Текст книги "Четвертый крестовый поход"

Автор книги: Джонатан Филипс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)

ГЛАВА 14
«Эти предтечи антихриста»

Разграбление Константинополя, апрель 1204 года

Когда основная часть войска крестоносцев бросилась грабить Константинополь, руководители похода быстро начали действовать, чтобы сохранить город. Их первой заботой был контроль над основными императорскими резиденциями – дворцами Буколеон (Великим) и Влахерна. Бонифаций Монферратский сразу же направился в Буколеон, который распахнул ворота на условиях сохранения жизни всем, находящимся в нем. Здесь укрылось много представителей византийской знати, включая членов разных императорских семей. Среди них была высокомерная Агнесса, сестра французского короля Филиппа, а также Маргарита, вдова Исаака Ангела и сестра короля Венгрии. Но для крестоносцев важнее была сокровищница дворца, собиравшаяся в течение многих веков императорской власти. Виллардуэн с трудом мог описать тамошние богатства: «Там находилось такое хранилище сокровищ, что едва ли нашелся бы кто-то, кто сумел бы их сосчитать». [555]555
  GV, 92.


[Закрыть] Бонифаций оставил в дворцовом замке свой гарнизон, который, кроме военных целей, должен был охранять сокровищницу.

На севере города Генри Фландрский на таких же условиях вступил во Влахернский дворец, где тоже обнаружил великолепную сокровищницу и оставил гарнизон для охраны обретенного богатства. Если овладеть этими двумя дворцами оказалось сравнительно просто, то в остальных местах развитие событий показывало неуемную алчность и жестокость крестоносцев, добравшихся до сокровищ беззащитного населения. Некоторые описания, например, мемуары Виллардуэна и Робера де Клари, обходят молчанием постыдные и трагические эпизоды. Другие, как Гунтер из Пайри, приводят пугающие подробности. Но, естественно, самые яркие и драматические сведения о разграблении Константинополя можно почерпнуть у двух византийских писателей – Никиты Хониата и Николая Месарита.

Несмотря на заранее выработанные крестоносцами условия относительно поведения западных армий в городе, очарование такого количества добычи, равно как и определенная напряженность среди самих крестоносцев, оказывали неизбежное воздействие. Уверенные в том, что господь награждает их за борьбу с нечестивыми и вероломными греками, крестоносцы считали свои действия законными и оправданными. Стремление уроженцев Запада к добыче заставляло их грабить горожан и сам город. В своем праведном рвении они не задумывались о чувствах тех, кого грабили, равно как и о святости опустошаемых зданий. Балдуин Фландрский замечал: «Отказывавшие нам в малом были вынуждены отдать нам все по решению Господа». [556]556
  Innocent III, Sources, 107.


[Закрыть]

Крестоносцы растекались по городу как смертоносный вирус, распространяющийся по крови дряхлого старца: они закупоривали движение, а затем прерывали и саму жизнь. Для Никиты они были «предтечами антихриста, посредниками и предвестниками его нечестивых деяний». [557]557
  NC, 315.


[Закрыть] Очевидной целью крестоносцев становились церкви, откуда были вынесены сотни прекрасных икон. «Бесценные раки, содержавшие останки святых, пострадавших ради Христа, были вырваны из алтарей, на землю исторгнуты хлеб и вино, претворенные в тело и кровь Христову. Хотя его [Христа] бок не был вновь пронзен копьем, но потоки божественной крови снова пролились наземь»,– так с болью писал Никита. [558]558
  NC, 315.


[Закрыть] В описаниях Николая Месарита читаем:

«Распаленные боем меченосцы, жаждущие убийства, облаченные в броню и вооруженные копьями, лучники, кичливые всадники, что лают словно Цербер и дышат как Харон, грабили храмы, растаптывая святыни, круша утварь, сбрасывая на пол священные иконы Христа и Его Пресвятой Матери и всех святых, от века ему благоугодивших». [559]559
  Николай Мезарит, перевод в: Brand, Byzantium Confronts the West, 269.


[Закрыть]

Святая София, самое величественное и славное здание Константинополя и духовный центр Византийской империи, была разграблена и опустошена. Превыше всего остального это разграбление явилось символом крушения некогда могущественной цивилизации и возникновения новой агрессивной силы, которая – по крайней мере, некое короткое время – не заботилась о величии имперского прошлого. Изумительный высокий алтарь, созданный из сплава драгоценных металлов, соединенных в единое многоцветие, был разбит, чтобы стать добычей нескольких претендентов. Духовная ценность предмета чаще всего забывалась перед лицом непреодолимой жажды немедленной наживы. В крестоносцах словно воспылала самая всепоглощающая страсть, которую только можно представить, и утолить ее могли лишь драгоценные металлы или самоцветы. Конечно, разрушено было не все. Достаточно познакомиться с сокровищницей Святого Марка в Венеции или посмотреть на знаменитую четверку коней перед тамошним музеем, чтобы понять, что некоторые ценные предметы были вывезены целиком. [560]560
  Buckton, Treasury of San Marco, Venice.


[Закрыть]

За несколько часов были собраны накапливавшиеся веками драгоценности. Забирали не только то, что могло быть унесено – разрушению подверглось само здание Святой Софии. Так, крестоносцы содрали серебряную занавесь с ворот, разрушив творение, созданное мастерами за долгие годы труда. Добыча была столь велика, что грабителям пришлось завести в здание животных. Навоз от ослов и мулов запятнал мраморные полы дома Господня, люди и животные скользили и падали, пытаясь волочь свой груз. Великий храм был грубо осквернен.

Ценности расхватывали не только рыцари и пехотинцы. Гунтер из Пайри приводит удивительно откровенные сведения о поведении настоятеля Мартина во время разграбления города. [561]561
  GP, 109-12.


[Закрыть] После участия в посольстве к папе с целью получения прощения за осаду Зары он в апреле 1203 года направился на Святую Землю, а затем уже присоединился к крестоносцам под Константинополем. Увидев всеобщее обогащение, он решил получить часть драгоценных реликвий для своей церкви. С двумя спутниками он поспешил к монастырю Христа Вседержителя, величественному творению династии Комнинов, расположенному в центре Константинополя. В течение предшествовавших месяцев греки использовали его в качестве хранилища для сокровищ близлежащих монастырей, включая расположенные за городской стеной, надеясь, что там ценности окажутся вне опасности. Информация об этой сокровищнице появилась у крестоносцев с теми европейцами, что были изгнаны из города за несколько недель до его падения. Таким образом, монастырь с самого начала неминуемо должен был стать целью грабителей. Мартин направился туда – как уверяет нас Гунтер, не для того, чтобы завладеть золотом или серебром, но чтобы раздобыть святыни. Ради священной цели он был готов на святотатство. Не обращая внимания на расположенную в главном храме сокровищницу, Мартин отправился на поиски ризницы, где хранились наиболее ценные церковные предметы.

Там он наткнулся на старика с длинной седой бородой – священника. Гунтер объясняет, что настоятель принял его за мирянина, поскольку западные монахи не носили бороды. Такая вероятность существует, но кажется странным, что Мартин за все время путешествий по Восточному Средиземноморью ни разу не встречал православного монаха. Как бы то ни было, он рявкнул: «А ну, старый безбожник, показывай мне, где скрыты самые драгоценные святыни, или тебя ждет немедленная смерть!» Священник мог не понять точного смысла крика Мартина, но суть была ясна. Трясясь от страха, он попытался успокоить настоятеля несколькими латинскими словами, которые ему удалось припомнить. Мартин объяснил, что ему нужно. Гунтер уверяет, будто священник понял, что настоятель тоже был клириком, и предпочел отдать святыни человеку, имеющему отношение к церкви, сколь бы жесток и страшен тот ни был, нежели рыцарям, чьи руки были запятнаны кровью.

Старик подвел Мартина к железному сундуку, открыл его, и настоятель с удивлением всмотрелся в сокровища, лежавшие в нем. Зрелище это было «для него прекраснее и желаннее всех сокровищ Греции». Его охватило нестерпимое желание схватить эти сказочные сокровища: «Настоятель жадно и поспешно сунул в сундук обе руки и вместе со своим спутником начал набивать полы рясы священной добычей».Возможно, Мартин выбирал то, что казалось ему наиболее ценными предметами, или выяснил у старика-священника происхождение тех или иных вещей. Затем, забрав самое ценное, «святой грабитель» удалился.

Образ западного священника, возвышающегося над престарелым православным монахом и угрожающего ему смертью, сложно воспринимать иначе как издевательство. Даже Мартин вынужден был объясняться за подобные действия – что подтверждает правдивость описания Гунтера. Приводимое оправдание повторяет утверждение о божественном одобрении захвата Константинополя, которое дополняется утверждением, что сам Мартин не пролил крови и в дальнейшем с великой заботой сохранил полученные святыни.

Наполнив рясу драгоценными реликвиями, Мартин направился обратно к кораблю, чтобы оставить там свои трофеи. Он представлял собой забавное зрелище, чего не отрицает и Гунтер. Встречавшиеся на пути люди по его раздувшемуся виду легко могли заключить, что внутри аббатского облачения находится не только сам служитель Бога. Они весело расспрашивали его, что за трофеи он тащит и зачем так утруждает себя. Подмигивая, Мартин отвечал: «Мы хорошо потрудились», на что получал в ответ «Благодарение господу».

Настоятель старался как можно скорее скрыться от толп грабителей, чтобы сохранить свой груз. С ним был один из капелланов и старик-священник, решивший, наверное, что его собственную безопасность может гарантировать пребывание рядом со столь важной фигурой. Мартин вернулся на корабль, где и оставался, ожидая более спокойной поры. Пока хаос первой волны грабежа не улегся, он благоговейно изучал святыни и, возможно, смог идентифицировать еще некоторую их часть. Через день-два старый священник нашел для Мартина и его окружения пристойное размещение в городе, и настоятель перебрался туда, снова перенеся свои сокровища. Может быть, Мартин опасался, что реликвии могут украсть, или же, если они будут обнаружены, их сдадут в общую военную добычу. Как бы то ни было, он продолжал трепетать над своим собранием в течение всего лета 1204 года.

Не только Мартин собирал святыни. Прочесывая Константинополь, крестоносцы захватили огромное количество самых разнообразных ценностей. Два свидетельства, Аноним из Суассона и «Деяния епископа Альберштадтского», содержат списки святынь, привезенных отдельными священниками в свои церкви. Для церковных заведений, и не мечтавших о подобных сокровищах, предоставлялась уникальная возможность обрести предметы неоценимой стоимости. После крестового похода отдельные регионы Северной Франции были наполнены священными предметами.

Епископ Нивело Суассонский, чей корабль первым коснулся стен Константинополя, вскоре отправил в свой кафедральный собор несметные сокровища, включая главу первомученика Стефана, шип с тернового венца и палец апостола Фомы, который тот вкладывал в раны Христа. Кроме того, Нивело одарил монахинь обители Богоматери Суассонской поясом Пресвятой девы, а аббатству святого Иоанна в Винье направил руку Иоанна Крестителя. Когда сам Нивело в 1205 году вернулся в Северную Францию, он вез с собой главы Иоанна Крестителя и апостола Фомы и два больших распятия, сделанных из Креста Господня. Эти изумительные трофеи показывают главенство Нивело среди духовенства крестового похода. [562]562
  Anonymous of Soissons, Sources, 235-7.


[Закрыть]

Епископ Конрад Альберштадтский тоже привез прекрасное собрание святынь, включая частицы Креста господня и десятки мощей апостолов (главу Иакова, брата Христова) и многих других святых. С ним прибыло такое количество предметов, что Конрад был вынужден построить новый алтарь, чтобы разместить их все. Для украшения своей церкви он пожертвовал золото, серебро, пурпурные ткани и два прекрасных гобелена. [563]563
  DВH, Sources, 261-3.


[Закрыть]

Если добавить к этим описаниям рассказы Робера де Клари и рассмотреть, к примеру, сокровищницу церкви святого Марка в Венеции, можно представить себе размеры грабежа. Робер писал о фиале с кровью Христовой из церкви Богородицы Фаросской во дворце Буколеон, а также о терновом венце и ризе Девы Марии.

Разумеется, в Северную Европу отправилось гораздо больше предметов, чем представлено в описаниях. Иногда они оставляли след и в географии – как, например, деревушка Лонпре-лес-Корп-Сенс близ Амьена. Название ее происходит от мощей, принесенных в местную церковь участником Четвертого крестового похода Алемом де Фонтеном. [564]564
  Longnon, Les Compagnons de Vilhbanou'm, 179-80; Michelin Green Guide – Northern France and Paris Region, 351.


[Закрыть] Однако в большинстве случаев трофеи терялись из вида и оседали в сокровищницах, церквях или дворцах на Западе, или же просто переплавлялись еще в Константинополе и исчезали навсегда. Грекам удалось спасти лишь некоторые предметы. Робер де Клари отмечает, что в церкви Богородицы Фаросской во дворце Буколеон находились погребальные пелены, в которые был обернут Христос и на которых явно сохранился его облик. Крестоносцы могли видеть эту бесценную святыню во время посещения города во второй половине 1203 года – но ее было легко унести и, скорее всего, она была куда-то вывезена в апреле, поскольку, как сетовал Робер, никто не знал о ее судьбе. [565]565
  RC, 112.


[Закрыть]

С точки зрения Никиты, самой ужасной стороной разграбления Константинополя было отношение уроженцев Запада к горожанам. В ответ на любую попытку вступления в контакт с захватчиками выхватывался кинжал, и следовал удар ледяной стали. Людей, пытавшихся покинуть город, останавливали, а их багаж безжалостно разоряли. Крестоносцы были настолько охвачены стремлением к наживе, что казались недоступны голосу рассудка.

Агрессивность уроженцев Запада находила выход и в сексуальном насилии. Как веками случалось с разнообразными армиями, поругание женщин противоположной стороны служило одновременно физической разрядкой и демонстрацией победы. Не обращая внимания на вопли жертв и страдание отцов, мужей и братьев, крестоносцы насиловали женщин, молодых и старых, замужних и девиц. «Пощадили ли эти безумцы благочестивых матерей или молодых девиц, или тех, кто, избрав своим уделом девственность, посвятил себя Богу?» —вопрошал Никита. [566]566
  NC, 315.


[Закрыть] Николай Месарит описывал, как крестоносцы «отрывают детей от матерей и матерей от детей, распутничают с целомудренными девами в святых храмах, не ведая страха ни перед Господом, ни перед людским отмщением». [567]567
  Николай Мезарит в: Brand, Byzantium Confronts the West, 269.


[Закрыть]

Часть горожан была взята в плен, чтобы затем быть предложенной за выкуп. Люди пытались скрыться от крестоносцев. Кто-то искал убежища в церквях, но «не было места, где можно было бы скрыться, и не было приюта для тех, кто в слезах искал его». [568]568
  NC, 316.


[Закрыть] В течение последующих нескольких дней оккупанты непреклонно и тщательно исследовали город, присваивая себе все ценное, как бы хорошо оно ни было спрятано.

Врываясь в дома, крестоносцы выкидывали их жителей или брали их в плен, занимая помещения. Виллардуэн мельком замечает: «Каждый селился, где хотел, недостатка в прекрасных постройках не было». [569]569
  GV, 92.


[Закрыть] Интересно, что для Робера де Клари вопрос размещения оказался куда более проблемным. Будучи представителем высшего руководства крестового похода, Виллардуэн, вероятно, расположился в одном из богатых дворцов, которых было много в Константинополе. С точки зрения Робера, занимавшего в иерархии куда более скромное положение, руководство позаботилось лишь о собственных нуждах, предоставив бедным думать о себе. Робер заявляет, что лучшие дома были разделены между знатью, без ведома или согласия простых участников похода, что он счел дурным предзнаменованием и приметой грядущего предательства обычных воинов. [570]570
  RC, 100-1.


[Закрыть]

Крестоносцы захватывали не только деньги, святыни, драгоценности и дома. Они расхаживали по улицам в великолепных нарядах. Головы лошадей украшали прекрасные вуали, шляпки в форме барабанов и белые кудрявые парики, модные у городских красоток. Повсюду празднование сопровождалось большим количеством алкоголя. Некая блудница, вернувшись из предшествующего сражению изгнания, расселась на патриаршем троне в Святой Софии, а затем, вскочив, начала петь и плясать вокруг священного алтаря, резвясь и забавляя публику.

Были разграблены константинопольские винные погреба. Желание выпить у уроженцев Запада было настолько сильным, что они не утруждали себя смешиванием вина с водой, как это обычно делалось. Песнопения и попойки продолжались день и ночь. Некоторые пожирали местные яства, остальные искали продукты, чтобы приготовить что-то более привычное. В огромных котлах варились куски бычьих туш, солонина кипятилась с бобами, все это сдабривалось чесночным соусом. Когда подходило время обеда, никто не обращал внимания на то, что в качестве столов, стульев или табуреток могли использоваться освященные предметы. [571]571
  NC, 327.


[Закрыть]

Никита Хониат сам стал жертвой крестоносцев. Из его рассказа можно почерпнуть яркое впечатление о чувствах человека, павшего жертвой грабежа. Часто говорится, что историю пишут победители. Это утверждение было особенно справедливо в средние века – так что, несмотря на вполне объяснимую предубежденность автора, труд Никиты является редким случаем взгляда побежденного. «В тот воистину проклятый день» (13 апреля) в его доме собралось множество друзей. Его основной особняк был уничтожен при пожаре в конце 1203 года, а другое жилье располагалось неподалеку от Святой Софии.

Когда крестоносцы начали приближаться, Никита с друзьями увидели, как они грабят людей, отнимая деньги и вещи, или убивают. Грекам пришлось пойти на хитрость. Среди друзей писателя был виноторговец из Венеции по имени Доминик, а также его жена. У него нашелся шлем, доспехи и оружие, которые он и надел, сделав вид, что занял дом для себя. Когда появились крестоносцы, чтобы завладеть домом, Доминик прогнал их, изрыгая проклятия на родном языке и заявляя, что и здание, и все, кто в нем находятся, принадлежат ему. В течение нескольких часов все новые воины пытались завладеть постройками, и Доминик уже с трудом оказывал им сопротивление. Когда наступило короткое затишье, он попросил Никиту с домочадцами покинуть дом, чтобы сохранить мужчин в живых, а женщин не обесчещенными.

Доминик проводил греков в дом другого венецианца, решившегося остаться в городе, несмотря на недавнюю напряженность. Они передохнули там недолго, предпочтя сопровождать Доминика, играя роль его пленников. Впрочем, слуги вскоре разошлись, чтобы самим позаботиться о себе.

Они покинули своего господина и его друзей, так что им пришлось взять на плечи детей, слишком маленьких, чтобы ходить, а хронисту пришлось нести на руках младенца.

Жена Никиты была беременна, что добавляло всем тревоги. В течение пяти дней этот гордый и образованный человек водил свою свиту вокруг Константинополя, прежде чем понял, что ситуация будет только ухудшаться. Крестоносцы продолжали грабить городские ценности и унижать людей. Никита решил бежать.

17 апреля он начал продвигаться в сторону Золотых Ворот – места многократных триумфальных возвращений императоров Византии в минувшие годы. Теперь оно стало местом исхода для беженцев, изгнанных из своих домов вторжением варваров. Двигаясь в сторону ворот, Никита со своими домочадцами не раз встречал уроженцев Запада, нагруженных добычей. Иногда крестоносцы останавливали их, чтобы проверить, не скрываются ли под грязными туниками дорогие одежды или нет ли у беглецов золота и серебра. Многие интересовались только деньгами, но некоторые рассматривали женщин, и Никита велел им измазать лицо грязью и передвигаться там, где больше всего народа, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Небольшая группа греков молила Господа о возможности благополучно выйти через Золотые Ворота.

Около церкви мученика Макея один из крестоносцев вцепился в девушку, шедшую посреди группы, и начал тащить ее к себе, явно замышляя насилие. Отец девушки, пожилой судья, тщетно взывал к милосердию. Воин оттолкнул его, и тот рухнул в грязь на обочине дороги, призывая кого-нибудь помочь его дочери. Он обратился и к Никите, который с невероятной отвагой погнался за похитителем, упрашивая его оставить девушку. Судя по сделанному Никитой описанию разграбления Константинополя, его должен был ждать только удар кинжала. Но, наверное, столь жестокое отношение к женщинам не могло быть одинаковым у всех уроженцев Запада, и Никите удалось убедить нескольких проходивших мимо крестоносцев помочь ему предотвратить насилие. Он был так взволнован, что даже начал тянуть одного из них за руку.

Они последовали за бандитом к его жилищу, где тот запер девушку, прежде чем обратиться к преследователям. Никита обвинил его в отказе подчиниться приказу командира, имея в виду клятву о неприкосновенности женщин, данную перед началом осады, а затем представил его в виде «похотливого осла, ревущего при виде целомудренной девы». Он обратился к стоящим рядом крестоносцам, призывая исполнить собственные законы, и вновь потребовал защитить девушку. Он воззвал к чувствам тех, у кого были собственные жены или дочери, и взмолился о помощи к Христу. Его слова задели слушателей за живое, и они начали настаивать на освобождении девушки. Сперва злодей не обращал внимания на их требования, но вскоре понял, что они совершенно серьезно угрожают повесить его, если он не отпустит ее. Наконец, он освободил девушку и, к общему облегчению и удовольствию, Никита со своей компанией поспешили прочь, выбравшись из Золотых Ворот.

Никита описывает гнев и горечь, которые они испытали, покидая город. Он ругал стены, которые все еще стоят, но не могут защитить жителей; переживал, увидит ли когда-нибудь это место не в запустении и слезах, но возвышенным и прекрасным. [572]572
  NC, 325.


[Закрыть] Писатель со своими спутниками добрались до Селимбрии, города во Фракии, где и поселились. Никита отмечает, что местные подвергали жителей павшего города насмешкам, радуясь, что великое и славное сравнялось с их уровнем.

Николай Месарит тоже стал очевидцем алчности и злобы крестоносцев и их неприязни по отношению к грекам. Он пишет так:

«Они обшаривали груди женщин, надеясь найти там спрятанные украшения или золото, распускали волосы и срывали головные уборы, швыряя обездоленных и обкраденных на землю. Повсюду слышны были стоны, плач и причитания. Везде творилось бесчинство. Если на ком-то находили драгоценность, эти поборники зла готовы были надругаться над самой природой. Они убивали новорожденных и целомудренных, обнажали пожилых женщин, насиловали старух. Они пытали монахов, били их кулаками, истязали кнутами. Кровь лилась на священные алтари и могилы, на которых вместо агнца, принесшего себя в жертву за весь мир, людей закалывали, словно овец, или обезглавливали, и злодеи истребляли невинных». [573]573
  Николай Мезарит в: Brand, Byzantium Confronts the West, 269.


[Закрыть]

В день Входа Господня в Иерусалим, а затем и на Пасху настала короткая передышка в разбое. Крестоносцы возносили благодарности за победу, которую даровал им господь. К этому времени было собрано множество трофеев, и настала пора разделить их в соответствии с заключенным ранее соглашением. В качестве складов для добычи были избраны три церкви, которые охранялись десятью французами и десятью венецианцами. День за днем люди и повозки подносили все новые невероятные сокровища. Горы золотых и серебряных предметов, драгоценных камней и роскошных одеяний собрались в них. Количество трофеев было настолько огромным, что все было почти невозможно перевезти. Робер де Клари описывает размеры добычи в эпических терминах: «Со времен сотворения мира не видывали таких сокровищ, столь изумительных и драгоценных. Не было такого ни во времена Александра, ни при Карле Великом, ни раньше, ни позднее. И думаю я, что в сорока самых богатых городах мира не наберется таких богатств, как в Константинополе». [574]574
  RC, 101.


[Закрыть]

Виллардуэн тоже считает объем трофеев значительным: «Жоффруа Виллардуэн заявляет, что, по его разумению, таких трофеев не получали ни в одном городе со времени сотворения мира». [575]575
  GV, 92.


[Закрыть] Балдуин Фландрский пишет о «неисчислимом количестве лошадей, золота, серебра, шелковых тканей, драгоценных камней и всего того, что люди считают богатством. Несметное изобилие… каким едва ли обладает весь латинский мир». [576]576
  Innocent III, Sources, 107.


[Закрыть]

Однако очевидно, что не все добросовестно сдавали трофеи в общее пользование. Все сделанные заранее присяги указывали на то, что руководство крестового похода ожидало от воинов попыток утаить часть добычи для собственного пользования. Их опасения полностью оправдались. Столкнувшись с невероятными богатствами Константинополя, многие оказались не в силах расстаться с тем, что попало в их руки. Алчность, часто изображаемая священнослужителями в качестве одного их самых тяжких пороков рыцаря-крестоносца, крепко укоренилась в сердцах и умах уроженцев Запада. Искушаемые оказавшимися перед ними непомерными богатствами и пренебрегая угрозами казни или отлучения от церкви, крестоносцы укрывали огромные суммы денег. По некоторым оценкам укрытое составило около 500 000 марок [577]577
  Относительно этих моментов см. подробный анализ у Квеллера и Мэддена: Queller and Madden, Fourth Crusade, 294-5.


[Закрыть], что превышает сумму, оказавшуюся в официальной сокровищнице.

Какова бы ни была стоимость добычи, ее было достаточно, чтобы выплатить первый транш по мартовскому договору. Другими словами, венецианцы получили причитавшиеся им 150 000 марок, а французы 50 000. Остальные 100 000 марок были разделены поровну, равно как и десять тысяч лошадей различных пород.

Деньги распределялись среди крестоносцев по строгой формуле: рыцарь получал в два раза больше конного оруженосца, который, в свою очередь, получал в два раза больше, чем простой пехотинец. В «Devastatio Constantinopolitana»приводятся подробные цифры, а именно: каждый рыцарь получил по двадцать марок, духовенство и конные оруженосцы – по десять, пехотинцы – по пять. Результат соответствует соотношению, которое приводит Виллардуэн: соединенная армия из войск Франции, Германии и Северной Италии численностью около десяти тысяч человек и примерно такое же количество венецианцев. Это составляет общую армию крестоносцев численностью примерно в двадцать тысяч. Примерно такая же цифра фигурирует и у Жоффруа. [578]578
  DC, Sources, 221; GV, 93-5.


[Закрыть]

Виллардуэн был несколько разочарован размерами трофеев – хотя, как мы видели, значительная часть добычи так и не поступила в официальную сокровищницу. Но если он был сравнительно спокоен, то Робер де Клари находился в ярости. Все рядовые крестоносцы собственными глазами видели захватывающие дыхание сокровища Константинополя, и их ожидания личной доли были столь же высоки. Когда добыча была разделена, возникло закономерное недоверие. Нечестная игра была явной, и Робер обвиняет хранителей казны и руководство в присвоении богатств. Он ставит им в вину кражу золотых украшений и расшитых золотом шелковых одеяний. Для младших рыцарей и пехотинцев не осталось ничего, кроме простого серебра, всего лишь кувшинов, с которыми женщины ходят в баню, – жаловался он. Робер был уверен, что такая награда недостаточна для тех, кто жертвовал собой, участвуя в кампании, и намекал, что вождей еще ждут последствия такой несправедливости. [579]579
  RC, 102.


[Закрыть]

В жалобах Робера есть немалая доля личной обиды – ведь его брат Алеме получил только десять марок как священнослужитель, хотя и оказался, возможно, самым отважным воином при штурме Константинополя. Алеме носил стальную кольчугу, у него была лошадь, как у рыцаря, и его военное искусство было очевидным. Он обратился к Гуго де Сен-Полю, чтобы получить причитающееся рыцарю, и граф вынес решение в его пользу. Гуго сам видел, что Алеме сделал больше, чем остальные триста рыцарей его отряда. [580]580
  RC, 117-18.


[Закрыть]

Предпринимались попытки расследовать действия тех, кто утаивал ценные предметы для собственной выгоды. Виллардуэн замечает, что немало людей было повешено, включая одного из рыцарей Гуго де Сен-Поля, которого повесили со щитом на шее, чтобы возвестить всем о позоре, который он навлек на себя и свой род. [581]581
  GV 94.


[Закрыть]

Пока продолжалось разграбление Константинополя, лагерь крестоносцев кипел от разговоров, слухов и сплетен относительно выбора нового императора. Вся армия была созвана на общее собрание, где последовали долгие и яростные споры. Наконец, обсуждение свелось к двум самым очевидным кандидатурам: Бонифацию Монферратскому и Балдуину Фландрскому. Но выбор между ними оставался чрезвычайно сложным. Кроме того, нобли опасались, что проигравший уйдет из лагеря, забрав с собой своих воинов, что оставило бы победителя в опасном положении. Проводилась параллель с Первым крестовым походом, когда после избрания Годфрида Бульонского правителем Иерусалима его соперник Раймонд де Сен-Жиль был оскорблен настолько, что подбил многих воинов покинуть Годфрида. В результате почти не осталось рыцарей, способных сплотить едва возникшее государство. Считалось, что Иерусалим устоял тогда только благодаря божьему заступничеству. Чтобы не повторить тех событий, в 1204 году руководство похода постановило наградить проигравшего кандидата землями такой цены, чтобы ему захотелось остаться здесь. Эту мысль поддержали все, включая обоих кандидатов.

Только венецианский дож по-прежнему беспокоился о возможной опасности в случае резкой реакции проигравшего. Он посоветовал освободить императорские дворцы, занятые Бонифацием и Балдуином, и поставить к зданиям обычную охрану, утверждая, что избранный император сможет занять понравившееся ему помещение. Иначе говоря, дож считал, что у проигравшего кандидата может не возникнуть желания вернуть свою резиденцию – и тогда у него в руках окажется серьезная база для попытки силой воспрепятствовать конкуренту. Оба кандидата согласились на это предложение, и процесс выборов продолжался мирно.

Основной проблемой, с которой столкнулись французские, германские и итальянские крестоносцы, был выбор шестерых достойных выборщиков-электоров, как того требовал мартовский договор. Поскольку оба кандидата были из одной группировки, то один выборщик мог склонить процесс в нужную сторону. Робер де Клари сообщает, что каждый из кандидатов старался ввести в шестерку собственных представителей. В течение нескольких дней шло интенсивное обсуждение. Наконец было решено избрать шесть священников, с расчетом на то, что они не окажутся вовлечены в политические интриги. Сам Балдуин писал: «Все приверженности были оставлены». [582]582
  Innocent III, Sources, 107.


[Закрыть]Выбранными духовными лицами стали епископы Суассона, Альберштадта и Труа, а также епископ Вифлеемский (новый папский легат), епископ Акры и настоятель из Люцедио, что в Северной Италии.

То, что в группе электоров собрались только достойные, не подлежит сомнению. Менее очевиден вопрос о склонностях ее членов. Петер из Люцедио сопровождал Бонифация в Суассон, где тот принял крест, Конрад Альберштадтский был сторонником сюзерена Бонифация, Филиппа Швабского. Иоанн Ноэнский, избранный епископом Акры, был канцлером Балдуина Фландрского.

Венецианцы применили другой способ подбора электоров. Хорошо знакомый с функционированием правительственных комитетов и советов, дож организовал особый процесс. Дандоло выбрал четырех доверенных людей и привел их к присяге на святынях, что они изберут шестерых самых достойных кандидатов. Как только определялся электор, он выходил из толпы и отправлялся в церковь, где должен был дожидаться встречи венецианцев с остальными крестоносцами, обязуясь ни с кем не разговаривать.