942 г. – в августе умирают несколько друзей Рахманинова; шестидесятилетняя сиделка Ольга Мордовская поселяется на Элм-драйв

1943 г. – в январе-феврале Рахманинов дает свои последние концерты; 28 марта он умирает, рядом с ним находится сиделка Ольга Мордовская

1944 г. – Дейзи запоминает, как Наталья Сатина продает дом, как выносят рояли Рахманинова

1948 г. – Ричард Амстер в шесть лет начинает играть на виолончели под руководством матери, быстро совершенствуется и признается музыкальным гением

1949 г. – Джордж знакомится с Ричардом в школе на Чатем-сквер; катастрофа с виолончелью

1950 г. – Ричард кажется старше своих восьми лет, усердно упражняется на виолончели

1952 г. – Ричард поступает к Леонарду Роузу в Джульярдскую школу

1953 г. – Эвелин замечает у Ричарда первый седой волос

1953–1954 гг. – пик успехов Ричарда в игре на виолончели

1954 г. – изменения в теле Ричарда, связанные с диагнозом

1955 г. – первое посещение Ричардом Бостонской детской больницы

1956 г. – Ричард переходит из больницы в больницу

23 ноября 1957 г. – Ричард умирает в 15 лет

1958 г. – Джордж поступает в Амхерстский колледж и покидает Нью-Йорк

1958 г. – смерть Чезара Абрамса в Атлантик-Сити

1959 г. – Сэм Амстер уходит от Эвелин к Джойс; Эвелин остается одна в Куинсе

1959–1967 гг. – Эвелин снова начинает играть на фортепиано и возвращается к музыкальной жизни

1960 г. – одержимость Эвелин Рахманиновым кристаллизуется; она много читает о его жизни и эпохе, комментирует биографию Сергея Бертенсона и фантазирует о «секрете» Рахманинова

1963 г. – смерть Сэма Амстера в Нью-Йорке

1967 г. – смерть семидесятишестилетней Михаэлы Абрамс в Нью-Йорке

1968 г. – Эвелин переезжает в Беверли-Хиллз в поисках Рахманинова

1951 г. – 17 января жена Рахманинова Наталья Сатина умирает от сердечной недостаточности в Манхэттене

1951 г. – смерть доктора Голицына в Лос-Анджелесе (его жена Любовь умерла в 1948 г.)

1956 г. – Бертенсон издает биографию Рахманинова на английском языке [3]3
  Sergei Rachmaninoff: A Lifetime in Music («Сергей Рахманинов. Жизнь в музыке») Сергея Бертенсона и Джея Лейды (Bloomington: Indiana University Press, 1956) уже почти 60 лет считается основной биографией Рахманинова, несмотря на появление аналогичных биографий, в которых содержится мало нового материала и свежих взглядов. В 2001 году к ней добавили вступление Дэвида Батлера Каннаты. Дальнейшие отсылки будут помечены как «см. Бертенсон».


[Закрыть]

1961 г. – в июле умирает Татьяна Рахманинова

1962 г. – смерть Бертенсона в Лос-Анджелесе

1969–1989 гг. Эвелин два десятилетия живет в Калифорнии и пишет свои заметки

1973 г. – пятидесятипятилетняя Эвелин читает переизданную биографию Рахманинова, написанную Виктором Серовым

1975 г. – Эвелин в возрасте семидесяти пяти лет встречает на Элм-драйв Дейзи Бернхайм, свою ровесницу, и узнает от той о русской сиделке, которая ухаживала за Рахманиновым, когда тот был при смерти

1978–1980 гг. – Эвелин исполняется шестьдесят, она бредит связью Рахманинова со «старой русской сиделкой», упомянутой Дейзи, и начинает сочинять «Повесть сиделки»; переезжает из Беверли-Хиллз на Венис-бич

1983 г. – Эвелин шестьдесят пять лет, она безостановочно пишет

1988 г. – Эвелин семьдесят лет, она постепенно угасает

1989 г. – Эвелин семьдесят один год, в ноябре она посылает сундук с записями Джорджу незадолго до сердечного приступа, от которого она умирает перед Днем благодарения

1989–1992 гг. – Джордж три года проводит, погрузившись в дневники Эвелин

1993 г. – Джордж получает национальный грант на трехлетнее изучение истории ностальгии

1994 г. – Джордж переезжает из Нью-Йорка в Лондон

1968 г. – княжна Софья Петровна Волконская-Уонамейкер умирает в возрасте сорока трех лет на Багамах

1976 г. – свояченица Рахманинова Софья Сатина умирает в Нью-Йорке в возрасте девяноста шести лет

* * *

Отец Эвелин Чацкел был румынским евреем, чья семья торговала мехами и древесиной хвойных пород в Северной Молдавии. Местные леса поставляли дерево крупнейшим производителям немецких роялей: компаниям «Блютнер», «Бехштейн», – Стейнвей», «Безендорфер» – и на этом Румыния разбогатела. Когда «Чезару», как ласково называли его в семье, исполнилось двадцать, на Балканах назревала война, поэтому отец, Ефим Абрамович, убедил его жениться на какой-нибудь девушке из местных и уехать с ней в Америку. Чезар не стал долго ждать. Они с женой прибыли на остров Эллис в июле 1914 года, незадолго до выстрела в Сараеве, убившего эрцгерцога Франца Фердинанда и ставшего искрой, от которой разгорелся величайший пожар в Европе. После этого было уже слишком поздно бежать от Балканских войн, следствия безумного желания Болгарии создать империю вокруг Эгейского моря, – войн, к которым в 1914 году прибавилась и общеевропейская угроза.

Прозвище «Чезар» (что означает «отрезанный ломоть») соответствовало пламенному темпераменту молодого меховщика и его привычке с юности полагаться на самого себя, но при крещении он получил имя Ливиу – совсем непохожее на Чацкел (так на идише звучит еврейское имя Езекиель), которое потом трансформировалось в высокопарное Чезар. Он всегда писал Чезар как Cezar, хотя не был ни цыганом, ни шарлатаном – напротив, усердно трудился, даже не получив образования, и в жены себе взял Михаэлу, дочь еврейского портного из соседнего Барлата. После прощального застолья, длившегося три дня, папа Ефим поцеловал невестку и вложил в ее теплую ладонь серый бархатный кошель с золотыми монетами; он рыдал, понимая, что никогда больше их не увидит. Бабушка Рахелуша печально и неподвижно стояла рядом со своим сыном Ефимом и, плача, смотрела, как уезжает по мощеной дороге деревянная телега. Их единственный внук, отважный Чезар, отправлялся в Новый Свет – уплывал в неизвестность.

В будущем Михаэла никогда не рассказывала о путешествии через океан, словно эта тема была под запретом. Впоследствии Эвелин решила, что, возможно, перспектива пересечь Средиземное море и бушующую Атлантику вызвала у ее матери нечто вроде сонной болезни. Всего лишь год назад во время такого же рейса затонул «Титаник». Михаэла словно не в силах была говорить на эту тему и прикрывалась амнезией, утверждая, будто не помнит плавания, и Эвелин предположила, что мать была так счастлива выйти замуж и обрести свободу в новом мире, что запрятала воспоминания о морском путешествии в самый глубокий, безмолвный тайник своей памяти.

Михаэле отчетливо запомнились очереди на острове Эллис и медицинский осмотр, после которого их с Чезаром объявили отменно здоровыми. Слова таможенника она поняла так: «отменное здоровье» означало «крепкое тело». Попав на материк, муж с женой расплатились выданным им на границе серебром за повозку с лошадьми и сняли комнату на нижнем этаже дома с темными лестницами, располагавшегося рядом с Орчард-стрит в Ист-Сайде – самом большом еврейском гетто Нового Света. Еврейские эмигранты селились здесь с 1890-х, и район напоминал типичный восточноевропейский город с ветхими деревянными ларьками. Продавцы, стоящие за прилавками или разносящие свой товар, зазывали покупателей на всех языках, кроме английского. Там были портняжные, скобяные и бакалейные лавки, а еще заведения, из которых доносились запахи хотдогов и латкес (картофельных оладий). Зажиточные манхэттенцы давно покинули ряды домов из красновато-коричневого камня и переселились либо в Верхний Ист– или Вест-Сайд, либо за город. В 1890 году в этих красно-коричневых домах уже сдавали беднякам унылые проходные комнаты.

Новоиспеченные Абрамсы распаковали два свои сундука и приступили к изучению основных английских слов. Нашли румынского ростовщика по соседству, который обменял золотые Ефима – вместе с бархатным кошельком – на истрепанные зеленые доллары. Потом выучили названия окрестных улиц и магазинов. Они были предприимчивы, оптимистичны и свободны – готовы день и ночь трудиться, дабы устроиться на своей новой родине. Но их познания ограничивались мехами и древесиной, в которых Чезар разбирался благодаря Ефиму; они даже не владели языком своей новой страны.

Чезар заявил, что детей они заведут только после того, как он найдет работу и сможет обеспечивать Михаэлу. В их доме жил немолодой венгр, эмигрант из Тимишоары; Чезар ему понравился, и он рассказал, как стать ночным портным, не зная английского. Это было что-то вроде цыганской хитрости: ставишь у окна столик, стул, кладешь на стол ножницы и несколько мотков ниток, закатываешь ролыптору, и – вуаля! – прохожие начинают стучать в окно, ты жестом их подзываешь, и все – ты портной.

Несколько месяцев Чезар шил без остановки и шутил с проходящими мимо клиентами, у которых постепенно учился английскому, а заодно и дюжине других языков. С одним посетителем он говорил по-гречески, с другим – по-итальянски. Михаэла ходила по магазинам, готовила, убирала и еженедельно рассчитывалась за жилье. Она аккуратно складывала банкноты в конверт и шла с ним к управляющему домом. Те собирали оплату еженедельно из опасений, что однажды ночью жильцы просто исчезнут: не было никаких письменных обязательств, только плата за неделю вперед.

Однажды в окно постучал хорошо одетый человек средних лет. Ему нужен был постоянный портной в магазин на Орчард-стрит, рядом с Деланси-стрит, и он услышал о Чезаре. Этот человек мог гарантировать регулярную работу и платить Чезару по доллару в день. Он бегло говорил по-румынски и сказал, что эмигрировал из Бухареста. Чезар с Михаэлой решили, что им несказанно повезло: новый босс – их соотечественник, теперь они могут завести ребенка, не беспокоясь о том, как выучить английский и где раздобыть денег. Но у Михаэлы все никак не получалось забеременеть. Может быть, ей было слишком страшно в незнакомой стране? Чезар гладил ее по голове, нежно целовал в уши, просил не волноваться и дальше совершенствовал свой английский, переходя от звуков к словам, от слов к полусвязным предложениям.

Пять лет спустя, 25 декабря 1918 года, родилась Эвелин – Эвелин Руфь Абрамс. Эвелин ее назвали в честь матери Михаэлы (та была Эвелин Адамеску из Барлата), Руфь – в честь бабушки Чезара Рахелуши, а фамилию Абрамс, сокращенную от Абрамович, Чезар взял на острове Эллис, потому что таможенник убедил его, что она звучит более «по-американски». Через два года, в начале 1920-го, родился Бенджи. Они казались счастливым маленьким семейством из Нижнего Ист-Сайда, которое в течение 1920-х росло, время от времени переезжая в квартиру побольше; обеспечивал их харизматичный и успешный отец-портной, уже немного говоривший по-английски и игриво шутивший с местными дамами в те годы жестокой инфляции.

Впоследствии Михаэла рассказала дочери, что в 1923 году, когда ей было пять лет, Эвелин попросила, чтобы ее научили играть на фортепиано. Чезар пришел в восторг: его темноглазая красавица дочурка будет пианисткой. Они с Михаэлой были далеки от музыки, но дедушки и двоюродные братья Чезара играли на цимбалах и добе, большом барабане, под звуки которых плясали на своих хуторах близ Барлата. Бережливая Михаэла подчинилась: она стала каждую неделю откладывать четверть суммы, выдаваемой ей на еду, и к шестому дню рождения дочери нашла темно-коричневое пианино за восемь долларов. Трое коренастых мужчин подняли его на второй этаж и занесли в квартиру с двумя спальнями, где они теперь жили. Чезар договорился о еженедельных уроках фортепиано для Эвелин с Ирен Боиамичи: ее мать-итальянка постучала к нему в окно и стала одной из лучших клиенток. Он разговаривал с ней по-итальянски и гладил по спине.

Ирен было лет двадцать, маленькой Эвелин она казалась взрослой дамой. Она ярко красила губы, и у нее была полноценная грудь. Прелестные мягкие руки и орлиный итальянский нос придавали ей исключительную красоту. Ирен купила Эвелин блокнот; на каждом уроке она записывала туда ноты и учила девочку играть по ним.

Ирен занималась с Эвелин год, потом переехала. Дата ее отъезда отложилась в памяти Эвелин, потому что незадолго до этого ей удалили гланды в Бруклинской больнице на другой стороне Вильямсбургского моста. Потом Абрамсы и сами перебрались из Ист-Сайда в Бруклин. Несколько месяцев спустя Михаэла отвезла дочь на трамвае в музыкальную школу, где ее прослушали несколько дам. Они попросили ее выйти в коридор, где ждала Михаэла, а затем одна из дам сообщила матери с дочерью, что Эвелин принята.

Новой учительницей Эвелин стала миссис Оноре, высокая худая дама, говорившая по-английски с таким сильным французским акцентом, что Эвелин ее не понимала. Каждую неделю Михаэла отвозила дочь из Флэтбуша, где они теперь жили, в музыкальную школу на Атлантик-авеню тем же путем, на трамвае. Эвелин канючила, чтобы ей разрешили ездить самой, но Михаэла отказывала. Вагон проносился по Оушен-авеню, мимо Проспект-парка, затем – по Флэтбуш-авеню до музыкальной школы, низкому ветхому зданию серого цвета, где пахло дезинфицирующим средством. Миссис Оноре была не такой дружелюбной, как Ирен, не писала в блокнотах. Она открывала нотную тетрадь на том месте, которое Эвелин должна была играть, и слушала, а потом говорила что-то непонятное – на этом урок завершался. Задавала Эвелин короткие прелюдии и фуги Баха и оживлялась, только когда просила ее сыграть музыку Дебюсси для детей, – тогда ее глаза сверкали, как две звездочки, и она становилась очень забавной, настоящей француженкой.

Чезар объявил, что они снова переезжают, на этот раз в Куинс. Его наняли в одну компанию в Астории, поставлявшую шубы ручной работы в лучшие магазины Нью-Йорка. Нанявший его босс был еще одним румынским евреем по имени Моше. Компания обслуживала богатых клиентов, и ей требовались навыки Чезара. Только он мог порезать норку на идеальные квадратики по семь миллиметров, или четверть дюйма, а потом сострочить их на самой современной швейной машинке 1920-х годов, чтобы получился узор домино.

«Европейская мудрость» – так называла это Михаэла, недавно пополнившая свой английский лексикон; она произносила эти слова медленно, с сильным акцентом и с одобрением кивала, довольная тем, что ее мужа наконец-то оценили по достоинству. И дальше пускалась в разглагольствования о том, каким тяжелым путем они к этому пришли.

– Твой отец терпелив, и у него твердая рука, – говорила она.

Выяснилось, что Моше не босс, а менеджер по продажам. Они с Чезаром часто беседовали о шкурках лис и норок, которые Чезар мальчиком видел в Румынии.

Потом Чезар нашел квартиру с одной спальней в Джексон-Хайтс, откуда удобно было добираться на трамвае до склада, где он работал (метро в Куинсе открыли после 1928 года). Михаэла заявила, что теперь слишком далеко ездить каждую неделю на Атлантик-авеню ради уроков фортепиано. Эвелин запротестовала – она могла бы добираться сама. Чезар встал на сторону дочери: он будет отвозить Эвелин по субботам, в свой выходной. Уроки с миссис Оноре перенесли на субботу, и каждую неделю Эвелин приходилось совершать целое путешествие, которое ока так любила. Нагруженные сэндвичами с маринованными огурцами, они ехали с папочкой на трамвае, дважды пересаживаясь: на Гранд-стрит и на Фултон-стрит – путь длиной в два часа.

– Четыре часа! – ахнула Михаэла, когда впервые об этом услышала. – Нет, Эвелин, мы найдем тебе другого учителя.

* * *

– Знаешь Виту с первого этажа? – как-то раз, до переезда из Флэтбуша, спросила Михаэла у Эвелин тоном водевильной актрисы с Деланси-стрит. – Ее бросил муж. Оставил без гроша. Каково ей, а? Ее сынишке Мюррею нечего есть. А вот нам повезло. Чезар такой славный.

Вита была отзывчивой, по-английски говорила как аристократка. Шестилетний Мюррей – на три года младше Эвелин – однажды зарделся и поцеловал ее. Это не понравилось их соседке Джозефине, странной пожилой женщине с сильным немецким акцентом, носившей темные платья и туфли на шпильках. Своих детей у нее не было, и она сказала Михаэле, что Мюррей «больной».

– Он ее и за грудь трогал? – добивалась она ответа.

Эвелин старалась ей не попадаться на глаза, потому что Джозефина пожаловалась, что звуки пианино ей мешают, и назвала ее «п-п-паразиткой».

– Какой будет наша новая квартира? – спрашивала Эвелин Михаэлу.

– С двумя спальнями, на втором этаже, с двумя спальнями. У тебя будет своя комната, а Бенджи может спать с нами.

– Мы возьмем с собой пианино?

– Глупышка, – отвечала Михаэла, – конечно, мы возьмем с собой пианино.

Эвелин казалось, что Джексон-Хайтс – это так далеко. Пианино перевезли вместе с диваном и креслами, и комната Эвелин оказалась такой просторной, что туда поместился бы инструмент побольше. Десятилетняя девочка светилась от гордого осознания, что теперь у нее есть собственное убежище. Мать повесила там занавески из белого тюля и поставила раскладушку. Эвелин нашла вазу и нарвала одуванчиков на крохотной лужайке возле входа в подвал. Она стала ходить в школу № 69 на Тридцать седьмой авеню: добиралась туда пешком и после уроков спешила домой, чтобы поупражняться перед субботним занятием. Миссис Оноре требовала, чтобы она упражнялась по два часа в день, нагружая ее Бахом и Дебюсси, пока вдруг неожиданно не объявила, что Эвелин готова к прослушиванию у другой учительницы, «известной пианистки».

Михаэла возликовала: «Наша Эвелин становится знаменитостью, совсем как ее отец». А младший брат Михаэлы Макс, который к 1928 году успел эмигрировал в Америку со своей женой Адрианой, но английским еще не владел, проворковал на Хануку: «Эвелин, бубула, когда-нибудь ты сделаешь мамочку очень счастливой».

Эвелин была умной девочкой и хорошо успевала по школьным предметам: письму, чтению, истории, географии, арифметике, – но еще не представляла, какой путь ей избрать. За три месяца не случилось ничего нового, только поездки на Атлантик-аве-ню стали чаще. Теперь Михаэла возила туда Эвелин по средам, оставляя Бенджи с Витой, а Чезар по-прежнему отвечал за субботы. Наконец миссис Оноре объявила, что «прослушивание» пройдет в роскошных аппартаментах в Манхэттене.

42

Михаэла с Чезаром сопровождали дочь. Но у Эвелин сдали нервы, и по мере того как лифт поднимался – казалось, подъему не будет конца, – ей становилось все страшнее. Они остановились на верхнем этаже, где их встретила высокая женщина в красном костюме. «Это та самая известная пианистка?» – подумала Эвелин. Женщина провела их в просторную комнату с большими окнами, из которых открывался вид на Манхэттен. На диване полулежала девушка с волнистыми черными волосами и мягкими карими глазами.

– Это Адель Маркус, – представила ее высокая дама, – одна из судей[4]4
  Адель Маркус (1906–1995) стала одной из ведущих преподавателей Джульярдской школы музыки после Второй мировой войны. О ее суровости по отношению к девочкам ходили легенды, и почти все ее ученики, которые в итоге стали пианистами, были мальчиками. За два года до прослушивания Эвелин Маркус давала концерт с оркестром Джульярдской школы. Ей тогда было всего двадцать два года, она была миловидной, стройной, и мужская половина преподавательского состава на нее заглядывалась. Даже на сделанной гораздо позже, в 1950-х, фотографии видно, насколько отличалась она внешне от других преподавательниц: Розины Левиной, Ольги Самарофф, Иланы Кабос – те были старше и менее привлекательны. Официально Маркус присоединилась к преподавательскому составу Института музыкального искусства (как тогда называли Джульярдскую школу) в 1936 году, через пять лет после того, как институт переехал в новое здание на Клермонт-авеню, где занималась Эвелин. До 1936 года Маркус преподавала там частным образом. Юная Эвелин заметила, что с мальчиками Адель лучше удается найти общий язык, чем с девочками, но так и не поняла, по какой причине. Педагогические взгляды Маркус изложены в ее книге Great Pianists Speak with Adele Marcus («Великие пианисты говорят с Аделью Маркус»). О жестокости Маркус по отношению к ученицам написано много, но, возможно, красноречивее всех высказался музыкальный комментатор Грег Бенко, описавший ее обращение с девочкой-вундеркиндом (это была не Эвелин): «Что касается Адели Маркус, то в 1960-х знавал я одну гениальную девочку, «валькирию фортепиано», настолько талантливую, что, по-моему, она могла бы стать новой Тересой Карреньо. Ее родители, несомненно желавшие ей лучшего, доверились Джульярдской школе и Адели Маркус, что стало огромной ошибкой. Маркус подвергала девочку такому психологическому насилию, что та, в конце концов, попала в лечебное учреждение. Прямо перед ее выпускным концертом Маркус сорвалась с цепи, стала орать, что девочка – полнейшая бездарность и с ее стороны было слишком самонадеянно даже думать о выступлении, орать с такой злобой, что у бедняжки случилась истерика и она так и не выступила на том концерте, да и вообще перестала играть. Полагаю, что целью тирады Маркус было произвести обратный эффект». См. http://www.artsjournal.com/slippeddisc/2013/02/when-curtis-was-known-as-the-coitus-institute.html, статью Роберта Фицпатрика о насилии над студентами со стороны знаменитых преподавателей игры на фортепиано в Джульярдской школе и Кёртисовском институте. Я благодарен Дину Элдеру, бывшему редактору журнала «Клавир», за свидетельство, что имя Эвелин Аместер в официальном списке студентов, зачисленных в Джульярдскую школу в 1930–1940 годах, отсутствует.


[Закрыть].

Адель улыбнулась, и Эвелин заметила густой слой помады у нее на губах.

– Она хочет послушать, как ты играешь. Прошу всех сесть, – с этими словами дама вышла из комнаты.

Прежде чем кто-нибудь успел шевельнуться, Адель заговорила с Абрамсами, включая Эвелин, напрямик. Она объяснила, что ее концертное расписание не позволяет брать много учеников, поскольку ей часто приходится отлучаться из Манхэттена. Но она убеждена, что, если рано выявлять одаренных детей, то они могут стать хорошими пианистами, поэтому она и посвятила себя обучению юных и, если бы расписание позволяло, она бы брала только детей до двенадцати лет.

Абрамсы были ошеломлены таким великодушием, их подбородки сами собой кивали, словно признавая, как ошибочно было с их стороны думать, будто их дочь сразу же посадят за фортепиано, и их восхищение только возросло, когда эта прекраснодушная Адель – которая поняла, кто они такие, по их внешности и акценту – стала рассказывать о себе. О том, что она была младшей, тринадцатой дочерью в семье русско-еврейских эмигрантов, которые осели в Канзас-Сити на рубеже веков, что села за фортепиано в четыре года и училась у признанных пианистов Артура Шнабеля и Иосифа Левина, а в 1929 году, после того как выиграла большую музыкальную премию и получила в награду дебютный концерт в манхэттенском Таун-Холле, переехала в Манхэттен.

Михаэла с Чезаром слушали так внимательно, будто должны были выучить все биографии из справочника Who is Who, но Эвелин нервничала, полная благоговения перед важной дамой, такой обворожительной, утонченной, сдержанной. Никто до той поры не вызывал в ней подобных чувств – ни Ирен, ни миссис Оноре уж точно такими не были.

– Не сыграешь ли нам что-нибудь? – спросила ее Адель, как будто она могла ответить отрицательно. Поднявшись, Эвелин прошла по толстому фиолетовому ковру к большому блестящему роялю из черного дерева; крышка на нем была уже откинута, на боковой стенке непомерного корпуса красовалась золотая надпись «Стейнвей». Она стала играть Баха.

Когда Эвелин закончила, Адель спросила, не подготовила ли она что-нибудь еще.

Экспромт Шуберта и вальс Шопена, – ответила Эвелин и сыграла их, не успел никто глазом моргнуть. Адель поблагодарила ее и попросила выйти из комнаты. Абрамсам она объяснила, что их дочь обладает исключительным талантом, но ее плохо учили, поэтому избавиться от дурных привычек будет недешево. Готова ли Эвелин посвятить фортепиано три, а то и четыре, пять, шесть часов в день?

Внутренний голос Михаэлы забил тревогу при мысли о стоимости этого избавления от дурных привычек, но Чезар уже представлял свою дочь великой пианисткой. Его воображение воспарило, рисуя блестящую представительную женщину двадцати пяти лет: длинные, светлые с рыжиной волосы развеваются, лицо в лучах прожекторов, волшебные пальцы играют переполненному залу. Он чувствовал беспокойство Михаэлы по поводу денег, но не придал этому значения: он подключит свое обаяние и будет продавать светским особам еще больше шуб.

– Подумайте над моим предложением, – сказала Адель будничным тоном. Она не могла выделить Эвелин больше урока в месяц, но готова была договориться с другим манхэттенским учителем, которого назвала «ассистентом», чтобы тот занимался с Эвелин как минимум дважды в неделю.

– Подумайте пару недель, – сказала она, протягивая фиолетовую визитку, – ответ пришлете через моего концертного менеджера.

Они усиленно «думали» и советовались друг с другом, пока ехали обратно в Джексон-Хайтс.

– Ты могла бы стать одной из них, – весело бросил Чезар Эвелин; похоже, он принял решение, не дождавшись ее ответа, и теперь внимательно разглядывал других пассажиров, желая убедиться, что и они осознают значимость случившегося.

Кто были эти «они»? Уж точно не окружающие пассажиры.

– Эта женщина выражается как бог-гиня, – сказал он, напирая на «г»; его лексикон значительно расширился, несмотря на огрехи в произношении. – Она так скупа на слова, – продолжал он в восторге. – Говорит немного, только то, что важно.

Пока Чезар вещал, Эвелин смотрела в пространство, будто беседуя с обитателями непознанного мира. Михаэла не слушала: молча качала головой из стороны в сторону и, отвернувшись от семьи, прижалась носом к холодному оконному стеклу, тихо грезя о том, что ее дочери предначертано достичь величия. Кончик ее носа ныл от холода. Старшие Абрамсы были возбуждены и растеряны.

– Ты можешь добираться сама, – сказал Чезар, глядя на Эвелин. – Ты уже ездишь одна на трамвае.

Но Михаэла чувствовала, что предложение Адель масштабнее, чем все, с чем им доводилось сталкиваться.

– Это большой шаг вперед, – объявила она. Внутри у Эвелин все всколыхнулось: все эти разговоры предвещали нечто авантюрное, казавшееся неизбежным, хотя сама перспектива обучения ее не пугала.

Они совещались еще две недели и наконец написали положительный ответ. Потом послали черновик Вите Атти, которая превратила его в грамматически правильное письмо на английском:

                             10 ноября 1930

                         Дорогая мисс Маркус,

Мы почтем за честь, если Эвелин будет обучаться у такого выдающегося педагога, как Вы. Она также готова заниматься с Вашим ассистентом. За все в целом мы можем платить по 30 долларов в месяц. Думаете, этой суммы будет достаточно?

Мы очень благодарны за интерес, проявленный Вами к нашей Эвелин.

Искренне Ваш,

                          Чезар Абрамс

Первое занятие было назначено на начало января. Михаэла известила Виту, которая ответила лаконичной фразой на желтой открытке за три цента: «Интервью, репортеры, концерты, ваша милая Эвелин станет знаменитостью, мазаль тов!» – надпись красной ручкой была окружена поцелуйчиками и сердечками.

– Мы больше не будем переезжать, – заявил Чезар, который все напирал на то, что Эвелин сможет добираться до Манхэттена самостоятельно.

– Она иудейка, – с одобрением пробормотала Михаэла.

Религия Адели было последним, что занимало Эвелин, которая даже не представляла, исповедует ли иудаизм она сама.

– Женщина по фамилии Маркус, – Михаэла произнесла это, раскатывая «а», отчего получилось «Ма-аркус», – непременно иудейка.

Уроки проходили не в небоскребе, а в маленькой студии на Пятьдесят шестой восточной улице: здесь был рояль и два одинаковых деревянных стула. Адель была прирожденным педагогом, она продвигалась медленно, сначала завоевывала доверие учеников, а потом внушала им, что наработка техники – это серьезная задача, на которую уходит вся жизнь. Уроки стоили в пять раз дороже занятий с миссис Оноре, но Чезар великодушно оплачивал их, и Эвелин задумала сама брать учеников от семи до десяти лет, чтобы внести свой вклад. «Надо брать соседских ребятишек, – проницательно заметила Михаэла, – которые не могут найти себе учителя игре на фортепиано». Мать с дочерью объединились, чтобы осуществить сей план.