Текст книги "Золотоглазые"

Автор книги: Джон Уиндем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 55 страниц)

– Это было потрясением для нас. Я ожидал несколько таких случаев, и ничего удивительного. Хороший сон изменит настроение. Я зайду к вам завтра утром.

Через несколько минут они разошлись, задумчивые и подавленные.

Политика, проводимая Анжелой, имела значительный успех. В оставшееся время в январе мы стали свидетелями такой программы общественной активности и душевного добрососедства, которая могла оставить в стороне только самых ярых противников.

В конце февраля я смог сообщить Бернарду, что все идет гладко. Я сообщил ему детали, накопившиеся со времени моего последнего доклада, но не смог дать подробной информации о мнениях и разговорах, преобладающих на Ферме, хотя он просил меня об этом. Исследователи или придерживались мнения, что эти события входят в круг секретности, или считали, что будет спокойнее вести себя так, как будто ничего и не произошло.

Мистер Кримм по-прежнему был единственным связующим звеном между Фермой и деревней, и мне казалось, что узнать какую-нибудь информации от него я смогу, либо получив разрешение открыть мой официальный интерес, либо Бернард должен встретиться с ним сам. Бернард предпочел последнее, и во время ближайшего визита Кримма в Лондон была устроена их встреча. Он зашел к нам на обратном пути, почувствовав необходимость поделиться некоторыми волнующими его заботами.

– Все это неприятно, – жаловался он. – Я просто не знаю, как мы будем распутываться с этими «сексуальными» проблемами, с разрешениями отлучиться… А потом это повлияет на весь план работы. Я объяснил подполковнику Уосткоту, что если его департамент действительно серьезно намеревается сохранить все дело в секрете, они должны делать это на высоком официальном уровне. В ином случае мы должны будем вскоре представить нашему начальству соответствующие объяснения. Я думаю, он уяснил мое положение. Но, клянусь моей жизнью, не вижу, какой аспект может заинтересовать в этом деле Милитари Интеллидженс.

– Вот жалость, – сказала Джанет. – А мы надеялись, что вы, поговорив с подполковником, узнаете что-нибудь и посвятите нас.

Казалось, жизнь в Мидвиче течет гладко, но чуть позднее одно из подводных течений вырвалось наружу и создало нам массу беспокойства.

После заседания комитета, которое преждевременно закончилось из-за миссис Либоди, он прекратил дальнейшую деятельность по наведению порядка и спокойствия в деревне. Но в один из мартовских дней викарий из Трейна, сопровождаемый своей женой, привез ее домой на машине. Они нашли ее, заявил викарий мистеру Либоди, на рынке, где она проповедовала, стоя на перевернутом ящике.

– Проповеди? – удивился мистер Либоди с некоторой неловкостью. – А о чем?

– О, ну это было нечто фантастическое, – уклончиво ответил викарий.

– Но я должен знать. Я уверен, доктор спросит об этом.

– Ну, это было что-то типа призыва к покаянию перед Судным днем. Жители Трейна должны покаяться и молить о прощении в страхе перед бедствиями, муками и адовым пламенем. Довольно диссидентские призывы, я бы сказал. И ко всему – никаких контактов с жителями Мидвича, которые уже страдают от Божьего недовольства. Если в Трейне не обратят внимание на это предупреждение, наказание постигнет и их.

– О, – еле сдерживая себя, сказал Либоди. – Она не сказала, в какой форме будет наказание?

– Божья кара, – сказал викарий, – наказание в виде детей. Это, конечно, вызывало в ответ сквернословие. Правда, как только моя жена обратила мое внимание на э-э… состояние миссис Либоди, дело стало более понятным, но не менее угнетающим. Я… О, вот и доктор Уиллерс, – он замолчал с явным облегчением.

Неделю спустя, в середине дня, миссис Либоди заняла позицию на нижней ступеньке Мемориала войны и начала говорить. Она была по этому случаю босой и одетой в платье из дерюги. Волосы ее были посыпаны пеплом. К счастью, не так много народа бывает в это время на улицах, и миссис Грант проводила ее домой до того, как она разошлась. Разговоры об этом через час расползлись по всей деревне. Вскоре стала гулять новость о том, что доктор Уиллерс рекомендовал ей отдохнуть в доме отдыха, что было воспринято больше с жалостью, чем с удивлением.

В середине марта Алан и Ферелин впервые после их свадьбы посетили Мидвич. Анжела не хотела беспокоить Ферелин положением дел в Мидвиче, пока она жила в маленьком городке среди незнакомых людей в ожидании отставки Алана. Озабоченность Алана, конечно, углубилась, когда он узнал все. Ферелин слушала, не перебивая, только поглядывая на Алана. Она прервала молчание:

– Вы знаете, у меня такое чувство, что это какая-то шутка. Я имею в виду… – Она замолчала, пораженная неожиданной мыслью. – О, как ужасно! Удар в спину для бедного Алана. Это может быть основанием для развода? О, дорогой! Ты хочешь развестись?

Зеллаби слегка наклонился, поглядев на дочь. Алан обнял Ферелин.

– Я думаю, мы еще немного подождем, ладно? – ласково сказал он.

– Дорогой, – сказала Ферелин, беря его за руку.

Затем она повернулась к Анжеле и попросила ее рассказать подробнее о реакции жителей деревни. Полчаса спустя они вышли, оставив мужчин вдвоем. Алан дождался, когда дверь плотно закроется.

– Вы знаете, сэр, по-моему, это удар ниже пояса.

– Да, да, вы правы. Приступ предрассудков – самое болезненное явление. Я говорю о нас, о мужчинах. Для женщин это, к несчастью, лишь первое препятствие.

– Это ужасное потрясение для Ферелин, впрочем, боюсь, и для Анжелы тоже, – добавил он поспешно. – Конечно, нельзя ожидать, что Ферелин сразу поймет все трудности. В такие вещи надо вникнуть.

– Мой дорогой, – сказал Зеллаби, – как муж Ферелин вы имеете право думать о ней все, что хотите. Но единственное, чего вы должны избегать для вашего собственного спокойствия, – это недооценивать ее. Она, уверяю вас, поняла много больше и глубже. Мне кажется, она немного схитрила. Конечно же, она все поняла, ведь она знает, что если будет выглядеть озабоченной, то вы станете беспокоиться о ней.

– Вы думаете? – уныло спросил Алан.

– Да. Более того, такое поведение вполне благоразумно. Бесполезные волнения утомляют. Лучшее, что может сделать человек в подобной ситуации, так это понять причину беспокойства, предпринимая практические шаги. Я предлагаю вам результат моих напряженных изысканий. Вы даже не представляете, сколько старинных поговорок, гаданий старых цыганок, предсказаний вспомнили в деревне. Мы стали в какой-то мере собирателями фольклора. Вы знаете, что в положении опасно проходить через кладбище в ночь на пятницу? Практически самоубийство – носить зеленое! Если нож или игла, упав, втыкается в пол, то будет мальчик, вы знаете об этом? Нет, я думаю. Но ничего. Я составил этот букет из цветов человеческой мудрости в надежде, что они успокоят моих издателей.

С надлежащей вежливостью Алан спросил, как продвигаются его труды. Зеллаби грустно улыбнулся.

– Я должен сделать последнюю часть «Британских огней» к концу следующего месяца. Я уже написал три главы. Если бы я помнил, с чем они связаны, без сомнения, нашел бы их устаревшими. Когда над головой висит топор, трудно сосредоточиться.

– Что меня больше всего поражает, так это то, как вы ухитряетесь держать в тайне все происходящее. Я бы сказал, что у вас для этого не было никаких возможностей, – заметил Алан.

– И я так думал, – подтвердил Зеллаби, – и все шокированы. Я думаю, это что-то вроде «голого короля», слишком велика правда, чтобы в нее верить. Но заметьте, и в Оннли, и в Стоуче говорят о некоторых из нас нелестные вещи, хотя, по всей видимости, они не имеют понятия о действительных масштабах событий. Говорят, что в обеих деревнях ходят слухи о том, что мы все позволили себе участвовать в одном из старинных веселеньких праздников перед Днем всех святых. Во всяком случае, некоторые сворачивают, когда мы проходим мимо.

– Вы уверены, что в миле от вас не имеют ни малейшего представления о том, что происходит в действительности? – спросил Алан.

– Я бы так не сказал. Они просто не хотят этому верить. Они, должно быть, наслышаны вполне достаточно, но считают, что все это сказка, придуманная, чтобы скрыть что-то более нормальное, но отвратительное. Уиллерс был прав, когда говорил, что защитный рефлекс оградит нормального человека от подобных сенсаций, пока дело не попадет в прессу. Одно слово в газетах – и все восемьдесят-девяносто процентов кинутся в крайность и поверят всему. Циничное отношение к нам этих двух деревень даже на руку. От них ничего интересного газеты не добьются, информация может исходить только от нас.

Самым тяжелым в первые недели после объявления реального положения дел стали стрессы. Мужья, когда обнаружили, что никто не смеет посмеяться над ними, так как разработана специальная система защиты тайны, стали более разумными. Разногласия между мисс Ламб и мисс Латирли были улажены через несколько дней после того, как мисс Латирли пережила потрясение. Мисс Ламб теперь находилась под таким прессом преданности, что его было трудно отличить от тирании.

Одно время было трудно с Гилли. О, ее нужно было видеть! Светловолосая, толстенькая, с красными пухлыми щечками. Она долго протестовала, заявляя, что предпочитает кукол и что для нее все слишком сложно.

Зеллаби привел еще несколько интересных случаев, После паузы Алан сказал:

– Вы говорили, что есть еще десять женщин, которые могли бы быть впутанными в это дело, но оказались вне его?

– Да, пятеро из них находились в автобусе на дороге из Оннли. И были на виду в течение всего Потерянного Дня. И это, по крайней мере, опровергает теорию оплодотворяющего газа, которая становится научным ужасом наших дней, – ответил Зеллаби.

«Я жалею, что обстоятельства не дозволяют официально поздравить вашу деревню с успешно проведенной операцией, – писал мне Бернард в начале мая. – Она проводилась осторожно и со всеобщей поддержкой, которая, честно говоря, удивила и поразила нас. Большинство из нас считали, что будет необходимо принять какие-то официальные меры. Теперь, спустя только семь недель, мы надеемся, что обойдется без этого. Наибольшую заботу сейчас доставляет мисс Фразер из штата мистера Кримма, но это не лежит виной ни на деревне, ни на самой девушке. Ее отец военный морской капитан, довольно странный человек, что-то задумал со своей дочерью. К счастью, мы организовали встречу с некоторыми влиятельными людьми и вовремя. Каковы ваши мысли? Переживает ли Мидвич все это?»

Ответить на это письмо было не так просто.

Если бы не всеобщая грусть, наверное, все казалось вполне приемлемым. С другой стороны, нельзя было избавиться от мысли, что за поворотом ждет что-то неизвестное, маленький детонатор, который может взорвать все.

У нас были свои взлеты и падения, и мы преодолевали их.

Иногда они приходили ниоткуда и распространялись, как инфекция. Для наиболее истеричных и предрасположенных к панике доктор Уиллерс быстро организовал рентген, который показал, что все выглядит вполне нормально.

Положение в мае можно было охарактеризовать, как «улучшение», но со вспыхивающим желанием начать битву. Доктор Уиллерс, рьяно выступающий за то, чтобы рожать уехали в Трейнский госпиталь, отменил свой совет, так как если в детях будет что-то ненормальное, то все предыдущие попытки держать в секрете окажутся бесполезными. С другой стороны, в Трейне не было столько места для такого феномена, как одновременное появление всего женского населения Мидвича, и одно это разожгло бы интерес общественности. Поэтому Уиллерс изматывал себя, чтобы сделать как можно лучше местные приготовления. Сестра Даниэла трудилась без устали, и вся деревня благодарила всевышнего, что День случился в то время, когда она отсутствовала. Уиллерс, понятное дело, выписал временного помощника. Маленькая комната в местном муниципалитете стала складом, и несколько больших коробок от мануфактурных и химических фирм к тому времени уже прибыли.

Мистер Либоди тоже почти выдохся. Было жалко его в связи с поведением миссис Либоди, и в деревне его уважали как никогда ранее. Миссис Зеллаби стойко придерживалась своей линии на солидарность и, поддерживаемая Джанет, продолжала заявлять, что Мидвич встретит все, что бы ни произошло, нерушимым объединенным фронтом. Я был полностью поглощен их работой.

Мистер Кримм имел некоторые трудности и послал подполковнику Уосткоту письмо, заявив, что единственной возможностью избежать общественного скандала будет перевод Фермы из гражданского ведомства в военное. И все же он не понимал, почему военная разведка так интересуется всей этой историей.

В середине мая произошло ощутимое изменение. До этого дух Мидвича не был так наполнен нездоровым ожиданием, как сейчас, когда все напряглись.

– Пора нам приниматься за дело! – сказал доктор Уиллерс мистеру Зеллаби.

– Есть некоторые препятствия: нытье глупых старух… – возразил Зеллаби. – Хорошо, если бы оно прекратилось.

– Это только одно из препятствий. А их намного больше.

Зеллаби немного помялся, но продолжал стоять на своем:

– Да, мы можем попытаться, мы уже много предприняли, чтобы избежать большего беспокойства.

– Гораздо больше, чем кажется, и почти все благодаря миссис Зеллаби, – сказал доктор.

Зеллаби подумал, а затем решился:

– Я очень озабочен ее достоянием, Уиллерс. Не могли бы вы поговорить с ней?

– Поговорить? О чем?

– Она гораздо больше взволнована, чем показывает. Это появилось два дня назад. Ничего особенного вроде бы не вызывало эту вспышку; но я вдруг осознал, что она смотрит на меня ненавидящими глазами, а на самом деле вы знаете, как она ко мне относится. А потом, хотя я и молчал, она воскликнула: «Для мужчины все просто! Он не проходит через все это сам. Он знает, что никогда и не поймет. Как он может понять? Он может переживать, но он всегда в стороне. Он не знает, что это на самом деле, даже когда все нормально, а уж о том, что происходит сейчас… Что значит лежать ночами и думать о том, что тебя просто использовали, словно ты больше не личность, а какой-то механизм, инкубатор. И так час за часом, ночь за ночью. Чем может быть тот, кто стал просто инкубатором? Конечно, ты-то это понять не сможешь. Это невозможно, это убивает. Я скоро сойду с ума. Я не выдержу все это…»

Зеллаби покачал годовой, замолчав.

– Чертовски мало мы можем сделать. Я даже не пытался ее остановить. Я думал, ей будет легче, если она выговорится. Но я был рад, если бы вы могли поговорить с ней, уверить ее. Она знает, что все обследования говорят, что развитие ребенка нормально, но она вбила себе в голову, что профессиональная необходимость заставляет вас говорить так в любом случае.

– Все верно, – сказал доктор. – Я не знаю, что бы я делал, если бы это было не так, но, конечно, так не может продолжаться. Я уверяю вас, что мои пациентки не испытывают такого облегчения от сознания того, что все в порядке, как я сам. Не беспокойтесь, я поговорю с ней, и все будет хорошо.

Через неделю стало ясно, что предсказание Уиллерса бледнеет перед действительностью. Чувство напряженности росло и становилось ощутимей день ото дня.

В конце следующей недели объединенный фронт Мидвича несколько ослaб. Мистеру Либоди приходилось нести все более и более тяжелую ношу всеобщей тревоги. Он делал все возможное, организовывал ежедневную помощь, в остальные дни разъезжал от одной беременной к другой, подбадривал каждую, как мог.

– Недооценка, – говорил Зеллаби. – Я не работал ни на одной пороховой фабрике, но представляю, что это может значить. Я чувствую, что в любую минуту что-то бесконтрольное, ужасное может произойти. И все же нам ничего не остается, как только ждать и надеяться, что этого не произойдет. Честно говоря, не знаю, как мы проживем еще месяц или около того.

Но процесс неожиданно стал еще и развиваться. Мисс Ламб, у которой вошло в привычку совершать небольшие прогулки под присмотром мисс Латирли, стала тому причиной. Одна из бутылочек из-под молока, аккуратно поставленная к задней стене коттеджа, случайно была кем-то перевернута, и когда они вышли, миссис Ламб наступила на нее. Бутылка покатилась – и она упала. Мисс Латирли втащила ее обратно в дом и рванулась к телефону.

Миссис Уиллерс все еще ждала мужа, когда он вернулся спустя пять часов. Она не услышала, как подъехала машина. Когда открылась дверь, он стоял на пороге, усталый и небритый. Таким жена его видела один или два раза за всю их совместную жизнь. Она обеспокоенно схватила его за руку.

– Чарли, Чарли, дорогой, что там? Не…

– Я пьян, Милли, извини. Не обращай на меня внимания, – сказал он.

– О, Чарли, ребенок, он…

– Просто реакция, дорогая. Только реакция. Ребенок прекрасный, понимаешь. Никаких отклонений и осложнений. Никаких. Он безупречен.

– Слава богу! – воскликнула миссис Уиллерс.

– У него золотые глаза, – сказал ей муж. – Смешно и забавно. Надеюсь, никто не возражает против золотых глаз?

– Нет, дорогой. Ну, конечно, нет.

– Само совершенство, за исключением глаз. Золотых глаз. И больше никаких осложнений.

Миссис Уиллерс помогла ему снять пиджак и проводила его в гостиную. Он упал в кресло, затем вдруг сел, ошарашенно оглядываясь.

– Так глупо, да? – сказал он. – Все беспокойства… А он безупречен… я, я… – он неожиданно разрыдался.

Миссис Уиллерс села на спинку кресла и обняла мужа.

– Ну, ну, мой дорогой, все хорошо, милый. Теперь все уже позади, – она повернула к себе его лицо и нежно поцеловала.

– Мог родиться черным, желтым, зеленым, как мартышка. Рентген тут не поможет. Если все женщины Мидвича последуют за мисс Ламб, ей нужно будет поставить икону в церкви.

– Знаю, дорогой, знаю. Но ты не должен больше тревожиться об этом. Ты ведь сказал, что он безупречен.

Уиллерс несколько раз утвердительно кивнул.

– Правильно, безупречен, – повторил он и снова кивнул. – Вот только золотые глаза. Золотые глаза, прекрасные. Безупречен. О боже, как я устал, Милли.

Месяцем позже Гордон Зеллаби мерил шагами комнату ожидания в лучшем Трейнском роддоме. Затем он понял, что нужно пересилить себя и сесть. В его годы подобное поведение выглядит смешным, сказал он себе. Для молодого человека все это выглядело бы совершенно естественно, а последние недели убедили его в том, что он больше не молод. Он чувствовал себя вдвое старше, чем год назад. Однако, когда через десять минут вошла сестра, она обнаружила, что он вышагивает по коридору.

– У вас мальчик, мистер Зеллаби, – сказала она. – И миссис Зеллаби велела передать, что у него ваш нос.

Прекрасным июльским утром Гордон Зеллаби, выйдя из почтового отделения, встретил маленькую семейную процессию, идущую из церкви. В центре была девушка, несущая ребенка, завернутого в белое. Она была слишком молода, чтобы выглядеть матерью этого ребенка, едва старше школьницы. Зеллаби лучезарно улыбнулся, и все улыбнулись ему в ответ. Но вот они прошли, а его глаза, глядящие вслед девочке, стали грустны.

Когда он вошел на церковный двор, навстречу ему вышел викарий.

– Здравствуйте, викарий. Все поете на крестинах? – сказал он.

Мистер Либоди приветствовал его, и они вместе зашагали по тропинке.

– Уже легче. Осталось двое или трое.

– И будет сто процентов?

– Почти. Должен признаться, я не ожидал этого. Но я думаю, они чувствуют, что хотя крещение и не урегулирует все это дело, но все же это лучше. Я рад, что они так делают. – он помолчал. – Вот эта молоденькая Мэри Хистон. Она выбрала имя Теодор. Выбрала сама, по собственному желанию. Я рад этому.

Зеллаби задумался, а затем кивнул:

– Я тоже рад, викарий, очень рад. И вы знаете, в этом неплохое признание для вас.

Мистер Либоди казался польщенным, но покачал головой.

– Нет, не для меня. То, что такой ребенок, как Мэри, захотела назвать свое дитя «Даром божьим» вместо того, чтобы стыдиться его, – это заслуга всей деревни. Совместная работа с прекрасным капитаном – миссис Зеллаби.

Некоторое время они шли молча, затем Зеллаби сказал:

– Однако факт остается фактом, как бы девочка это ни восприняла. Она обворована. Из ребенка она превратилась во взрослую женщину. По-моему, это грустно. У нее не было возможности расправить крылья. Время поэзии и романтики прошло. Ей остается только грустить об этом.

– Возможно, кто-то и согласится, но я сомневаюсь в этом. Поэтому поэзия встречается все реже… Но не только в этом дело, теперь нужно больше темперамента, чем в наши времена, чтобы перейти сразу от игрушек к детям.

Зеллаби покачал головой с сожалением.

– Полагаю, вы правы. Всю мою жизнь я считал предосудительными утопические взгляды женщин. И всю мою жизнь девяносто процентов из них показывали мне, что их это нисколько не волнует.

– Конечно, есть такие, кто не был обворован совсем, – вставил Либоди.

– Вы правы. Я только что заглянул к мисс Огл. Она не из таких. Она все еще растеряна, но она довольна. Можно подумать, она сотворила какое-то колдовство, сама не зная как.

Он помолчал и продолжил:

– Моя жена сказала, что через несколько дней возвращается миссис Либоди. Мы очень рады это слышать.

– Да, доктора удовлетворены ее состоянием.

– А как ребенок?

– С ним все в порядке, – ответил мистер Либоди грустно. – Она его обожает.

Он остановился у ворот сада.

– Да, – кивнул Зеллаби. – А что с мисс Фершам?..

– Она очень занята. Все еще считает, что щенки куда интереснее детей, но я замечаю, что это убеждение начало ослабевать.

– Даже самые упорные принимают случившееся. – согласился Зеллаби. – Как мужчина, я нахожу, что после сражения все успокаивается.

– Да, сражение было. Но сражение – только высшее проявление борьбы. А бороться еще придется много.

Зеллаби посмотрел на него более внимательно, а мистер Либоди продолжал:

– Кто они, эти дети? Есть нечто удивительное в их золотых глазах. Они… – он поколебался и добавил: —Я думаю, это не вид иного создания, которое вручает себя нам, но я постоянно возвращаюсь к тому, что должна быть какая-то проверка.

– Кого? Кем?

Мистер Либоди покачал головой:

– Возможно, мы никогда не узнаем. Какой-то тест мы уже прошли. Мы могли бы отвергнуть ситуацию, но мы приняли ее, словно это наше дело.

– Будем надеяться, что мы поступили правильно, – сказал Зеллаби.

Либоди выглядел ошарашенным.

– Но что еще?

– Не знаю. Да и кто может сказать, как нам поступать дальше?

На том они и расстались. Либоди собирался зайти еще к кому-то, а Зеллаби в задумчивости продолжал свою прогулку. Сделав всего несколько десятков шагов, он встретил мисс Бринкман. Она расторопно толкала перед собой коляску с ребенком. Внезапно она остановилась как вкопанная, беспокойно глядя на свое чадо. Затем она вынула ребенка из коляски, присела на ступени Мемориала войны и, расстегнув блузку, начала кормить ребенка грудью. Зеллаби некоторое время наблюдал за ней, но вскоре продолжил прогулку. Подойдя ближе, он приветливо поднял шляпу. Мисс Бринкман раздраженно взглянула на него, краснея, но не шевелясь. Она заговорила, как будто заикаясь:

– Мое поведение естественно, не так ли?

– Конечно, – заверил ее Зеллаби.

– Раз так, то уходите, – сказала она и заплакала.

Зеллаби медлил.

– Не могу ли я быть чем-нибудь вам полезным?

– Можете: уходите, – повторила она. – Уж не думаете ли вы, что мне приятно чувствовать себя выставочным экспонатом.

Зеллаби все еще не решался уйти.

– Она голодна, – сказала мисс Бринкман. – Вы бы поняли меня, если бы ваш ребенок был одним из них. А теперь, пожалуйста, уходите.

Зеллаби еще раз поднял шляпу и удалился, как его просили. Он шел, озадаченно хмурясь, сознавая: что-то упустил, что-то было скрыто от него.

На полдороге к поместью звук машины заставил его остановиться. Машина затормозила тоже. Обернувшись, он увидел не продовольственный фургон, а маленький черный автомобиль Ферелин.

– Дорогая моя, – сказал он, – как это мило с твоей стороны. Я и не думал, что ты приедешь. Жалко, что меня забыли предупредить.

Но Ферелин не ответила на его улыбку. Ее лицо, немного бледное, было очень усталом.

– Никто не знал, что я приеду, даже я. Я не собиралась. – Она посмотрела на ребенка в люльке, стоящей на сидении рядом. – Это он заставил меня приехать, – сказала она.

На следующий день в Мидвич вернулось несколько человек. Первой была Маргарет Хексби из Норвича, вместе с ребенком. Она уже не состояла в штате Фермы почти два месяца, однако вернулась именно на Ферму, требуя приюта. Двумя часами позже приехала Диана Доусен из окрестностей Глечестера, тоже с ребенком и тоже с требованием предоставить ей место. С ней проблем было меньше, так как она все еще оставалась в штате, даже учитывая то, что она вернулась на несколько недель раньше запланированною срока. Третьей приехала мисс Полли Райтон из Лондона, которая находилась в глубокой депрессии после того, как я оказал помощь ее дядюшке, преподобному Хьюберту Либоди.

На следующий день приехали еще две бывшие сотрудницы Фермы, которые уже подписали бумаги на увольнение, но теперь дали понять, что именно Ферма должна найти для них комнаты в Мидвиче. После обеда приехала молоденькая мисс Дорри, которая жила с мужем в Девенпорте, а теперь решила пожить отдельно.

Вскоре вернулись и все остальные женщины, уехавшие из Мидвича с детьми, родившимися в один день.

Приехавших встретили по-разному. Мистер Либоди был рад своей племяннице. Доктор Уиллерс был обеспокоен и озадачен, опасаясь, как и миссис Уиллерс, что этот наплыв может вынудить доктора отложить отпуск, который она для него организовала.

Гордон Зеллаби обозревал этот интересный феномен с юридической сдержанностью. Единственный человек, на котором возвращение отразилось с наибольшей силой, был Кримм.

Несколько срочных писем было отправлено Бернарду. Дети появились в Мидвиче помимо желания их матерей и, чтобы избежать огласки, необходимо было принять срочные меры. План по уходу и поддержанию детей должен был быть принят на самом высоком официальном уровне.

Кримм жаловался, что он не способен самостоятельно справиться со всеми неурядицами, возникшими в его владениях. И что лишь вмешательство вышестоящих инстанций способно урегулировать положение дел на Ферме.

Доктор Уиллерс счел необходимым сочинить три послания. Первое он написал с использованием медицинских терминов, для протокола. Второе, более популярное, для всех желающих ознакомиться с ситуацией. Из того, что он написал, можно процитировать следующее:

«…выживаемость – сто процентов. Всего родилось – шестьдесят один: тридцать девочек и тридцать один мальчик. Проводилось только поверхностное обследование детей, но тем не менее можно выделить основные закономерности: …наиболее поражают глаза. По структуре они совершенно нормальны, но роговица уникальна по своей окраске – яркий, почти флюоресцирующий золотой цвет одинакового оттенка у всех. Волосы, мягкие и прекрасные, чуть темнее нормального блонда. Под микроскопом они плоские с одной стороны, и дугообразные с другой. Очертаниями похожи на букву „D“. Образцы, взятые у восьми детей, совершенно одинаковые. Пальцы и ногти более узкие, чем обычно. Никакого предположения об образовании клешни, когтей или чего-нибудь в этом роде сделать не могу. В самом деле, ногти немного более плоские, чем обычно, но еще рано утверждать что-либо определенное, до сего времени в протоколах не могу найти ни одного такого случая.

В предыдущем отчете было высказано предположение, что дети чуждого нам происхождения, так как выделяются… одинаковостью. Тот факт, что они не похожи на своих родителей, лишь подкрепляет это мнение. Дополнительные исследования будут проведены лишь после того, как будет определена группа крови одного из родителей. Я не обнаружил в литературе описания других случаев гуманоидного ксеногенезиса, но несмотря на это, не вижу причин, почему бы он был невозможен. Об этом догадались многие женщины, непосредственные участницы событий. Наиболее образованные согласны с подобным выводом, остальные считают, что верить подобному утверждению унизительно, и просто не обращают на него внимания.

Несмотря на разногласия родителей, дети совершенно здоровы, хотя своим поведением отличаются от нормальных детей того же возраста. Отличительными чертами являются: отношение размера головы к размеру тела, более характерное для детей старшего возраста, и еще – удивительный, едва заметный серебристый оттенок кожи, который волнует родительские чувства и присущ всем без исключения детям…»

Полностью прочитав доклад, Джанет накинулась на доктора:

– Послушайте, а как же вынужденное возвращение матерей с детьми? Вы же не можете так просто опустить этот вопрос, перешагнув через него.

– Одна из форм истерии, вызвавшая коллективную галлюцинацию, возможно, временную, – ответил Уиллерс.

– Нет, все матери, образованные и не образованные, соглашаются, что дети принуждают их. Жившие вдали не хотели возвращаться сюда, но приехали, потому что были вынуждены. Я разговаривала со всеми мамашами, и все они говорят, что неожиданно почувствовали сигнал горя, от которого могут избавиться, только вернувшись в Мидвич. Их попытки описать это влияние отличаются, видимо, это действует на них по-разному: одни чувствовали себя стесненными, другие голодными или мучились от жажды, третьи ощущали в голове странный шум. Ферелин сказала, что она просто умирала от невыносимой головной боли. Но, как бы то ни было, они все чувствовали, что это связано с детьми и единственный путь избавиться от непрекращающихся страданий – привезти их сюда.

То же касается и мисс Ламб. Она тоже чувствовала себя плохо, но так как она болела и не могла встать с постели, принуждение переключилось на мисс Латирли: и она не могла вздохнуть свободно, пока не отвезла ребенка в Мидвич. Как только она остановилась у миссис Грант, то, освободившись, смогла вернуться к мисс Ламб.

– Если мы будем принимать все эти сказки на веру, – сказал Уиллерс, – если мы будем помнить большинство пустых женских разговоров, мы просто перестанем удивляться их взглядам на жизнь, которые состоят из одних диспропорций, алогизмов и ночных кошмаров и в которых символические ценности перевешивают реальные. Что мы имеем на самом деле? Несколько женщин, ставших жертвой невероятного и необъяснимого феномена, и несколько детей, которые вовсе не их дети. Известно, что женщины склонны считать своих детей самыми лучшими. Если же женщина не контактирует с другими, то ей приходит в голову, что ее золотоглазый ребенок не совсем нормален по сравнению с другими детьми. Она напряженно ожидает ответа, либо подтверждающего, либо опровергающего ее подозрение. А для того, чтобы ребенок не выглядел ненормально, его следует поместить в среду ему подобных, в данном случае места лучше, чем Мидвич не найти. Именно поэтому женщины со своими золотоглазыми детьми и возвращаются в Мидвич.